скачать книгу бесплатно
– Морока ты моя! – воскликнул мастер, увидев морщившегося и подпрыгивающего на одной ноге внука с зажатой рукой. Молога поискал глазами, нашел кустики подорожника, сорвал несколько листков. Потом с усилием надорвал подол своей рубахи и резким движением оторвал целую полосу ткани.
– Давай сюда пальцы! Вот так, придержи подорожник, он и кровь остановит, и заразу. Вот, замотаем, так. Все, сейчас пойдем на ужин.
За столом среди стрельцов Сергуля с перевязанной рукой чувствовал себя героем. Стрельцы наяривали деревянными ложками полбу на сале и жареном луке и подбадривали подростка короткими репликами: «После боя подкрепись!», «Сколько татей порубал?», «А недругам крепче досталось?»
– Работать толком сегодня не можешь, так останешься щепу жечь и смолу варить! Это и одной рукой можешь, мешать палкой. Да не обожгись хоть! – скомандовал Молога внуку.
– А ты, деда, куда? – пробурчал, доедая кашу, Сергуля.
– Мы с Костей-плотником и его бригадой до зимника. Помнишь, где в мороз валили дубраву, где бревна кромили? Вот отберем нужные для церкви, к темноте вернемся.
– Ясно! – сказал Сергуля, заныкал себе за пазуху четвертушку черного хлеба и побрел к плотницкому становищу.
Разогревать котел со смолой в жаркий апрельский день – занятие простое и скучное. Щепок от плотницкой работы остались целые кучи, и занимались они огнем охотно. Тишина, потрескивание костра. В почти летнем мареве с ближайшей кочки взлетел и поднимался жаворонок, стрекоча своими крылышками и заливаясь трелью. В такое время непременно хочется квасу или сбитня и просто посидеть, побездельничать. Сергуля поднял большой деревянный ковшик, поперекладывал из руки в руку, понял, что перевязанной рукой тоже можно его держать, и пошел к бочке с питьем. Пошел и остолбенел: у бочки стоял узкоглазый невысокий и весь обросший человек с кривой саблей за поясом и с луком через плечо. Из-за сарая вышли еще четверо таких же, может, только менее узкоглазых и не таких черных. Казанцы? В глаза Сергуле бросились одинаковые сапоги незваных гостей: с загнутыми вверх носами, каблуками и шпорами. Вероятно, их лошади были привязаны где-то неподалеку.
– Якши, якши. Хороший… – проговорил слащаво первый. – Все ушел, да-аа? Один остался, да-аа? С нами ехать будешь, все показать, дорога показать. Будешь хорошо – живой будешь. Тихо, тихо!
В памяти у Сергули были еще остры воспоминания о зимних приключениях на Свияге.
– Щас сломится! – совсем без акцента сказал один из них и стал заходить Сергуле за спину.
– Он хороший, он не бежать! – с уверенной улыбкой сказал первый и начал сворачивать узел на веревке. «Еще мгновение, и будет поздно!» – кольнуло Сергулю в мозг, он кинул в первого ковш – тот, конечно, уклонился – и рванул что есть мочи вниз, по склону, к лесу. «Казанцы» кинулись следом. Кобелек Стрижок, лежавший до этого как распластанный на солнце коврик, вскочил и с лаем кинулся за Сергулей. Ответили собаки и из Алтынова, поднимался шум. Один из «казанцев» почти настиг несущегося во весь опор мальчишку, остальные трое бежали по краям, не давая увильнуть. Откуда Сергуля взял такой прием – сам не знал, да только, добежав до ручья, он не стал прыгать, а сложился и сел, втянув голову. Бегущий за ним по пятам пнул мальчика в спину и перелетел его верхом, ломая камыши, плюхнулся в ручей. Остальные прыгнули на другой, топкий бережок ручья, провалились в вязкую, дурно пахнущую смесь песка с тиной. Пока нападающие с хлюпаньем вытаскивали сапоги, а упавший вставал и выбирался из ручья, Сергуля бежал что есть силы в обратном направлении. Боль от удара в спину, порезанные утром пальцы – все это было забыто и не важно. Прижатая за зиму снегом уже подсохшая прошлогодняя трава придавала движениям пружинистости, и преследователи были не близко. Вдруг откуда-то из-за куста выскочил радостный Стрижок, виляя хвостом и тявкая, он вцепился Сергуле в штанину и стал ее трепать и тянуть.
– Этого не хватало! Гадская псина! Отстань! Забью ремнем! – Мальчик отчаянно дергал ногой, но пес и не думал отцепляться – для него это была игра. Пытаясь двигаться дальше, Сергуля с ужасом увидел, как расстояние между ним и «казанцами» сокращается, он даже разглядел наглую ухмылку того, кого обнаружил первым. А тот, первый, остановился, снял лук и стал целить в мальчика. Сергуля прекрасно понимал, что обнаружил лазутчиков, и оставлять его живым они не будут. Первая стрела прошла мимо вдаль. Вторая легла уже на тетиву, когда в лицо стреляющего врезался топор.
– Че за дело? А ну сюда-аа! Поганые! – Это двое ростовских подмастерий неподалеку распиливали бревно, услышали шум и кинулись на помощь мальчику. «Казанцы» выхватили сабли, плотники взялись за топоры и сошлись трое на двое, потому как один из лазутчиков лежал согнувшись, обхватив обеими руками щеку и подбородок и выл. «Казанцы» неплохо владели саблями, но ростовчане со своими топорами будто родились и ничуть не уступали в бою. Сергуля старался тоже участвовать. Сначала кинул в одного из врагов свой топор. Тот парировал саблей. Потом бросил камень, потом еще. На звук ударов железо об железо с разных сторон подбегали еще мастера и рабочие, кто с топором, кто с лопатой или дубиной. Отступать «казанцам» было уже невозможно. Встав спина к спине вокруг раненого, с саблями в левой руке и кинжалами в правой, они отбивались по кругу умело. Но большинство рабочего люда стало уже настолько подавляющим, что обороняющихся сначала забили длинными шестами и закидали всем, что попалось под руку, а потом просто смяли. Пешие стрельцы Василия вместе с командиром подоспели, только чтобы спасти их от слишком скорого самосуда и оттащить особо рьяно пинавших, но это не удавалось.
– Забить басурман! Они опять по деревням прошлись! Полон наших ведут! – Рабочие весь свой генетически накопленный ужас перед пришельцами с Востока пытались вылить на этих четверых.
– Всем по местам! – рявкнул подъехавший на подводе Александр Иванович так, что запряженная лошадка присела и завертела ушами. – Кто разрешил работу бросить? Собрали топоры и пилы и на леса! Давай, давай! Все, и ростовские тоже, на работу. Сюда, к Олику-ручью. Мои волокут бревна, ростовская ватага – доски пилить будет. Ширину-толщину… Костя где? Константин-плотник укажет. Я на рассвете размечу, и за три дня должна быть церковь.
Направив всех по делам, мастер быстро навел порядок. Теперь дело было за Василием.
– Ты и ты за мной пойдете к парому. Там на подводы и в Углич, – указал он двум ростовским мужикам, которые первыми вступили в схватку. – Этих… – он показал на избитых «казанцев», – вязать руки за спину и рогатками по двое!
Через короткое время цепочка людей потянулась вниз, к реке.
А дедушка и внук присели на толстое бревно. Солнце садилось куда-то за Красную Горку, справа кричали чайки над стрелкой Волги и впадающей речки Корожечны. Александр Иванович примял табак в трубке и закурил, неторопливо пуская дымные облачка. Потом раскрыл свою душегрейку и завернул в нее Сергулю, обхватив широко большой и сильной рукой. Сергуля прижался к деду как можно сильнее, и не было для него в целом свете никакого более уютного и надежного убежища. Не было ничего роднее этого запаха табака, уверенного голоса, морщинистых загрубевших рук. Сергуля вдруг вспомнил про хлеб за пазухой, запрятанный туда за обедом.
– Дедуля, ты ел? – спросил он, разворачивая тряпочку. – Бери, ломай!
– Нет, внучонок! Ты сам ломай и ешь. Или пальцы болят? Может, тебе разломить?
– Да я кусать буду. Дедуля, а вот куда журавли летят? – Высоко в вечереющем небе показалась вереница птиц.
– Это не журавли, это гуси. Слышишь, даже оттуда гаканье такое доходит, а у журавлей клекот.
– А чего они тут не садятся? Воды полно вокруг.
– Гуси могут дальше на север, у них перья да пух плотные. А на севере, может, еды им побольше, вот и летят туда. Может, до Бела-озера, а может, и до самой Свири дотянут.
– А чего они не клином летят, как журавли?
– Гуси тоже клином летают, просто вожак устал. Места знакомые, вожак может и передохнуть. Идут вереницей, или еще косяком называют. Ломаной такой линией, чтобы каждого видно было и никто не отстал, не пропал.
– Деда, а вот где ты родился, это… это где?
– Куда солнышко садится там и родился. В Тверских местах. Там речка, где можно острогой ткнуть в воду и сразу пару рыб вытащить. Хорошие места, богатые, сытные!
– А мне милее наше Напрудное, Неглинка, Москва-город. Это, наверное, потому, что я там родился, да?
– Да и я прикипел к Напрудному, а ты и вовсе ничего не видел, кроме него. Хотя теперь видел! – поправился Александр Иванович.
– Да, видел уж почти всю Русскую землю и Казанскую видел. А вот ты, деда, расскажи, как я родился?
– Ну как все, от мамки. Ходим же с тобой на кладбище, мама твоя – моя дочь Елена и бабушка Нюра там лежат. Все знаешь сам! – сказал Молога и уставился немигающими глазами на ближайший ивовый куст, будто увидел в нем что-то невероятно страшное.
– И папку моего тоже крымцы убили, когда напали, да?
– Всех убили, мы с тобой остались. Ты ничего другого не хочешь спросить?
– Как-то там у нас, в Напрудном?
– Все ладно там, наверное. Раз плохих вестей нет. Плохие вести, они быстро приходят. Ты вот что, крошки подбери и спать. Завтра будем ставить церковь. Ты мне три дня и три ночи не мешайся, но все время рядом будь. Хватит мне волнений. Работа будет спорая, царю напоказ.
– Хорошо, дедуля. Я пойду Стрижку дам и спать!
Стрижок крутился рядом, виновато поглядывая на Мологу-младшего и осторожно повиливая поджатым хвостом.
– Иди, есть дам, морока моя! – позвал Сергуля пса и, подражая дедовой походке, отправился в плотницкое становище. Стрижок, подпрыгивая и поскуливая, побежал рядом.
Царь в Угличе
Объезд построенного близ Углича нового города, раскинувшегося по обеим сторонам Волги, царь Иоанн решил начать с противоположного берега. Чтобы государь со свитой мог пересечь водную преграду, за день до высочайшего приезда был сооружен мост: широкий деревянный настил, уложенный по плавающим в воде бочкам.
Первым на коне ехал дьяк Выродков, за ним царь Иван с Андреем Курбским и английским гостем – бароном Джеймсом Куком, чуть позади Петр Серебряный и Семен Микулинский; позади, в красиво украшенной закрытой повозке, запряженной парой лошадей, ехали протопоп Сильвестр с сыном Анфимом, замыкали процессию тучный хан Шах-Али с двумя касимовскими всадниками и боярин Ушатов, в вотчине которого стройка и происходила. Позади и по бокам вельможной колонны ехала конная царская охрана. Царь смотрел на построенные по его указу башни и стены, рядом с которыми были выстроены мастера и подмастерья, готовые к монаршей оценке.
– Смотри, великий государь! Стены и башни собраны из дубовых бревен. Рубка велась зимой. Боевые ходы башен и стен позволяют разместить как лучников, так и пушкарей. Широкие бойницы как раз для новых пушек, которые придут летом с пушечного двора. Далее идут собранные строения для служб: кузница, конюшни, избы для стрельцов, царская изба, наместническая изба – все готово, только разобрать и отправить… – докладывал Выродков.
– Постой, а это церковь? О, узнаю старого и малого мастеров. Подойди, старик! – окликнул Мологу Иван. – И ты, юнош, иди сюда. Ну так как, готова церковь для самой середки горы Круглой?
– Батюшка-государь! – с глубоким поклоном начал Александр Иванович, – храм сделан с таким расчетом…
– Ну-ка, иди сюда, младший! Ты мне расскажи, сколько простоит церквушка, которую ты с дедом смастерил? – перебил Иван. Сергуля, держа обеими руками шапочку у шеи, смотрел во все глаза на царя:
– Великий государь! Мы очень старались! Мастера у нас хорошие, рубят так, чтобы прикрыть торцы стволов от воды и порчи. И ставить будем так, чтобы воду не сосала. Простоит, батюшка-царь, и нас переживет!
Все присутствующие охнули, даже как-то отшатнулись от мальчика. Ведь про царскую жизнь и правление положено отзываться как о вечности.
– Дельный отрок! Как его зовут, напомните! – обернулся Иван к дьяку Выродкову.
– Мастера зовут Александр Молога, а это внук его Сергий! – с готовностью выпалил дьяк.
– Мологов внук Сергий, значит. Хорошо. Учти, Мологов Сергий, это первый православный храм в Казанском крае будет! А вера наша православная должна на века стоять крепко! – проговорил царь и повернулся к англичанину. – Замысел сей большой, хочу, чтобы с самого начала видел ты, друг мой, какая история тут творится! Видел и передал и живущим ныне, и для потомков. Батюшка Сильвестр, – обратился Иван уже к протопопу. – Ты осмотри храм на предмет удобности для службы и божьей милостью благослови. А ты, Анфим, сочти расходы, не забудь милости мои созидателям. Оплату за сделанное тебе поручаю. Едем в Воскресенский монастырь, тут нечего больше смотреть! – указал царь, и вся процессия начала разворачиваться в обратный путь.
– Великий государь! Зачем же в монастырь? – подскочил к царю боярин Ушатов. – В моих палатах все уж готово для встречи высочайшего гостя! Прошу, не обидь милостью!
– Бояре взяли за правило поучать, мол, царь-отрок, царь-малец! – для всех, хитро улыбаясь, громко сказал Иван. – А к тому не смышлены, что коли слово царское сказано, то ими должно быть исполнено немедля. Ничего, привыкнут и мысли наперед читать, коли жить захотят. Сказано – в монастырь!
Процессия двинулась за Волгу, а боярин Ушатов кожей спины почувствовал, что над ним сгущаются тучи.
В большой трапезной палате Воскресенского монастыря царь слушал приближенных. Первым говорил князь Серебряный. Вдоль стены под стражей стояли пленные четверо «казанцев» со связанными за спиной руками.
– Город, который зачинить на Круглой горе на Свияге намеревались, готов стоит. По большой воде сплавлять нужно все по Волге вниз. Печаль одна: теперь в Казани о городе узнают. Тысяча разбойника Епанчи Арского прошла изгоном по Ярославским и Угличским землям. Узнали на Москве поздно, вдогон пошли, да не догнали. И ведь, стервецы, подобрались к самой стройке. Четверых-то мы поймали, да сколько тех, кто видел все, а мы их не поймали? Все в Казани известно будет, затворятся теперь, насторожатся. Виноваты, в общем, государь.
– Что сказали эти, кого вы поймали? – спросил Иван заинтересованно.
– Молчат! Мы уж их на муравейник садили, все равно молчат. Или муравьи нынче вялые еще?! – возмутился Серебряный.
– Молчат они у тебя, у тебя! Ты ж, Петя, на бой способен, а на тонкие дела что дитя. – Царь обернулся к своей службе. – Поставить котел на дворе, воды налить, чтобы по колено было, не более, когда кипеть будет! А игумен нас пока угостит!
На лице Ивана заблуждала сладкая мимика, как будто во рту его была вкусная конфета. Монастырские служки начали подавать на стол, а четверо широкоплечих из царского сопровождения пошли выполнять приказ. За ними следом выволокли и связанных.
После недолгой трапезы царь со спутниками вышел на высокое крыльцо. На дворе все было приготовлено для дознания. Четверо «казанцев» стояли на коленях. Лица их были опухшими явно от укусов насекомых, видно было, что их действительно подвергали пыткам муравьями.
– Возьмите-ка вот того, черного! – указал своим подручным Иван.
– Начинайте!
Дюжие парни с засученными рукавами рубах с двух сторон крепко взяли обреченного и по ступеням подняли на помост, оттуда на весу опустили за одежду в котел. Вода парила. Царь указал одним движением, и на помосте было установлено кресло. Иван уселся на его край, нагнувшись к пытаемому так, чтобы только жар от горевших под котлом сучьев не был слишком навязчивым.
– Смотри на меня! Сейчас ты скажешь, кто послал тебя. Под каким началом ты пришел в Углич? Что хотел, для чего вертелся у новых срубов? Что должен был сделать и кому дать весть? Сейчас будет горячо и больно. Хочешь вылезти – говори! Хочешь купаться – твоя воля!
– Ты, вожак собачьей стаи, чего морду вытянул, чего унюхиваешь! Хочешь узнать, как твоя песья стая передохнет? – пытаясь улыбаться, сказал казанец. От такой неожиданной дерзости все окружающие дернулись и примолкли. Только Иван, казалось, был доволен происходящим и еще ближе нагнулся к котлу.
– Добавьте дров, нашему гостю банька нравится! – сказал он, улыбаясь. – Много ли воинов у Епанчи? Ты ведь с ним пришел? А куда он отправился теперь?
Вода в котле покрылась мелкими пузырьками и стоящему в ней по колени все труднее было сохранять самообладание. Он наклонил голову вправо, чтобы пот не заливал глаза.
– На каждую твою бешеную собаку есть стрела! И на тебя хватит, собака с капающими слюнями!
– Князь Петр! – окликнул Иван князя Серебряного. – Ну где ты? Иди ближе. Я не нравлюсь гостю, он меня собакой ругает. Поговори с ним ты, спроси о делах.
Серебряный нехотя, не глядя на мучающегося, подошел. Меж тем вода вскипела, и боль даже для мужественного бойца стала нестерпимой. С налившимися кровью глазами казанец кинулся к краю котла. Стоящий рядом стражник толкнул его в плечо крюком багра. Казнимый упал на бок в кипяток, вскочил и дико, гортанно закричал. Бросился опять к другому краю, вновь получил тычок. Человека варили заживо, а он как мог инстинктивно сопротивлялся.
– О чем я спрошу этого, батюшка-государь! Дозволь рубану, чтоб уж не мучился! – просяще пробасил Серебряный.
– А дай-ка я, государь, спрошу! – поднялся Курбский. – Эй, связанные! А кто еще хочет купаться? А может, кто поговорить хочет?!
– Я, я! – Один из «казанцев», перебирая разбитыми коленями, пополз к Курбскому. – Спаси, Бога ради!
– Молчи, приблудная свинья! – донеслось из котла. Среди кипящей пены и запаха обваренной кожи казанец смог еще приподняться на колени и взглянуть одним страшным глазом вокруг. Искаженное кипятком и болью месиво, недавно еще бывшее лицом, издало невнятный вопль, схожий с арабским ругательством и, дернувшись, скрылось за паром. Котел еще конвульсивно дергался, когда второго пленного поставили на ноги и подвели к Курбскому.
– Хорошо, но… быстро! – сказал царь, откинувшись на кресле. – Ну что ж, князь Андрей, дознавайся ты!
Пленному поднесли чарку с водой и дали отпить. Сделав несколько жадных глотков, он начал скороговоркой вещать.
– Господине, я все скажу. Я русский, я Юра из Коприна села. Пять годков тому с дружиной детей боярских Ушатовых под Казань ходил. В войске Московского государя… Крепко оторвались мы тогда от полка, на татар ушли версты на две. Попали, как зайцы в силок, татары взяли, увезли на посад. Держали как скотов, в холоде, в голоде, кое-как живы остались…
– Ты к делу веди, как в отряд Епанчи угодил? А то котел-то еще тепленький! – показал Курбский пленному большим пальцем назад.
– У Епанчи никогда в отряде не были. Рашид-бек наш хозяин. В смысле… мой хозяин. Он нас у бая забрал, в крепости в сарае у Ногайских ворот держал, допрашивал. Как узнал, что дети боярские у него в рабстве-то, взял меня с собой на Москву. Он послом тогда у Московского князя был. Там свиделись с князем Ушатовым. О чем шел торг-беседа, не ведаю, только решил Рашид-бек послать меня с этими двумя… с языками резаными – они только мычат потому, с дервишем Сахибом – которого сейчас запытали… в общем, сыновей князя Ушатова Ивана и Данилу доставить на вотчину.
– Доставили? – с усмешкой спросил царь.
– Мы ехали с отрядом Епанчи. У него и правда не меньше тысячи всадников было. Шли после Нижнего по левому берегу, в Костромской земле пожгли деревни. В Угличской тоже.
– Ты, значит, русский, Юра! Значит, своих грабил и насильничал, русский?! – зарычал князь Серебряный.
– Я не трогал никого, батюшка-господин! Мне велено было довести… вот до Угличской земли да указать, где для нова града лес рубят…
– Ты не спеши, Юра. Попей еще. Развяжите ему руки! – скомандовал Курбский. – Рассказывай, значит, ты всех в Углич привел, и…
– Я привел не всех. Отряд Епанчи в лесу за Дивной горой оставался в одном переходе. Я с сынами княжескими, с Сахибом и этими… За околицей у Золоторучья дом для охоты, изба. Там с князем Ушатовым встретились. Сыновья на коней и уехали, в Углич, видно. А князь с Сахибом без меня говорили, о чем не знаю.
– Ты все рассказал, Юра? – спросил Курбский.
– Все.
– Да не все. Что делать-то вам велели у срубов? Чего забыли на постройке-то?
Юра молчал, опустив голову.
– Знаешь, Юра. Помыться тебе надо. Вот сейчас будем зачерпывать кипятку из котелочка да на спинку тебе. А потом ледяной водичкой. А потом снова кипяточком. Вот память-то просветлеет, если наперед шкура лоскутьями не сойдет. Давайте кипятку! – крикнул Курбский.
– Не надо! – отшатнулся пленник. Сахиб велел запалить как можно более срубов на Красной горке да в Алтынове. А как тушить все бросятся, да нас искать на этой стороне, по той стороне Волги по Золоторучью Епанча пройдется, а если бы повезло, то и по Угличу. Рашид-бек только наказывал палаты боярские не трогать, по уговору.
– И если бы не мальчик, то так бы оно и было?! – не то спросил, не то поведал Андрей Курбский.
– Хорошо поведано, а, боярин Ушатов! – сказал Иван. – Иди-ка поближе, Петр Иваныч. Отопрись теперь, скажи, что врет предатель!
– Мне отпираться не пристало! – сказал боярин с достоинством. – Сыновья мои, дети боярские, постарше тебя, великий государь. Нет ведь дороже ничего, кроме своих-то детей. Спас их как мог, а теперь суди меня.
– Да ты, Петр Иваныч, не только о сынах подумал. Ты хотел двух уток одной стрелочкой убить. Кабы про поджог да про сговор твой никто не прознал, все свалили бы на Епанчу. А что?! Каждый год Епанча да такие же товарищи-разбойники балуют по Руси, а Русь горит, горит! А тебе, у которого пол-вотчины бы сгорело, государь московский милости бы всякие насыпал, да? Приполз бы, погорелец, жалко бы стало тебя. Так рассчитал?
– Великий государь, не позорь, Христом Богом прошу. Я родовитый боярин, князь, от Рюрика, как и ты, веду колена. Одного леса моего на постройку сколько ушло, да людей – все отдал…
– Твоего леса! Кончится твой лес и род твой кончится. В предательстве спасение хотел найти! – Царь встал с кресла и скомандовал страже: – Увести боярина Ушатова. Три дня подержать в клетке возле палат, чтоб все, кем он тут правил, посмотреть на бывшего властелина своего могли. А потом отправить на Москву. Там дознаемся, не сговорился ли наш боярин еще с кем!
