скачать книгу бесплатно
– А вот с кем поговорить нужно, так это со знатными людьми: карачи Булатом Ширин, эмиром Акрамом и беком Чапкыном Отучевым, – вступил в разговор мурза Аликей Нарыков. – Они владеют многими землями и промыслами, у них много рабов, золота, служилых людей. И их интерес все это сохранить и умножить. Мы устроим тебе с ними разговор!
– А уж ты, Алексей Федорович, когда дело сделается, не забудь великому государю упомянуть, кто всячески его делам в Казани пособничал! – подытожил мурза Камай. Хан Дервиш-Али подтверждающе закивал, опасливо косясь на могучую фигуру князя Серебряного. А посол Рашид усиленно вертел большой головой на гусиной шее, тщетно силясь снизу понять смысл разговора на гостевом ярусе.
Между тем праздник женитьбы татарского плуга-сабана и земли разворачивался самым широким образом. Угостившись вареной бараниной, мясными пирогами и сладостями, народ занимал места для развлечения и зрелищ. По правую руку от центра амфитеатра кучковались казанские татары. Простые, не богато, но очень опрятно одетые люди сидели или стояли внизу, седых стариков усадили на специально приготовленные кожаные тюки. Почетные места занимали богатейшие вельможи Казани, за спиной которых стояла грозная охрана. Левая сторона наполнялась людьми в массе своей более разношерстными и без признаков оседлого образа жизни.
Попавшие в казанскую сторону майдана Молога и Сергуля очень быстро почувствовали острую состязательность между казанцами, столичными горожанами и луговыми сельчанами и арскими людьми – жителями непроходимых лесов и живописных урочищ. При сугубо мирном характере праздника конкуренция была азартная. Сначала всех завели смехом и подбадривающим гиканьем дети и подростки, которые соревновались в прыжках в мешках. Прыгающие падали, снова вскакивали, мамаши их и бабушки всплескивали руками, переживая за своих чад. Наконец определился победитель.
– Подмастерье Сергуля! – вдруг воскликнул сидящий среди русских Рашид. – Сейчас будет совсем интересно! Иди на майдан, покажи быстроту и ловкость!
Поймав одобряющий взгляд деда, Сергуля пролез под жердью ограждения и вышел к соревнующимся. Его тут же вовлекли в группку казанских мальчишек, сунули в рот деревянную ложку и положили в нее яйцо. Задачей состязания было быстро, как только можно, пересечь майдан с ложкой во рту и лежащим в ней сырым куриным яйцом, обогнуть один из двух стоящих посередине столбов и вернуться к своим. Когда все началось, Дербышинские березовые рощи сотряслись от хохота и топота: кто-то из бегущих ронял яйцо, кто-то падал и давил эти яйца своим весом, кто-то спотыкался об упавшего и падал или ронял яйцо на голову лежащего. Тех, кто пытался помочь себе руками придержать ложку, взрослые смотрители оттаскивали за ворот в сторону. Немногие, в том числе Сергуля, проделали надлежащий путь без потери. Правда, мальчик придержал яйцо рукой, когда споткнулся, но этого не увидели либо простили. Сергуля вернулся к деду сияющий со своей наградой – раскрашенной глиняной свистулькой в виде диковинной птицы и печеным треугольником.
Всеобщей атмосфере азарта поддался и Василий.
– Дядя Саша, а дальше что будет, как думаешь! Надо уделать этих арских, я пойду, кабы знать, что делать!
– А ты спроси вот этого, Рашида. Он, похоже, все знает. Тут столбы не зря стоят. Видишь, Васька, какой у них тут хороший строевой лес. Сосна или ель, не разгляжу – саженей на восемь в высоту и без единого изгиба! – отвечал Молога.
– Рашидик! Чего дальше будет, знаешь? – небрежно крикнул Василий.
– Иди, воин, иди. Тебе понравится!
У столбов, мало того, что гладких и без намека на сучки, так еще, кажется, и намасленных, выстроились человек по десять с каждой стороны. На верхушке каждого столба в корзине, неведомо каким подъемным механизмом туда доставленной, сидело по петуху. Попытка залезть на столб у каждого была только одна. Некоторые не могли подняться ни на вершок, просто скользили на месте – их прогоняли. Некоторые зависали на трех-четырех аршинах от земли, но потом тоже съезжали к основанию. Наконец, один из арской стороны, коренастый и невысокий татарин, подошел к столбу не торопясь. «Искандер, алга!» – раздалось над майданом. «Это Искандер, сотник у Епанчи!» – закричал кто-то из арских. Цепляясь крепкими, явно привыкшими к постоянной конной езде ногами в мягких кожаных тапках, татарин полез на столб не спеша. Совершая рывок вверх руками, он тут же крепко обвивал ногами столб, давал рукам отдых – и снова рывок.
«Этак мне в сапогах неспособно будет!» – смекнул про себя Василий и начал раздеваться. Стрельцы с интересом наблюдали, как их командир скинул кафтан, потом рубаху. Оставшись в штанах, Василий разулся и размотал портянки. Потом нагнулся, потер ладони земелькой.
– Ну, пошел!
У Василия не получалось овладеть высотой так ловко, как у татарина Искандера.
– И раз, и… еще! Иех… – подгонял себя Василий, явно отъевший в Свияжских землях командирский животик. Искандер почти долез до корзины, посмотрел на пыхтящего русского и улыбнулся сквозь усы. А казанская часть амфитеатра уже громко болела за Василия так, как будто это и не стрелец московский был, а удалой батыр с берегов Булака. Для России это свойственно было и в то время, к которому относится наш рассказ, и в позднейшие времена: сегодня вместе праздновать, а завтра насмерть воевать с тем, кого считал своим гостем, и наоборот. Переход от войны к миру и обратно совершается у нас стремительно, но пока на майдане был мирный сабантуй. Собрав последние силы, Василий добрался до корзинки с косящим на него боком петухом. Василий дернул, еще.
– Твою ж мать! – Василий почти повис на этой корзинке, и, увлекая ее своим весом вниз, покатился по столбу. Через мгновения походкой героя он уже шел к зрителям под ликующие овации. Надо сказать, что Искандер опередил Василия ненамного и тоже с добычей направился к своим. Швырнув птицу толпе бедняков, Василий залез на свое место и стал натягивать сапоги, попутно поддаваясь висящему у него на шее восторженному Сергуле и дружеским похлопываниям богатыря Фуфая.
На какое-то время поляна сабантуя стихла. На самом почетном месте амфитеатра происходило какое-то движение. Общее внимание привлекла к себе фигура знатной дамы в малиновом, шитом золотом одеянии и высоком конусовидном головном уборе, посверкивающем драгоценными камнями. Рядом расположился мальчик лет четырех в белой чалме и зеленом, так же дорого расшитом халате. Вместе с дамой на ярус вошел грузный немолодой татарин с седой окладистой бородой, в отделанной соболем шапке и шубе из дорогого меха, подчеркивающего переливами на солнце богатство хозяина. Глашатаями было объявлено, что хан Утямыш с царицею Сююмбике явил милость присутствовать на сабантуе. Все обернулись и отреагировали восклицательным охом. Программу праздника по взмаху платка Сююмбике продолжила борьба курэш.
– Смотри, Алексей Федорович! – оживился мурза Аликей Нарыков. – Вон вместе с Сююмбике сидит Чапкын-бек Отучев. По русской мере это ближний боярин. С ним нужно тебе с глазу на глаз потолковать. Сейчас мы нашу регентшу займем чем-нибудь…
– Любезные хозяева, не нужно считать гостя слишком наивным! – сказал Адашев. – Верить, что Сююмбике, дочь ногайского хана Юсуфа, способного собрать в любое время двадцать тысяч сабель, ничего не решает, может только наивный мальчик. Я похож на такого? И то, что женщина уцелела в вашей змеиной ступе и уберегла сына, разве не достойно уважения?
– Мы все тебя поняли, Алексей Федорович! Будешь говорить с ними, мы это устроим, – почти прошептал мурза Камай.
А на майдане происходило действо еще более захватывающее, чем все предыдущие. Лучшие батыры с берегов Средней Волги и Камы, щеголяя своими мускулами, пытались доказать превосходство и просто покрасоваться. Расчет был на ловкость и силу, потому как древняя борьба курэш не изобилует разнообразием приемов. Соперники, оголенные сверху по пояс, пытаются уцепиться за широкий кушак, которым каждый из них подпоясан. А уцепившись, нужно рывком или броском повалить соперника. Через некоторое время на майдане осталось всего два безусловно лучших борца.
Огромного роста казанский богатырь Сюнчелей, только что выигравший десяток схваток, смотрел на окружающих взглядом большой бойцовской собаки, которая привыкла побеждать, и при этом улыбался бесхитростной улыбкой. Марийский боец Мамич-Бердей, напротив, горячил себя и задирал соперника жестами и фразами, нервно прохаживаясь взад-вперед. Казанец обладал необхватными руками, был крупнее и выше соперника, но Бердей, хоть и был изящнее, тоже имел скульптурное сложение. Глядя на двух батыров, закрадывалась мысль, что именно так и должен выглядеть настоящий человек, мужчина. И если был на майдане кто-то не уступающий этим двум по борцовской хватке и монументальности, то это, конечно, был Фуфай, самый азартный зритель. Он уже обернулся к князю Серебряному с немым вопросом: «Ну как? Можно?» и, получив угрожающе-отрицательный жест в ответ, сидел теперь, сжав пудовые, похожие на пушечные ядра, кулаки.
– Кабы кулачный бой был, как на Масленицу! Да, Фуфай? Вот бы мы показали лиха! – ободрял его Василий.
– Да я бы и в этом тартарском способе показал бы! – сквозь зубы шипел Фуфай.
– А какие еще зрелища приготовили нам любезные хозяева? – поинтересовался Адашев, обращая внимание на разгорающиеся страсти своих соотечественников.
– Верховые скачки, по кругу, – ответил тихо на ухо Адашеву хан Дервиш-Али.
– А в этих скачках тоже есть, наверное, самый сильный, кто должен победить?
– Три лета кряду первым приходит арский князь Епанча!
«Епанча, Епанча», – перебирал в уме Адашев. Слышал по рассказам. Не тот ли лихой это Епанча, который угробил сотни русских воинов в прошлый поход? И надо ли, чтобы мои воинственные спутники смотрели на этого Епанчу? Нет, нам нужно договариваться о мире, во всяком случае, пока!
– Досточтимый Дервиш! – проговорил Адашев громко вслух. – Мои друзья начинают скучать, может, им есть занятие повеселее, чем на лошадок смотреть?
– О, прошу гостей оказать мне честь! – тут же сообразил Дервиш-Али. – Рашид! Рашид-бек! Что ты так далеко там сидишь внизу! – крикнул Дервиш, как будто не он определил это место послу. – Поднимайся к нам! Своди-ка дорогих гостей – князей Петра и Семена – в баню. Вот она стоит на окраине, последний сруб. Затоплена, только гостей там и ждут!
Рашид с готовностью и дипломатичностью повел Серебряного и Микулинского вниз по ступенькам. А Адашев, дождавшись, пока соратники удалятся, в сопровождении двух мурз и хана Дервиш-Али начал продвигаться по ступенькам вверх.
– Великий государь Московский и всея Руси Иоанн относится к земле Казанской по-отечески и разорения не желает! – начал беседу Алексей Адашев. – Желает наш царь лишь справлять дела по старинной правоте своей.
– Какую же правоту имеет московский великий князь над ханством Казанским, жемчужиной в святом ожерелье Ислама и ростком на дереве династии Чингиса? – учтиво поклонившись, отвечал Чапкын Отучев. – На весах Вселенной чаша Казани может и перевесить московскую. За нас Орда! За нас Крымский хан и османы! За нас Ногайская степь! Черемисские и сибирские властители за нас! С выполнимой ли задачей ты приехал, досточтимый посол Адашев?
– Известно ли тебе, бек, сколько мурз каждый год под крыло Москвы перебегает? Одно Касимовское княжество на Оке чего стоит. Чаша Казани тяжела, это ты верно заметил, и испить ее не пожелаешь никому. Нет сильной власти в Казани – прости, царица Сююмбике, и да простит хан Утямыш, – но это так! Крымцы, ногайцы, арские и лесные князьки грабят людей сверх меры, не дают жизни. Потому мурзы к нам и бегут!
– А какая печаль русскому государю до наших казанских бед? Царь жалостлив?
– А забота такая. Казань чинит разорение Руси каждое лето. И нет силы, которая бы успокоила эти ватаги, подчинила бы. По нашим счетам до трех десятков тысяч полоненных русских в Казани на рабстве. Торговля по Волге встала, купцам через Казань пойти опаснее теперь, чем в загон к медведям прыгнуть.
– Чего хочешь ты, посол, от нас? – вступила в разговор Сююмбике, поглаживая по головке играющего тут же на ковре Утямыша. – С чем прислал тебя Иоанн?
– И я смею повторить вопрос. Почему царь Московский по-отечески на нас смотрит? Не самонадеян ли он по молодости? – насупился Отучев.
– Государь Московский именуется еще и царем Болгарским и прочее. Известно тебе это, бек? Еще со времен великого деда его Иоанна Третьего Булгар Волжский, а значит, и Казань – под властью Москвы. И кому править Казанью, то в Москве рядят. А к тебе, царица, и к тебе, бек Чапкын, такое дело: чтобы на собрании дивана донесли вы добрую волю царя московского. А воля такая. Принять на ханство в Казани хана Шах-Али из Касимова до того, как Утямыш в силу войдет. Всех полоняников русских по домам пустить без оговорок. С ханом Шах-Али разместить в Казанской крепости две сотни детей боярских с челядью. Вот и все условия.
– Что получим за уступчивость, посол Алексей? – спросил Отучев.
– Будут сняты все заставы царские с Нагорной стороны и из Черемисских лесов. Угодья и промыслы вернутся казанским бекам и мурзам.
– Я оглашу условия русского царя на заседании дивана, посол! – сказал Отучев. – Начинаются скачки, давайте посмотрим на лучших всадников лесов и степей!
– Когда обратно в Москву отправляешься, любезный посол? – вполголоса спросила Сююмбике.
– Нам задерживаться долее в гостях смысла нет. Когда совет знатнейших и мудрейших людей Казани примет верное решение, тогда встретимся еще раз в городе вашем, а не в поле.
– Я попрошу передать письмо государю Московскому и всея Руси. Доставишь?
– Я послом направлен и обязан передать. Доставлю в самые руки Иоанну.
– Завтра жди от меня посланницу. Прощай, посол Алексей.
Тем временем кончились скачки – главное зрелище сабантуя, к которому готовятся в каждом крупном селении, выставляя на состязание лошадь и наездника. Русская делегация не стала дожидаться восхвалений и наград, адресованных лучшему всаднику – арскому князю Епанче. Адашев со спутниками залезали кто в седло, кто в повозки и поворачивали в долгую дорогу. Князь Серебряный поравнялся на коне с Адашевым.
– Ну как попарились в баньке, князь Петр?
– Так эти варвары затейники! Говорят – баня жаркая! А там в бане девок полон дом! – басил Серебряный.
– Ну и что же, не понравились тебе девки?
– Девки ладные, молодухи. Как сказать… рубаху задрал и плотское хотение утолил. Князь Семен тоже, думаю, не сплоховал, довольный едет! Ты-то как, Алексей? Не зря время потратил?
– Я, князь Петр, тоже по-своему семя излил. Думаю, заронил я семена сомнений и раздумий татарам в голову. А что из того прорастет – увидим.
– Женский ум – скудная почва для ростков таких. У Сююмбике одна печаль, чтобы малец рос без обид, баба…
– Эта баба просила передать князю Серебряному и тебе, князь Семен… Отстал, что ли, Микулинский? – обернулся Адашев. – Так вот, царица Сююмбике просила передать князьям, что стрельцы, убитые на Арском поле отрядом Епанчи, в феврале, и с ними еще некоторые, кто при осаде полег, упокоены с честью и по христианскому обряду. На Арском поле отпеты попом православным и захоронены в день памяти ярославских чудотворцев.
Серебряный был поражен и не мог этого скрыть.
– Ну вот уж… кто мог думать такое! Поклон царице Сююмбике! Придет время, церковь поставлю на месте этом.
К темноте достигли путники переправы через Волгу. У переправы их поджидала бойкая круглолицая девушка с лицом донской казачки. Выяснив, кто тут царский ближний, она вручила с поклоном Алексею Адашеву деревянную шкатулку вытянутой формы.
Большая стройка и сплав
По берегам Верхней Волги растекалась живая строительная речь, не всегда приемлемая для нежного слуха.
– Вот смотри, что это ты смастерил?! Смотри, бестолочь! Это что за уклон, сучье вымя! – распекал Александр Молога молодого плотника.
– Ну че, Иваныч… лестница, че не так-то? – сопел, разглядывая носки своих чувяк, детина с топором за поясом.
– Куда лестница, для чего?
– Подниматься на это… наверх…
– … у тебя будет подниматься наверх, а не лестница, … твою мать!.. – красиво выразился Молога и обернулся на внука. – Ты, Сергуля, поди к Василию сходи, я тут пока объясню.
– Я не маленький, давно уж на стройке с тобой, – откликнулся подросток, отошел шагов на пять, но к Василию не пошел, а продолжил смотреть и слушать деда.
– Ладно, Костя, не супься, зови всю бригаду! – сказал мастер, поставил ногу на пенек и закурил трубку, критично осматривая собранную из бревен огромную башню с фрагментами крепостной стены по обеим сторонам. Сзади подошел иностранный инженер Бутлер, выделявшийся среди всех своим чудаковатым беретом. Манерным поклоном поздоровался Бутлер с Мологой, мастер тоже кивнул.
– А, ты здесь, розмысл немецкий. Ну тоже постой, полезен будешь.
Две дюжины бородатых, прокопченных солнцем и ветром подмастерьев и разнорабочих, кто воткнув топоры в колоды, кто – засунув за пояса, собрались вокруг мастера.
– Вот наверху, там, на стене, кто будет ходить во время войны? – начал Александр Иванович.
– Пушкари, стрельцы… – отвечал Костя-бригадир. – Лучники и эти, кто смолой да кипятком врагов будет поливать! – кликнул кто-то из мужиков.
– Верно, потому как это боевой ход. А кончится у них припас, как им новый принесут?
– По лесенке! – отвечал Костя.
– А если раненых, убитых нужно с боевого хода снять и одновременно припас нести, то как? – хмурил брови Молога. – А если надо быстро? Тебя татары будут ждать, что ли, пока ты штаны заправишь и по лесенке пойдешь?
– Ну а как?
– А так. Лестница в башне она навсегда, пока стоит башня. По ней в мирное время дозорные ходят на боевой ход, туда и сюда. А когда займется дело, тут не до ходьбы уже, тут бегать нужно. Туда бежать и тащить вчетвером котел с кипятком – обратно бежать раненых тащить. Туда пушку да ядра бегом – обратно пустые котлы возвращать. Битва ждать не будет, тут кто быстрее. Так что делать нужно не лестницу, никто в своем уме к пряслу лестниц не приделывает. Нужен боевой взбег – вот такой широкий помост с такими прибитыми прогонами, чтобы не скользить. Поняли?
– Поняли, приколотим до вечера этот… взбег! – отвечал Костя.
– Не надо колотить, его сделать надо приставным. Крепким, но приставным, потому как в мирное время он не нужен, но наготове быть должен. Давай разбирай свою эту… и делай взбег! – Александр Иванович повернулся к Бутлеру. – Правильно я говорю?
– Да, то есть так! – с акцентом на «а» заговорил иностранец. – В Европе лестницы только в башнях, больше нигде. Стена хороша по толще своей, удобно на боевом ходу работать с огнестрелом. А по высоте… можно и пониже, ведь основная задача – устоять перед артиллерией, так, мастер?
– Не совсем так! Пониже можно сделать и по месту будет, да нежелательно. Наши супротивники законы войны знают и европейские, и другие. И кто его знает, чего ожидать от этих бывших ордынцев.
– То так, да! – розмысл, акая, дотронулся до края берета и удалился.
– Сергуля, идем! – махнул Молога и таким широким шагом пошел дальше по стройке, что мальчик за ним еле поспевал. Дед и внук поднялись на Красную Горку – холм за околицей одноименного села. Здесь стоял стрелецкий разряд Василия, сюда вскоре должна была прийти весть о прибытии в Углич царя Иоанна.
– Вот это да-ааа! – протянул Сергуля, наполнившийся свежим ветром и восторгом от увиденного. Куда только хватало взгляда, везде простиралась сказочная картина: стоял совершенно новый город, срубленный из бревен. От Красной Горки до села Алтынова на горизонте и до Золоторучья, что за Волгой, почти у самого Углича стояли крепостные башни и стены. Всего башен, ощетинившихся бойницами и голыми стропилами, Сергуля насчитал восемнадцать. А кроме них еще деревянная шатровая колокольня, какие-то избы, вероятно, для жителей или для ведения ремесел.
– Дедуля, это же больше, чем Казань, наверное!
– Это больше, чем даже Московский Кремль, Сергуля! – сказал дьяк Выродков, тихо подошедший сзади.
– Здравствуй, Александр Иванович!
– Здравствуй, Иван Григорьевич!
Зодчие обнялись.
– Ну как, Александр Иванович, успеваешь к сроку?
– Мои вторая и четвертая башни, что на Свиягу, готовы, осталось прясла добрать. Успели.
– Нужно церковь собрать к приезду государя. Приедет – обязательно спросит, память у него на указы долгая. А церковь Троицкую он при тебе наказывал делать в самой сердцевине Круглой горы.
– Нешто мастер Самойло не сделает к сроку? Церкви-то ему отряжены в работу, а нам башни, – сказал Молога, поджимая губы и хмуро глядя в сторону за Волгу.
– Ну, не хмурься, Иваныч! – Выродков положил руку на плечо Мологе и старался поймать взгляд старика. – Самойло боярам на Варварке срубы-светлицы ставил да церковь домовую, вот лучшие заказы и выклянчил. Перевернулся намедни на лодке у стрелки речной, да в холодной воде и потонул. Так что, Иваныч, заканчивать его церковь тебе да твоим мужичкам.
– Нет, Иван Григорьевич, заканчивать его замысловатую постройку под пятиглавие долго, да и нелепо. Крупные церкви потом ведь построят из камня, зачем сейчас огород городить. Распорядись его незаконченную постройку на бревна для стен пустить, авось успеют перерубить. А я сделаю добротный сруб с одной главкой на восьмерике, чтобы как свечечка над Волгой и Свиягой стояла.
– Давай, Александр Иванович, не подведи. И руби церковь не «в чашу», а «в лапу», чтобы уж свечка твоя ладная была.
– Не впервой, Иван Григорьевич, понимаем, где храму стоять и кто придет туда на службу. «Ласточкин хвост» тебе такой будет – сто лет простоит!
Тут разговор двух зодчих был прерван Сергулей, который бежал к деду, прижимая к груди правую руку и сморщив лицо, как гриб. Пока шел разговор, мальчик засмотрелся на стрельца, как тот ловко точит лезвие своего бердыша. Легко, звонко ходил по металлу точильный камень в руке немолодого усатого бойца. Сергуля подошел и вежливо попросил поточить и его топорик. Надо сказать, что мастер Молога очень надеялся вырастить из внука продолжателя профессии и подарил ему небольшой, но удобный топор с чуть изогнутым лезвием и топорищем из красного дерева. И, в общем, много простых вещей мальчик уже знал. Умел, например, рубить острым топором по сосновому дереву, даже скорее резать его, как масло. Знал, как больно отдается в руке березовая доска, если тяпнуть по ней неумело. Уважал дуб, но тот его плохо слушался. Любил мастерить по липе.
Стрелец, конечно, в два счета подточил мальчику его орудие. Сергуле так понравился процесс, что он попросил попробовать. «Ну на камень, доведи сам до остроты», – сказал стрелец и передал Сергуле точильный камень. Ах, как приятно было вжикать им по металлу, и без того остро отточенному, подражая старшему закаленному бойцу. Туда-сюда, вжик – раз, вжик – два… на вжик-пять рука соскочила, и мальчик с нажимом провел четырьмя подушечками пальцев по острому как бритва лезвию топора. Долю мгновения он ошалело видел, как разрезы на пальцах почти до костяшек были белыми, потом через них хлынула кровь. Боль пронзила мальчишку через виски и позвоночник до самого копчика, и, отойдя от шока, он побежал к деду, единственной его защите в этой жизни.
