скачать книгу бесплатно
Грозный. Первый настоящий император Руси
Сергей Валерьевич Соколов
Русский исторический бестселлер
Середина XVI века. Царь Иван IV еще не стал Грозным. Он изо всех сил старается воплотить в жизнь свою мечту: присоединить к Московскому государству бескрайние заволжские земли.
Но неодолимой преградой к этой цели стоит непокорная Казань. Искусные всадники татарского князя Епанчи громят русские сотни. Поражения вынуждают царя изменить тактику. Он начинает строить мощные крепости под носом у казанцев и готовить сокрушительный удар.
Пережить этот драматический период своей жизни Ивану Грозному помогает нежная, преданная ему казанская красавица Сююмбике. Царь по-юношески влюблен в нее, его сердце без остатка отдано ей. Ей, дочери хана Юсуфа из Ногайской орды, заклятого врага русского самодержца…
Сергей Соколов
Грозный
Первый настоящий император Руси
Серия «Русский исторический бестселлер»
В оформлении переплета использована иллюстрация художника И. Варавина
© Соколов С., 2020
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2020
* * *
Русь начинается с Рюрика,
Россия начинается со ВЗЯТИЯ!
Предисловие
Откуда начинается Россия? Былинные Киевские времена трогательны и дороги сердцу, а дохристианская Русь, как корни огромного дерева, надежно спрятана от нашего познания в слоях исторической почвы. Неугасающая свеча православия на Клязьме и Нерли среди междоусобицы и дикого нашествия. Древние московские князья, вбирающие в свою калиту мелкие городки и уезды, готовые ради своей маленькой вотчины на Боровицком холме резать соседей и унижаться перед Ордой… Все это, безусловно, наши милые ветхозаветные истоки.
Само слово «Россия» звучит как исключительно планетарное. Россия – это от океана до океана, от ледяных панцирей до ласковых южных морей. Это могучий Урал и вольный Кавказ, это тысячи верст тайги, это когда шпалы кончились и рельсов нет, а тайга все простирается за Байкал до самого Амура! Россия – это благолепный колокольный звон и призыв муэдзина, звезды Давида в палатах Булгарских ханов, таинство причастия и стройность мечетей. Россия – это много, разнообразно и необъятно!
Волгой, конечно, можно считать и скромную речку в Тверской области, но настоящая Волга с воспетыми утесами и ширью начинается после впадения в нее больших рек. Можно считать началом Руси приход варягов, но Россией она становится после объединения Европы и Азии. А началось оно после присоединения Казанского ханства к Московскому государству осенью 1552 года. И тут уж – как при впадении Камы в Волгу – еще надо разобраться, кто в кого впадает…
Проект присоединения Казанского края к Москве, который совершили наши предки, не имеет аналогов в истории по своему масштабу, технической оригинальности и здоровой наглости. Ведь что, собственно, произошло? Молодой царь с небольшим опытом государственного управления, с кучкой молодых же единомышленников встал перед огромной проблемой – Казанским ханством. Наследница Великого Булгара – Казань за сотню лет корнями и ветвями переплелась с государством московских князей, но по своему политическому складу была для Москвы смертельным врагом и тяжелым препятствием. Что делали многие десятилетия предки Ивана IV и он сам по юности с этой проблемой? Традиционно устраивали зимний поход, чтобы не отрываться от земледелия и не портить нивы, с большим или меньшим успехом намять казанцам бока и вернуться до весенней распутицы. В итоге «Маруся – от счастья слезы льет!», но заноза остается в том же месте.
Строительство крупной крепости в верховьях Волги, сплав и сборка ее стен и башен в максимальной близости от столицы государства с сильным военным режимом, умелое привлечение в свою орбиту дружественных или невраждебных народов Поволжья и казанских кланов и, наконец, штурм и последующий прорыв в просторы Азии – такого не совершал никто до Ивана, прозванного впоследствии Грозным. И все это на глазах не успевших ничего противопоставить Турции и Крымского ханства, которые тоже не были простачками. Достаточно вспомнить, что крымский хан отомстил за взятие Казани через несколько лет – сжег Москву.
Казалось бы, на протяжении своего существования человечество только и делало, что строило, захватывало и разрушало города. Когда-то греки взяли Трою, турки разгромили Константинополь и заняли его окрестности – что тут удивительного? А то, что «колонизация», как любят в литературе называть присоединение Казани к Русскому государству, проходила тут совсем по-другому. Например, испанцы покоряли Америку. Но разве отдавали они побежденным целые города в своих метрополиях, где-нибудь под Севильей? Это даже дико представить. А вот русские государи отдавали казанским татарам в полное правление целые города и княжества. Хану Шах-Али – Касимов на Оке. Побежденному хану Ядыгару – Звенигород под Москвой, а братьям Сююмбике – сыновьям хана Юсуфа – город Романов на Волге, позже ставший Тутаевом. Как родного растил при себе Иван Грозный сына хана Сафы-Гирея и Сююмбике, а из потомков отца Сююмбике – хана Юсуфа – на благодатной русской почве вырос целый дворянский род, один из самых богатых и влиятельных в России – династия Юсуповых.
Мне одному кажется, что здесь есть какая-то недосказанность, какой-то пробел в исторических трудах? Грозный царь, который, судя по учебникам, книгам и фильмам, мог уничтожать целые города, не стеснялся лично участвовать в пытках и казнях и был крайне подозрителен даже к близким друзьям и родственникам, не то что к противникам – этот серийный убийца вдруг проявляет такую невероятную милость к верхушке враждебного государства. Ну казанский хан Шах-Али понятно – он и его касимовские татары давно служили русским князьям. Но хан Ядыгар и жена бывшего хана Сююмбике, ее сын и родственники – откуда такая беспримерная забота, желание Ивана Грозного устроить им жизнь в полном достатке, почете и богатстве?
Глубокое, я бы даже сказал, любовное изучение истории России на протяжении всей сознательной жизни приводит к выводу, что она изобилует огромным количеством белых пятен. Одно и то же событие обрастает несколькими версиями, и каждая имеет под собой почву и противоречит другой. Мы знаем точные даты и места событий восстания Спартака или составления Хартии вольностей Англии, но мы не знаем точно, где были подготовлены стены, башни и церкви Свияжска, которые потом были разобраны, сплавлены вниз по Волге и собраны уже на месте. Ну что это значит «срублен в Угличских лесах в вотчине бояр Ушатых», как указано во многих исторических исследованиях? Один ученый считает, что это пригороды Углича у села Золоторучья. Другой предлагает поискать следы этого масштабного строительства у города Мышкина. А третий отсылает к княжеству Моложскому, откуда вышли бояре Ушатые, и к городку Глебову, где Волга в те давние времена начинала быть судоходной. Ничего себе! Где Углич, который был вотчиной Великих московских князей, и где Глебово с Ушатыми? Летописные сведения подобно картам диверсантов как будто созданы, чтобы запутать врага!
История словно сторонится последних лет жизни Сююмбике. Увезена в Москву в 1551 году, насильно выдана замуж за бывшего казанского хана – вассала русского царя Шах-Али и умерла в Касимове. Могила неизвестна. Как-то слишком мало сведений для исторической личности, женщины – правительницы Казанского ханства, изысканной красавицы, жены двух, а с Шах-Али – трех казанских ханов, героини татарского эпоса, вы не находите?! Может быть, сведения о ней нарочно утрачены, чтобы что-то скрыть? Или при ее жизни – для безопасности, а может, и потом – чтобы принизить ее роль?
О самом Иване Грозном написано книг и снято столько фильмов, что, казалось бы, уж тут-то все понятно. Но и его фигура в доступных для широкого круга источниках настолько демонизирована и упрощена, что это приводит к абсурдным парадоксам. Особо выделяется страсть Ивана IV к мучению людей, убийствам, издевательствам и надругательствам. Если описание этих зверств сложить в совокупности, то возникает ощущение, что ни на что другое времени просто не должно оставаться. Насиловал чужих жен, топил собственных, давил людей на улицах, изощренно казнил, лично пытал, пьянствовал и развращал юношей… Когда только на все это находил время уникальный человек, которому нужно было продумывать отношения с Турцией, Крымом и странами Европы. Проводить, причем эффективно, военную реформу. Составлять планы военной кампании на Волге и лично принимать в ней участие. Отдавать указания и контролировать масштабное строительство от острога в Алатыре до каменных соборов в Казани и Свияжске. Это все может делать сумасшедший маньяк, как его рисуют? Так ведь не Ивана одного. Младший брат его, Юрий, по мнению составителей исторических трудов, был «безумен, бессловесен». Сын Ивана, русский царь Федор Иоаннович – «постник и молчальник, слабый здоровьем и умом». Как сопоставить, что в годы правления этой семейки слабоумных и маньяков были основаны города Воронеж, Белгород, Самара, Саратов, Царицын (шутка ли – будущий Сталинград!), Тюмень, Сургут и т. д. Как это они сами возникли и управлялись, если царь был занят исключительно насилием? Когда смотришь на шедевр мирового зодчества собор Василия Блаженного и сопоставляешь его дивный облик со сводным образом кровожадного до бессознательности Ивана IV, то несоответствие, несовпадение пазлов возникает само по себе. В этом месте только не подумайте, что я буду изображать Ивана Грозного гуманистом! Войны, пытки и казни сопровождали путь любого создателя империи, начиная от властелинов античности до Петра Первого и вождей XX века. Главное-то в том, что в своей жизни Ивану IV довелось принимать важнейшие решения, которые в итоге заложили основы, да просто стали актом рождения России. И ведь до принятия этих решений он наверняка сомневался, когда что-то не получалось – отчаивался, но все равно делал.
Я не могу отделаться от сопоставления событий середины XVI века с делами, происходящими в России начиная с 1999 года. Ныне действующий Президент Российской Федерации Владимир Путин, наверное, тоже в чем-то сомневался, когда принимал тяжелые решения. Ну вот получить в руководство страну, в которой каждый из субъектов понабрал себе «суверенитетов – сколько хотим», вплоть до противоречащих законов, чуть ли не собственных армий, притеснений по национальному и языковому признаку. Уверен, очень трудно было урезать непомерно раздувшиеся за 1990-е годы интересы региональных элит и привести всю нашу многообразную страну к единому праву и порядку. Где-то это удалось убеждением, а где-то только с применением жесткой силы. Ну а что было делать? Ждать, пока страна погрузится в раздор и хаос гражданских войн?
Пример возвращения Крыма в Российскую Федерацию еще ярче. Президент не мог не понимать всей ответственности трудного решения, грядущего обострения отношений на мировой арене, сложностей экономического плана. Но а что было делать в исторической перспективе? Какой еще мог быть вариант? Оставить наших бывших сограждан, отчаянно на протяжении двадцати лет стремящихся к России, на произвол судьбы? Дождаться, что базы Черноморского флота займут корабли чужих стран? Если не сравнивать нюансы и масштабы, то свершения эти по исторической значимости очень похожи на сделанное в середине века XVI. При присоединении Крыма мировая общественность ахнула: «Надо же, впервые за многие десятилетия Россия не утерлась, не бросила русских за своим рубежом, а посмела заступиться!»
Такое же впечатление на мир произвело и взятие Казани в 1552 году и последовавшие события. Русское государство впервые за сотни лет не жертва набегов с юга и востока, а победительница, распростершая свою власть за Волгу, присоединяющая казавшиеся неукротимыми Казанское, Астраханское ханства, земли Ногайской орды, Приуралье и далее. А что было делать царю Ивану? Дожидаться, пока южные владыки насадят в Казани своих марионеток, которые опять повернут дело к ежегодным кровавым набегам? Оставить в плену и рабстве тысячи захваченных при этих набегах? Терпеть и дальше удушающий хомут на Волжском речном пути? И это при том, что от режима ханской Казани многие мурзы и беки со своими семьями и нукерами перешли на службу Москве и даже храбро участвовали в осаде и штурме Казани.
Во многом с вдохновением от состоявшегося возвращения Крыма в Россию у меня получилась книга о самом важном событии в истории России: присоединении Казанского края к государству, создаваемому еще дедом Ивана Грозного с центром в Москве. Именно с этого момента родилась Россия, вся сила и красота которой в многогранности населяющих ее народов. Как у родившегося в муках человека потом будут школа, институт и свадьба, так и у родившейся новой страны потом будут и Смута, и мыс Дежнева, и окно в Европу, и присоединение Украины, и революции. Но из Московского государства в Россию наша страна превратилась в 1552 году именно тут, при впадении Свияги и Казанки в великую Волгу.
Каждый из великих деятелей огненного и прорывного XVI века, будь то царь Иван Грозный или сеид Кул-Шариф, имеют важнейшее значение для истории России, потому что именно в результате их дел, пусть и в разных векторах, начала складываться империя, наследницей которой является современная Россия. Дела каждой исторической личности, как Казанского ханства, так и противостоящей ему стороны, заслуживают более глубокого изучения, уважения и дискуссии. Их нельзя упрощать до наивных небылиц.
За юмористическим слоганом «Казань брал! Астрахань брал!» стоит не прихоть монарха – пошел и взял, что плохо лежало. Задолго до решающего 1552 года отношения Казани и Москвы переплелись так, что их объединение было предопределено географически, политически, экономически. Тысячи казанских татар на службе у московских князей, наличие целых татарских княжеств внутри русской метрополии, многочисленные ставленники Москвы на Казанском троне и теснейшие торговые связи – это все уже было. При взятии Казани в смертельной схватке сошлись не русский народ против татарского, а принципиально непримиримые соперники-личности, каждый из которых, что с одной, что с другой стороны, достойны уважения и памяти.
Если мне повезет, то читатели осилят эту книгу до конца, и каждый увидит в ней что-то свое. Поэтому предупреждаю сразу. Автор этого художественного произведения испытывает нулевую толерантность к любым проявлениям национализма и розни по религиозным и этническим признакам, одинаково уважает как последователей ислама и христианства, так и атеистов, ненавидит войну и насилие в любых проявлениях. А если книга вызовет споры и желание докопаться до истины, прочитать научные труды, а лучше посетить места событий: Москву, Казань, Свияжск, Углич – то это будет достойным результатом. Значит, не зря я засел за компьютер холодным московским вечером в апреле 2018 года.
Сергей Соколов
Москва, 2018 г.
Том I
Утро в Напрудном
Ранним летним утром, когда высоко летающие ласточки в бесцветном небе обещали знойный день, Александр Иванович Молога с приятным кряхтением распрямил спину, поставил одну ногу на широкую дубовую колоду и начал раскуривать короткую трубку. Наваленная кучка колотых четвертушками дров свидетельствовала о том, что мастер встал до рассвета. С годами по утрам хочется спать все меньше, уж слишком быстро начинает бежать жизнь. А без дела Мологу никто и никогда не видел. В редкие, свободные от службы дни он все время что-то делал: чертил на досках березовыми угольками, что-то измерял заграничными циркулями, выпиливал, строгал или вытачивал деревянные детали. Для этого к главному дому с каменным подклетом была пристроена длинная мастерская, а к мастерской еще избушка, в которой для большой работы селились подмастерья. Но в основном жизнь Александра Ивановича протекала на постройке церквей, теремов, изб для служилого люда и других деревянных сооружений, то есть согласно призванию зодчего.
Утреннюю тишину нарушил скрип телеги, негромкое пересыпание молодых голосов, прыски девичьего смеха. Это сельские ребята шли с сенокоса. Что-то хлопнуло на мельнице, колесо которой крутилось водами чистой речки, обрамленной камышами и осокой. Раздался бас мельника, ярко объяснявшего кому-то из нерадивых работников его место и личные качества, и легкий ветерок доносил сочные многоэтажные фразы. На звоннице Трифоновской церкви осторожно прозвенел колокол, потом еще. Напрудная слобода просыпалась и приходила в движение.
С намерением разбудить внука и заставить его складывать дрова в поленницу Александр Иванович притушил трубку, вытряхнул остатки табака и пепла и начал подниматься к двери в дом. Дробный топот копыт за воротами заставил его замедлить и обернуться.
– Иваныч, доброго утра! Отворяйте, тверичи! – раздался задиристый звонкий голос с улицы. «Ваську, племянника, с утра принесло», – подумал Молога.
– Василий, за каким лядом приехал? – для виду строго спросил мастер и двинулся к воротам. Опережая деда, перепрыгивая порог и ступеньки, с крыльца слетел и помчался к калитке мальчишка лет двенадцати, в длинной рубахе, без подштанников и босиком.
– Дядя Вася, открываю! Заводи Марусю! – крикнул мальчик, ловко отщелкивая засов и, придав всем своим щуплым тельцем веса, распахивая тяжелую створку.
– Марусечка! – Мальчик погладил по морде и принял под уздцы кобылу песчаного цвета.
– Сергуля, здоров! Из колодца воды не давай Маруське, простынет! Из бочки тепленькой… Здоров, дядя Саша! – Всадник с большей, чем полагалось его возрасту и фигуре, важностью спустился с лошади и протянул руку Мологе.
– Здравствуй, Вася! Ты что павой вырядился? Кафтан на тебе не то литовский, не то фряжский. Проходи в дом! – скомандовал мастер.
А Вася и правда был одет с иголочки, роскоши к кафтану цвета темной черешни и новеньким мягоньким сапогам добавляла широкая сабля в ножнах с почти незаметным изгибом. Ну то есть из таких клинков, которые уже и не меч, но и не сабля в татарском или турецком понимании. Расшитая перевязь, широкий серебряный пояс, за который был заткнут вишневый же клобучок, – в общем, все у молодца было нарядно и ново.
– А вот так, дядя Саша, дивись, какая форма теперь у нашего полка! – сказал Васька, усаживаясь на скамью в светлой горнице. – Это ж как продумали воеводы! Чтобы каждый полк таким цветом, каким потом удобно поле боя различать и руководить. Какой, значит, полк для атаки, какой осадный, какие правой – левой руки. Взглянет государь из ставки, и все ему видно, куда кого направить, все по своим цветам!
– Дивлюсь, дивлюсь на тебя, Васька! Ростом вымахал, а умом еще не вырос. Какое сукно для полка твоего поставили, из такого и пошили кафтаны. Другого, знать, в этот раз не было. – Лидия, давай на стол! – скомандовал Молога, усаживаясь в свое кресло в торце стола.
Из бокового низенького проема, откинув полог, появилась женщина лет двадцати восьми, с коком черных волос и фигурой, свойственной и характерно украшающей многих женщин юго-западных окраин Руси. То есть с крупным бюстом, тонкой талией и внятными бедрами. Она сунула Василию корытце с водой и рушничок. Вася быстро обмакнул в воду широкие ладони и наспех вытер, не только не сказав спасибо, но даже не взглянув на Лидию. А если бы и сказал, она не смогла бы ему ничего ответить. Лидия досталась Александру Ивановичу в качестве гонорара за работу в Вильне, куда его для работы пожаловала на два года государыня Елена Глинская. Казаки лихо прошлись тогда по землям литовским, побили народ, пожгли дома, церкви и башни, навершия к которым отстраивали потом Молога и такие, как он, мастера. А Лидия после ухода донской вольницы осталась одна из немногих живой и здоровой, но с урезанным языком. Впрочем, как домашняя прислуга Мологу она вполне устраивала, так как обеспечивала его и Сергулю чистыми рубахами и едой, которую умела вкусно приготовить из того, что на тот момент есть.
– Ну насчет кафтанов ладно, пропущу! – проворчал Васька, набивая рот кровяной колбасой и запивая квасом. – А вот пищали теперь – это главная сила. И вообще огневой бой – это основное. Государь наш молодой, да умом велик. Из лучших бойцов приборы стрелецкие повелел составить, ну отряды, значит. И лучших из лучших при себе, в Белом городе, держать решил.
– Ты из лучших, значит? – переспросил Молога.
– А то как?! – поняв подвох и придав насколько возможно хитрое выражение своим открытым голубым глазам, продолжал Васька. – Это и в других землях такой уклад завели, а наш государь не хуже. И при английском, и при французском королях, сказывают, пищальники состоят. Да только у них для охраны государя, а у нас-то все поболее: в каждом городе теперь будут полки стрелецкие.
– Мушкетеры у них, Васька! С мушкетами они. Ну это что твоя пищаль, тут ты прав. Ладно, чего приехал, скажи, пока все секреты государевы не выболтал?
– Собирайся, дядя Саша! На совет к дьяку повезу тебя. За воротами два бойца моих и конь запасный.
– Когда совет?
– В полдень, дядя Саша, – сказал Васька уже серьезно, стряхнув с себя крошки и вытерев рукавом губы.
– Знаешь что, Вася. Какой-то холодок у меня от фраз таких: «Отвезу тебя!» Не за что меня еще под светлые очи отвозить. Ты поезжай, а я к полудню и сам дойду.
– Как знаешь, – ответил Василий. – Только не протяни. Большой совет будет, всех зодчих дел мастеров собирают, что на Москве сейчас.
– Буду, буду. Давай.
Вася бодро вышел на воздух, сбежал с крыльца, потрепал по вихрам Сергулю, кормившего морковкой Марусю, и вскочил в седло. Подняв за собой дорожную пыль, всадники двинулись рысью по направлению к Ярославскому тракту.
– Сергуля! Руки мыл? Подкрепись поди, оденься. В Кремль идем сегодня, – отдал поручение Александр Иванович.
– В Кремль идем! Идем! – радостно подхватил мальчишка и помчался собираться. Через короткое время дед и внук, одетые почти празднично, спорой, но мерной походкой шли по старой Переяславской дороге навстречу уже высоко стоящему в небе солнцу.
Дорога к Кремлю
Для Сергули было прямо подарком идти с дедом, а не оставаться с молчуньей Лидой на хозяйстве. Пришлось бы рубить на мелкий хворост упавшую накануне яблоню, вытаскивать из досок и выпрямлять старые гвозди. Дед больше всего не любил в людях безделья, поэтому внуку всегда доставалось много заданий, подчас очень скучных. А еще мог бы прийти поп из Трифоновской церкви, и пришлось бы засесть за правописание, потом за арифметику… В общем, сердце мальчика весело стучало, заставляя прыгать через кочки и камушки и задавать деду всякие вопросы.
– Дедуля, а вот мы далеко живем от Москвы, за лесом. Куда лучше тем, кто ближе живет, да? Веселее на Москве-то, да?
– Веселье не главное в жизни. Что тебе веселье? На Христово воскресенье и так в Москву ходишь, на ярмарку по осени тоже. Чего еще?
– Так тут торг вокруг, каждый день что-то новенькое. То на Красной площади засекут кого или голову срубят – все местные глазеют. А мальчишки, ровня моя, уже многие приторговывают, кто пирожки-калачи продает, кто побрякушки всякие. Всегда деньгу имеют. А не сидят взаперти…
– Эх, внучок! Легкие деньги они быстрые, причем и в обратную сторону. Легко пришли – быстро уйдут. Да и не торгаши мы с тобой, у нас мастерство в роду. И случайных людей на Москве много стало, залетных. Легкой жизни ищут под царским боком. И просто много, весь посад забит новгородскими, псковскими, окраинцами с Дона, булгарцами с Камы, другими инородцами. Мусорно стало, душно. На Мясницкой от лавок тесно, отходами целое озеро запоганили, вонь и мухи. Вдоль Неглинной столько мылен да кузней, что уж и не река под Кремлем, а канава сточная. А пожары! От тесноты-то да по глупости Москва горит чуть не через лето. Дом занялся, потом соседние, и пошло. Не-ет, в Напрудном куда вольнее и спокойнее. – В своем повествовании Молога умолчал, что сам с семейством перебрался в Москву из Тверского княжества всего-то лет 20 назад – на постройку Китайгородской стены, да так и остался. И село Напрудное выбрал не сам, а просто указали ему место в слободе, там он и осел.
– А вот еще на Москве веселье – идут конные напуском по улице, галопом, а ребята вперед перед ними выбегают, и кто сколько пробежит. Главное свернуть вовремя, чтоб не снесли.
– Ты где этих глупостей набрался?! Прекрати болтать, Сергей! Потерял я уже мать твою и бабушку, хватит с меня. – Переход на полное имя означал, что дед не шутит. Сергеем мальчика называли, когда он загулялся с мальчишками и не выполнил дедовы поручения, ничего хорошего это не сулило.
– Дедуля, а мы купим седня че-нить? – сказал Сергуля и примолк. Он уже знал, что настроение деда переменчиво и важно, каким оно будет при выходе из-за Кремлевской стены.
– Что-нибудь точно получишь, – ответил дед.
За разговорами они подошли к скромным воротам Сретенского монастыря. Молога был не слишком набожным человеком. Как мы уже увидели, он даже курил, что в те времена было не принято и церковью никогда не одобрялось. Закурил в Литве, так и пошло, потом все вокруг уже рукой махнули. А в деревянную церковь Сретенского монастыря он заходил по привычке, потому что сам ее задумывал и строил. Когда по приказу государыни Елены Глинской обносили Китай-город новой кирпичной стеной, было решено перенести старый Сретенский монастырь. Та самая обитель, где встречали воинов после битв с ордынцами, где молились Владимирской иконе о спасении от войск Тамерлана, раньше располагалась между рядами Китай-города и устьем Яузы и лишь по необходимости была перенесена на новое свободное место в конце улицы Лубянка. А название монастыря сохранилось и продолжало соответствовать положению. На старом месте он встречал двигающихся по Солянке из Орды, на новом месте – входящих с севера, из Троице-Сергиевой лавры, из Ярославля, обозы с речных волоков. В общем, «сретенка – встретенка» была Мологе по душе. Перекрестившись и отбив поклоны, наши путники вошли на монастырский двор и направились к деревянной церкви, что названа была в честь Марии Египетской.
В церкви пахло свежим деревом, ритуальными маслами и теплым воском. Мастера, который только что успел незаметно положить в щелку для пожертвований мечевую копейку, сразу заметил высокий священник в черной рясе. По статности и красоте нагрудного креста было понятно, что в иерархии он занимает место не ниже епископа.
– Приветствую тебя, Александр Иванович! – Священник направился к мастеру, радушно улыбаясь сквозь черную с проседью бороду и пышные усы.
– Благослови, батюшка! – Молога сложил ладони одна в другую и немного склонился. То же, глядя на деда, сделал и Сергуля.
– Бог благословит! – дважды произнес батюшка, перекрестил головы и подал руку для целования. Прикоснувшись к руке игумена, Сергуля засмущался и вообще постарался стать незаметнее.
– Что, мастер, не сидится на месте? Или для служения пришел? – лукаво и по-доброму пробасил священник. – Работы тебе и ватаге твоей плотницкой у меня непочатый край.
– Я всегда рад поработать у тебя в обители, отец Владимир. Светлое место у тебя тут. Да по срочному делу, в приказ вызван. Видно, боярину ближнему новые хоромы нужны, терем или дворец потешный. Так что потом тебе службу сослужу.
– Не так все просто, Александр Иванович! Пустословием держать тебя не буду, грех, да и спешишь. Знай только, время неспокойное наступает. Государь-батюшка дело задумал великое, труднейшее. Не для потехи позвали тебя, да и остальных. Служивых собирают для похода далекого. Помолись-ка с внучком у Владимирской иконы, вот тут. Как вырос-то, помощник дедов! – Игумен потрепал Сергулю по макушке. – Возьми-ка вон там свечку да поставь у иконы!
Мальчик в нерешительности замешкался у ящика со свечами разного размера.
– Ты бери всегда маленькую, давай-ка и я с тобой! – ободрил его священник. – А чтобы Богу и Богородице виднее было, поставь к иконе поближе, вот так! Поди-ка сюда, сынок, наклони голову! – Сергуля послушался.
– Вот тебе на шею образ Сергия Радонежского, из лавры вчера привезли. Знаешь, кто это? Носи, не снимай.
– Мой святой, спасибо большое, – проговорил тихо Сергуля. Нательный образок был и впрямь удивительный. Во-первых, несколько больше обычного, для подростка великоват, во-вторых, лик святого был намного точнее канонического, Сергий был на нем как живой.
– Благодарю, отец Владимир. Пора нам. Управимся с государевым делом – в твоей обители, может, и каменные храмы поставить доведется, – сказал Молога, коротко кивнул и повлек за собой внука к выходу.
– Благословит предстоятель – доведется, – ответил игумен и, прошептав тихо: «Благослови вас Господь», перекрестил удаляющиеся фигуры.
Дед и внук прошли мимо пышных палисадников Лубянки, оставили по правую руку дымящий пушечный двор, преодолели мостовую Никольской, застроенной боярскими палатами, пересекли по деревянному мосту ров и вошли в Никольские ворота. Не успел колокол отбить полдень, как Александр Иванович занял свое место на скамье среди зодчих мастеров в палате у дьяка Разрядного приказа Ивана Григорьевича Выродкова. Сергуле же было наказано никуда не отлучаться с Ивановской площади, где он и болтался до дедова возвращения.
Белая палата
На мурзу Рашида, бывшего послом Казанского царства при дворе Московского великого князя, было жалко смотреть. В Белой палате ханского дворца собрался диван – верховный совет знати средневековой Казани. На четырех топчанах, обшитых кремовым шелком и серебряными нитями, полусидели карачи – главы четырех знатнейших родов, фактические соправители хана. На широких скамьях, расставленных чуть далее полукругом, разместились эмиры – основные владельцы земель и угодий, турецкий паша – представитель султана и ногайский хан Юсуф – дедушка нынешнего Казанского хана. Вдоль стен сидели на полу по-восточному мурзы, беки, чувашские и черемисские князья. Все присутствующие так или иначе были обращены лицами к роскошному топчану, примыкающему к главной стене палаты, богато украшенной резьбой по камню: шамаили – изречениями из Корана и характерными для Казани тюльпанами. На этом ложе, являвшемся композиционным центром Белой палаты, в окружении мягких игрушек, вертелся двухлетний мальчик – казанский хан Утямыш-Гирей. За ним с царственной осанкой, скрестив опущенные перед собой руки в замысловатых браслетах, стояла Сююмбике, вдова умершего недавно хана Сафа-Гирея, мать маленького Утямыша. По краям царского места стояли четыре широкоплечих стража, каждый из них держал правую руку на эфесе сабли.
Посол Рашид был и без того невысокого роста, а стоя на коленях в центре залы, озираясь на присутствующих с видом побитой собаки, он был воплощением ничтожества. Вопросы начал задавать карачи Булат Ширин, пожилой и властный татарин в темно-синем халате и белом тюрбане, с благородно обрамленным совершенной седой бородой лицом.
– Скажи, Рашид-бек, хорошо ли помнишь ты наши наставления? С чем посылала тебя Казанская земля к московскому князю? Мы посвятили тебя в наши планы, а ты все испортил. Великий Сафа-Гирей оставил этот мир пять полных лун тому назад, оставив нам своего наследника. Наша обязанность позаботиться, чтобы он правил в мире, чтобы земля наша процветала. Обернись, посмотри на этого мальчика, всем нам в глаза посмотри! Ты хочешь войны? Ты не смог объяснить людям молодого князя, что сейчас война не нужна? Или ты не счел нужным это объяснять? – Ширин явно говорил не с несчастным Рашидом, он своими величавыми вопросами работал на всех присутствующих.
– Сиятельный Булат Ширин, позволь прервать твою яркую речь! – поднялся высокий эмир Акрам, с уверенной улыбкой на лице закаленного воина. – Давай послушаем посла, пусть расскажет о своих делах сам, пока он здесь, а не в зиндане. Дай ему ответить на твои важные вопросы, сиятельный карачи!
После минутной паузы посол заговорил:
– Послание великого хана Утямыша, составленное тобой, сиятельный карачи Ширин, было со мной постоянно. Много дней искал я встречи с духовным главой московским. Предлагал через верных людей золото – все напрасно. Не берет теперь главный духовник русский денег! А с молодым князем Иваном все время ходит поп Сильвестр и еще трое князей чуть старше возрастом. Никого не допускают до самого, и сами знаются только со своими. И тоже ни серебра, ни мехов не берут, ни камней. Сколько ни пробовал…
Потом на наше подворье пришли нукеры князя, числом до сотни, стрельцами их зовут. Велели собраться и с ними ехать. Всем посольством. Ехали почти день до села Воробьева. Там в тереме к князю меня и впустили. С поклоном передал грамоту, начал речь, но не послушал никто. Князь Иван отдал грамоту своему князю Адашу, а тот надорвал ее до половины и бросил. Еще Иван сказал такие слова: «Не жалует меня, убогого, великий хан своим вниманием, а я уж палаты ему в Кремле освободил. Видишь, в избушку съехал! Придется Ивашке самому в Казань на поклон приехать. Ждите, недолго ждать».
Посол Рашид мог еще долго рассказывать, как не пустили его с посольством обратно в Москву, как сопровождали, фактически гнали конвоем до самой Коломны, но голоса его уже никто не слышал.
– Понятны слова Ивана – Москва нас за улус уже считает! За удел! Разговаривать даже не хочет! – горячился эмир Акрам.
– А ты воевать собрался? Интересно, с каким войском? – поднялся с места Ширин.
– Крымцев надо звать! И Москву с ними жечь! – криком вступил в дискуссию еще один эмир. – Ногайцев звать!
– Мало сам ободрал людей? Хочешь их под голодных крымцев отдать? – противостояли другие спорщики. Неизвестно, дошло ли бы дело до рукопашной схватки – спор уже выходил за рамки приличий. Сююмбике инстинктивно обняла сына, как бы прикрывая собой, а отец ее Юсуф мигом оказался рядом и держался за рукоять кинжала.
