Заставь меня влюбиться. Влюбляться лучше всего под музыку

Кот на удивление громко затарахтел. Я приложила к его спинке свою ладонь, и Дима не упустил случая – сразу, будто случайно, коснулся ее во время почесывания.

– Пашка принес его домой совсем маленьким. – Убрав руку, я спрятала голое плечо под одеяло. – Вышел погулять, а с дерева прямо на голову котенок упал: размером с кулачок, только глазки открылись. Вылитый крысеныш! И это прозвище сразу как-то прицепилось к нему, так и зовем теперь – Крысь.

– Здорово! – Димкины длинные пальцы тонули в мягкой шерстке черного мерзавца. – Я всегда мечтал иметь дома несколько собак и кота, но отец не позволял. Вот съеду от родителей, обязательно заведу.

– Хорошая мечта.

– У меня их много. Эта, кстати, не в приоритете, а… ты о чем мечтаешь?

Я задумалась.

– Не знаю. Мы пока все как-то больше выживали… Рано повзрослели, когда ушел отец, некогда было мечтать… Разве что хотелось свалить из этого города побыстрей, но со временем прошло. Теперь хочется закончить универ и устроиться на приличную должность, чтобы содержать себя и помогать маме.

– А я в детстве был… Только не смейся, хорошо? – Он продолжал гладить кота.

– Не буду.

– В детстве я был толстым. И заикался. – Дима засмеялся. – Меня все дразнили Жиркой, Жиробасом, Баржей или Студнем. – Он изобразил руками огромные щеки и пузо. – Кроме меня у нас в классе был еще только один мальчик, которого задирали: он хорошо учился, носил толстенные окуляры и сидел на последней парте. В него все кидали козявки и обзывали Борей-Какашкой: парнишка просто однажды обделался в первом классе. И когда я сдружился с этим Какашкой, меня стали обижать еще сильнее.

Я смотрела на него и не верила своим глазам.

– Тебя? Ты – Жирка? Никогда не поверю!

– Вот именно! – Усмехнулся он. – Все прекратилось, когда пришел в школу отец. С того дня все дети стали с нами общаться, но, как позже оказалось, делали они это из страха быть отчисленными. А это… еще хуже, чем подтрунивание. Лучше уж искренняя ненависть, чем такое.

– И как ты пережил это?

Дима опустил взгляд и потрепал Крыську за загривок.

– Никак. Не смог… После летних каникул перевелся в другую школу и там просто начал все заново, а жирок ушел сразу, как перестал почти круглосуточно гостить у бабушки.

За дверью послышалось Пашкино ворчание и его тяжелые шаги, которыми он мерил коридор. Ходил туда-сюда, туда-сюда – вот придурок.

– Тебе нужно устроить личную жизнь своего брата, – усмехнулся Дима, отпуская кота, – тогда он не будет бдеть за каждым твоим шагом. Хотя… я его понимаю, такую сестренку нужно оберегать.

– Тем более от непонятных типов, не внушающих доверия и расписанных под хохлому.

Калинин ткнул меня головой в плечо.

– А твоей маме я, кажется, понравился.

– Кем ты представился?

– Твоим парнем, конечно.

Мои брови взметнулись вверх, вот это я влипла.

– А… Э… – Толкнула его в бок, нечаянно обнажив голое плечо. – Балбес!

– Так вот почему ты кутаешься? – Скользнув голодным взглядом по моей коже, прошептал Дима.

– Да. – Я поправила одеяло. – Потому что не одета: ты же застал меня врасплох!

– Хочешь… – Он загадочно прищурил глаза. – Доктор Дима полечит тебя?

– Иди в баню. – Отвернулась я, еле сдерживая смех.

– Намажет каждый твой волдырек… – Его нос коснулся моей шеи.

Я дернула плечом, было ужасно щекотно. И… приятно.

– Руки прочь! – Засмеялась я.

– Поцелует каждую твою болячку…

– Кх-кхм! – Раздалось со стороны двери.

Мы резко обернулись. Дима сразу выпрямился: в дверях стоял недовольный Пашка, раздувшийся, как пузырь – красный и готовый вот-вот лопнуть от гнева.

– Выйдем, поговорим? – Бросил он в сторону Димы, стараясь держать себя в руках.

У меня внутри все оборвалось от страха.

– Конечно, – Димка пожал плечами. Обернулся ко мне и лучезарно улыбнулся. – Я приду завтра, хорошо?

– Х-хорошо.

– Лечись, моя маленькая.

Задержал на мне взгляд своих сине-зеленых глаз. И я все поняла по растянутым в полуулыбке губам: он хотел меня поцеловать на прощание и не знал, стоит ли это делать при Сурикове. Я наклонилась назад, на подушку – не стоит провоцировать быка, повязывая красную тряпку прямо ему на нос. Калинин понимающе кивнул и крепко сжал мою руку, лежащую уже поверх одеяла.

– И еще кое-что, пока не забыл. – Дима встал, взял с моей тумбочки телефон и, пока я не успела среагировать, набрал комбинацию цифр. Когда у него в джинсах запиликал мобильник, мой рот приоткрылся от удивления, а руки взметнулись вверх. Но это была скорее радость, чем возмущение его наглостью. – Теперь все.

– Вот… – Хотела ругнуться я, но сдержалась.

– Я тоже, – подмигнул Димка и направился к двери, возле которой уже стояла с полотенцем наперевес растерянная мама.

– Поговорим на улице, – буркнул Пашка под ее испуганным взглядом и хлопнул входной дверью.

Из коридора послышалась возня: Калинин, наверное, надевал кроссовки.

– До свидания, Елена Викторовна. – Наконец, сказал он.

– Пока, Димочка! Приходи еще… всегда рады.

– Обязательно.

И прерывая звуки его легких шагов по ступеням, дверь закрылась. Я откинула одеяло и метнулась в гостиную, внутри у меня все клокотало от волнения.

– Маша! – Послышались торопливые мамины шаги позади. – Тебе же нельзя!

– Мама, мамочка, ну зачем ты ему позволила?! – Дрожащими руками я открыла балконную дверь. Может, удастся что-то увидеть или услышать. Всхлипнула испуганно и прежде, чем выйти наружу, обернулась к ней. – Что же теперь будет?

– Сумасшедший дом. – Она остановилась возле балконной двери. Глядя, как я бросилась на колени и припала к щели между обшивками, вздохнула. – Куда с температурой? Дочь! Не хватало тебе еще простыть, доведешь до пневмонии!

– А мне все равно!

Пашка уже стоял у подъезда, пиная носком кроссовка бордюр. Руки в карманах, плечи ссутулены: даже с такого расстояния видно было, как напряжены его скулы, по которым бегали желваки.

Чертов псих! Нет, вот реально. Я ведь уже не маленькая девочка, чтобы отгонять от меня всех людей мужского пола. Или он мне сам собрался выбирать женихов? До старости. Только тех, что ему придутся по нраву. Лучше бы кончал дурью маяться, работу нашел и колледж не прогуливал.

Наша детская привязанность из-за его буйного нрава давно улетучилась: прошли те времена, когда мы друг за другом ходили по пятам, делились последним куском бабушкиного пирога и без раздумий кидались в реку, чтобы подать руку помощи или спасательный круг.

Только Пашка готов был так же, как и всегда, сломя голову ринуться защищать меня, не понимая, что защиты больше не требуется. И я не понимала маму, опять стоявшую и смотревшую безучастно.

Сколько бы шишек брат не набил, останови она его хоть раз?

– Чего ты боишься? – Донеслось вдруг из-за спины.

– А ты как думаешь? – И тут из меня полился поток обид, накопившихся за все эти годы. – Самой вот не надоело его оправдывать? Пашенька такой вспыльчивый, такой ранимый. Он же рос без отца. А я, мама? Я? Каменная, да?! Почему мои чувства тебя никогда не беспокоили?!

Я сказала это тихо, но вложив ударную дозу злобы и разочарования, и тут же пожалела. Пальцы с силой впились в бетонное ограждение балкона и побелели. Прижавшись носом к отверстию, я наткнулась на Пашкины глаза, устремленные вверх. Услышал он меня или просто смотрел на окна – мне уже было все равно.

Мама молчала. Волна жгучего стыда накрывала меня, как цунами. Я обернулась и увидела, что она отступает назад, качая головой: полотенце прижато к груди, на лбу складка, в глазах застывшие слезы и непонимание.

– Ты не права, – выдавила она, опуская руки вдоль тела, словно безвольные плети.

– Мам, ну почему ты позволяешь ему так себя вести? Со мной, с тобой? – Я встала, распрямляя спину.

Собственно, отчего мне нужно прятаться? Хочу и смотрю.

– Этот мальчик… так важен для тебя? Да?

Подул ветер. Не по-весеннему прохладный и хлесткий. Я перегнулась, стараясь рассмотреть выход из подъезда, потому что Пашкин взгляд теперь устремился именно туда.

– Не знаю, мама.

– Ты звала его во сне. – Ее голос звучал скорее одобрительно, чем разочарованно.

– Правда? – Чуть тише спросила я, чувствуя, как жар снова поднимается к голове.

Не думала, что могу так – звать кого-то в горячечном бреду.

– Да. – Выдохнула мама. – Когда он мне представился во дворе, я даже не удивилась. Хороший такой мальчишка: ходит, растерянно смотрит на окна. Видимо, хорошо ты его звала, что он почувствовал и пришел.

Тут из подъезда вышел Дима, и мое сердце в тревоге забилось еще сильнее. Стихли звуки машин, шум ветра и деревьев, и мои мысли устремились к нему, к человеку, за которого так переживала. И кровь по венам потекла, кажется, еще быстрее.

Он ступал медленно, расслабленно. Смотрел брату прямо в глаза – похоже, совсем не переживал. И это меня заставило напрячься еще сильнее. Я уставилась вниз, ловя глазами каждое движение обоих.

23

Калинин подошел ближе к Паше – медленно. Нет, очень медленно, как в замедленной съемке достал из кармана куртки тонкую пачку, вынул сигарету, пошарил в поисках зажигалки, нашел и, наконец-то, неспешно прикурил. Никуда не торопился или просто делал вид, что спокоен. Возможно, краем глаза и видел меня, стоящую, как часовой, на балконе, но виду не подавал.

Он смотрел на Пашку и… улыбался. «Нет, нет!»

Не делай так!

Я знала, что это взбесит брата еще сильнее.

Вся превратилась в слух, затаила дыхание, забыла про температуру и недомогание. Что мне эта хворь по сравнению с тем, что творилось внизу? Сейчас Суриков покажет своих демонов: сцепится с новеньким, и наши отношения с Димой окончатся, так и не начавшись. Хотела ли я этих отношений? Думаю, ответ сейчас становился для меня очевидным.

– Слушаю внимательно. – Выпуская в сторону белое облачко дыма, произнес Калинин.

И я застыла, наблюдая, как колышутся на ветру пряди его черных волос. Странный парень. Такой далекий и близкий – словно из другого мира. Появившийся внезапно, точно вихрь, окутавший теплом и заботой, будто ласковый майский ветерок. Кто ты? Откуда в моей жизни и зачем?

Что несешь? Радость? Боль? Любовь или еще один горький урок?

И почему так трудно сопротивляться твоему напору? Почему так хочется поддаться обаянию и поверить? Сдаться на милость чувств, окунуться в водоворот страстей. Забыть себя, забыть приличия, забыть о дурацком споре и стать само́й мягкостью, само́й лаской в твоих руках…

– Ты чо офонарел?! – Пашка сказал почти так, только матом. Рассек словами воздух, словно каратист. – Слишком часто стал мозолить мне глаза. Ты кто такой, вообще? Хрена ты трешься тут постоянно?

Дима нахмурился, но совсем чуть-чуть. Просто придал лицу серьезности, пряча насмешливую улыбку за сигаретой. Затянулся, сверля взглядом набыченного братца. Тот был взвинчен настолько, что не мог даже устоять на месте – дергался, переминался с ноги на ногу.

Проще говоря, Суриков вел себя, как идиот. Гопота, быдлота, шпана. Дерганый отмороженный на всю голову псих. Руки, мечущиеся по телу и то и дело ныряющие в карманы, подвижный торс с плечами, ходящими ходуном как у деревянного болванчика, голова излишне наклоненная вперед – нарочито бойцовская поза. Неужели, он не видел, насколько смешон со стороны?

Но Калинин больше над ним не смеялся. Облизнул губы, вздохнул, разглядывая что-то на асфальте, и ответил:

– Так ведь я не к тебе прихожу. – И затянулся снова, прищуривая хитрые глаза.

– Что тебе нужно от моей сестры? – Плечи Сурикова угрожающе подались вперед. Еще бы на бордюр встал, так был бы хоть какой-то шанс оказаться на одном уровне с высоким противником.

– Хм, – новая порция дыма ровной струйкой вылетела в сторону, за плечо Калинина. Даже после оскорблений он старался вести себя достойно. – Может, у меня к ней чувства? Что тогда?

Меня вдруг охватил мощный порыв. Эмоции захлестнули и полились через край. Забыв о нависшей над парнем опасности, захотелось нырнуть в его объятия или тихо скатиться на пол, улыбаясь самой себе. Ведь эту улыбку уже невозможно стереть, она завладела всем лицом. Проникла в кровь, подхватила меня и понесла над землей. Выше, выше – прямо в космос!

Пока мамин вздох за спиной не спустил на землю.

– Моя сестра никогда не будет встречаться с таким утырком, как ты, ясно? Ты мне не нравишься. Ты меня напрягаешь! – Сурикову все труднее было держать себя в руках.

Противник не хотел сдаваться – это еще сильнее выводило его из себя.

– Послушай, – Дима небрежным движением сбросил пепел прямо на тротуар. – Паша, да? С чего ты взял, Паша, что именно ты должен решать, с кем ей встречаться?

– Я – ее брат.

– То есть, не отец, да? – Калинин усмехнулся, затягиваясь сигаретой. – А я – ее парень. И сам теперь собираюсь решать, что лучше для Маши.

– Ты? – Паша сделал резкий шаг навстречу и остановился. Попытка напугать противника внезапным движением не удалась: Димка, казалось, был больше заинтересован своей сигаретой, чем скачущей возле его носа боевой макакой. – Кто ты, вообще, такой? Посмотри на себя! Ты ж… никто!

– Паш, – Калинин поправил ворот водолазки. – Давай так. Я не хотел ругаться, Маша – моя девушка, и тебе придется принять данный факт. Хочешь ты того или нет. Мы все – взрослые люди, и она уже не маленькая девочка, чтобы ее опекать.

– Да пошел ты на…! – Выпалил Пашка.

Да-да, именно туда, куда вы подумали.

Он сделал еще один шаг в сторону Калинина, затем встречное движение головой. Теперь противники были в опасной близости – носом к носу. И я почувствовала, как потеют мои ладони.

– Будешь и дальше разговаривать со мной в таком тоне, – губы Димы изогнулись в легкой полуулыбке, – не увидишь своих будущих племянников никогда.

Зря.

Не знаю, что хуже сработало: сказанное или усмешка, игравшая в тот момент на лице Калинина, но не успела я переварить услышанное, как тишину рассек глухой удар – Пашкин кулак молнией пролетел по воздуху и опустился на Димкино лицо.

Бам!

Тот, ослепленный болью, потерял равновесие и не смог удержаться на ногах. Зажигалка полетела в одну сторону, окурок в другую, а сам Калинин в своих дорогущих черных джинсах рухнул задницей прямо на грязный асфальт.

Увиденное превзошло все мои опасения: я не думала, что брат будет настолько жесток. Из рассеченной губы парня потекла кровь, Дима приподнял голову и потрогал ее пальцами.

– Паша!!! – Вскрикнула я, не помня себя, готовая броситься вниз и растерзать его в клочья.

– Совсем с катушек слетел! – Бросив полотенце на пол, вздохнула мама и скрылась в квартире.

– Паша! – Отчаянно хватаясь за поручни, взвизгнула я почти охрипшим голосом. – Перестань!

Но Суриков не унимался: теперь он ждал, когда противник поднимется, чтобы повторить удавшийся прием.

– Вставай. – Сплюнув, процедил брат и снова сжал кулаки, ему не терпелось наказать Калинина за его дерзость. – Сука, еще раз увижу тебя со своей сестрой, тебе конец, понял? Убью напрочь, размажу, урою!

Дима медленно поднял взгляд, будто выгадывая время. Посмотрел на Пашку, как… на назойливую муху. «Нет, Дима, нет!» Не нужно его провоцировать снова. Хватит…

– Ты даже бьешь, как твоя сестра пощечины раздает. – Усмехнулся он, глядя на окровавленную ладонь, и покачал головой. Затем уперся рукой в асфальт, пытаясь приподняться. – Слабак.

– Вставай-вставай! – Суриков дернул плечами, как чертов боец ММА. – Я тебе сейчас е*** как следует!

– Ладно, сделаю тебе скидку, что ты ее брат. – Дима вытянулся во весь рост. – И отвечать не буду, но только в этот раз.

– Вот урод. – Пашка поднял кулаки, заставив меня сжаться в комок.

– Павел! – Это уже была мама: подбежала, дернула братца за рукав и развернула к себе. – Ты чего меня на весь двор позоришь? Совсем, как батя стал – тот тоже, пока пить не начал, весь двор колотил. Иди уже домой, прекрати этот цирк! Ну?

Суриков резко дернул плечом, освобождаясь от ее рук, и сделал шаг назад.

Дима, выпрямившись, протянул ему руку:

– Все, Паш, давай.

«Шлеп!» – это Павлик толкнул плечом его кисть, протянутую для примирительного рукопожатия, и быстро пошел прочь по улице, натягивая на голову капюшон.

Господи, какое позорище…

Дима ни за что теперь не вернется. Подумал, наверное, что у нас чокнутая семейка: все психованные, сорванные, руками машут при любом удобном случае. А Пашку, вообще, волки в лесу воспитывали. Испортил все, что только мог – эгоист!

– Сильно попало? – Хватаясь за голову, спросила мама, ее глаза не отрывались от Диминого лица. – Прости уж его, дурака? Он сначала делает, потом думает, и всегда так…

– Ерунда, – отмахнулся Дима, пытаясь изобразить подобие улыбки. – Все нормально, вы не переживайте. Правда. Лучше идите домой и скажите дочке, чтобы шла в постель, простынет ведь…

– Да, Димочка. Да, ты прости, я пойду… – Она заметалась, не решаясь оставить его в таком состоянии. Посмотрела вдаль, на удаляющуюся фигуру сына, и покачала головой. – Прости, пожалуйста, что так вышло…

И побежала в подъезд.

Калинин несколько раз открыл и закрыл рот, будто проверяя, не сломана ли челюсть. Сплюнул в урну густой красный сгусток, стер с лица остаток крови собственным запястьем и нагнулся, чтобы подобрать с травы зажигалку. Достал сигарету, прикурил, глядя куда-то вдаль, затем не торопясь дошел до машины.

Я не чувствовала ни ветра, ни начинавшегося дождя. Жар, стучащий в висках, и липкий пот, окутывавший неприкрытое тело, подхватывал ветер и уносил далеко ввысь вместе с последними силами, оставшимися для сражения с болезнью. Я чувствовала только стыд. И вину. За то, что из-за меня Калинину пришлось пострадать.

Сейчас он уедет и все. Все…

Дима подошел к машине, остановился и в первый раз за все это время поднял взгляд вверх. Нашел нужный балкон, заметил меня и посмотрел прямо в глаза.

На какое-то мгновение наши взгляды, встретившие друг друга, рассеяли всю пыль и уличный шум. Они соприкоснулись и не желали больше расставаться. Мое… отчаяние и его… все: ласка, тепло, радость, смех, утешение.

Дима улыбнулся и подмигнул мне, подержав веко закрытым немного дольше положенного. Затем соединил украшенные татуировками пальцы в знак «ок» и продемонстрировал мне – все в порядке.

Конечно, я знала, что не все в порядке, и вряд ли уже будет. Но ему хотелось, чтобы все сейчас выглядело именно так. А мне оставалось только покачать головой, вложив в это движение все сожаление и искренность, на какие была способна. Дима пожал плечами и, улыбнувшись на прощание, послал мне легкий воздушный поцелуй.

Вот теперь все остальное стало неважным. Между нами определенно что-то происходило, и это что-то было важнее любых преград. Вместо ответа я тихо рассмеялась.

Дима, отбросив в урну окурок, достал из кармана куртки черные очки, надел их и сел в машину. Довольный, как прежде, и, может быть, даже счастливый. Во всяком случае, так мне показалось.

24

– Ау! Аа-ау! – Кисточка из пластмассы впивалась в мое тело холодным красным кончиком. – Как холодно и неприятно. Все уже, все-все…

– Потерпи еще немного.

Мне показалось, или мама посмеивалась надо мной? Я сидела на постели, поддерживая волосы над головой, а она мазала красной краской из бутылька мои волдыри. Жидкость пахла чем-то вроде гуаши, но была не такой густой и потому брызгами летела во все стороны.

– Не вижу смысла сидеть и ждать, когда высохнет, если ты, свинка-мама, и так накапала мне на постель. Вон – кляксы тут и тут.

– Да вижу уже. – Погрустневшим голосом сообщила обожаемая родительница. – Надеюсь, эта штука отстирывается. Не чеши. Не чеши!

– Да я только поглажу…

– Не выйдет, Мария, я все вижу. Хочешь, чтобы шрамы остались?

Я спрятала руки под мышки и почувствовала, как слезы скатываются по щекам. Честно, не думала, что болячка с таким смешным названием, как «ветрянка» может оказаться такой жестокой: волдыри со страшной скоростью распространялись по телу и нестерпимо зудели (мама обработала затылок, там гнусные прыщики цвели буйным цветом даже под волосами). Еще и нос заложило, горло саднило, глаза слезились и отекали, да температура повышалась до сорока градусов каждые четыре часа.

Когда я подумала, что хуже уже не будет, меня вдруг одолел сухой лающий кашель. Такой сильный, что казалось, будто я неудачливый шпагоглотатель, и где-то в моем горле застрял острый клинок, а как достать его никто не знал. И только батарея лекарств, которые в меня закидывали каждые полчаса, множилась и росла справа от меня на тумбочке.

Пашки все не было. Но это меня беспокоило меньше всего. Когда жар совсем одолевал, я вжималась лбом в мокрую от собственного пота подушку и проваливалась в забытье. Когда отступал, откидывала одеяло и любовалась своим новым телом. Примерно так выглядит, наверное, первый снег, по которому пробежались птицы, уничтожая спелые гроздья рябины, – все в огромных красных пятнах. И расстояние между ними с каждым часом все сокращалось.

Теперь я чувствовала язвочки и в глазах, и на языке. Мне пришлось отбросить любые мысли о скором возвращении на учебу или работу. Если эта жесть доберется до моего лица – хана, в прямом смысле. Судя по тому, как обнажалось мясо при лопании этих гадких волдырей, заживать вся эта красота будет долго, очень долго. Я снова смахивала слезу и гипнотизировала экран мобильника.

Тот молчал. Не умер, нет, просто молчал.

Я сохранила номер Калинина и долго думала, как записать его в справочнике. Перебирала, сочиняла и остановилась на простом: «Дима». Потом решила написать ему.

От кого: Я

Кому: Дима

«Привет. Прости, что так вышло. Мне очень стыдно за брата. Надеюсь, тебе не очень сильно попало? Если бы я знала, что так получится… Просто прости. Скучаю»

Стерла «скучаю». Затем просто все стерла.

Бесит. Не могу. Просто не могу. Девочка не должна писать первой. Или как? Я даже не знаю, как бывает, но что знаю точно – не хочу бегать за парнем, потом, когда он вышвырнет меня из своей жизни, будет больнее. Разве может быть иначе? У меня не было, да и у мамы тоже…

Единственное, что сейчас было ясно, как белый день: я ни черта не разбираюсь в людях. Тот, кто казался самым близким и понятным, кому хотелось довериться и раскрыть все секреты, в одно мгновение стал чужим и далеким, и больше мне не хотелось переживать подобное. Никогда. Правду говорят: тот, кто ближе, ранит больнее, и мне не повезло испытать это на себе.

Когда стемнело, пришла Солнцева.

– Я на пять минуточек. – Она застыла возле двери.

– Правильно, не заходи. – Промычала я из своего укрытия. – Если твои родители не могут вспомнить, болела ли ты этой гадостью в детстве, то лучше тебе совсем не знать, что это такое. Мне кажется, я вот-вот сдохну.

– Мне очень жаль, Машка, – Аня поглядывала на меня из-за угла. – Чем я могу помочь?

– Мне радостно уже оттого, что ты просто пришла. Я пыталась читать книгу, не идет, смотреть телевизор – та же ерунда. Еще и глаза, как у выпивохи – заплывшие. Врач советовала закладывать мазь, вроде как завтра станет лучше. Проверим.

– Значит, слушайся врача.

– Выхода нет, жру лекарства. Как твоя диета?

– О-о-о, – Солнцева опустилась на пол. – Конец диете, всем диетам сразу.

– В смысле?

– Вчера парень, который провожал меня до дома… Он… в общем, поцеловал меня. Или я его. Не знаю, как так вышло.

– А как же мой брат? – Усмехнулась я, зная, что в каждой шутке есть доля правды. – Как же эта боевая макака, с которой вы уже полгода переглядываетесь, словно осужденные на пожизненный срок из соседних камер?

– Даже не знаю, когда это я успела превратиться в шлюшку? Вряд ли у меня что-то с Пашкой получится, слишком долго была одна. Поэтому и налетела вчера я на этого провожатого, как голодная белка на орехи. Целовалась, как в последний раз, честно. Думала, челюсти вывихну. Хорошо, отец на сотовый звякнул, так бы фиг разлепились.

– Да ты развратница, фу.

– Мне ужасно стыдно, поверь. Теперь этот тип с утра названивает, а я трубки не беру: нервничаю, ем и ненавижу себя. Так что у меня теперь гамбургерная диета и детокс на чебуреках, мое плоскожопие от природы скоро обрастет толстым слоем жира.

– Да уж. – Покачала головой я.

– А еще я сегодня в салоне волосы высветлила. – Анька сняла капюшон, в дверном проеме мелькнула ее светлая макушка. – Не знаю, зачем мне это нужно было, но легче не стало.

– Ну, ты даешь, мать. – Я приподнялась с подушки, разглядывая стог сена на голове подруги. В принципе, ничего удивительного: Солнцева – экспериментатор, и меня всегда поражали мотивы ею содеянного.

– А ты как? – Она улыбнулась. – Упорхнула вчера с хозяйским сынком – вся такая серьезная, нахмуренная.

– Все нормально.