Заставь меня влюбиться. Влюбляться лучше всего под музыку

– И это все?

– Да.

– А что было-то? Я ведь о твоем счастье пекусь, переживаю. Пошла на свидание, не накрасилась, не приоделась – прям Дева Мария! По нему же сразу видно, что привыкший, чтоб девки сами на шею прыгали. Красивый, состоятельный, холостой, а она вырядилась в свитер и джинсы с ним на свидание. Тьфуй!

– Ох, Ань… Так я накрасилась, а он сам меня и умыл.

– Чего-о?

– Правда. Он, вообще, какой-то странный – приходится все время быть настороже. Жду подвоха, не могу расслабиться. Слишком милый, слишком заботливый: судьба не может сделать мне такой подарок. Видимо, очень хочется ему выиграть спор. Наиграется и бросит, вот увидишь.

– А что вчера-то было?

И я рассказала Аньке все подробно и обстоятельно, а она охала так громко, что несколько раз из своей комнаты выглядывала мама: качала головой, глядя на развалившуюся на полу в коридоре Солнцеву, и закрывала обратно дверь.

– А у Пашки это неизлечимо, по ходу. – Заключила подруга, вставая и отряхиваясь.

– Вот именно. Так что подумай сто раз, нужен ли тебе такой неуправляемый, отбитый на всю башку экземпляр.

– Пожалуй, нам было бы не скучно. Ой, – голос Ани вдруг прервался. Послышался щелчок замка, затем звук открываемой двери. – А вот и Рэмбо вернулся. Первая кровь!

– Ох, ты ж, – это уже голос брата. – Уснула головой в ведре с перекисью?

– Иди, знаешь куда. – Дерзко ответила Солнце и заглянула ко мне. – Маш, я пойду, мне пора. Позвоню завтра. – Махнула на прощанье и скрылась.

В коридоре послышалась возня. Видимо, этим двоим было тяжело разойтись в прихожей, не передушив друг друга. Пашка был не в духе, а, значит, обмен любезностями на сегодня был окончен.

Я сползла по подушке и накрылась одеялом, оставив одни лишь глаза. Отвернулась к окну, бросила взгляд на телефон. Тишина.

– Маш, – Суриков стоял в дверном проеме. Не дождавшись ответа, он снова позвал. – Ма-а-аш…

Голос звучал виновато и расстроено, братец топтался в проходе, подбирая слова.

– Я ведь хотел, как лучше. Чтобы у тебя было все самое…

– Уходи. – Собрав последние силы, я запустила в него тапком-зеброй. – Уходи, понял?! И не разговаривай со мной больше! Никогда!

Меня затрясло от обиды. От всего, что навалилось на меня в раз. От жестокого поведения брата, из-за болезни и потому, что Дима не писал и не звонил.

– Я…

– Вали!

Пашка выпустил из рук перехваченный в полете тапок и прикрыл за собой дверь. Через минуту из его комнаты уже послышалось заунывное треньканье. Я смотрела на темный экран мобильника и ждала.

Ждала. Ждала.

Тишина. Ни словечка. Никаких признаков жизни. «Ну, и черт с тобой! Провались!»

– Да хватит уже мучать гитару! Достал! – Я запустила вторым тапком в дверь, щелкнула выключателем ночника и закрыла глаза.

Предстояло еще поворочаться несколько часов, чтобы уснуть.

25

Извержение вулкана. Жутко непонятная хрень.

Мне снился громадный конус, растущий из земли и выплевывающий на ее же поверхность раскаленные обломки, пепел и магму, тут же становящуюся раскаленной вязкой лавой. Клубы дыма, наполняющие легкие, и раскаты грома, угрожающие взорвать небо.

Я подскочила на кровати и прислонила руку ко лбу: нет, температуры уже не было. Хотя мое тело и лежало на влажных от собственного пота простынях, жар определенно спал. Тогда к чему были эти кошмары?

Откинув одеяло, я приподнялась. Глаза сегодня видели гораздо лучше, хоть и продолжали слезиться. А вот кожа зудела – везде. Я провела ладонями по лицу. Все в порядке. На шее тоже пока не было волдырей. Облегченно выдохнув, я бросила взгляд на телефон – нажала на экран: по-прежнему глухо. Никто не звонил, не писал.

Вот и все.

Татуированный слился быстрее, чем можно было ожидать.

Странный, отвратительный шум в ушах повторился. Нет, скорее это был даже грохот. Я же проснулась, открыла глаза, так почему вулкан из моего сна все продолжал извергаться? Зевнув, я прислушалась. Этот шум определенно шел с улицы – наверное, мусоровоз, только эта железная махина могла передвигаться по двору с таким страшным рокотом. Я потянулась, выгнув спину, дав каждой затекшей мышце насладиться приятным тянущим покалыванием, и стряхнула, наконец, с себя остатки сна.

Любимый пижамный костюм в горошек нашелся на верхней полке комода. Натянув его на себя, я лениво разглядывала зудящие прыщики на ногах и на животе. Бросила взгляд в зеркало: ого! Да мною можно было детишек пугать. Адский клоун – а глаза-то, глаза! Их почти не видно, заплыли.

Скрутив волосы в кривую култышку на самой макушке, я подошла к окну. Громыхание никак не прекращалось и даже усиливалось, и мне захотелось выяснить, какой чудак с утра пораньше взрывает тишину громким уханьем и бабаханьем.

И тут я застыла, удивленно впечатав нос в стекло. Распахнула веки пошире, чтобы удостовериться: там, внизу, не галлюцинация. «Ох, ты ж, нет! Придется-таки поверить своим глазам».

Никогда не думала, что увижу машину ужаснее старой восьмерки брательника, но это было нечто: древнее, ржавое, рёпающее на весь двор «ведро» отечественного производства с грузовым отсеком. Этакий пикап на базе «пятерки» – в народе, кажется, «таратайка» или «котомка».

И из нее в растянутом заляпанном балахоне и модных узких спортивных черных брюках, заглушив двигатель, вылез он. Кто бы вы подумали? Да-да, он самый – Дима.

Мое сердце рухнуло в пятки.

Парень перекинул пакет через плечо, хлопнул дверью и хотел, уже было, закрыть ее на ключ, когда дверь резко отпружинила и со скрипом открылась вновь. Даже по его движениям я догадалась, что парень выругался. Хлопнул дверью еще, но она тоже не пальцем деланная!

Бах!

«И-и-и-ы-ы!» – распахнулась, будто издеваясь над ним. Еще и еще. Как такой дылда, вообще, поместился в эту консервную банку?

Я хихикнула. Наверное, Димка, когда сидел за рулем, коленями в потолок упирался.

Калинин с силой оттолкнул дверь от себя. «И-и-ы-ы!» – с таким звуком железяка продолжала издеваться над ним. Казалось, это может продолжаться бесконечно: он двинул по ней рукой, она открылась, трахнул кулаком, «и-и-ыыыы!» Бах – баздахнул с полразворота. Выругался. Ни-фи-га!

И когда мой живот уже скрутило в приступе смеха, Калинину удалось-таки зафиксировать подлянку ногой.

Ой!

Довольно кивнув самому себе, Димка развернулся и направился в подъезд. Теперь мне было уже не до смеха – еще один взгляд в зеркало: пресвятые визажисты! Мне в таком виде не поможет даже пересадка всего лица!

Как же Пашка?

Я стремглав бросилась в комнату брата. Как обычно, не заправленная постель, одежда, горкой навешанная на стуле, пара нестиранных носков на ковре и гитара, одиноко навалившаяся на стену. Хоть тут повезло – его нет, значит, они не сцепятся. Хотя? Я бросилась на кухню: мама, сидя за столом, с открытым ртом красила ресницы, рядом дымился растворимый кофе в маленькой чашке.

– Мам! – На ходу выкрикнула я. – Открой Диме, ладно? Я умоюсь!

И не дожидаясь ответа, метнулась в ванную.

Послышался звонок в дверь. Вот балда – могла ведь хотя бы косметичку взять из комнаты. Хотя… что хуже? Мой видок на данный момент или то чудо, которое я могу нарисовать дрожащими в приступе паники руками? Застонав с досады, я включила воду.

На глазах корочки – поняла это на ощупь. Зеркало подтвердило. Я осторожно отскребла их подушечкам пальцев, затем почистила зубы. Нашла на полке жесткую щетку для одежды, прошлась ею по непокорным волосам, свалявшимся, как мочало. Сойдет. Плеснула в лицо ледяной водой – придать коже тонус, все дела… Но чуда опять не произошло: отечность сохранялась. Я выглядела больнухой, нуждающейся в постельном режиме, и тут уж ничего не поделаешь.

Расчесав брови попавшейся под руку зубной щеткой, я намазала лицо маминым ночным кремом, затем поправила пижаму и тихонько приоткрыла дверь. «И почему нельзя было хотя бы на время стать невидимкой?»

С кухни доносились приглушенные голоса, веселый смех и терпкий, дурманящий аромат кофе. На цыпочках я подошла к двери и тут же забыла все слова, которые заготовила для этого бесцеремонного любителя вторгаться в чужую жизнь: Дима стоял возле плиты, помешивая что-то в турке (откуда она, вообще, взялась у нас дома?), а мама порхала рядом, размахивая руками и что-то щебеча. На каждую его реплику она хохотала так, словно ей только что рассказали самый смешной в ее жизни анекдот.

Я вжалась в стену. Как он мог за такое короткое время и ее успеть влюбить в себя? Родительница определенно попала под его очарование – в хорошем смысле этого слова. Довольная, улыбающаяся и даже мурлыкающая громче, чем Крысь, запрыгнувший на табуретку в поисках еды.

– А вот и мой котик! – Просиял Дима, протягивая руки.

«Какой я тебе котик?!» Мои брови нахмурились, губы сжались в возмущении. Я шагнула на кухню, растерянно подбирая слова, и тут он… подхватил на руки ошалевшего Крыську. Потрепал его за ухом и, наконец, заметил меня. Сглотнул, заставив смутиться, и хлопнул ресницами. Хлоп! Хлоп-хлоп!

«Аа-а, не делай так! Меня в такие моменты отрывает от земли!»

– Можно тебя на секунду? – Строго произнесла я вместо того, чтобы прилюдно растаять, и подошла к окну.

– Угу, – улыбнулся Дима и послушно последовал за мной.

Мама сняла кофе с плиты и принялась разливать по чашкам.

– Почему ты здесь? – Спросила я, разглядывая странный выцветший балахон, мешком висящий на его подтянутом, стройном теле.

– Еще сам не знаю. – Улыбаясь, шепотом ответил он, наклоняясь к моему уху.

«Нет… Нет… Вот уже перед моими глазами его шея, татуировки, короткая золотая цепь, а в носу сводящий с ума запах одеколона и пота». Контроль над чувствами потерян, моя земная оболочка уже на полпути к космосу. «Прощайте, люди…»

– Ноги сами привели. – Продолжил Дима, смущенно усмехнувшись. – А колеса привезли.

– О, я видела. – Бросив короткий взгляд на развалюху, стоящую под окнами, заметила я. – Это что? Наступила полночь, и золотая карета превратилась в тыкву?

Парень прищурился, засчитывая мне подкол, и снова наклонился ближе:

– Это твоя лягушонка в коробчонке приехала. Шокирована?

– Нет, – борясь с волнением, ответила я.

Мои глаза были прикованы к отеку на его губе, к маленькой ранке и небольшому кровоподтеку под кожей. «Черт возьми, они ведь совсем его не портили. И даже наоборот…»

– Для романтической поездки самое то, и слышно меня далеко. – Он пожал плечами. – Немного прогорел резонатор, но это поправимо.

– Ты, вообще, спал сегодня? – Вглядываясь в его красные глаза, спросила я.

– Не-а. – Отрицательно мотнул головой Дима, пряди его волос черными перышками упали на лоб. – Батя почему-то вчера решил, что мне нужно набраться ума. – Он приложил палец к ране на губе. – И припахал ехать по деревням за мясом. Я должен был вернуться сегодня вечером, но решил ехать всю ночь, чтобы вернуться скорее: тяжело было без связи и… без тебя.

Его мизинец будто случайно задел мою руку, замер и не собирался двигаться обратно.

– Ребята, вы садитесь пить кофе, а я пойду. – Вмешалась мама. – Иначе опоздаю на работу.

Я поспешно отдернула руку.

– Лена Викторовна, я сегодня на машине. – Обернулся Дима. – Давайте лучше так: вы попьете с нами кофе, а потом я подвезу вас и поеду на учебу. Так никто из нас не опоздает, идет?

– Ой, ну хорошо. – Расплываясь в улыбке, согласилась она и достала еще одну чашку из шкафчика.

Не боясь смутить ее шедеврами своей нательной живописи, Калинин закатал рукава и сполоснул руки под краном. Я даже боялась смотреть на маму: чудовищно неловкая ситуация. Даже этот парень, дерзнувший заявиться без приглашения, несмотря на взбучку, полученную накануне, улыбался ей открыто и искренне, а мне хотелось сжаться в комок и спрятаться туда, где никто не увидит моей широкой улыбки во все лицо.

– Дима, откуда ты так рано? – Спросила мама, пододвигая к нему сахарницу.

– Так я… с работы. – Усаживаясь, ответил он и притянул к себе чашку с кофе. – Переживал, как там Машино здоровье, не выдержал и вот – приехал.

– Ты… молодец. – Мамин взгляд прошелся по мне. – А Маша ничего так, но всю ночь кашляла, мне как ножом по сердцу.

– Да? – Он отставил чашку, так и не отпив. Глаза цвета морской волны уставились на меня. Пришлось небрежно отмахнуться – подумаешь, кашель, но Дима покачал головой. – После обеда привезу ингалятор, с ним быстрее пройдет.

Мне страшно было даже взяться за кружку. Зубы застучат по ней, отбивая дробь, и тогда они оба увидят, как сильно я нервничаю.

– У тебя есть ингалятор? – Спросила мама и отхлебнула кофе, стараясь не испачкать кружку помадой.

– Нет. – Наконец, оторвав от меня взгляд, ответил Калинин.

– Возьмешь у кого-то?

– Нет, куплю.

– Что ты! – Она картинно вскинула руки – еще бы за сердце схватилась. Мне срочно захотелось зажмуриться. Сейчас проморгаюсь, и все пройдет. – Не нужно, Димочка! – Запричитала мама. – Ты и так купил нам кофемолку, кофе в зернах и вот эту штуку, как ее?

– Турку. – Отмахнулся он. – Мне ведь совершенно не сложно, заеду после учебы и куплю.

– Как и пальто? – Подмигнула я, взявшись за кружку.

Калинин поймал усмешку на моем лице и улыбнулся.

– Зачем оно тебе сейчас? – Он помешал сахар и отложил ложечку в сторону. – Осенью купим хоть три, но если ты так хочешь…

– Маша. – Мама вытаращилась на меня. – Как ты… Дима, ты и так потратился, ингалятор мы сами купим.

– Мне несложно, правда.

– Нет-нет, ты же не миллионер.

– Нет. – Согласился он, улыбаясь.

И посмотрел на меня.

– И сам зарабатываешь… – вступила я, складывая руки на груди.

– А еще знаю четыре волшебные цифры.

– А если они не сработают? Или у тебя, как в сказке, карточка с неисчерпаемым балансом?

– Железная логика. Тогда есть еще волшебное слово. – Рассмеялся Калинин.

– Какое? – Трудно было удержаться и не съязвить. – «Папа, дай?»

– Не-е-ет! – Он поставил чашку. – «Папа, дай, пожа-а-алуйста»!

– Вы о чем? – Вмешалась мама, ее лицо теперь выглядело совершенно растерянным. – Дима, ты где, вообще, работаешь?

– Я… – Мне показалось, что ему тяжело было сдерживать смех. – Ну, я… в общем, как вернулся из ссылки…

– Ссылки?

– Да, мы с мамой жили три года в Штатах.

– Как здорово! Штаты!

– В общем, сейчас мне здесь приходится немного помогать папе на его предприятиях… – Ему явно не хотелось шокировать маму своими признаниями.

– Предприятиях? – Она уже совершенно забыла про кофе.

– Да… Общественного питания, так скажем.

Ее глаза распахнулись:

– Ух, ты. У твоего папы что, своя… столовая?!

– Эмм… – Дима посмотрел на меня. – Ну, вроде того.

Мне было интересно, как он выкрутится, и почему не хочет сразу признаться, что он из состоятельной семьи. Мажор, одним словом, которому все достается легко.

– Пельменная?! – Не унималась мама, округляя глаза еще сильнее. – Или… пирожковая?!

Вам нужно было видеть восторг и удивление в ее взгляде. Прямо сейчас она, кажется, понимала, что сватает свою дочь за богача. Или… кто знает, что у нее там в голове, но ей теперь трудно было удержаться на стуле.

– Пельменная и пирожковая, – вздохнув, кивнул Дима.

– Ага, и чебуречная. – Добавила я, силясь не заржать. – На вроде той, где я работаю.

– А мама? Мама твоя где работает? – Не унималась родительница.

– Мама… она поет и преподает.

– Учитель пения, да?

– Что-то вроде…

– Прекрасно! – Маму словно подключили к солнечной батарее. – А Машенька у нас тоже хорошо поет. Правда, Маша?

– Нет. – Выдавила я.

– Не стесняйся, дочь. – Повернулась она к Калинину. – Слышал бы ты ее утром, когда она поет в ванной! Или в туалете!

– Ма-а-ам!

Почему родители вечно делают это?! Застолье без обсуждения детей и всяких непристойностей с ними связанных, кажется, уже даже не застолье. Традиция что ли такая?

– А что? – Ее было не остановить. – В детстве я водила ребят в кружок народного пения, даже фотография есть, хочешь, покажу? Там Марья в красном платье, с бантами, а Павлик в кафтане. – «Нет, это уже слишком». – Она так хорошо пела! Звонко. Пашку я ведь за компанию отправила, лишь бы дом не разнес, направила его неуемную энергию, так сказать, в нужное русло. А вообще, он мечтал на гитаре играть, но в музыкальной школе доучился только до балалаечника.

– Мама… – Я закрыла лицо руками, готовая разрыдаться.

– Вот такая она у меня: всего стесняется, вечно переживает больше, чем надо. – Мама чуть не опрокинула чашку с кофе. – А как расстроилась, что заболела! Вся извелась! Я ей говорю: не переживай, Станислав Вячеславович придет к нам на дополнительные занятия, и сдашь ты ему свой зачет, я договорюсь.

– Ух, ты, он к вам домой, что ли, ходит? – Улыбнулся Дима.

– Да, подтягивает Машеньку по грамматике перевода.

– Я тоже хочу. – Калинин состроил чрезвычайно заинтересованное выражение лица. – А то как покинул United States, чувствую, что стал подзабывать. То одно, то другое – нет-нет, да и забуду.

Я закатила глаза – вот актер погорелого театра! Нужно скорее прекращать его выступление.

– Так, все. – Я поднялась, кивая на выход. – Вам, кажется, пора. Обоим. Опоздаете еще.

– Да-да. – Мама взглянула на часы. – Ой, Димочка, давай поспешим!

– Без проблем. – Поднялся он.

– Идите, ребята, я уберу посуду.

– Оставь, мам. – Мне хотелось быстрее отправить их из квартиры. – Я вымою.

– Хорошо, иди, сейчас я просто сложу все в раковину.

Я догнала Калинина в коридоре: он напевал себе что-то под нос, не спеша надевая кроссовки.

– Ты что себе позволяешь? – Прошипела я, стараясь вложить все негодование в эту маленькую речь.

– Ты о чем? – Улыбнулся парень.

– С луны, что ли, свалился? Всюду лезешь, куда не просят, теперь и заниматься со мной собрался!

– И не только английским…

– Господи… – Щеки зарделись алым. – Пошляк.

– Поцелуешь на прощание? – Дима наклонился, сложив губы трубочкой.

– С чего это вдруг? – Я воинственно скрестила руки на груди.

– Ничего себе. – Усмехнулся он. – Лупят меня, значит, всей семьей, и почем зря, а на прощание целовать не хотят – даже в качестве компенсации.

– Нет, – я упрямо покачала головой.

Но плечи сами двинулись вперед, следуя невидимому магниту и утягивая за собой все тело. «Предательское тело, остановись!»

– Может, и губа заживет быстрее… – Дима выглядел таким расстроенным. А его взгляд… «Нет, только не глаза кота из Шрека, я не выдержу».

– Только в щечку. – Согласилась я, подаваясь вперед.

Калинин повернул голову, намеренно состроив забавную моську. Я, стараясь не рассмеяться, прикоснулась к его щеке, ставшей немного колкой от щетины, и… наткнулась вдруг на губы! «Что?! Вот гад!» В последнюю секунду повернулся, подставив их для поцелуя, и притянул меня к себе за талию.

Такие мягкие, горячие, слегка обветренные губы…

Я замерла на долю секунды, позабыв, как дышать, а затем резко отпрянула, сообразив, что чуть не прикрыла глаза и не превратилась в теплое талое мороженое. Возмущенно охнув, я треснула Калинину по плечу – не сильно, но ощутимо.

– Бессовестный!

Дима же выглядел так, будто только что и не прикасался обманом к моим губам, а пил горячий шоколад, лежа в теплой постели рано утром. Довольный мартовский кот! Пришлось даже топнуть, чтобы вернуть его к реальности и стереть с его лица глупую улыбку. Открыв глаза, он все еще продолжал улыбаться, точно умалишенный.

– Что происходит? – Донеслось вдруг из-за спины.

Подошедшая мама искала на подставке свои туфли.

– Ничего, – отозвалась я.

– Ничего себе ничего! – Рассмеялся Дима. – Бойкая у вас дочь: лезет и лезет целоваться!

– Что? – Не узнавая свой голос, взвизгнула я.

– Да. – Калинин положил руку себе на грудь. – Я ей: «Маша, ты же болеешь, гляди, еще и мама смотрит. Давай не будем при ней целоваться?» А она все равно лезет. «Целуй, – говорит, – а то никуда не отпущу!»

– Дима-а-а! – Краснея от ушей до пяток, взмолилась я. – Такие шутки не уместны при моей маме!

– Машенька, – взволнованно произнесла она, оглядев меня, – я думала, ты у нас скромная, а ты вон…

– Да он шутит!

– Я не шучу. – Уперся Дима, напуская на себя самый серьезный вид.

Просканировав взглядом нас обоих, мама решила расслабиться. Улыбнулась и покачала головой.

– А, чуть не забыл. – Калинин передал мне пакет. – Чтобы ты не скучала, буду после обеда.

Я прижала хрустящий пакет к груди.

– А как же… – Указала на комнату брата. – Не боишься его?

– Ты про вашего домашнего Федю Емельяненко? – Отмахнулся он, пропуская маму вперед. – Вы бы его отдали, я не знаю, в смешанные единоборства, что ли. Хоть деньги бы приносил.

– Ну, приходи, раз не боишься. – Я смущенно закусила губу.

– Жди меня, и я приду, только очень жди. – Дима вышел в подъезд вслед за мамой.

– И еще… спасибо за все. – Сказала я и опустила взгляд.

– Должна будешь. – Усмехнулся он, закрывая дверь.

Я подбежала к окну. Как ни странно, долгого представления с захлопыванием дверей на это раз не вышло. Калинин галантно открыл маме дверцу своего тазика, усадил на пассажирское сидение и сел сам. Бах! Закрылась, надо же – с первого раза, и с таким же грохотом и треском чудо отечественного автопрома поползло прочь по дороге.

Бросившись на кровать, я поспешно вытряхнула из пакета все содержимое. «Вау…» На простыню посыпались, запаянные в упаковки чернографитные классические карандаши разной твердости, механические карандаши для скетчинга и огромная коробка маркеров для графики. Даже дух перехватило: где он все это достал?

Сердце пело в груди, точно маленькая беспокойная птичка, пока я доставала белые листы, доску и усаживалась удобнее. Проглотив скопом все положенные лекарства и запив их водой, я вскрыла набор карандашей. Вот это богатства: самый мягкий из них ложился на бумагу густым черным мазком, самый твердый – тонким росчерком прямых линий. Мои пальцы задрожали в нетерпении.

Закрыв глаза, я уже знала, кого нарисую. Давно хотела отобразить его таким, каким могла видеть только я одна – настоящим, добрым и сильным. Моим.

26

Что делает девочка, которая валяется дома с болезнью? Отдыхает, спит, принимает лекарства, медитирует? Неверно. Девочка прихорашивается: принимает, наплевав на запреты, ванную, потом делает укладку «я-к-волосам-не-прикасалась-они-сами-такие-красивые» и наносит капельку духов с цветочным ароматом на запястья – нет, ну а что? Вдруг я каждый день так пахну? И, ужасно нервничая, загибает реснички каким-то диким адским прибором, явно предназначенным для пыток, а потом смотрит в зеркало и недовольно фыркает: «Пф!»

Девочка запуталась в себе: девочке страшно. Ей ужасно хочется оттолкнуть от себя принца из сказки и одновременно хочется в эту самую сказку поверить и окунуться в нее прямо с головой.

Другая воспользовалась бы таким положением дел, ведь можно наслаждаться ухаживаниями, вить веревки из парня, задумавшего тебя заполучить. Можно, в конце концов, даже издеваться, давая ему почти почувствовать вкус победы, а потом снова отбегать на несколько шагов назад, и так много раз, пока ему не надоест.

Почему же я так не могла? Мне всегда непременно хотелось настоящих отношений: не только брать, но и отдавать, любить – спонтанно, бескорыстно и от всего сердца. Быть нужной, значимой, близкой. Заботиться. Проявлять внимание, поддерживать, веселить, утешать. Быть единым целым.

Скажете, бред? Ну, и пусть. Может, я в бреду. Можно же просто жить и верить, что так бывает. И если не предавать своей веры, то мечта обязательно сбудется, даже если не сразу. Даже если не сейчас…

Когда раздался звонок в дверь, я подскочила от неожиданности. Почему-то ждала безумного грохота, которым сопровождался его утренний визит, но Диме опять удалось застать меня врасплох. Я выглянула в окно: пешком, что ли, пришел? Нигде не наблюдалось его машины – ни одной, ни другой. Поправив волосы, я приняла ленивый, скучающий вид и открыла дверь.

– Ого. – Произнес Дима сонным голосом с легкой хрипотцой. Оторвал плечо от стены и вошел. – Вижу, тебе гораздо лучше.

– Спасибо. – Я решила хоть немножко побыть покладистой и немногословной.

Дима, видимо, успел сходить домой и переодеться: белая футболка, сияющая свежестью, шла ему больше, как и рваные голубые джинсы с белыми конверсами. Да и новая кожаная куртка была значительно скромнее той, что погибла от рук свежеокрашенной скамейки. Он повесил ее на крючок в коридоре и обернулся ко мне.

– Скучала?

Начинается. Картинно закатив глаза, я развернулась и направилась в комнату. «Ха, какие глупости. Надо же, возомнил о себе, наглец!»

– Даже не вспоминала. – Скромно сев на стульчик возле аккуратно заправленной кровати, проворковала я.