Завет Влюбленных

Но, в конце концов, не сделал ничего. Просто медленно развернулся на каблуках, бросил на неё печальный взгляд через плечо и, по какой-то совершенно необъяснимой причине, словно повинуясь тайному приказу, безропотно послушался её, покинув её покои. Сегодня, к его великому удивлению, он оказался не единственным, кто отдаёт приказы.

В ней, как ни странно, оказалось гораздо больше истинного царственного величия, чем она сама предполагала. И он, словно прозрев, похоже, сильно недооценил её, приняв за слабую и безвольную игрушку в своих руках.

***

– Ты трахаешь её? – тихо, почти шёпотом спросила Джоанна, нарушая тягостное молчание. Она сидела перед тарелкой, наполненной изысканными блюдами, но совершенно не притрагивалась к ней, понимая, что через какое-то время её наверняка вывернет наизнанку от отвращения.

Иварт, удивлённый её вопросом, едва не подавился вином, закашлялся и, с трудом переведя дыхание, снова принялся за еду, как ни в чём не бывало. Он не удостоил Джо ни единым взглядом с самого утра, словно она была невидимкой.

– К чему этот вопрос? – лениво произнёс он.

– Просто отвечай, – потребовала она, и в её голосе прозвучали стальные нотки.

– Конечно, – раздался надменный голос Нигмы, и звук её быстрых, уверенных шагов, словно барабанная дробь, чётко отдавался по полу, создавая тревожное эхо в просторной комнате. – Ты действительно чему-то удивляешься, наивная? Он делает то же самое и с тобой, – добавила она, вальяжно усаживаясь за стол и бросая на Джо презрительный взгляд.

Мужчина лишь громко хмыкнул, закатив глаза.

– Скоро вы тут устроите настоящую драку за титул главной любовницы, – небрежно бросил он, внося в гнетущую атмосферу немного лёгкого фарса, хотя в его глазах всё равно сквозила явная усталость.

– Порой, у меня складывается впечатление, что эта ведьма выцарапает мне глаза и добавит их в тот самый отвратительный суп. И подаст в качестве угощения. – Презрительно указала Джоанна, стараясь не выглядеть глупо и жалко в этой нелепой ситуации.

Ей безумно хотелось сжаться в комок, забиться в самый тёмный угол и разрыдаться, словно маленькому ребёнку, вспоминая те мучительные чувства омерзения, парализующего страха и липкого, леденящего ужаса, которые она испытывала. Кроме того, её переполняло внезапно нахлынувшее желание в ярости разорвать Нигму, с её лицемерным высокомерием и напускным благочестием, на мелкие, ничего не значащие куски, словно старую, никому не нужную тряпку. Джо отчаянно не могла терпеть её показное лицемерие, её самодовольное превосходство, которое так фальшиво и неестественно вязалось с тем, что скрывалось под этой красивой, тщательно скрываемой маской. Ей вдруг стало ясно, что это отнюдь не просто банальная ненависть к ней – это, скорее, бурный протест против всего того, что она собой олицетворяла, против всепоглощающего зла, которое, словно ядовитый плющ, методично расползалось вокруг, отравляя всё живое.

Нигма, словно наслаждаясь её муками, расхохоталась, и этот смех прозвучал как злая насмешка.

– Твои глаза – настоящий деликатес, лунокрылая, – словно заворожённая, произнесла она, и в её голосе прозвучало нескрываемое безумие.

Она раздражала её до скрежета зубов и появления болезненных трещин на эмали. Джо изо всех сил захотелось подняться со стула, стремительно подойти к ней, схватить за хрупкие плечи и несколько раз со всего размаху ударить затылком о холодную каменную стену, чтобы эта самодовольная, надменная улыбка, наконец, исчезла с её лица. Но Джо, понимая, что это бесполезно, знала, что ей не стоит марать об неё свои руки. Ей казалось, что она будто всю свою жизнь этому училась, готовясь к встрече с ней.

Несколько мучительных месяцев пребывания в этом зловещем поместье сделали её морально нестабильной, нервной и дёрганой, и казалось, что это отнюдь не побочное действие на её психику, а скорее неминуемое последствие тесного общения с самим Хаосом.

– Если ты будешь меня и дальше бесить, – небрежно проговорила Нигма, оставаясь на своём месте и даже не поворачивая головы в её сторону, – ты просто бесследно исчезнешь.

Её спокойный, но, в то же время, буйный, словно у дикого зверя, взгляд вызывал у Джо непередаваемое ощущение хрупкости и опасности – она нутром чувствовала, что на неё, вопреки её самонадеянности, не так легко наткнуться и взять верх, как может показаться на первый взгляд.

– Ты тут ровным счётом ничего не решаешь, – ответила Джоанна, стараясь говорить свысока, словно презирая её, хотя внутри бушевала злость и накатывала волна безысходности, готовая поглотить её.

Нигма, грациозно поднявшись со своего места, предстала перед ней во всей своей красе – высокая и болезненно худощавая, но при этом смотрела на неё сверху вниз с явным вызовом и плохо скрываемым презрением.

– О, поверь мне, лунокрылая, я решаю тут абсолютно всё, – прошипела она, словно змея, и её жутковатая улыбка, растянувшаяся от уха до уха, казалось, искрится настоящим безумием, вселяя животный страх.

Иварт, откинувшись на удобную спинку кресла, лишь наслаждался происходящим представлением, медленно потягивая дорогое красное вино из изящного бокала и не вмешиваясь в их перепалку.

                         ***

Нигма – безупречная, опасная ведьма, к которой, несмотря на все предупреждения, всегда манило, словно мотылька на пламя. Она умела так искусно играть чувствами, что заставляла кровь стремительно рваться по венам, словно освобождённая из плена бурная река, сердце бешено забиваться в неровном, безумном ритме, а изголодавшиеся внутренние демоны, словно вырвавшись на свободу, поднимали свои косматые головы, нагло упираясь острыми рогами в белесые ребра. Она была истинной, неприступной аристократкой до кончиков пальцев. Слегка прикусывала внутреннюю часть щеки, словно размышляя, а её пухлые, чувственные губы, искусно окрашенные в насыщенный багровый цвет, непроизвольно сжимала, создавая идеальный, но слегка размазанный контур, что придавало её образу особый, неповторимый шарм, словно вносило новые, неожиданные ноты в её педантичное и выверенное до мелочей звучание. Джоанна, в свою очередь, была словно лёгкий, но болезненный укол пронзительного взгляда, который насквозь проникал под кожу, пробираясь к самому сердцу, но ты всё равно, словно одержимый, продолжал искать его в толпе, желая испытать эту боль снова и снова. В пропитанном тайнами воздухе витал пьянящий аромат камелии, смешанный с лёгкими, едва уловимыми весенними нотами, словно предвещающими скорое пробуждение природы. Невесомые, шёлковые ткани, струящиеся по её телу, искусно контрастировали с грубоватыми, резкими изгибами холодных скульптур, создавая неожиданную гармонию, словно капля нежности в огромном океане холодного, равнодушного такта. Случайные, нежные прикосновения сводили с ума, опьяняя не хуже вина. Она была той, ради которой без малейших колебаний был готов нырнуть в омут с головой, отбросив все раздумья, в порыве безумия сломать мир голыми руками и осушить флакон с неправильно приготовленной, обжигающей жидкой смертью. Каждое мгновение, проведённое рядом с этими двумя необыкновенными женщинами, превращалось в магическое, завораживающее представление, где реальность, словно по волшебству, отступала на задний план, уступая место страсти и безумию. Иварт отчетливо чувствовал, как мир вокруг неумолимо терял свои четкие очертания, становясь расплывчатым и нереальным, как события, поддаваясь его прихоти, а каждое движение, каждый взгляд искрились непрекращающимся дождём безумства и страсти.

                         ***

Темница лорда Хаоса, вопреки всем ожиданиям, напоминала скорее роскошные палаты, отделанные с немыслимой роскошью и безвкусицей, заполненные вычурными золотыми украшениями, невиданным изобилием изысканной еды и, естественно, оружием. Оружие было повсюду: длинные мечи, острые кинжалы, боевые топоры и смертоносные нагинаты – всё блестящее, тёмное, словно поглощающее тусклый свет от факелов, бессильно горящих на стенах, пытаясь разогнать мрак.

У Джоанны когда-то был свой любимый меч, с гордостью и пафосом названный Убийцей Богов. Она, словно наивный ребёнок, считала его самым совершенным орудием во всём мире, пока с ужасом не осознала, что и сама, словно запрограммированный механизм, превратилась в безжалостную убийцу, предназначенную для устранения других, наделённых божественной властью, людей.

«Ты сделана из глины», – твердили ей без устали, словно заученную мантру. «Бендида вдохнула в тебя жизнь, наполнив её смыслом», – упрямо утверждал Иварт, и в его голосе слышалось непоколебимое убеждение.

В этом, как ни странно, была доля правды, которую она долгое время отказывалась признавать. Джоанна, словно податливая глина в руках умелого гончара, формировалась и непрестанно меняла свои черты под сильным давлением чужих ожиданий, слепо веря каждому слову и принимая его за истину, не подвергая сомнению. И так продолжалось до тех пор, пока она в какой-то момент, обессилев, не застыла, превратившись в бездушную статую. Она доверяла своим покровителям, слепо следуя за ними, словно наивный ягнёнок, которого ведут на убой, покорно принимая каждую отравленную порцию не дёгтя, а искусно приготовленной, концентрированной лжи, способной одурманить разум.

Но однажды эта лживая и фальшивая жизнь не оставила ей никакого выбора и, превратив её в послушную марионетку, сделала невинной жертвой. Она никогда не была охотницей или убийцей богов, как ей внушали с детства. Она была лишь чем-то промежуточным, искусно созданным с определённой, коварной целью.

Она никогда не была ни охотницей, ни убийцей богов, как ей внушали. Она была лишь чем-то промежуточным, искусственно созданным с определённой, коварной целью. Джоанна всегда была готова умереть за правое дело, но только в том случае, если это дело не было перемешано со щедрой, смертельной порцией лжи и обмана.

Убежав из Сент-Эмерод вместе с Ивартом, она так и не вернулась домой. Каждый раз она верила, что смогла обойти законы, написанные самими богами. Стоя посредине темницы Иварта, она словно слышит его насмешливый смех, который сдавливает её грудь.

– Это всегда был ты, верно? – её слова полны горечи и злобы. Джоанна ощущает себя разбитой, словно дорогая, антикварная ваза, упавшая с высоты, разлетевшись на бесчисленное количество мелких осколков, которые уже никогда не склеить. Как в тот момент, когда поняла, что не существовало никакого Ордена все эти годы; когда она упала к Иварту, как сломанная кукла, осознав, что вся её история была тщательно спланированным спектаклем, служащим чужим, совсем не её интересам.

У неё больше не было дома.

Она не могла вернуться в Орден, где каждый шаг возвращал её к этим неприступным каменным стенам и к нескончаемым оковам войны, от которой она так устала.

– Ты намеренно заманивал меня сюда на протяжении долгих лет, – прошептала она, глядя в его насмешливые глаза.

Глаза Иварта, словно два драгоценных камня, таинственно блестели, как у хитроумного, прожжённого лиса, готового к прыжку. Возможно, он и ослаб, но всё ещё сохранял свою хищную хватку и власть над ней.

– Это гораздо честнее, чем то, как другие, так называемые, боги обошлись бы с тобой, Джоанна, – мягко произнёс он, словно успокаивая испуганного зверька. Он оставался неподвижным, всё так же удобно восседая в своём роскошном, вычурном кресле, словно на троне, вылепленном из костей его поверженных врагов. – Выпей со мной, Джо. Твой путь был невероятно сложным и нелёгким. – Он нежно протянул ей свой драгоценный кубок с вином. Раны на его руках, словно оставшиеся от когтей дикого зверя, казалось, никогда не заживали – вечная гангрена, наказание за его чудовищную ненасытность. Девушка ожидала почувствовать лишь укол острой боли в своей измученной груди, но неожиданно внутри неё, словно языки пламени, разгорался настоящий пожар.

Ярость Иварта была невероятно заразительна – она наполнила её лёгкие с первым же тяжёлым, мучительным вдохом.

Или же она оказалась просто безмерно утомлена от своей роли покорной марионетки, жаждущей свободы, как когда-то запертая в стенах Ордена маленькая девочка, которая больше всего на свете мечтала увидеть огромный, необъятный мир. Мир вне этих бесконечных, бескрайних океанов, а не только на тусклых, пожелтевших страницах старинных книг, так и не дающих ответа на все вопросы.

– Ты всегда, без исключения, действовала строго по моему сценарию, – произнёс Иварт с наслаждением, словно смакуя каждое слово, произнося её имя, как самое изысканное вино. Её присутствие, словно невидимый яд, медленно отравляло его душу и опьяняло эйфорией скорой, неизбежной победы. – Но я не стану лицемерить и говорить о каком-то там высоком предназначении и долге.

Джо, обессилев, опустилась перед ним на колени, совершенно не ощущая кончиков своих пальцев. Она с такой силой сжимала драгоценный, инкрустированный камнями кубок, что тонкий, но прочный металл начал неминуемо гнуться, а дорогое вино, словно проливая слёзы, бесследно расплёскивалось по дорогому, выложенному мрамором полу. И этого она, к своему ужасу, тоже совершенно не замечала.

– Чего ты хочешь от меня в этот раз? – тихо, но твёрдо спросила она, поднимая усталый взгляд на лорда Хаоса.

Он, словно игривый кот, наклонился к ней, почти касаясь её лица, едва заметно проводя кончиками тонких, изящных пальцев по её холодным скулам. Она почувствовала, как старые, забытые нити, словно ржавые цепи, вновь начали натягиваться, готовясь затянуть её в свои смертельные объятия. Но кто теперь тянет за эти нити? Безжалостные, бесчувственные боги, или же тот, кому она теперь вынуждена служить?

– Я никогда, ни с кем, не желал делить своё безграничное могущество, – произнёс он, и его слова, словно змеиный шёпот, окутали её, заставляя кровь стынуть в жилах.

Он, не отрывая от неё завораживающего взгляда, окутывал её своим горячим дыханием, затягивая петлю всё туже, каждым своим взглядом. Снова и снова, словно опытный дрессировщик, связывая её этими невидимыми, но прочными нитями, словно крепким лассо вокруг её хрупкой шеи.

– Я желаю ровно того же, что и ты, Джоанна, – ответил Иварт, и его глаза, словно оценивая её, скользнули по её лицу, словно по лицу прекрасного, но смертельно опасного божества, одновременно сокрушительного и идеально прекрасного. – Дай нам свободу.

                               ***

Иварт, вопреки расхожему мнению, отнюдь не был олицетворением всепоглощающего хаоса. Он по-прежнему оставался тем самым самодовольным, избалованным мальчишкой, который с маниакальной настойчивостью пытался открыть древний ящик Пандоры, отчаянно стремясь поглотить первобытный, неукротимый хаос, который, как он твёрдо верил, принадлежал ему по праву рождения. Ради достижения этой заветной цели он был готов пойти на всё, даже на то, чтобы хладнокровно погубить свою родную сестру – Ивэлль, не испытывая при этом ни малейших угрызений совести. Он, словно в деталях, до сих пор отчётливо помнил тот роковой день, когда его родители, разочаровавшись в нём, отвернулись, вычеркнув его из своей жизни: для них семья всегда была гораздо важнее власти и силы. Семья, по их мнению, и была истинной, неиссякаемой силой. Но он, словно одержимый, оставался лишь наивным, эгоистичным мальчишкой, жаждущим заполучить высшую, непостижимую мощь, и эта пагубная страсть отравила его изнутри, сделав чудовищем.

Принимая уютное тепло своей роскошной постели, Иварт, словно отголоски прошлого, невольно чувствовал, как нежно и доверчиво сопит рядом Нигма, словно тихий ангел. Он вновь, словно навязчивую мелодию, начал размышлять о том, какой необыкновенной была его любимая сестра. Их знатный род, из поколения в поколение, верно служил всепоглощающему хаосу, как и их предки, вполне довольные своей скромной, но важной ролью. Но Ивэлль… она всегда выделялась на их фоне, была совершенно другой, словно соткана из лунного света. Он, несмотря на все свои усилия, никак не мог понять, почему она настолько не похожа на него и их уважаемых родителей. Ответы на свои многочисленные вопросы его родители, по какой-то совершенно непонятной для него причине, категорически отказывались давать, словно оберегая от страшной правды. Лишь много позже, повзрослев и поумнев, он, наконец, осознал: его милая сестра была истинным олицетворением долгожданного баланса сил, таинственным ключом к тому первозданному, неукротимому хаосу, который неудержимо манил его к себе с такой невероятной силой.

«Ты пойдёшь за мной, Ивэлль? Ты моя любимая сестра, стань моей верной союзницей, и мы вместе завоюем мир», – настойчиво восклицал он, словно произнося древнее заклинание.

«Нет, мой дорогой брат. Мне совершенно не нужен мир, поглощённый бесконечным хаосом и разрушением. Ты же знаешь, что для существования вселенной необходим хрупкий, но верный баланс сил», – спокойно отвечала она, глядя на него с грустью.

Он отчётливо вспомнил, как отчаянно, надрывно кричала его бедная сестра, а он, словно садист, с наслаждением внимал её мучительным крикам, словно слушал прекрасную музыку. Как, словно вампир, забирал её животворящую силу, отчаянно стремясь приблизиться к своей заветной цели. Любил ли он её по-настоящему?

«Я, конечно, любил её. Но, отец, она сама не захотела стать моей верной союзницей и разделить со мной власть», – твердил он как мантру, пытаясь оправдать себя.

В его отравленном сознании вновь и вновь звучали слова матери: «Ты хуже всех чудовищ, которых я когда-либо знала!» – этот горький упрёк, словно тяжёлый груз, неустанно давил на его истерзанное сознание.

Он был законченным изгнанником, никому не нужным и брошенным, словно сломанная игрушка, поскольку всё ещё одержимо искал высшие, непостижимые силы, безвозвратно забыв о своей любимой семье, которая когда-то, очень-очень давно, была для него важнее всего на свете.

                         ***

– Почему ты так на ней помешан? – Нигма, словно разъярённый шторм, металась по просторному залу перед Ивартом, не в силах сдержать свой гнев. – Ты повёл себя, как одержимый Кьеран.

Она, сжав кулаки до побелевших костяшек, с силой зажмурила свои прекрасные глаза, стараясь успокоиться.

– Мне просто необходимо вернуть свою сестру, – ровным, лишённым эмоций тоном произнёс Иварт, словно уговаривая себя.

– Её больше нет, чёрт тебя дери! – в отчаянии закричала она, словно пытаясь достучаться до его сознания. – Ты же её сам безжалостно убил, разве ты забыл об этом, идиот?

– Я убил её сотни лет назад, но она, вопреки всему, вернулась! – рявкнул он, словно обезумев. – Только с её помощью я смогу добраться до первобытного хаоса, Нигма, ты должна это понять. Посмотри на это, – с отвращением произнёс он, резко засучивая рукав своей дорогой рубашки, под которым его плоть разъедала жуткая коррозия, превращая его кожу в гниющую труху. – Моё тело медленно, но верно разваливается на части, и мне отчаянно нужен хаос, иначе…

– Иначе ты просто сдохнешь, – выплюнула она эти слова, словно яд, совершенно спокойным голосом, даже не соизволив взглянуть в его сторону. – Возможно, так даже будет лучше для всех. Ты самый настоящий безумец, Иварт. Самый безумный из всех когда-либо существовавших сосудов хаоса.

Его лицо, словно маска, исказилось в злобной гримасе. Он, словно зверь, резко вскочил со своего трона и быстрым шагом, нагоняя её, подскочил к Нигме, грубо схватил её за хрупкую шею и, не церемонясь, с силой припечатал её головой к холодному полу.

– Ты мерзкая тварь, Нигма, – прорычал он, словно задыхаясь от ярости. – Ты никому не нужная, презренная ведьма, которую я пригрел из жалости.

– Как и ты сам, – прошептала она, находясь всего в сантиметре от его искажённых злобой губ, словно не боясь его.

Он, словно опомнившись, резко выпустил её шею из своей хватки, отвернулся, словно испытывая отвращение к себе, и машинально поправил дорогие кольца на своих тонких пальцах.

– Я всё равно доберусь до неё, чего бы мне это ни стоило. Клянусь, даже если мне придётся снова её убить, чтобы достичь своей цели, – говорил он, медленно успокаиваясь и выравнивая тон своего голоса. – Я всё равно доберусь до хаоса, и ты поможешь мне в этом.

– Ты хоть понимаешь, где его следует искать, безумец? – прошипела Нигма, поднимаясь с пола.

– Узнаешь позже, – туманно ответил он, словно играя с ней.

                   ***

Она должна чувствовать отвращение к нему. Яростной злобы, терзавшей её на протяжении всего вынужденного изгнания, для Иварта недостаточно – он привык к этому. Выросший в презрении, он даже не заметит её ненависти, лишь усмехнётся. В отличие от неё, Нигмы, которую он, словно рентген, видит насквозь, безжалостно разрезая её искусно надетую актёрскую маску, как перезрелый фрукт, чья тонкая кожура лопается от самого лёгкого прикосновения. Как тот острый нож, которым она угрожала перерезать глотку ненавистному, проклятому принцу. Когда-то ненавистному? Или по-прежнему ненавистному? Нигма, к своему удивлению, и сама не знала ответа на этот вопрос. Впервые за долгое время она дышала полной грудью свежим воздухом свободы, оказавшись в Тёмных Топях. Почувствовал ли эту долгожданную перемену Иварт? Где тот робкий, испуганный тряпкозад и мальчишка, которым он когда-то был? Ответ обжигал. Он, к сожалению, остался на самом дне, вместе с её страданиями и болью. Её не было рядом всего лишь месяц, а Иварт всё ещё не смог освободиться от сковывающего оцепенения, вызванного её властью над ним.

– Ты получала мои письма, Нигма? – небрежно спросил он, и в его голосе вновь послышались насмешливые нотки. Конечно, он, как всегда, продолжал жестоко издеваться над ней, играя с её чувствами. И острое лезвие из закалённой стали, спрятанное в её рукаве, вдруг перестало казаться такой уж плохой и бредовой идеей. Она в порыве ярости пыталась убить одного высокопоставленного, проклятого принца, так почему бы ей теперь не отыграться по полной программе на этом самодовольном короле?

– Ты смеёшься надо мной, Иварт? – не выдержав, прошипела она, и в её голосе вдруг явственно зазвучала неприкрытая боль. Весь тщательно созданный ею образ холодной, неприступной, страдающей девицы в мгновение ока спал с неё, словно старая, никому не нужная одежда. Надо, к её сожалению, признать, что, сколько бы Нигма ни умела лгать, она никогда не сможет сыграть столь искусно и правдоподобно, как лицемерный Иварт. И, конечно же, он, гад, смеялся в ответ. Развалившись в вальяжной позе на роскошном диване, сверкающем показной роскошью, полный сознания своей безнаказанности и бессмертия, он был истинным королём Хаоса.

– Конечно, моя дорогая Нигма, моё милое, но такое надоедливое наказание, – произнёс он резче, и его до этого беззаботный смех, словно внезапно запнувшись, застрял у него в горле. Он, помрачнев, с трудом поднялся с дивана, и в его взгляде вспыхнула злоба. – Конечно, я усердно отправлял письма в твой нелепый, проклятый смертный мир, исключительно для того, чтобы сейчас вдоволь посмеяться над тобой.

Иварт, словно уязвлённый в самое сердце, резко вскинул брови, и его напускная беззаботность и мнимый полный контроль над эмоциями отныне нелепо противоречили его напряжённому голосу и язвительным словам, как острая коса, с глухим, гремящим звуком внезапно ударившаяся о грубый камень. Он с силой сжал челюсть, стараясь сдержать гнев. – По всей видимости, смеяться в этой ситуации должна ты, – выплюнул он слова, словно яд.

За ощутимым ядом в его голосе, за этой плотной маской напускной иронии и истинной королевской непринуждённости вдруг открылось нечто большее, скрытое от посторонних глаз. Нигме вдруг отчаянно захотелось сорвать эту искусно надетую маску с его красивого лица, оголив его истинную сущность.

– И что же ты мне так усердно писал всё это время? – небрежно спросила она, возвращая ему всю притворную сладость и лицемерие, словно пробуя на вкус самые приторные альентарские плоды. В голове, словно навязчивая мелодия, шумело море, и её вновь, словно тяжёлый груз, начала давить океанская глубина, под которой она когда-то едва не погибла.

Иварт, словно сорвавшись с цепи, стремительно приблизился к ней. Безрассудно и совершенно необдуманно. Его верная сенешаль, Нигма Дуате – его теневой помощник и бывший и будущий кукловод, чьи искусно сплетённые нити так опрометчиво разорвались, на самом деле, не моргнув глазом, может без колебаний вонзить ему острый нож прямо в бок, одним движением оборвав его бессмертную жизнь.

– Ты ведь совершенно не догадываешься, правда? – тихо спросил он, и его тонкие пальцы, словно невзначай, нежно коснулись сжатого до побелевших костяшек кулака Нигмы. Он, нависая над ней, склонился ещё ниже, вызывая у неё приступ неконтролируемого бешенства своим превосходством в росте, словно унижая её.

Но на долю секунды, словно сквозь туман, она вдруг заметила в глубине его чёрных, бездонных глаз какую-то внезапную уязвимость, способную ранить её, словно двустороннее лезвие, и тут же отпрянула. Неужели это была тоска? Её сердце, словно схваченное ледяной рукой, болезненно сжалось.