Читать книгу Кавказская слава России. Время героев (Владимир Александрович Соболь) онлайн бесплатно на Bookz (3-ая страница книги)
bannerbanner
Кавказская слава России. Время героев
Кавказская слава России. Время героев
Оценить:

4

Полная версия:

Кавказская слава России. Время героев

Он погладил бакенбарды одну за другой и вдруг улыбнулся и губами, и глазами почти одновременно. Сергей никогда еще не видел такого Мадатова. Смеющегося – иногда, хмурящегося – весьма часто, но беззащитно-доверчивым князь ему еще не показывался ни разу. Впрочем, улыбка тотчас исчезла, и генерал сделался серьезен по-прежнему.

– Думаю, Петрос управится. Я нагнал людей за ограду и в дом, ты видел, и муштрую их постоянно. Открыть, закрыть, пройти, встретить лишь по сигналу, по слову, и те меняются каждый день. Хорошо обучил. Теперь хоть и Ахмед-хан спустится из Шуши – все равно отобьются.

– Не доверяете Ахмед-хану?

– Нет.

Мадатов ответил коротко и замолчал. Сергей спокойно ждал продолжения разговора, разглядывая тем временем собеседника. Тот уже никак не походил на молодого армянина, которого Новицкий помнил поручиком в Преображенском полку. Полтора десятка лет пролетело, прошло три войны, и четвертая, начавшись, еще тянется, тянется, тянется… Князь заметно сделался шире в груди и плечах, но добавленный вес был, очевидно, не лишним. Тонкую талию, подчеркнутую бешметом и черкеской, стягивал узкий наборный ремешок с серебряной пряжкой. Лицо только сделалось много мясистей; густые черные бакенбарды еще его уширяли. Жесткие волосы на голове не хотели редеть, вились привольно, спускаясь на затылок и лоб; длинный, горбатый нос нависал над закрученными усами. Во всей фигуре генерал-майора, князя Мадатова, военного правителя ханств Карабахского, Шекинского, Ширванского, ощущалась завидная сила, основательность, уверенность, приправленные лихостью и отвагой. «Из нас двоих, – подумал Сергей, пытаясь усмирить ревнивую зависть, – она, безусловно, выбрала лучшего…»

– Что за человек твой майор?

Сергей очнулся.

– Дон Хуан Ван-Гален. Подполковник испанской армии. Сражался с Наполеоном. Потом оказался замешан в большую политику там, в Мадриде.

– Не дело это для военного человека.

– Такого же мнения был и тамошний суд. Из тюрьмы Ван-Гален бежал, пробрался в Россию. Пытался поступить в гвардию, но вмешался испанский посланник. Тогда кто-то посоветовал дону Хуану Кавказ. Алексею Петровичу он понравился. Принят в Нижегородский, месяцев семь назад, капитаном. Уже получил производство и эскадрон. Но фазанов стрелять ему скучно, попросился в настоящее дело. Его направили к вам.

– Видел его под огнем?

– Умен, храбр, напорист. Отлично стреляет, в седле держится еще лучше. Излишне самоуверен, гор наших не знает, но не хочет в этом признаться даже себе. Под чужим началом офицер будет отменный.

– Посмотрим.

Мадатов переменил позу, показывая, что и тему эту тоже можно оставить.

– Драгуны останутся с ним?

– Нет, полвзвода с вахмистром – мой конвой. Завтра утром я уеду в Нуху. Сделал крюк проводить Ван-Галена и навестить вас. И Софью Александровну, – добавил он честно.

Но Мадатова занимали совершенно иные мысли.

– Какое у тебя поручение к Измаил-хану? – спросил он резко, вскинув черные брови и глядя прямо в глаза Новицкому.

Тот замедлил с ответом.

– Шекинское ханство в моем управлении, – настаивал Валериан. – Я должен знать все, что там происходит.

Сергей понимал, что спрашивает он и досадует не только потому, что задето самолюбие, но не решался ответить прямо. Тем более, что Ермолов, на которого ему придется ссылаться, не так уже много знал об истинной, конечной цели его поездки.

– Алексей Петрович хочет последний раз предупредить Измаил-хана…

– О чем? – Валериан продолжал упираться взглядом в лицо Новицкого, не давая тому отвести глаза в сторону.

– Что подданный Российской империи обязан выполнять ее законы неукоснительно.

– Он рассмеется тебе в лицо. Он привык, что его слово – последнее. Чаще всего – единственное. А Белого царя он не видел и не увидит.

– Тогда ему придется отвечать за свои бесчинства. Как любому чиновнику. И генерал-губернаторы в тюрьмы шли.

Валериан усмехнулся.

– Ты его арестуешь? С полувзводом драгун? Да вас там на клочки разорвут и собакам скормят.

Новицкий понимал, что Мадатов дразнит его, и старался оставаться спокойным, хотя бы только наружно.

– Прикажут – пойду и возьму хана под стражу. Но пока приказа такого нет.

– И быть не может! – рявкнул Мадатов; грозный его голос пошел гулять меж каменных стен; князь оборвался, выждал паузу и заговорил тише: – Алексей Петрович пустыми словами бросаться не будет. Мне он может приказать. И я привезу Измаил-хана в Тифлис. Но для этого придется перебить половину Нухи. Весь город зальется кровью. Нужно нам это, а?

– Не нужно, – согласился Новицкий. – Потому Алексей Петрович и не отдал такого приказа. Я везу Измаил-хану письмо, в котором командующий Кавказским корпусом генерал от инфантерии Ермолов еще раз перечисляет преступления, совершенные в Шекинском ханстве, требует наказать виновных и обеспечить в будущем порядок, согласно законам…

– Он выслушает письмо и тотчас о нем забудет, – оборвал его Мадатов на полуслове. – Что дальше?

Сергей поежился и постарался подбирать слова и фразы как можно круглее и безопаснее.

– Предполагается, что в таком случае нам не следует торопить события, а положиться на время, судьбу, Бога или Аллаха. Измаил-хан ведет крайне нездоровый образ жизни – пьянствует, распутничает. По имеющимся сведениям он уже тяжело болен, подвержен приступам колик – печеночных, почечных… может быть, геморроидальных, – добавил он и усмехнулся одним уголком рта, зная, что князь не способен оценить его шутку.[13]

Мадатов вскочил и зашагал по комнате от стола и до двери. После третьего поворота он снова стал против Новицкого.

– Значит вот что придумали вы вдвоем, ты и грек этот, как его… Пафнутий…

– Артемий Прокофьевич.

– Ну да, помню его еще с Виддина. Алексей Петрович знает об этом?

– Возможно, догадывается, – уклончиво ответил Сергей, решив не отрицать очевидное.

Валериан закусил ус, пожевал, отпустил и медленно опустился на стул.

– Скажи, Новицкий, зачем вам это понадобилось?

– Имеются опасения, – заговорил Сергей столь ненавистным ему самому чиновничьим говорком, – что в случае неудачи нашей экспедиции в Дагестан властитель Шекинского ханства может поддаться искушению и выступить заодно с возмутившимся уже Сурхай-ханом. В таком случае наши и без того небольшие силы окажутся зажатыми…

– Я его не боюсь! – гаркнул Валериан.

Он резко наклонился вперед и схватил Сергея за плечи. В железных пальцах князя Новицкий почувствовал себя то ли кроликом в волчьих лапах, то ли козленком в когтях орла. Он постарался расслабиться, оставить лицо невозмутимым, не искаженным ни гримасой испуга, ни безрассудной усмешкой.

– Пусть собирает силы, пусть попробует выступить! Я возьму батальон с двумя батареями, и через полчаса от всей его силы останутся только ошметки! Но если его не будет, мне трудно понять, Новицкий, куда следует бить. Он негодяй, я это знаю лучше тебя. Я видел людей, которых он запытал до смерти. Армяне, грузины, евреи, татары, русские – все, кто только попался мерзавцу. Но когда… – Валериан растянул губы в улыбке, но глаза его смотрели прямо и жестко. – Когда его схватит слишком сильная колика, на его месте мы увидим осиный рой. Их окажется слишком много, этих мелких, жужжащих, жалящих. С ними управиться будет куда труднее…

Новицкий собирался ответить, но в дверь постучали знакомым уже образом – три удара. Мадатов отпустил Сергея, выпрямился и крикнул несколько слов по-армянски. Новицкий понял только: «Ты кто?.. Заходи…» На всякий случай он поднялся и поправил кинжал. Но хозяин повелительным взмахом руки приказал ему сесть.

– Что может случиться, если я в доме? Это Софью я так берегу, а о себе и сам позабочусь.

Пожилой армянин, которого Новицкий встретил внизу, по должности вроде комендант замка, уже был в комнате и, склонив голову, ждал, когда же князь прикажет ему говорить. Мадатов кивнул, и комендант быстро выпалил несколько фраз, сопровождая их жестами. Пантомима, сообразил Сергей, обращена была только к нему, к чужаку, не знавшему языка, но все-таки гостю. Когда Мадатов заговорил, Новицкий уже догадался, о чем шла речь.

– Человек прискакал из-за гор. Привез письмо и две пули. Одна в бедре, другая около шеи. Много крови потерял, говорить почти и не может. Крепость Чираг в осаде. Пойдем, Новицкий, посмотрим, почитаем письмо.

Во дворе, окруженный стражниками, стоял небольшой конек, серый как по истинному своему цвету, так и из-за дорожной пыли. Животное, хоть и держалось на ногах, то и дело бессильно роняло голову, натягивая поводья. Всадник выглядел еще хуже. Сергей только взглянул в его сторону и поднял руку, подзывая вахмистра.

– Поднимайте людей! Седлайте…

Прибывший полулежал в седле, цепляясь за переднюю луку, но, увидев Мадатова, выпрямился, как мог. Одеждой он походил на горцев, но, только заговорил, Сергей узнал в нем человека служилого.

– Ваше сиятельство! Пакет от его благородия капитана Овечкина. Люди Сурхая у крепости. Есть нечего, вода кончается, зарядов почти не осталось.

Он выпалил заученный, видимо, накрепко текст, протянул письмо, которое вынул из-под бешмета. Мадатов приблизился и взял лист, согнутый, обмотанный крест-накрест шпагатом и залитый поверху сургучом. И только гонец понял, что выполнил поручение, глаза у него закатились, и он повалился набок с коня на руки подбежавших людей.

Управляющий крикнул, и четверо побежали, понесли раненого по двору куда-то вглубь имения, к дальним его постройкам. Ван-Гален, тоже спустившийся вниз, уступил дорогу и проводил раненого взглядом. На лице его, впрочем, Новицкий не обнаружил ничего, кроме простейшего любопытства.

А голос Мадатова уже гремел над двором. Есаул, командир конвоя, как понял Сергей, с тремя казаками уже направлялся к воротам.

– …Скажешь полковнику, пусть накормят людей и строят. Лагерь сворачивать. Буду там через час. Отставить, вахмистр! – крикнул Мадатов, увидев собирающихся драгун. – Остаетесь до завтра!

Он повернулся к Новицкому.

– Спешить тебе некуда. Измаил-хан от своего гарема никуда не уедет. Побеседуешь вечером с Софьей, вспомните Петербург, знакомых, театры, гостиные. Ей со мной не очень-то весело, знаю. Редко видимся, а в ее положении… – Он оборвал себя сам и, глядя на ставшего рядом Ван-Галена, отдал короткое приказание коменданту; затем повернулся опять к Новицкому. – Наш разговор не забудь! Я в ваши дела мешаться не буду, но… Впрочем, оставим… Vous, Major, pour moi, tout de suite.[14]

Французский выговор Мадатова был страшно дурен, но жест очень красноречив. Толстый указательный палец, поросший черным и жестким волосом, качнулся к груди Ван-Галена и далее указал за ограду. Испанец вытянулся, звякнул негромко шпорами и обернулся, отыскивая взглядом коня, но к нему уже подбежал слуга, держа в поводу каракового жеребца с узкой, маленькой головой и неожиданной мохнатой щеточкой у каждого копыта.

– Votre dragon… – Мадатов не стал искать слова, только покачал головой. – C’est mieux. Beaucoup mieux pour la montagne.[15]

Ван-Гален проверил, хорошо ли затянута подпруга, легко, едва коснувшись стремени, взлетел в седло и разобрал поводья. Новицкий протянул ему руку.

– Прощайте, дон Хуан! Я был рад нашей совместной прогулке.

– В Пиренеях я бы назвал это путешествием. Но, возможно, вы правы. Прощайте, дон Серхио! Спасибо вам и…

Он огляделся и чуть свесился вниз.

– Хороший дом. Здесь можно уютно жить. Можно и надежно обороняться. Хозяйка красива, мила и очень, очень умна. Но он…

Испанец умолк, боясь, что его услышат, но сделал гримасу, вполне красноречивую. Новицкий засмеялся и хлопнул Ван-Галена по колену.

– Не торопитесь делать выводы, друг мой. У вас еще будет время присмотреться к генералу. Уверен, что вы измените свое мнение. Но в любом случае предупреждаю: по службе князь видит, знает и понимает решительно все.

Майор сделался совершенно серьезен.

– Это я уже понял. Adios!..[16]

Он повернул коня и поспешил вслед казакам, уже выезжавшим поодиночке в приоткрытую створку ворот…

III

Когда утром Валериан выбрался из палатки, на плато еще было темно. Солнце поднималось за левым гребнем, и остроконечные пики справа уже розовели в первых лучах. Но в лагере, который отряд разбил вчера в темноте, воздух был словно бы выморожен дыханием ледников. Стояли понуро лошади, укутанные попонами, жались друг к другу люди, едва находившие толику тепла в окоченевших за ночь телах своих и товарищей. На ружья, составленные пирамидами по капральствам, на стволы орудий обеих батарей, чернеющих в отдалении как раз против белого склона, было и вовсе больно смотреть. Взгляд словно примерзал к заледеневшему за ночь металлу. Солдаты еще добирали последние крохи беспокойного сна, но Мадатов знал, что пора им уже подниматься.

Батальоны полков Апшеронского, Куринского, сорок первого егерского, всего полторы тысячи человек, последние полтора дня карабкались вверх по скалам, перебирались через ледяные быстрые ручьи с таким сильным течением, что оно валило одинокого человека, если он неосторожно зайдет в воду выше колена. Переходили встретившиеся потоки только группами, выстроившись рядами, взяв друг друга под руки, сопротивляясь струе что есть силы.

Вчера к полудню они вывернули на едва заметную тропку, что тянулась вдоль крутого высокого склона, усыпанного камнями. Так, забирая влево и вверх, проводники повели отряд к перевалу. Солдаты шли, опираясь прикладами, лошадей вели в поводу, пушки волокли и толкали, облепив по-муравьиному упряжь, дополнительные веревки, упираясь плечами в колеса, хоботы. Старший проводник, кряжистый пожилой лезгин с вытекшей правой глазницей, предложил ему остановиться на первом же уширении и продолжить подъем наутро. Валериан и сам знал, что под вечер выходить на склоны опасно: снег, расплавленный за день, плохо уже держит камни, и те могут посыпаться вниз, сметая на своем пути живое, чугунное, медное. Он оглядел сверху морщинистое лицо, проследил рубец, начинавшийся из-под папахи и терявшийся в бороде чуть ниже скулы, подумал и покачал головой.

– Нет! Две ночевки так высоко солдаты не выдержат. Если мы пройдем перевал сегодня, завтра сможем спуститься к лесу. Так?

Проводник только пожал плечами.

– Как будут идти твои люди, князь!

– Они будут идти, как я им скажу. Вперед…

Валериан не приказывал уширить шаг, видя, что люди с трудом поддерживают и этот темп. Он только послал вестовых вдоль колонны с приказом еще более вытянуться в длину: сузить строй и разорвать интервалы между взводами и ротами. Тем не менее несколько валунов, скатившиеся незамеченными, выбили из строя человек десять. Поручика и трех рядовых положили по одному в расщелину, забросали камнями и воткнули сверху связанные из обломков жердей кресты; пятеро еще могли кое-как двигаться, если у них забрать ружье, мешок, скатку; одного пришлось нести.

Но часов в пять, еще по солнцу, отряд перевалил гребень и быстро начал спускаться, уходя от ветра, свистевшего над хребтом особенно разгульно и нагло.

Уже в темноте они выбрались на относительно ровное место, составили ружья, растерли лошадей, поставили палатки – генералу и штаб-офицерам. Остальные, пососав сухари и глотнув порцию водки, строго отмеренную каптенармусами, скучковались по трое, по четверо, и так повалились в откопанные в снегу логовища. Валериан еще порывался проверить самолично посты, но подполковник Коцебу, сухопарый апшеронец с длинным, костистым лицом, упросил его не беспокоиться, идти отдыхать, готовиться к завтрашнему трудному маршу. Часовых же берет на себя он сам, его товарищи и все офицеры, что были приданы отряду сверх комплекта.

Утро у генерала началось, как всегда, с умывания. Денщик Василий вдвоем с молодым щекастым солдатом поднесли на раскатанной и сложенной вдвое шинели несколько кирпичей, вырезанных штыками из снега. За ними они, очевидно, уходили достаточно далеко, потому что тот, что был в лагере, сделался к утру совершенно нечист. Валериан скинул мундир, стащил через голову рубашку, захватил сразу в обе ладони колючие белые комья и, нарочито громко ухая, растер грудь, шею, бока, предплечья. Василий зашел сзади и также крепко, царапая кожу, довел докрасна спину князя. Надев мундир, Валериан спустил панталоны и, не стесняясь ничьим присутствием, освежил нижнюю половину.

Застегиваясь, он поймал взгляд Ван-Галена. Испанец смотрел с тем же спокойным, внимательным выражением, с которым оглядывался все дни их марша. Мадатов махнул ему, показывая на лежащую у ног шинель, где оставалось еще примерно полтора кирпича. Дон Хуан с готовностью подошел, двумя горстями обтер лицо, а остаток уронил за воротник и замер, ожидая, когда потекут по телу холодные струйки.

Валериан расхохотался. Ван-Гален пока ему нравился. Он очевидно знал горы, не терял темп на подъеме, не шарахался на крутых спусках, не показывал страха и не щеголял напрасно бессмысленным удальством. Осталось посмотреть, каков он будет под пулями.

– Дежурного офицера! – гаркнул Мадатов.

Лагерь уже шевелился, и над обычной утренней суетой, над рокотом голосов, шлепаньем подошв, ржанием, глухими ударами металла в металл, наперегонки понеслись вдоль склона два сказанных слова:

– Офицера… дежурного… дежурного… офицера…

Через несколько минут к Мадатову быстрым шагом приблизился высокий полный драгун, утопая по щиколотку в растоптанном почерневшем снегу.

– Штабс-капитан Якубович! Последний раз ходил с рундом [17] часа полтора назад. Все спокойно, ваше превосходительство. За всю ночь никто даже не показался.

– Снимайте посты! – распорядился Валериан.

Про себя подумал: из того, что часовые никого не видели, не следует, что за ними никто не следил. Пошел к орудиям, где уже запрягали коней, подводили зарядные ящики, где в морозном воздухе раздавалась четкая, хорошо артикулированная речь начальника штаба.

– Мориц Августович! Вышли в авангард офицеров с одним из проводников. Скоро начнем спускаться в ущелье, так пусть оторвутся хотя бы на полверсты. Все же, если вдруг случится засада, у нас будет шанс приготовиться. Драгун наших пошлите, засиделись кавалеристы без дела. Как вам, кстати, испанец?

Коцебу ответил без промедления.

– Кажется, толковый офицер. Но пока по-русски не знает, ничего ему не поручишь. Командовать авангардом назначу Якубовича. Надежен, расторопен.

– Говорят, что и храбр.

– Говорят – через меру, – подполковник недовольно шмыгнул хрящеватым носом. – Но я ему инструкции дам самые строгие. Чтоб и не думал своевольничать. Успеет саблей помахать на равнине.

Мадатов кивнул, соглашаясь.

– У нас ведь командированных этих десятков шесть? – спросил он, оглядывая отряд, выхватывая тут и там фигуры офицеров, седлавших своих коней.

– Семьдесят три человека, ваше сиятельство.

– Отлично. Половину на лучших конях отправьте вперед. Остальных оставьте при мне. И поторопите людей. Лучше побыстрей спустимся вниз, а там, только доберемся до топлива, сразу устроим привал, выпьем горячего. С богом!..

Через час батальоны снова вытянулись в длинную колонну, нацелившуюся в черную горловину ущелья.

Ван-Гален ехал в передовой части отряда, с удовольствием слушая веселую болтовню Якубовича. Ему нравился громогласный штабс-капитан, всегда готовый схватиться то ли за стакан вина, то ли за рукоять горской шашки. Кривую и тяжелую драгунскую саблю он возил в обозе, прицепляя только перед полковым смотром. Обычно же носил, перекинув через плечо ременную портупею, легкую, острую гурду [18] – страшное оружие в руках умелого человека.

– Верите ли, дон Хуан?! – кричал он на прекрасном французском языке, не столь витиеватом, как у испанца, но летящем быстро и вольно, подобно карабахскому жеребцу. – Я и не заметил удар. Я только опустил руку. И вдруг половина разбойника – голова, плечо, туловище до пояса… вдруг ушла в сторону и упала на камни. Страшное, скажу вам, зрелище. Лучше бы, подумалось мне, круговым движением да по шее. Знаете, головы мячиками так и прыгают. Иной раз даже забавно…

Ван-Гален вполне верил тому, что рассказывал Якубович, поскольку раза три оказывался рядом с ним в стычках и видел, с каким отчаянным весельем лезет под пули штабс-капитан. Видел он и страшные последствия знаменитого удара драгунского офицера.

– Счет я закрыл, дон Хуан, теперь уже ничего мне не страшно. Добился я, дострелялся с одним фендриком. Давняя история, тянулась еще с Петербурга. Приятель мой, Шереметев, жил с одной балериной. Ну, поссорились они как-то, бывает. А этот… схватил ее после спектакля, посадил в карету и увез на квартиру, которую делил со своим дружком, Завадовским. Тот давно за Авдотьей ухаживал. Прожила она там три дня, после одумалась. Уверяла Василия, что ничего, мол, такого не было.

Ван-Гален взглянул на рассказчика, усмехнулся и покачал головой.

– Я то же самое и сказал, – подхватил Якубович обрадованно. – Такое, говорю Шереметеву, спустить невозможно. Если сам не возьмешься, я этого хлыща непременно поставлю к барьеру. На следующий день отправился секундантом к сопернику, Завадовскому, да пока об условиях договаривался, вызвал и этого, Грибоедова. Того, кто Истомину увез. Что же говорю, друзья наши решетить друг друга будут, а мы в стороне прохлаждаться?.. Он даже глазом не моргнул и согласился. Человек, скажу вам, дон Хуан, в высшей степени компанейский. Шампанского – так шампанского, к девкам – так к девкам, к барьеру – и это без промедления. Даже обидно, что такой молодец – и не в полку…

Он сделал паузу, а Ван-Гален вдруг вспомнил противника Якубовича, которому его представили как-то в шатре генерала Ермолова. Среднего роста, среднего, скорее даже пухлого телосложения, в круглых очках, сползающих к кончику носа; он вежливо поклонился испанцу, сказал два-три слова и замолчал; командующий его спросил о чем-то, он снова ответил коротко и хладнокровно, словно беседовал по крайней мере с равным по положению. Ермолов, впрочем, слушал его внимательно и с видимым удовольствием. Выходя из шатра, Ван-Гален еще раз переспросил имя штатского; адъютант произнес почти по слогам: Гри-бо-е-дов. Еще дон Хуан обратил внимание на изуродованную кисть господина, по виду человека отнюдь не воинственного. Мизинец на правой руке торчал в сторону и совершенно не гнулся. Ван-Гален сказал об этом штабс-капитану, проверяя – того ли человека он имеет в виду.

– Да я же ему руку и прострелил! – загремел Якубович. – Шереметева моего Завадовский ранил тогда в живот. Помучился Васька и к вечеру умер. Противник его выкрутился из дела, родные помогли, а нас, секундантов, помурыжили в крепости – и сюда, на Кавказ. Я его тут отыскал. А не изволите, говорю, господин Грибоедов, доиграть нашу партию? Отчего же, отвечает, изволю. Нашли нам какую-то лощину. Он выстрелил – промахнулся. Стал, повернулся боком, пистолетом прикрылся. Лукавить не буду: стрелял, чтобы убить. Посчитаться хотел за Ваську. Но попал, видите, как раз в рукоять и руку ему повредил. Дальше секунданты подбежали, уговорили, наконец, примириться. Я согласился и не жалею. Человек он славный: храбр, умен… Излишне, правда, ловок со старшими, ну, да и это не вредно. Пусть, думаю, еще землю потопчет. Я же ему, дон Хуан, даже обязан своим переводом из гвардии. Другому, может быть, наказание, а мне эти горы против улочек Петербургских!..

Он бросил поводья и развел в стороны свои бугристые руки, словно надеясь заключить в объятия разом и снеговые вершины, встающие за гребнем слева, и красное солнце, повисшее наконец над ущельем, и узкий ручеек, что быстро и отважно петлял, звенел почти под копытами, и даже врагов, джигитов Сурхая, что, возможно, выцеливали его именно сей момент, и за что он любил их, еще не видя. Ван-Гален похлопал ему, но едва сам услышал, как сошлись ладони, стесненные перчатками. Ему все больше нравился этот жизнелюб, переполненный всеми эмоциями, всеми чувствами, кроме скуки. Рядом с огромным драгуном дон Хуан забывал, что сам он майор, а тот всего лишь пока штабс-капитан, и спокойно принимал его старшинство, искренне не ощущая разницу в два офицерских чина.

Ущелье они проехали, держа карабины поперек седла и расстегнув ольстры [19], однако нигде не видели и тени случайного соглядатая. Якубович болтал беспрестанно, но глаза его, заметил Ван-Гален, без остановки кружили, обшаривая попеременно склоны от гребня до гребня. Дон Хуан решил, что капитан потому и говорит без умолку, что старается освободить взгляд, дать ему возможность свободно схватывать пейзаж, полагаясь больше на впечатление, чем на разум.

За следующим поворотом, Ван-Гален уже потерял им счет, сделался виден выход. Якубович поднял руку, давая знак приготовиться, и сам поехал вперед, обгоняя проводника и сопровождавших его офицеров. Испанец двинулся следом. На этот раз он недоволен был действиями штабс-капитана, считая, что тот должен был выслать разъезд, чтобы не потерять команду. Но Якубовичу, очевидно, хотелось лишний раз щегольнуть своим удальством. Медленно, глядя каждый в свою сторону, они выехали на плоскость, поросшую короткой жесткой травой. Лошадь Ван-Галена потянула голову вниз, и он повернул кисть к себе, укорачивая поводья. Указательный палец правой он держал на собачке. Но ничего не случилось.

bannerbanner