Обман

Элиза громко расхохоталась, но без тени веселости.

– И он, безусловно, именно так и сделал. Милое занятие – взять двух живых людей и превратить в карикатуры, не стоящие и карандаша Крукшенка!

Эти слова были произнесены с такой силой, что Уильям поперхнулся табачным дымом и зашелся нескончаемым кашлем.

– Нашей миссис Туше мало быть аболиционисткой, она теперь еще подалась в литературные критики.

Но он сопроводил это замечание застенчивой улыбкой, как всегда делал в тех редких, но приятных ему случаях, когда их «старый друг» оказывался мишенью колких выпадов рецензентов.

– Что ж, и все равно я утверждаю, что ты несправедлива, – укоризненно заметила Эмили. – Никто в мире так не любит людей, как Чарльз.

– Выдуманных людей. Тех, кого он может контролировать. Я ничуть не удивилась, увидев его имя под этой петицией. Даже в юности он боялся хаоса. А реальная жизнь всегда имеет склонность порождать хаос.

Уильям усмехнулся, но с некоторым смущением, потому как никогда не знал, как реагировать на случавшиеся иногда у миссис Туше взлеты философской мысли.

– Но какой здравомыслящий человек любит хаос?

– «Гораздо лучше для человека допускать ошибки, будучи на свободе, чем поступать всегда правильно, но быть в цепях». Джон Стюарт Милль[36].

– Ну, должен сказать, что в связи с делом губернатора Эйра возникли весьма странные союзники! Миссис Туше находит единомышленника в лице одиозного атеиста, а наш старый друг Чарльз оказывается на стороне убийцы…

– О, да какая разница, что думает этот человек? Он же сочинитель романов!

Сама того не осознавая, она произнесла эти слова таким тоном, каким другой человек мог бы сказать: «О, да он же ребенок!»

– Знаешь что… – начал Уильям, выдержав обиженную паузу. – Я внезапно очень устал. Пожалуй, я лучше пойду наверх.

Миссис Туше испытала острое чувство вины.

– О, пожалуйста, не уходи, только не из-за меня. Ты же читал газету, а я грубо тебя прервала. Прошу, продолжай читать!

– Нет, нет, я же сочинитель романов. Политические новости мне не по зубам!

– О, Уильям, я вовсе не то имела в виду – пожалуйста, дочитай до конца!

– Да там уже и читать нечего. – Но в статье было еще кое-что, и чтение вслух для внимающей аудитории было для Уильяма искушением, которое тот не смог преодолеть. И после недолгих уговоров он опять поднял газету.

– Похоже, суд не пришел к единогласному решению. Главный судья осудил губернатора в «неопределенных выражениях», а жюри присяжных и вовсе «отказалось удовлетворить иск». Тем все и закончилось. Они согласились не соглашаться, как и подобает истинным англичанам. Как и мы поступим сегодня вечером, Элиза.

15. Еще о деле Тичборна

Плач Клары стих. Часы пробили девять. Сара вернулась в гостиную.

– Вы сейчас обсуждали главного судью? Бовилла?

Уильям нахмурился, растерянно глядя на жену.

– Фамилия судьи Кобурн.

– А кто же тогда Бовилл?

– Уильям Бовилл? Это главный судья по общегражданским искам. Совсем другая должность.

– Но он именно будет рассматривать дело Тичборна!

– Вот как! Бедняга. А кто будет главным судьей?

– И вот что еще я тебе скажу: этот твой губнатор отделался в суде легким испугом, на что бедному сэру Роджеру даже надеяться не стоит. Все заранее решено, не успев даже начаться. Помяни мое слово!

Им не оставалось ничего иного, как запомнить ее слова, произнесенные громко и на одном дыхании. Привалившись по-матросски к дверному косяку, Сара принялась ругать на чем свет стоит тайных франкмасонов, которые «засели в Олд-Бейли», и «злобных католиков», что дают взятки франкмасонам, засевшим в Олд-Бейли, и «иудейским ростовщикам», которые зарабатывают по гинее за каждую невинную душу, брошенную в Ньюгейтские застенки. Она обвиняла многих важных свидетелей Тичборна, которые заставили «заткнуть рот» в Бразилии и Новом Южном Уэльсе, когда Фанни удалось встрять в короткую паузу между потоками слов и выпалить:

– Но ты же слышала, что мистер Ортон сел на ранний корабль и уплыл из Нового Света? Чем поставил свою команду адвокатов в затруднительное положение…

– Сэр Роджер занемог! Да, я это слыхала.

– Можно подумать, что опасение быть уличенным во лжи и стало причиной его желудочного недомогания…

– Напротив, Фанни Эйнсворт! Похоже, на него дурно подействовало бразильское солнце. Но теперь ему намного лучше.

– Намного лучше. Об этом пишут все гемпширские газеты. Отец, тебе это понравится: мистер Ортон и его негр – мистер Богл! – заселились в комнаты в Арлсфорде близ Тичборн-Парка, где они дожидаются суда. Тем временем Претендент целыми днями пьет в отеле «Суон». Совершенно очевидно, что парень с Ямайки ведет себя предельно благопристойно – сидит тихо, как викарий, очаровывая окружающих благородными манерами, в то время как наш мистер Ортон напивается, набивает брюхо, тратит направо и налево остатки Фонда Тичборна и устраивает с местными кулачные потасовки, пока верный мистер Богл не уволакивает его домой. Ну не смешно ли?

Уильяма этот рассказ изрядно позабавил, и он от всей души хохотал.

– Мне этот сэр Роджер очень нравится! Он куда лучше оригинала: сразу видно, что он рожден в дворянском гнезде. И кто может в нем усомниться?

– Да, да, мистер Эйнсворт, тебе бы только посмеяться. Я убеждена, что тебе смешно. Но в детстве я видала немало лордов, в круге знакомых моей матери, если ты понимаешь, о чем я…

– Да, спасибо, миссис Эйнсворт, довольно!

– В том круге людей, которых можно встретить на определенных улицах в Сохо, если ты понимаешь, о чем я…

– МЫ ПОНИМАЕМ, О ЧЕМ ВЫ, МИССИС ЭЙНСВОРТ, А ТЕПЕРЬ, ПРОШУ ТЕБЯ…

– И какого рода забавы предпочитает любой лорд? А я тебе скажу: драться, трахаться, пить и стучать по мячу из свиной кожи. Так, а какие забавы предпочитали мой папаша, мои дядьки, мои родные и двоюродные братья? Да все то же самое. Только те, кто на самом дне, не на самом верху, умеют жить! А те, кто посередине, – странные типы, если хотите знать мое мнение. Все читают! Они чудаки – и этим все сказано!

Как только Элиза произнесла слово «трахаться», Уильям вышел из комнаты, а Элиза в глубине души была весьма впечатлена анализом новой миссис Эйнсворт, как никаким другим ее суждением или поступком, включая то, как она подметала пол или перестилала постельное белье, с тех самых пор, как впервые ее увидела.

16. Чапмен видит привидение

Во время быстрой прогулки с Уильямом и собачками – по холмистой равнине, к Рейгейтскому омнибусу, – Элиза заметила, что им навстречу по тропинке шагал джентльмен. Вокруг на многие мили не было ни души, да и погода стояла ненастная: шарфы, фалды, оборки платья и ветви так и метались под порывами ветра. Мол и Пол гонялись за кружившими в воздухе листьями, Уильям еле поспевал за ними неуклюжей рысцой, задыхаясь и постанывая. И он не заметил пристально глядевшего на него мужчину, мимо которого пробежал и кого, похоже, не узнал. Элиза шла медленнее, платье не давало ей свободы движения. И она сразу узнала мужчину.

– Мистер Чапмен! Я миссис Туше. Сколько лет прошло. Вы же Эдвард Чапмен, да? Из «Чапмен энд Холл»?

Но тот повернулся и, раскрыв рот, смотрел вслед Уильяму, скрывшемуся вместе с собачками за косогором.

– Мы много раз встречались в Кенсал-Лодже.

Чапмен повернулся к ней, явно изумленный.

– Миссис Туше! Из Кенсал-Лоджа. Ну, конечно. Старые счастливые деньки. Было живенько! Хорн и Крукшенк, Маклиз и Кенили и прочие, все за одним столом… В странном месте мы встретились! Вы здесь… на отдыхе?

Миссис Туше тактично рассказала ему про изменившиеся обстоятельства. Она увидела, что он надеялся услышать от нее определенные слова и фразы: «мы с мужем», или «я с нашими детьми», или, «я, слава богу, с внучкой». Но она могла лишь разочаровать его.

– Что ж, тут очень красивые места. Хотел бы я сам тут обосноваться. Но Лондон трудно покинуть. Хотя я ушел на покой, еще в прошлом году. Мой кузен Фредерик занял мою должность в фирме. Хотя, как я понимаю, он еще нуждается в моей помощи, или я себя в этом убеждаю.

– Несомненно, нуждается! Дела в издательстве идут хорошо, мистер Чапмен?

– Как всегда, благодаря в основном нашему старому другу Диккенсу. Еще один завсегдатай Кенсал-Лоджа! И не забудем мистера Теккерея – хотя, сказать по правде, его всегда было легко забыть… Но я… я должен спросить: этот человек, что прошел мимо меня, это Гаррисон Эйнсворт? С бакенбардами?

– Это мой кузен, да! Я живу в доме кузена. Все еще живу. Простите, что он не остановился. Он, боюсь, мало что замечает вокруг. Постоянно погружен в свои мысли. Как и многие писатели, хотя кому, как не вам, это хорошо известно, мистер Чапмен, то есть, я хочу сказать, ведь вы в своей жизни имели дело со многими писателями!

Миссис Туше поймала себя на мысли, что тараторит. Она начинала тараторить, когда была чем-то озабочена, и ничто не делало ее более озабоченной, чем подозрение, что собеседник, особенно мужчина, считает ее объектом, достойным жалости. Она еще раз обернула шарф вокруг шеи и закрыла рот с намерением больше не проронить ни слова.

– Подумать только! Гаррисон Эйнсворт…

Но миссис Туше стало предельно ясно, что мистер Чапмен на самом деле хотел сказать: «А я думал, он уже умер».

17. В гостях у Гилберта

Поездка в Рейгейт была долгой и скучной. Несколько раз миссис Туше подумывала рассказать о своей случайной встрече на холмах. Но эта перспектива заранее ввергала ее в глубокое уныние. Фамилия Чапмен лишь вызвала бы у Уильяма вереницу меланхоличных размышлений. Для нее было облегчением оказаться наконец в уютном коттедже Гилберта – доме, который построили слова в ту пору, когда слова Уильяма еще могли что-то строить, – и она уселась около горящего очага, ни о чем не думая, кроме лежавшей у нее в руках ладони Гилберта, от которой поднимались кольца пара, а сидевший рядом Уильям читал вслух томик Дефо. На столешнице буфета стояли пироги и кексы, испеченные миссис Макуильям, женой жившего по соседству фермера, и сияли красные кирпичные плиты пола, вымытые дочерью Макуильяма, приходившей каждый день прибраться в доме и развести огонь в камине.

Хотя Гилберт не умел ни осмысленно говорить, ни читать, ему явно нравилось слушать повести и романы. Больше всего ему нравился «Робинзон Крузо». Он радостно улюлюкал и щипал себя за бакенбарды, особенно в сцене с каннибалами. Его столь сильные эмоциональные реакции лишали Элизу возможности выразить свои чувства. Но зачитанный сегодня эпизод был лишен приключений, и Гилберт притих. В наступившей тишине Элиза вдруг ощутила укол всепоглощающего острого чувства одиночества. Это было болезненное и требовавшее глубокого осмысления ощущение, оказавшее на нее безжалостное воздействие, заставившее ее подумать, что одиночество только и было ей ведомо всю жизнь. Последствие того, возможно, что старухи называли «Переменой». Особой женской формой заблуждения. Того, чему нельзя доверять, но чего, по-видимому, невозможно избежать, оно знаменовало, по мысли миссис Туше, заключительную преграду в дамских скачках с препятствиями:

Унижения девичества.

Отъединение красивого от простецкого и уродливого.

Ужас девства.

Испытания брака и деторождения – или их отсутствия.

Утрата той самой красоты, вокруг которой, как кажется, вращается весь мир.

Перемена в жизни.

Какой же странной жизнью живут женщины!

Она заставила себя вернуться мысленно назад, ко времени своего расцвета. Нет, это неправда: она была отнюдь не одинокой! Уместившаяся между талантом Уильяма радоваться и моральной чистотой Френсис череда дней ее молодости растягивалась невыносимо – чуть не грозя разорваться. Более того, давным-давно она сидела в этой самой комнате вместе с Гилбертом и думала, что ему посчастливилось любить животных и механизмы вместо людей, ибо люди были пугающе сложны. Люди иссушали. Но и это открытие тоже теперь показалось ей заблуждением. С чего она когда-то решила, будто ей лучше знать, что нужно такому человеку, как Гилберт, – или любому другому? Одиночество! Словно заразная болезнь, оно выпрыгнуло со страницы книги прямо в комнату, где она сидела, как будто принадлежало не Гилберту, или Уильяму, или даже Робинзону Крузо, а исключительно ей:

«С того дня я ни о чем не думал, кроме побега, измышляя способы осуществить мою мечту, но не находил ни одного, который давал бы хоть малейшую надежду на успех. Да и трудно было предположить вероятность успеха в подобном предприятии, ибо мне некому было довериться, не у кого искать помощи – не было ни одного подобного мне невольника, ни одного англичанина, ни одного ирландца или шотландца, – я был совершенно одинок»[37].

18. Талант радоваться, 1832 год

Они практически сбежали из Элмз, тайком спустившись по черной лестнице, и, сев на лошадей, были уже на полпути к Уиллесдену, прежде чем их исчезновение заметили. Стояли последние дни августа: самое время насладиться концом лета, покуда оно не закончилось. Промчавшись галопом по Брендсбери, бесшабашно перепрыгивая через низкие заборчики, походя сбивая пожелтевшие листья с веток деревьев. Наконец Элиза обогнала Уильяма на Мейпсбери-роуд. Она с легким злорадством обернулась. И ее взору предстало неотразимое видение молодого принца, мчавшегося по золотому ковру, словно удирая от королевских обязательств.

От чего он спасался? От троих детей в возрасте меньше пяти лет. Элиза тоже хотела спастись от них. Это ее удивило. Не то что она позабыла Тоби – она его никогда не забудет, – но что бы ни открылось ей в освещенном окне, после рождения ее собственного ребенка, когда она увидела мир, населенный детьми и созданный преимущественно для детей, – этот портал захлопнулся. Чужие дети теперь принадлежали области женского бытия – утомительному королевству. Когда она слышала детский плач, ее сердце больше не вздрагивало и не разрывалось. Она просто задумывалась, отчего ребенок плакал и кто его успокоит. Ей было утомительно оказываться, словно в западне, с детьми в угрюмом и безрадостном доме, все обитатели которого были обуреваемы денежными заботами – спасибо обанкротившемуся отцу Френсис, мистеру Эберсу.

– Но какое это имеет значение для тебя? Он хотя бы обеспечил ей приданое, в конце концов?

Уильям спешился и застонал.

– Кузина, я не только не получил триста фунтов в год, обещанные нам перед свадьбой, а теперь этот старый дурак задолжал семьдесят тысяч кредиторам, в число коих, разумеется, вхожу и я. Нашему маленькому издательскому предприятию настал kaput[38]. И боюсь, мое состояние теперь неразрывно связано с состоянием мистера Эберса, и теперь мы оба будем на мели. И кто мог такое предсказать? Но, миссис Туше, мы сбегаем на полдня! Больше ни слова о никчемных тестях!

Миссис Туше могла это предсказать. Если кто-то имел меньше деловой хватки, чем отец Френсис, так это был ее супруг. Их «маленькое издательское предприятие» с самого начала вызывало у нее тревогу. За два года существования им удалось выпустить лишь одну бестолковую брошюрку о бедности – сочиненную Уильямом пародию на Вальтера Скотта – и дурно написанный мемуар о том, как мистер Эберс в течение десяти лет управлял Королевским театром в Хеймаркете. Сам театр был блажью, и к тому же он погряз в долгах, каковые маленькое издательское предприятие должно было покрыть. А теперь долги только умножились.

– У тебя лицо вытянулось больше обычного. Почему, Элиза? Это мои заботы, не твои.

– Но мы же все, включая и меня, иждивенцы в твоей семье, так что, к несчастью, твои долги висят…

– Кузина, оглянись вокруг! Мы в Аркадии, которая находится в Уиллесден-Грин! Предайся радости! Хоть раз в жизни!

Спрыгнув с лошади, Уильям потянул ее за юбку. Она сползла со своей лошади и неуклюже упала в высокую траву. Позади них высился могучий дуб идеальных пропорций. Впереди, за холмом, виднелся красивый шпиль уиллесденской церкви Святой Марии. Над их головой покачивала ветвями вербена, вымахавшая из живой изгороди. И над каждым пурпурным соцветием гордо парила бабочка-монарх. Ее кузен просунул обе руки ей сзади под юбку, ища застежки корсета.

– Уильям, чье это поле?

– Какая разница? Ты же не веришь в частную собственность.

– Я верю в силу закона, стоящего на ее страже. И не хочу, чтоб мишенью стала моя спина – или чтоб меня приняли за кабана.

– О, да ты говоришь в рифму!

И он страстно поцеловал ее в шею. Эти поцелуи всегда оказывали странное действие на ее колени. Она тотчас легла навзничь.

– Мы в долгах. Принято. Аркадия утрачена. Но у меня есть план, кузина. Я закончу «Руквуд». Я расплачусь с долгами. И верну Аркадию!

Она резко изменила позу, уложив Уильяма на землю и оседлав его. Мистер Эберс задолжал зятю двенадцать тысяч фунтов. Погрязнув в составлении бумаг, имевших отношение к банкротству, Уильям с февраля не написал ни слова романа. Кроме того, написание романов – пускай даже хороших – не казалось миссис Туше рациональным способом решения финансовых проблем.

– Чтобы вернуть Аркадию, Уильям, требуется больше, чем просто оплата долгов.

– А что, если талантливый молодой писатель надеется продавать по тысяче подписок в месяц?

Она крепко прижала обе его ладони к земле.

– Это еще менее вероятно. Хочу напомнить тебе про верблюда и игольное ушко.

– Понятно. Значит, ты хочешь, чтобы я стал святой Зитой[39] и раздавал мои сочинения бесплатно?

– Бедным не нужна литература, Уильям. Им нужен хлеб. Перевернись.

Уткнувшись лицом в землю – так господину преподавала урок перемены участи его прислуга, – Уильям стал долго, со скабрезными подробностями, рассказывать о своей недавней поездке в Италию. Он ездил в Европу так часто, как только мог, за «вдохновением» и, когда это случалось, всегда просил миссис Туше приехать в Лондон и помочь Френсис в ее далеко не вдохновенных обязанностях по присмотру за детьми. На сей раз он посетил стоявший за каменной стеной город Лукка. Там, в базилике Святого Фредиано, он и увидел ту самую святую Зиту, «служанку с легкими пальцами», в золотисто-голубом одеянии, выставленную в стеклянном саркофаге, в котором она пролежала последние шесть веков. В ее волосы были вплетены свежие цветы – аллюзия на чудо о хлебе и цветах[40], – и она была, по мнению Уильяма, слишком маленькой для святой – не выше Френсис. Миссис Туше представила себе, каково было бы поехать туда и самой увидеть эту святую. И что бы она при этом подумала. Миссис Туше подняла с земли длинную хворостину и дважды огрела ею кузена. Но это не заставило его замолкнуть:

– Местный падре, конечно, уверял, что она непорочна, но я тебе доложу, в ней было больше пикантности, чем непорочности. Кожа у нее была сухая – и черная, как у негритянки. Явные признаки того, что ее искусно забальзамировали. И конечно, этот старый некромант ничего слышать об этом не хотел. Ты бы его послушала, Элиза! Ha preso dai ricchi per sfamare i poveri, Signore! Come Robin Hood![41] И все это со слезами на глазах. Сентиментальный донельзя. Честно говоря, иногда я думаю, единственное объяснение, почему ты так тянешься к этому культу суеверий, заключается в том, что ты никогда не была в его столице. Если бы ты там побывала, гарантирую тебе, твой дух взбунтовался бы!

Третий удар хворостиной заставил его замолчать – и он заурчал от удовольствия. Впрямь ли она верила в чудеса? В ее мозгу был укромный уголок, где вещи были одновременно истинными и неистинными. В этом крошечном пространстве можно было любить сразу двоих людей. Жить двумя жизнями. Сбегать и оставаться дома.

Потом они долго лежали, глядя на небо. Вид доставлял им удовольствие. Птицы доставляли им удовольствие. Бабочки, вербена, золотые окоемы облаков, словно на полотнах Тициана. Дневной свет. Она не знала, какое выражение лица стоит принять перед лицом этой красоты, но, повернув голову, увидела, что Уильям беззастенчиво сияет от счастья. Каким же талантом радоваться он обладал! Негодование, гнев, озлобленность, стыд – все это было столь же чуждо его натуре, сколь присущи ей.

– Ты должна признать, что это Аркадия. И что мы вторглись в ее пределы. Да, признай!

– Я ничего не признаю.

Друг, с кем можно заниматься любовью. Чего уж лучше? Разговор, начатый ими в подвальном театре, так и не был окончен, но почти всегда был полон света и смеха. Чем без этого была бы ее жизнь? Они вновь обрели прежнюю благопристойность, сели на лошадей и направились к дому. Описав дугу на небосводе и вернувшись к Килберну, солнце внезапно исчезло за серой стеной дождя. Ливень, насылаемый лишь на виновных, быстро вымочил их до нитки. Всякая надежда спокойно вернуться была отринута, когда их глазам предстала грустная картина: Френсис в саду перед домом пыталась как ни в чем не бывало собирать упавшие яблоки. Ее промокшие дети были не глупы и прекрасно знали, что это задание сменится другим заданием: снимать с яблок кожуру. Когда вымокшие под ливнем кузен и кузина приблизились, Френсис в знак приветствия покачала фартуком, полным яблок, и одарила их оскорбленным взглядом.

Уильям слез с лошади и перепрыгнул через изгородь.

– Что, все так плохо? Мы настолько бедны, что нам придется есть яблоки на завтрак и на ужин и печь с ними пудинг?

Он крепко обнял жену, чем больше замочил ее одежду, и она рассмеялась. Еще одно неведомое ему чувство: вина. Миссис Туше пока не поняла, как себя следует вести. Кого она предавала? Было рискованно глядеть и на него, и на нее. И она присоединилась к детям, подбиравшим с земли яблоки.

19. Леди на выезде, 1830 год

Миссис Туше впервые отправилась в Лестер. Лестер не был Италией – мистер Эйнсворт опять туда уехал, но это было нечто новенькое, и с нею рядом находилась миссис Эйнсворт. Они сидели вплотную, касаясь коленями, не нуждаясь в объяснении такой близости. Дороги были ухабистые, а омнибус переполненный. Ее смог убедить отправиться в эту поездку только энтузиазм Френсис.

Они ехали навестить некую миссис Хейрик, которую миссис Туше никогда в глаза не видела. Чтобы подготовиться ко встрече с ней, она открыла написанную этой дамой брошюру и начала читать. Она в первый раз собиралась посетить «собрание» вместе с Френсис, поэтому сочла нужным подготовиться получше. Когда настал час сменить лошадей, в Ньюпорт-Пэгнелл, она закончила чтение, нехотя признавшись себе, что на нее произвел впечатление и буклет, озаглавленный «Незамедлительная, не постепенная, отмена рабства», и данная Френсис характеристика его автора:

– Женщина вполне в твоем духе, Элиза. Она печется только о справедливости! Для животных, узников тюрем, бедных, ну и для рабов, конечно. Ее муж давно умер, детей у нее нет, и она всю свою энергию отдает борьбе за дело. Она даже открыла у себя в доме школу-пансион для девочек – конечно, это должен быть большой дом, и она, безусловно, богата – да, и она, вместе со своей подругой Сюзанной Уоттс, ты с ней тоже встретишься, поставила перед собой важную задачу – они стучатся во все двери в Лестере и убеждают тамошних дам отказаться от потребления сахара, и после кампании в Лестере намеревается поехать в Бирмингем. Объявить и там бойкот, понимаешь?

– Умно.

– Ведь верно!

– Отрадно найти кого-то, кто на практике осуществляет идеи, которые они проповедуют! – Миссис Туше отдавала себе отчет в том, что их беседа возмущала старого джентльмена, сидевшего напротив них в омнибусе. Чтобы еще больше его возмутить, она обратилась снова к брошюре и, раскрыв ее на странице с загнутым уголком, прочитала вслух:

– «Дело освобождения рабов требует мер более решительных, более действенных, чем простые слова».

– О, ну уж она-то действует очень решительно! Вот что мне в ней более всего и нравится… Справедливость интересовала миссис Хейрик с самого детства. Говорят, однажды она вместе с родителями собралась спасти какого-нибудь котенка, тогда она была совсем малышка, так она выбрала самого уродливого, представляешь, Элиза, потому что ей нравятся презренные существа, а однажды она даже бросила вызов толпе жестоких мужчин, издевавшихся над быком, – она увела от них этого быка и спрятала в амбаре. Она очень смелая! Она регулярно бывает в тюрьмах и разговаривает с узниками. Она напоминает мне тебя!

– Правда?

Элиза пришла в восторг от такого сравнения – у нее даже зарделось лицо, и она заулыбалась, – но, задумавшись на мгновение о себе, невольно осознала малоприятную правду. Ей не нравились ни уродливые животные, ни ужасные узники, и она бы никогда не осмелилась помешать жестоким забавам простолюдинов. Она не могла придумать ничего более ужасного, кроме как открыть школу-пансион.

– Думаю, ты просто хочешь сказать, что мы с ней, как говорится, деятельные вдовы.

– Ну, ни одна из вас никогда бы не смирилась с полумерами.