скачать книгу бесплатно
Касьяниха
Галина Смирнова
География книги – Вологодская, Ленинградская области, Сибирь и Тольятти, куда автор переехала с семьей в 1975 году. Время действия – 1940-2000-е годы. Персонажи – близкие родственники, друзья, коллеги. В книге изложена судьба поколения, поскольку многие штрихи биографии были едины для детей довоенного и военного времени.
Касьяниха
Галина Смирнова
Редактор Вячеслав Смирнов
© Галина Смирнова, 2023
ISBN 978-5-0059-4819-9
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Касьяниха
Предисловие
Високосный год бывает один раз в четыре года. Святой високосного года был Касьян. Вот в такой-то год и угораздило меня родиться, и прозвали меня Касьянихой. Тамара говаривала, что он страшный, бородатый. Бывало, сидим мы на ступеньках сеновала, а Тамара, моя старшая сестра, говорит:
– Галька, гляди, твой Касьян на небе на тебя смотрит. Видишь, какая борода у твоего Касьяна.
Я таращусь на облака и вижу деда с огромной бородой. Но мне не страшно. Ведь я его дочка, как говорила Томка. И меня он оберегал. Как-то перелезала я через частокол, прыгнула, но зацепилась платьем за кол и повисла над ямкой с горячими углями. То ли платье спасло, то ли Касьян? Летом, когда мне было 6—7 годиков, тонула я на Черкесском (речная заводь реки Ворожи), но меня спасли… В Ленинграде, когда я жила там после 10-го класса, на меня наехала машина, но затормозила в одном сантиметре от меня, едва коснувшись плеча. Когда я работала в деревне заведующей избой-читальней, поехала верхом на лошади в соседнюю деревню. То ли подпруги развязались или оборвались, только я вместе с седлом поехала под брюхо лошади. Лошадь могла меня затоптать, но резко остановилась, замерла. Опять меня что-то спасло. Я даже не упала, а тихонечко спустилась на землю.
Оберегал меня Касьян. Ведь я Касьянова дочка! Касьяниха…
Война
Враг подошел к Тихвину. А вскоре и к Устюжне, моему городу. Люди бегут из города.
– Манюшка, а что же ты не едешь?
– А куда я с оравой-то?
Семеро своих, да Ида Николаевна, дочь Клавдии, сестры отца… Двум смертям не бывать, а одной не миновать.
Так мы и остались в городе. Вскоре были слышны, словно гром, раскаты. Над городом залетали самолеты. Но не бомбили, а разбрасывали какие-то белые листки. Выли сирены. Сердце сжималось от ужаса. Хотелось забиться в какую-то щель.
– Не бойся, доченька, ляг между грядок, тебя и не заметят, – говорила, успокаивая меня, мама.
А вскоре во всех домах на нашей Театральной улице разместились солдаты на постой.
Мама варила двухведерный чугун картошки, а солдаты ели да приговаривали:
– Как манная каша! Как манная каша!
А потом кто-то из кармана доставал замусоленный кусочек сахара, весь в махре. Кто-то усаживал меня на ножку и качал, что-то напевая. Потом брали меня на руки и начинали рассказывать сказки. Странно, солдаты всегда были разные, но все они всегда совали мне кусочек сахара, качали на ножке и рассказывали сказку. А сказка была всегда одна и та же, про Красную Шапочку.
К лету на футбольном поле расположили машины. С солдатами мы играли в прятки. Искала всегда я. В кабинке слышалось: «Ку-ку». Я туда карабкалась. Пока залезу, там уже никого, уже слышно было «ку-ку» из другой кабинки.
А потом я «пекла пирожки» из песка для солдат. Они «ели» и хвалили. А я радовалась.
Скоро фронт откатился. И началась голодная зима. Картошка-то вся съедена.
Зима выдалась холодная и очень снежная. Сугробы были выше заборов. Волки приходили к городу. Помню, прибежала мама поздно вечером домой, она ездила менять свою одежду на картошку в деревню. Прибежала и говорит:
– Смотрите, волки! Да не бойтесь, они здесь нас не достанут.
Оказывается, они шли за ней следом, но не нападали. Она везла санки, а позади веревочка тянулась. Волки не нападают, если сзади что-то тянется.
Ближе к весне и вовсе тяжело и голодно стало. Мама возила с винзавода барду, отходы хлебные. Мне старались не давать. Все-таки пьяная… А однажды, когда мама ушла, сестренка старшая, Тамара, накормила меня этой бардой. Приходит мама, а я валяюсь.
– Что вы сделали? Что давали ребенку?
Узнав, в чем дело, возмутилась:
– Вы что? С ума сошли?
Как-то ранней весной, когда мама уехала за бардой, я играла у дома, где пригревало солнышко и оттаяла полоска земли. Я, как обычно, «пекла пирожки». Руки зябли, но я ждала маму. Вдруг вижу, где-то вверху по дороге мама тянет сани с огромной бочкой с бардой. От барды шел пар. Домой приходилось спускаться в объезд. Дорога поднималась где-то на уровне карниза крыши.
– Мама, я пирожков напекла! – радостно закричала я.
– Ой, как хорошо! Я очень голодная!
Мама переложила лямку на другое плечо и, согнувшись, едва потянула дроги.
К весне в ближних деревнях уже картошки не было, и ходить приходилось в дальние. Иногда мамы не было по нескольку дней.
Помню, лежим мы все, силы бережем. А на кухне пекут блины постояльцы, жены командиров с детьми из Ленинграда, эвакуированные. Им положен был паек. Я выходила на кухню и начинала петь частушки.
Пойду, выйду на крылечко,
Посмотрю на Вологду:
Не идет ли мама с хлебом,
Умираю с голоду.
А потом спрыгивала с приступка у печи и начинала плясать. Мне давали блин «за работу», я бежала в комнату, где сестры лежали. Блин исчезал вмиг. Но мне не доставалось. Я вылетала снова на кухню и затевала свой концерт.
Вдруг приехала мама с целым мешком картошки. Все вскочили, схватили по картошине и начали грызть.
– Помойте хоть!
Где там! Лишь бы поесть. Картошка была сладкой. Конечно, три дня идти, да морозы по ночам…
Когда снег сошел, мы ходили на колхозные поля, что тянулись за городом сразу, собирали мороженую картошку. Мама пекла из них «подкаменники». Они пахли гнилью, но мы ели. А потом полезла травка. Тут уже ели все подряд. От всякой бурды пузо пухло.
Сестры
Нас было восемь сестер. Старшие нас не касались. Трое были не родные маме, и она из кожи вон лезла, чтобы прежде накормить их, чтобы не сказали что «мачеха».
Люся, старшая родная дочь, рано пошла работать, чтобы помочь прокормить семью. А Тамара, Клава и я были ближе по возрасту. Тамара была на три года старше и поэтому считала меня малявкой. Не любила со мной играть. Часто меня дразнила и звала Касьянихой, так как я родилась в високосный год 29 февраля. Клава, старше на два года, часто защищала меня.
Помню, сидели мы поздно вечером у лежанки, смотрели на огонь, а в другую комнату проем, и там темнота. Жутко так. А Тамарка дразнит:
– Галька, слизун сейчас тебя схватит. Вон он ползет…
Я жмусь к Клаве и боязливо озираюсь.
Приходила мама, укладывала всех спать. А потом ложилась сама со мной:
– Маленькая, где ты?
– Я тут, – шептала я.
Помню, как-то рано утром проснулась от громкого стука в окно. Что говорили, не слышала. Одно слово только: «Победа!» И вдруг завыли все по-волчьи.
А с утра уже гремела музыка. Напротив дома на футбольном поле сколотили трибуну. А потом весь город собрался. Все обнимались, радовались.
Мы распахнули окна и уселись с Клавой на подоконник.
Меня поразила одна пара. Он был военный: высокий, красивый, грудь в орденах. А она… Красавица, голова запрокинута назад, то ли от тяжести толстых черных кос до земли, то ли от гордости за своего спутника. Она сияла!
Город ликовал до самой ночи. А день был изумительный! Сияло солнышко, было по-летнему тепло. Природа и люди праздновали Победу.
Кончилась война. Мы целый месяц ходили на площадь встречать отца. Каждый день ехали домой в грузовиках солдаты. На площади машины останавливались. Солдаты выпрыгивали из грузовиков. Люди обнимались, целовались, плакали. Дарили букеты сирени защитникам. А сирень в ту весну цвета буйно. Город утопал в цветущей сирени. Но отца все не было… Потом мы узнали, что часть войск направлена на Восток на японскую войну. Только в августе 1945 года пришел отец.
Детсад
Я росла в голодные военные годы, а потому была рахитом. Меня постоянно определяли в санаторные детские садики. Ясли я не помню. Но по рассказам мамы, я как-то выпала из окна второго этажа в кусты сирени. К вечеру меня обнаружила случайно проходившая женщина. Вечером маме вернули «мертвого» ребенка.
– Подумаешь, один умрет. Ей же легче будет!
Но мама меня выходила. Как это ей удалось, не знаю.
Потом был 3-й детский садик на улице Володарского. Это было двухэтажное угловое здание. Здесь мне очень нравилось. Нянечка меня часто кормила с ложечки. Группа уходила гулять, а меня оставляли за столом, пока не съем кашу. Каша была манная, комками, и нередко попадались белые черви. Тетя Муся подходила ко мне и тихо приговаривала:
– Не любишь комки, а я выберу без них. Давай съедим ложечку.
Потом она помогала мне одеться и отправляла гулять.
Но больше всего мне нравились музыкальные занятия. Вел их Петр Петрович Величко, седой импозантный мужчина. Мы водили хороводы и пели хором:
– Вот какие маки, вот какие маки
Красные, большие в поле расцвели.
Но скоро меня перевели в санаторный садик за рекой. Как же я его не любила! Жили мы там целую неделю, и только в воскресенье нас забирали домой.
Каждый день нам давали овсяную кашу с рыбьим жиром от рахита. Меня тошнило, я не могла проглотить и ложки этой каши.
Один раз нам дали по половинке яичка, но трогать не разрешали. Я сидела и давилась слезами, ведь так хотелось яичка! Тут вдруг Ленька Шалаев подскочил, схватил мое яйцо и проглотил, не жуя. Слезы градом хлынули из глаз. А нянечка еще меня и отругала.
С этим садиком у меня связано много неприятных воспоминаний.
Как-то пошли мы гулять. Солнышко. Тепло. Мы шли тропинкой по ржи. Во ржи кругом синели васильки. Я кинулась собирать. Когда очнулась, никого рядом не было. Я покричала, покричала, но меня никто не слышал. Я легла, свернулась калачиком и скоро уснула. Мимо проходила женщина. Ей стало любопытно, что за парочка там в примятой ржи лежит. Но вместо парочки она обнаружила спящего ребенка. Она взяла на руки дите и понесла в садик, не там ли ребенок пропал?
– Не пропал ли у вас ребенок?
– Нет! У нас все на месте.
– А эта девочка?
– Эта наша. Да у них семья большая. Подумаешь, один пропадет…
Мама, узнав об этом, очень возмутилась:
– Что значит подумаешь? Это же мое дите!
А однажды садик закрыли на карантин. Нянечка взяла несколько человек, чтобы развести по домам. Когда мы перешли мост, нянечка спросила:
– Знаете, где живете?
Я уверенно сказала, что знаю. А Люська Баранова заплакала:
– Я боюсь.
Меня оставили одну. Я смело перешла дорогу. Но впереди меня опять мост! Мне не надо больше переходить мост! И я кинулась обратно. Но позади был большой мост, который мы только что перешли. Я свернула влево, но и там наткнулась на широкий ломаный мост. Я металась от моста к мосту и не знала, что делать. Пошел дождь. Началась гроза. Темнело.
На углу была аптека с высоким крыльцом. Я забралась на это крыльцо. Крыша меня спасла от дождя. Свернулась клубочком и тихо поскуливала, как щенок. Гроза разошлась вовсю. Молнии сверкали, грохотало так, что казалось, дом развалится. Под утро вышла сторож, думая, что щенок скулит. Но увидела ребенка. Узнав меня, чья я, она взялась отвести домой.
Когда мы подошли к Козьему мостику, я испуганно закричала:
– Мне не надо туда!
– Хорошо, если это не твои родители и не твой дом – мы вернемся, – спокойно возразила женщина.
Чем ближе мы подходили к нашей улице, тем больше я узнавала дорогу и рванулась бежать.
– Я знаю, я знаю!
– Нет! Теперь уже я в руки передам.
Мама уже топила печь.
– Ваша девочка?
– Моя! А где вы взяли?
– Да она всю ночь проскулила на крыльце аптеки. Я думала, собака.
