скачать книгу бесплатно
После этого случая меня из этого садика забрали и перевели в «Зеленый садик».
Но с заречным садиком был связан еще не один неприятный случай.
Осенью мы гуляли в лесу. Я на корточках сидела у пруда и смотрела на рыбок и желтые листья-лодочки. Вдруг сзади подскочил Ленька Шалаев и тихонько толкнул меня. Я грохнулась в пруд и отчаянно замахала руками. Ватное пальто быстро намокло и тянуло вниз. Ботинки набухли, и ноги мои едва шевелились.
– Галя тонет! Галя тонет! – орали ребята.
Когда подошла воспитательница, я уже карабкалась сама на берег, зацепившись за какой-то куст. Нас завели в пустую конюшню, был очень сильный холодный ветер. С меня сняли пальто. Сняли пальто с Леньки и накинули на меня, отжав мои тряпки и вылив воду из ботинок. Потом быстро пошли в сад.
Дальнейших событий я уже не помнила. Потому что я тогда заболела воспалением легких и меня положили в больницу. Там я пролежала целый месяц. В палате нас было много. Моя кровать была у самой двери. В углу лежал мальчик из деревни. Он был без сознания. Из деревни ему привезли молока, творогу, сметаны. Мне так хотелось хоть немного попробовать сметанки. Мальчик же все равно не ел. Ночью я тихонько перегнулась через спинку кровати, дотянулась до сметаны и пальчиком лизнула немного, но тут же испугалась. Мне показалось, что все видели, как я «украла» чужую сметану. Утром я с головой укрылась одеялом и боялась вылезти. Мне казалось, что все тыкали на меня пальцем и кричали:
– Воровка, воровка!
Когда пришла врач, была очень удивлена и не могла понять, почему у меня температура под 40.
Позднее мы с мальчиком вместе играли. Его звали Толя. Ездили к нему редко. Ко мне приходили часто, но приносили пустые черные щи. Я их не ела, и мама перестала приносить и их. Да и что можно было принести в голодные годы?! Хорошо, если щи-то с грибами вместо мяса были.
Заречный садик, конечно, засел у меня в памяти. Мы с Клавой туда вместе ходили. Делали нам как-то какие-то уколы. Сделали укол мне. Потом надо было делать укол Клаве, но она твердо сказала:
– А мне делали.
И мне всадили вторую порцию уколов. И опять я заболела.
Иногда мы гуляли во дворе садика. Там росли липы. Летом опадали «орешки», мы собирали их и ели. Мальчишки ели все подряд: и жучков, и червячков. А я же всего этого боялась и брезговала.
Иногда мы ходили смотреть на пленных немцев, что строили мост через Мологу. Было очень страшно, но мы подбегали к забору и в дырочки наблюдали за фрицами.
Потом был зеленый садик. Он весной утопал в белой сирени. А сзади крутая терраса спускалась к деревьям, что росли вдоль реки Ворожи. Место красивейшее. Здесь и располагался еще один санаторный садик. После злоключений в заречном санаторном садике меня перевели в этот «зеленый садик», куда я ходила с огромным удовольствием.
Раз мама привела меня раненько. Воспитательница вывела меня на веранду, сама села на ступеньку террасы, разрешила мне поиграть (детей еще не было). Я на четвереньках стала спускаться по ступенькам, поглядывая вверх. Тут я увидела что-то черное и мохнатое под платьем воспитательницы. Я стала ползать вверх-вниз, стараясь разглядеть, что же там находится.
– Что ты тут ползаешь туда-сюда, иди, побегай, поиграй на песочке.
Я спустилась и стала прыгать на одной ножке. Вдруг я потеряла сознание и упала. Очнулась я уже ночью в спальне, в своей кроватке. В садике уже никого не было. В окно светила луна. Я тихонько заплакала. Подошла нянечка:
– Что ты, моя маленькая? Испугалась? Не бойся, я с тобой.
Я успокоилась и скоро уснула.
Потом в детстве я частенько падала в обмороки. Врачи говорили: «Сердечко слабенькое». В баню я ходила, пока она была чуть тепленькая, и мылась холодной водой. И все равно меня оттуда выносили. Угорала я быстро и часто. Заберусь, бывало, на печку, только мама закроет заслонку, я уже угорела, поехала…
Мне при угаре совали в уши клюкву. С той поры я эту ягоду никогда не ела, только если мама сварит кисель или морс.
Помню, уже в школе, в классе пятом или шестом, на 9-е мая, после парада, мы играли на открытой эстраде в парке у площади. Я прыгнула со сцены и вдруг почувствовала, что я куда-то поплыла и теряю сознание. Когда я очнулась, оказалось, что еще и на ногу не могу встать. Кое-как при помощи девчонок я допрыгала до дому. А это было достаточно далеко: от центра до окраины города. Моя улица Театральная была последней. Мама сделала мне теплую тугую повязку из пакли с хозяйственным мылом и уложила в постель. Наутро я уже ступала на ногу свободно.
Родная улица
Мы жили на улице Театральной на окраине города. Жили дружно. Дружили всей улицей. По вечерам все вместе играли в лапту, козла-погоняла, казаки-разбойники. А за театром ближе к реке были высокие гряды, где сажали капусту, наша семья ее тоже там сажала.
Как-то играли мы вечером в прятки. Уже стемнело, я легла в межугрядок, и меня было не видно. Мимо пробегали ребята, но так и не нашли меня. Потом все стихло. Я лежала-лежала… Потом встала, начала звать ребят. Но никто не откликался. Я тихонько пошла домой, а сестренки были уже дома. Все решили, что я ушла домой.
У многих по улице появились коровы в послевоенное время. Мы по вечерам ходили пасти их. С нами были и те, у кого коров не было. Мы жгли костры, рассказывали страшные истории и сказки. Было жутковато, мы с опаской поглядывали по сторонам. Ведь в буграх, где мы пасли коров, были захоронения во время войны с поляками. Тогда поляки дошли до Устюжны, но по дороге были разбросаны железные шипы, и лошадям было не пройти. А по лесам, не зная края, попадали в болота, топи, и пропадали. В наши леса можно было уйти и не вернуться. Болота были такие… Из-за войны с поляками и прозвали наш город Устюжна Железнопольская. Да и во время Великой Отечественной войны враг остановился в 50-и километрах от города, но в город так и не вошел. Видно, болота спасли нас.
В буграх мы находили человеческие кости. А у Черкесского (бугор, где было закопано оружие черкесов) изгиб реки образовал заводь, в которой мы часто купались. Купаться ходили всей улицей. Заводь была очень глубокой, но с одной стороны берег был пологий.
Я научилась плавать, и первый раз переплыла на другой берег. Довольная таким результатом, я повернула и поплыла обратно. Вдруг я почувствовала, что устала. Решила чуть отдохнуть. Когда я хотела встать, там оказалось очень глубоко. Я подпрыгнула, но усталость была еще сильнее. Хорошо, я посижу, отдохну, и поплыву дальше.
Тянуло в сон… Слышалась красивая музыка. Кругом стало красиво, как в подводном царстве. И тут я почувствовала, что кто-то схватил меня за волосы и поволок. Я потеряла сознание. Очнулась на берегу. Было плохо, тошнило. Это Люся Барыкина, увидев, что я тону, бросилась спасать меня.
– Зачем вы меня вытащили! Там так было красиво!
Мы с мамой и сестренками ходили в лес за клюквой, морошкой, брусникой. Это все болотные ягоды. Мама брала большую палку и прощупывала болото, требуя, чтобы мы шли шаг в шаг. Конечно, это было не везде так, но…
Я увлеклась морошкой, и тут передо мной появилась ровная изумрудная поляна. Я только успела ступить, как поляна поднялась бугром.
– Стой! – дико закричала мама.
Я отпрыгнула, поляна встала на место.
– Бойся такой красоты. Гиблое это место. Провалишься, и ковер тут же сомкнется над тобой. Много народу пропало на таких топях.
Иногда мы ходили за грибами. Мама в платочек на пояс завязывала кусочек хлеба: «Мало ли?» – говорила она. Когда часто попадались грибы, особенно белые боровики, тут уж охватывал азарт. Смотрю, стоит огромный такой боровик. Я протянула руку, а оттуда гадюка как зашипит! Я бросилась бежать. Сколько бежала, не помню. Очнулась вечером. Меня лизала какая-то собака. Надо мной стоял охотник:
– Как ты здесь оказалась?
– Я испугалась змеи.
– Так здесь у реки змей еще больше.
Он помог мне встать и вывел к деревне, где поджидала меня мама. Ее он встретил раньше и велел ждать здесь. Оказалось, я со страху отмахала 15 километров.
Мама учила меня, как ориентироваться в лесу. Как выбраться на дорогу. Рассказывала про грибы и травы. А когда мы приходили из леса, она доставала кусочек хлебы и говорила:
– Вот, лисичка тебе послала.
Этот хлеб был самым вкусным!
Как-то в один чудесный денек, мне тогда лет 6—7 было, выбежала я на улицу, а там ни души. Остановилась посреди дороги, задрав голову кверху. Ни ветерочка, ни одна веточка не колышется. Небо чистое, солнышко, с утра жарко. Вдруг слышу какой-то гул моторов. Повернула голову, а прямо на меня летит целая армада каких-то черных летательных аппаратов. Нет, это были не самолеты! Какие-то странные космические аппараты разной конфигурации. Сначала это были точки, которые стремительно росли и мгновенно становились огромными. Они неслись на меня. Березы сгибались от движения воздуха, словно был сильный ураган. Но ветра не было.
– Это за мной, – почему-то подумала я.
Испугавшись, я повернулась и хотела бежать. Но ноги словно приросли к земле. А на горизонте пылало пожарище на половину неба. Из огня навстречу мне мчались четыре красных всадника на красных конях. Еще больше испугавшись, я повернулась назад, но там ничего не было. Я снова крутанула голову, но и там ничего не было. Я стояла в недоумении и не могла пошевельнуться.
А надо вам сказать, что про космос и космические аппараты ничего не было известно. Да и картинок подобных я не видела. Я еще и в школе-то не училась! И про «Неуловимых мстителей» и в помине никто не знал. А тут словно заставка из фильма! Но я-то этого тоже не могла видеть! Что это было? До сих пор не могу понять. А космические аппараты на картинках я видела уже взрослой после полета Юрия Гагарина, Титова. Да и зарево с всадниками увидела уже взрослой в фильме «Неуловимые мстители».
Нечто подобное странное явление я увидела уже здесь в Тольятти. Младший сын Олежка ходил в садик на Ленинградской у Дома быта. Вечером после работы я бежала забрать его. Когда я выбежала на Ленинградскую, я была неожиданно поражена. Люди и машины застыли, словно в стоп-кадре какого-то фильма. И полная тишина, словно вымерло все! Все смотрели куда-то вверх. От неожиданности я застыла и тоже задрала голову вверх. На нас стремительно несся огромный светящийся шар. Опустившись очень низко, он вдруг завис. Потом резко дернулся и стремительно удалился, превратившись в светящуюся точку. Когда и точки не стало, люди вдруг словно очнулись и побежали по своим делам. Улица наполнилась шумом машин. И что удивительно, никакой информации не появилось в прессе, словно и не было этого чуда. А светящийся шар висел более трех метров в диаметре!
Радио
– Говорит Москва! Работают все радиостанции Советского Союза!
Сердце сжалось в испуге: опять война!
Я замоталась в штору и зарыдала. Величественный торжественный голос Левитана звучал из черной тарелки. На душе становилось тревожно. Левитан сообщал о новых снижениях цен на продукты, но успокоиться все же долго не могла. А в висках все еще звучало: «Война! Война!»
Долго еще мы пугались, услышав по радио какое-то важное сообщение, которые обычно передавал Левитан.
Радио, черная тарелка, висело на стенке в зале и никогда не выключалось. Я любила учить уроки и слушать песни или радиоспектакли.
Утро красит нежным светом
Стены древнего Кремля,
Просыпается с рассветом
Вся советская земля.
Кипучая, могучая,
Никем непобедимая, —
Страна моя, Москва моя —
Ты самая любимая!
Бравурная песня лилась из «тарелки», и гордостью за свою страну наполнялось все мое сердце.
Как же любили мы свою Родину! И это не пустые слова. Это приходило в нашу душу из радио с голосом Левитана, с песнями о Родине, спектаклями по пьесам Островского…
Радио несло положительный заряд для души, воспитывало чувство патриотизма.
Устюжна – моя малая Родина
Мы жили на окраине города, на улице Театральной, а позднее Батюшкова. Напротив ворот нашего дома было футбольное поле, а позднее – стадион. Чуть поодаль наискосок был театр. Одно время это был народный дом, потом театр, затем клуб. Но мы его звали только театром. Каждое лето из Ленинграда приезжали артисты. Мы бежали туда днем, чтобы увидеть артистов и договориться, чтоб нас пропустили. Но если и не договаривались, то все равно мы туда проникали. Окна, пол, балкон были нашими. Мы смотрели, разинув рты, боясь пропустить хоть словечко. «Ревизора» смотрели много раз, и каждый раз с восхищением, хотя уже знали каждую реплику. С «Ревизором» была связана история нашего города Устюжна. Говорят, Гоголь был проездом в нашем городе, и все события, описанные в этом произведении, происходили именно у нас. Нам показывали дом городничего, позднее ставший школой, где я училась с 5-го по 7-й классы. Мы знали дома Добчинского и Бобчинского… Короче, это был уездный городок, прославленный Гоголем. Часто в театре ставили спектакли студенты педагогического училища.
Устюжна – маленький провинциальный городок Вологодской области, расположенный в устье реки Ижины, вдоль реки Мологи. В реку Мологу впадает речушка Ворожа, которая делит город поперек надвое.
Это очень старинный город, в котором раньше было 13 церквей. После революции уцелела только одна церковь Казанской Божьей Матери. Наверное, потому, что за ней сразу шло кладбище. Красивейшая церковь, сложенная из красного кирпича, с золотыми куполами. Во время войны золото куполов сняли, отдали на строительство танков и самолетов для фронта. Осталась на куполах позолота. Позднее заменили киноварью с позолоченными звездами. Но от этого церковь хуже не стала. Особо привлекало внутреннее убранство храма. Золотые резные ворота, иконы в позолоченном окладе с пола до потолка – иконостас. Внутренняя красота церкви завораживает. Рядом расположена колокольня, а позади – могилы купцов I гильдии. Это не просто могилки, это целые художественные произведения – склепы. Ходить на кладбище было страшно, но красота манила.
Улицу Театральную позднее переименовали в улицу Батюшкова, усадьба которого находилась буквально в полутора километрах от нас. Там располагался дом престарелых. Когда мы уже жили в Тольятти, это 1990-е – 2000-е годы, дом престарелых сгорел вместе с его обитателями. Напротив был большой малинник, куда мы ходили за ягодами. Когда мы проходили мимо дома престарелых, там всегда кто-то сидел и грустно смотрел на дорогу. Нам было немного жутковато. Почему? Трудно объяснить. Я старалась быстро проскользнуть мимо этой усадьбы, чтобы не смотреть на стариков, что сидели вдоль дороги. Почему они меня пугали?
За малиной мы ходили целой толпой, всей улицей. У всех на поясе привязаны трехлитровые бидончики с привязанными крышками. Крышки бренчали, и было слышно, что кто-то всегда рядом, и страхи уходили. Тем более что мы постоянно переаукивались. Ребята постарше пугали нас, что здесь живут медведи, которые любят малину. Но они боятся шума. Вот мы и старались бренчать, кричать. Всегда набирали целые бидончики, и довольные шли домой. По дороге обратно старшие ребята рассказывали нам разные истории про наш город, про войну с поляками, когда чужеземное войско погибло под Устюжной, но город так и не взяли.
Сразу за городом огибала город река Ворожа, и далее делила его пополам и впадала в реку Мологу. Так вот за рекой Ворожей в те времена шли бои с поляками, и после этих боев остались захоронения – бугры. Так мы и звали это место – Бугры. Мы очень любили там играть, жгли костры.
Ворожа извивалась, местами разливалась широко, местами журчала по камешкам. Где-то можно было перепрыгнуть речушку, где-то перейти вброд, а где-то были и тихие глубокие заводи, где мы купались. Это Черкесское – изгиб Ворожи у большого холма, по сказаниям в котором зарыто оружие. Мы пытались там копать, но кроме костей ничего не находили.
Черкесское – круглая глубокая заводь, перед ней когда-то была мельница. Со временем мельница разрушилась, а заводь осталась. Когда я приехала посмотреть на родные места из Лукьяновки, была удивлена: Черкесское обмельчало, оно было такое же круглое, но воды в нем было всего по щиколотку. Зато появилась новая глубокая заводь, где раньше была мельница. Но купаться там было нельзя, со дна все еще торчали какие-то сваи.
Было у нас еще одно место, как мы звали – Девичья ямка. Оно было меньше Черкесского и не столь глубокое. Там купалась чаще малышня, особенно девчонки, почему и прозвали Девичьей ямкой.
Но в Вороже водились пиявки, волосатики. Как-то я стояла на мели, смотрела, как журчит вода по камушкам, мальки резвятся. И тут вдруг увидела, что к ноге моей присосалась пиявка. Я с перепугу как закричу. Выскочила из воды, ногой дрыгаю, ору. Пиявка напилась моей больной крови (у меня ноги болели) и отвалилась. Зато потом ноги мои перестали болеть. У меня были чирьи от кости.
А по весне, когда Ворожа разливалась, из Мологи попадала рыба. И однажды, стоим мы на берегу, смотрю, в тине щука застыла. Я как прыгну в тину, хотя всегда именно тины боялась, где больше было пиявок. Ухватила рыбину за жабры, аж сама испугалась. Ору, а рыбу из рук не выпускаю. Пришли домой:
– Мама, я щуку поймала.
– Да не ври ты мне.
– Вот, смотри!
Мама сварила уху, которую мы с удовольствием слопали.
Но крупная рыба в Вороже – редкость. Вот на реке Мологе всегда рыбаков полно. А во время войны наш эвакуированный жилец припер как-то раз щуку, которую нес через плечо. Как перекинет с плеча на стол, а на кухне у нас стоял большой семейный стол, более одного метра, так голова щуки свесилась с одной стороны, а хвост с другой.
– Корми, хозяйка, детей, – сказал он.
Вот две щуки, которые врезались в мою память.
Мы жили, как я сказала, на окраине города, и Ворожа в этом месте огибала город. Дом наш был бревенчатый, достаточно большой, с балконом. На улицу выходило три окна: два из зала и одно из боковой комнаты. Большие ворота, калитка на щеколде. У дома лежали два камня-валуна. Один черный, и красный гранитный. Валунов было у нас много. Их приволокло немало во время сползания ледников со Скандинавского полуострова при обледенении части Европы.
По весне камни нагревались от солнышка, и я любила на них греться, как на печке. Позже мы сделали палисадник перед домом, куда посадили сирень. Рядом с нами жили Зорины. У них всегда был палисадник, и огромная сирень по весне буйно цвела. Мне всегда хотелось, чтобы и у нас так было. Во дворе у колодца был небольшой садик перед баней. Там была малина, смородина, а посередине сколотили стол, на котором стоял огромный самовар, и летом мы там распивали чаи. Самовар мы чистили бузиной и желтым песком, чтобы он блестел и «горел» на солнце. Но этот садик был не всегда. Раньше тут было пусто. Около дома рос высокий тополь, потом его спилили, он вредил воде в колодце. Напротив бани висели качели, на которых катались старшие сестры. Нам было страшно, слишком высоко качели взлетали. Со временем качели сломались. А чтобы прикрыть окошко бани, посадили разные кусты, разбили садик. Двор зарастал спорышем, где бегали куры. Гусей мы выгоняли на Ворожу, и они паслись там целый день. Пару дней мы их провожали, а потом они сами ходили пастись на речку.
В дом вели два хода: один парадный, который чаще был закрыт, а со стороны двора – второй ход, с деревянным крылечком. На ночь эту дверь закрывали на палку. Рядом с этим ходом был туалет. Это были холодные сени. Дальше шли темные сени, без окон, так как сбоку, где окно, была холодная кладовочка. Из нее была лестница на чердак. Эти сени закрывала тяжелая толстая дверь, которую запирали на железный засов. И потом уже из темных сеней шли три двери: в избу, теплую кладовку, которую переделали в комнату, поставили там печурку, и в холодную кладовку.
Чердак был особым предметом, который манил и пугал. Лезть на чердак по лестнице было жутковато. Но любопытство брало верх. Мы обследовали там каждый уголок. Какое-то время там даже спали. Здесь мы обнаружили короб, в котором хранились старинные иконы с позолоченной оправой. Там же мы обнаружили старинные книги в кожаной оправе, с запором и позолотой. Сундук запирался, и нам не разрешалось туда лазить. Но Тамара могла все, и мы открывали этот сундук и разглядывали ценности.
Когда-то иконы висели на кухне в углу над столом. Горела лампадка. Но когда мы стали подрастать, стали пионерами, комсомольцами, мама убрала все на чердак. Сначала оставила одну иконку, а потом и ее сняла, чтоб не навредить своим детям. Мама говорила, что вера должна быть в душе человека. И вовсе не обязательно ходить в церковь и бить лоб. А попов и монашенок она не любила. Поп, что хаживал к нам, вечно пил с батей и лапал мать. Мама ругалась, просила прекратить принимать попа у нас. А монашенок не любила, потому что они «путались» с отцом. Так что к религии и церкви у мамы было свое отношение.
Только когда мы уехали из Устюжны, много позже я поняла, какие ценности мы тогда бросили. Но тогда нам было не до них. Да и были мы ярыми атеистами. Нам было все равно, сколько они стоили, и не думали, что это вообще какая-то ценность. Это сейчас мне стало понятно.
На чердаке было еще одно место, которое тянуло – это балкончик. Хотелось всегда выйти на него, открыв стеклянные двери. Но мама строго запрещала это делать, так как балкон был старый и мог рухнуть.
– Вы же разобьетесь! – беспокоилась она.
И все же несколько раз нам удавалось это сделать, хоть и было жутковато и боязно. Зато как далеко все было видно!
Мне всегда хотелось увидеть: а где же Ворожа начинается? Мы даже пытались уходить далеко-далеко. Но так ни разу и не дошли до ее истоков. Местами у нее были крутые глинистые берега, местами пологие. А ее изгибам не было числа. Это очень извилистая речушка. Зимой мы катались с горы у Ворожи. Санки летели до самой реки. А на той стороне реки – обрыв. Так до обрыва и мчались, аж дух захватывало.
Когда я приехала в Устюжну из Лукьяновки, прошлась по знакомым местам – эта гора, с которой мы катались, была всего лишь небольшим бугорком! Дом наш резко изменился. Теперь он был обшит тесом, балкон снесен, отчего дом выглядел кургузым. Вместо холодных сеней сделали застекленную веранду, открыли главный вход. Темные сени сделали светлыми, просто снесли перегородку в холодную кладовку. Сени стали огромными.
Кухня была и раньше большая. Посреди нее стояла русская печь. По обе стороны печки были двери в боковую комнату и в зал с застекленной дверью, сбоку была маленькая комнатка. Когда-то в ней работал батя. Когда я подросла, это была моя комната, в которой у одной стены были полки с книгами до потолка. У окна маленький столик, и по бокам по венскому стулу. У стены – лежанка боком выходила, грела комнату, там была моя кровать. А когда эта комната была бати, там стоял сундук во всю стену. Он был всегда заперт. Отец хранил там свои «драгоценности», какие-то вещи, привезенные из Германии. На стене висел небольшой расписной шкафчик, тоже на замке. После смерти отца, когда мы открыли все, то в шкафчике обнаружили старинные царские деньги и керенки, а в сундуке – тарелки, платок шерстяной и что-то еще.
Так вот, когда я приехала в Устюжну навестить дом, который был уже продан, он был изменен до неузнаваемости. Перегородку в маленькую комнату снесли, печь сломали. Оказалось огромное помещение в полдома. Перегородку между залом и боковой комнатой тоже снесли. Получилось, дом разделен пополам. Зато вновь прорубили дверь из кухни в теплую комнату-кладовку. Дом стал чужой. Больше я по нему не тосковала. Осталась только лежанка в зале, которая спинкой-щитом делила зал и маленькую комнату.
Школа
В первый класс мы пошли вместе с Клавой. Но меня в школу не взяли.
– Больно мала, – сказали. – Пусть подрастет.
Учиться я пошла только на следующий год. Моей первой учительницей была тихая женщина, но она вскоре ушла в декрет. Я даже не запомнила, как ее зовут. Вместо нее пришла громкоголосая и крикливая учительница, мы ее не любили, уж больно часто она орала. У меня пропало желание учиться.
Как-то пришла мама и говорит:
