Ненадежный свидетель

– Узнаешь?

– Это мама! – улыбается он, забирая рисунок.

– Сам маму сможешь нарисовать? – Кивает. Не напуган, общается уверенно, не стесняется. Где же он был? – Он что-то помнит? – спрашиваю я Алену, как только малыш увлеченно начинает черкать на листке. Она неуверенно садится на край кровати, теребит пальцы. Волнуется, мотая головой.

– Его нашли сотрудники полиции сегодня в шесть утра на детской площадке. Они думают, он просто сбежал. Что усыновленные дети иногда… – В глазах стоят слезы. – Но это не так! Его забрали, они его забрали…

– Я знаю, но больше вам ничего не угрожает, – обнимая жену, шепчу я. Спиной прижалась, как раньше. Егорка на соседней кровати пробежался по нам взглядом, забавно сморщив нос. Люська всегда так делала, когда мы обнимались за вечерним просмотром любимых фильмов. Неужели я еще могу все вернуть?

– Служба опеки приходила. Они считают, что я плохая мать. Проверяли, в каких условиях мы живем… Я ничего не прибрала, не успела… – Она на грани истерики. Глаза красные, осунулась.

– Аленка. Никто у тебя его не заберет. Ты самая лучшая мама на свете, Егорке очень с тобой повезло. – Это не попытка поддержать, я знаю, о чем говорю. В материнство жена всегда вкладывала всю душу, себя могла обделить, но только не ребенка. – Ты должна взять себя в руки. Дети все чувствуют. А ты сейчас на взводе. Ну же, улыбнись. – Провожу пальцем по ее щеке. Уголки рта немного приподнялись, она выдохнула, зарываясь лицом в плечо.

– Прости, – произносит с горечью. – Я даже не спросила, как ты здесь… Ты не хотел сюда возвращаться. Никто бы не хотел. Ты ради нас… Я…

– Алена, я здесь, потому что болен. К тому же док считает, что через год я могу выйти отсюда абсолютно здоровым и свободным человекам. Дождешься меня? – Глупый вопрос, хорошо, что звучит как шутка. Иначе было бы неловко обоим. У нее своя жизнь, жених… Это визит благодарности. В конце концов, Егора похитили из-за меня. И на что я надеюсь? Она мне ничего не должна.

– Хочешь шанежки с творогом? – выдает жена.

– Шанежки? Ты принесла шанежки и молчишь? – прищуриваюсь я. Знает, чем подкупить, улыбается.

– Нет. Прости… Я не успела ничего приготовить. Но завтра принесу, – несмело выдает она, глаза поднять боится. – Мы придем завтра, если ты не против.

– Ален, ты не должна. И в том, что я здесь, нет твоей вины. – Как бы я хотел, чтобы они пришли, но только не так. Не из-за чувства долга.

– Я знаю… Я хочу.

– Я тоже хочу, больше всего на свете, – улыбаюсь я, крепче прижимая жену к себе. – Господи! Шанежки с творогом, что ты делаешь со мной. А может, еще яблочный пирог?

– Я тоже пилог хочу, – выдает Егор, поднимая на нас глазенки.

– Будет вам пирог, – смеется Алена, устраиваясь на моем плече. Я счастлив. Черт возьми, я действительно счастлив!

Глава 17

Детская площадка

Березы, лучи слепящего солнца и мелькающая через красно-золотистые кроны карусель. Я сплю. Это тот же сон. Небольшая роща в квартале от нашего дома. Я знаю, что будет дальше. Детская площадка, горка и маленькая девочка, играющая в песочнице. Иду вперед. В юнгианской традиции повторяющиеся сны несут содержание, которые человек по тем или иным причинам не может осознавать или интегрировать в реальной жизни. Собственное подсознание не готово мириться с моим бездействием, заставляя испытывать стресс.

А вот и звонкий смех. Девчушка, сидящая спиной. Темные волосики каштанового отлива, заплетенные в косы. Тонюсенькая шея и зеленое платьице в цветочек с плотным воротничком. Ника. Малышка, которую я обещал спасти в прошлый раз. Нужно проснуться. Хватит! Я ничем не смогу ей помочь!

– Папочка, – поворачивается мой галчонок. Нет. Почему в этот раз все не так? Почему вместо Ники моя дочь?! – Помоги, – шепчет синюшными губами. Только сейчас замечаю на ее руках кровь. – Мне больно, папа…

– Галчонок, я рядом. Не бойся! – Бросаюсь к ней. На животе сквозное ранение. Инородных предметов нет. Мне уже плевать, что это сон. Я должен ее спасти. – Люся, доченька, ты должна потерпеть. Хорошо?

«Анатомия человека. Первая помощь» – Аленка подарила мне именно эту книгу на месяц нашего знакомства. Креативный сюрприз. Я долгое время искал в нем смысл и только сейчас нашел. Необходимо покрыть рану куском ткани в 8–10 слоев на входном и выходном проникающем ранении. Затем делаем фиксирующий тур и перебинтовываем. Футболки должно хватить. Жаль, подручной бутылки водки нет, это бы помогло обработать края.

– Солнышко, ты как? – не отвечает, держит меня за штанину. Вцепилась пальчиками. – Я почти закончил. Ты моя умница. – На руки беру, под ножки подхватываю. Необходимо сидячее положение с согнутыми коленями, иначе никак. Главное, чтобы сознание не потеряла. – Доченька, обхвати папу за шею, я куплю тебе самую большую пиццу, как только ты поправишься… Только не закрывай глазки.

Бегу в сторону дороги. Все, как в прошлый раз. Мы ходим кругами. Выхода нет, мне ее не спасти. Бред. Кого я обманываю?

– Папочка, я умру? – спрашивает Люся. Сердце замирает. Слезы на глазах. Не вижу, куда идти… Не могу… Ноги не слушаются. Нельзя останавливаться.

– Нет, галчонок, ты не умрешь, ты всегда будешь со мной. Малышка, я очень тебя люблю, – шепчу ей на ухо. Боль раздирает изнутри, но что мне еще остается ей ответить?

– Ты врешь, папочка. Я уже мертва, – отвечает Люся. Останавливаюсь. Дочка слишком легкая, практически ничего не весит. Кошка и то тяжелее. Смотрю… Вместо моей девочки на руках скелет в зеленом платьице в цветочек, с белым воротничком.

– Прости, – только и успеваю произнести, прежде чем проснуться.

Кошмар. Опять. Третья ночь в больнице. Стоит только закрыть глаза, проваливаюсь в пучину безумия. Но сегодня все иначе. Живо. Реалистично. До сих пор чувствую кровь дочери на руках. Все только начало налаживаться. Терапия дока помогает, Аленка заходит каждый день, с мальчонкой подружился. Даже Люська появляется все реже, или я сам гоню ее от себя. Мы почти не разговариваем. Она не понимает, злится, а я, кажется, начал понимать. Я должен отпустить, принять то, что действительно произошло. Но эти чертовы сны! Парадоксально. Мой собственный разум мне же враг.

Нужно переключиться, но не выходит. Если сопоставить факты, то именно я нашел тело дочери, уверял, что она жива. Должно быть, я действительно оказал ей первую помощь. Во сне происходит снижение мозговой активности, что помогает скрытым воспоминаниям выйти на поверхность, некорректно смешивая их с насущным положением. Поэтому Люся была в платье Ники – реверс временных границ. Мозг не дает покоя, осознавая, что с этой девочкой произойдет то же самое.

– Какого лешего меня должно это волновать?! Я должен думать о своей семье! – выкрикиваю в пустоту. Мозги закипают. Мне должно быть все равно, как и большинству людей в этом чертовом городе!

– А как же я? – звучит голосок за спиной. Галчонок. Со вчерашнего дня со мной и словом не обмолвилась. – Разве я не твоя семья?

Идиотизм! Если хоть на минуту прислушаться к словам дока, Люся – плод моего сознания, через которое разум выражает скрытые чувства. Пять долгих лет я жил одним желанием – отомстить. И что выходит сейчас? Я не могу отказаться от своей цели, несмотря на угрозы семье? Дьявол! Аленка приняла верное решение, подав бумаги на развод. Я причина ее бед. Все было хорошо, насколько это возможно, пока я вновь не появился в ее жизни.

– Чего ты хочешь? – спрашиваю. Сам знаю ответ. Должен от нее услышать. Глупо. Взрослый мужик, который ждет, что маленькая семилетняя девочка будет нести ответственность за его решения.

– Ты должен найти Нику, пока не стало слишком поздно, – со слезами выдает дочь. Я еще не видел, чтобы она плакала. – Только так ты сможешь помочь себе! – Смотрит на меня, не отворачивается. В ее глазах столько боли, сочувствия и понимания. Весь спектр эмоций. Моя малышка выросла. Не первый раз подмечаю, но в голове так и не укладывается. – Хватит себя жалеть, ты должен начать думать!

Думать? Насмешила. Запертому в четырех стенах, мне только и остается, что копаться у себя в голове. Дочь слишком верит в меня. И все же… Мы действительно подобрались близко, настолько, что они похитили Егора, чтобы убрать меня с дороги. Два вопроса: откуда они столько знают о моей семье, и что такого знаю я, что стал для этих тварей опасным свидетелем.

– Дай листок, пожалуйста, – прошу у дочки. Протягивает. Рядом ложится, пятки кверху, внимательно наблюдает. – Помогай, сама меня на это уговорила.

За пару часов работы на листке две колонки. Дионеи знают, что у Аленки есть сын. Значит, либо они следили за ней все это время, либо следили за мной. С учетом того, что эти твари могут принимать человеческий облик, это может быть кто-то из знакомых. Тот, кто в курсе результатов расследования. Информатор в участке? Мельник? Почему нет? Красивая, молодая девушка. Интересно, как давно Афанасьев с ней знаком? Эта женщина изначально вызвала во мне интерес, да и кулон-бабочка. Я уверен, что видел его раньше. Логичный вариант, складный. Александра в курсе каждого шага, что позволяет им опережать нас на два. И все же что-то не сходится. Она сама настаивала на моей помощи. Для чего ей упрятывать меня обратно?

Второй вариант крысы нравится мне куда больше за упущением адекватности личностно-оценочной позиции. Новый ухажер моей жены. Странный тип, неприятный. Он вполне мог бы сойти за таинственного незнакомца, с которым контактировала Одинцова. Финансовое состояние позволяет купить фальшивую личность, да и мое возвращение в психбольницу играет только на руку. Организовать похищение Егора ему было бы проще простого. Но… Слишком хорошо для правды. Фактов нет. Ревность мешает. Аленка – безумно красивая женщина, заботливая, нежная. Ангел. Мужчины всегда обращали на нее внимание, и Вячеслав не исключение. Приходится признать, любой другой на его месте оказался бы в этом списке. Дочка улыбается, сама вычеркивает. Давно мы так с ней не сидели…

Впрочем… Вариантов много. Это мог быть кто угодно. Сами полицейские, молоденькая девчонка-секретарь или уборщица. С этим пусть Афанасьев разбирается, его работа. Факт остается: за нами наблюдали. Мы сами, вольно или невольно, выдавали всю информацию похитителям.

Со второй колонкой сложнее. Если я что и знаю, то не помню этого. Единственное, что не выходит из мыслей, – детская площадка в березовой роще. Делаю пометку. Но что это дает? Полицейские с собаками вдоль и поперек исследовали каждый угол. Ничего. Голова начинает раскалываться, без таблеток было лучше. Эти препараты мешают думать, блокируя болезненные воспоминания.

– Григорий Константинович, – зовет психиатр. Я и не заметил, когда он зашел. Бумагу прятать поздно, внимательно изучает. Сосредоточен, как и всегда. – Поделитесь, что это?

– Это для дела, – вздыхаю я. А вот и весь прогресс коту под хвост. Недоволен будет. – Здесь некоторые предположения. Мне нужно встретиться с Афанасьевым. Я понимаю, что после того, что я устроил, меня не выпустят, но мне действительно нужно с ним поговорить.

– Боюсь, это невозможно. Мы с вами уже обсуждали, игра в детектива не идет вам на пользу, как и следствию. Вы сами решили вернуться, никто не заставлял вас устраивать стрельбу в полицейском участке, разве не так? Почему сейчас вы изменили свое мнение?

– Павел Степанович, я не прошу, чтобы вы меня выпустили. Один звонок. – Мерзкое чувство вновь ощущать себя заключенным. И как я позволил опять запереть себя здесь? Вспомнил, Аленка с Егором. Об этом док и спрашивает. Ловко переменил тему. – Я здесь из-за жены, чтобы им ничего не угрожало. Но это действительно важно.

– Григорий, у нас с вами только наметился небольшой прогресс. Ваша жена приходит каждый день. За очень долгое время детские рисунки в этой комнате не от Люси, а от вашего нового маленького друга, Егора. Мне казалось, эти пару дней вы действительно были счастливы. Я ошибался? – пожимает плечами Павел Степанович. – Что поменялось сейчас? Дочь? Она убеждает вас в том, что вы обязаны продолжать поиски?

– Она хочет, чтобы я спас Нику, – признаюсь я. Дочка взгляд отвела, смотреть на меня не может. Неужели у меня настолько примитивная симптоматика, что док читает меня, как открытую книгу. – Вот же! Я сам этого хочу, так? Вы говорили, что Люська – лишь образ, который транслирует мои собственные мысли и переживания. – Док кивает. Полное опустошение. Я, как хорек в клетке, мечусь из стороны в сторону. Мне стоит самому определиться, во что я верю. – Я не хочу ее потерять.

– Потерять Люсю? – мягко спрашивает он. – Поэтому вы продолжаете сопротивляться лечению? Боитесь, что образ вашей девочки исчезнет? Вы, Алена Игоревна, Егор и призрак Люси не смогут сосуществовать совместно. Человек с вашим уровнем интеллекта не может этого не понимать.

Логично. Что, если док прав? Во сне вместо Ники была моя дочь. Я пытался ее спасти, но безуспешно. Она уже была мертва. Если предположить, что мой разум сам пытается убрать Люсю из подсознания, образно проецируя кошмары, то становится понятно желание вернуться к расследованию. Просто попытка реанимировать образ галчонка в голове, подкрепляя бредовыми идеями. Но меня действительно пытались убрать с дистанции, похищение мальчика и записка в руках жены тому подтверждение. Как и пустой гроб нашей малышки. Не понимаю. Не выходит понять! Как же я устал от всего этого!

– Григорий, давайте поступим так. Я передам записку следователю. Роман Михайлович – хороший детектив, он сам решит, полезна она для дела или нет. Но на этом мы с вами закроем тему расследования и помощи следствию. Сфокусируемся на том, чтобы вы смогли отпустить Люсю и жить дальше. Согласны?

– Да, согласен, – киваю я, протягивая сложенный вдвое листок. Не смотрит, в карман сунул. За долгих пять лет Павел Степанович чего только от меня не наслушался, еще одна писулька вряд ли чем удивит. Но не скрою, приятно. Не стал совать нос не в свое дело, хотя бы при мне. – Отдыхайте, Григорий Константинович, хорошего вам дня.

Поворачиваю голову на дочку, как только док выходит из палаты. Надулась, на кровать с ногами в самый угол забралась. Закрытая поза, защитная, я ее разочаровал. Снова.

– Предатель! – выдает малышка, взгляд ни разу не подняла.

Не хочу отвечать, слишком устал. От таблеток постоянно хочется спать. Глаза слипаются, мне нужно прилечь. Разговор с дочерью подождет до вечера. А пока тихий час. Больным положено.

Очередные кошмары. На этот раз все спутано, сумбурно. Нет четкой картинки. Разное время, образы, меняющиеся локации. Резкий звук вырывает из пучины неконтролируемого безумия. Не понял, почему разбито стекло? В палате погром, одежда раскидана, пол рваной бумагой усыпан и два перевернутых стула по разным углам.

– Люся, что ты наделала? – Перевожу взгляд на дочь. В середине палаты стоит, на меня зверьком смотрит. Щеки, как после мороза, раскраснелись, волосики растрепанные. С поличным поймана, на месте преступления. – Галчонок, зачем? Меня в изолятор запрут…

– Ты же хотел от меня избавиться. Я помогаю, – грозно отвечает она. Взгляд уверенный, кулачки сжаты. Не жалеет о том, что сделала. Только сейчас понимаю, откуда бумага. Ее альбом… Все рисунки за пять лет клочками раскиданы по комнате. Нет! К такому я не готов! Ведь берег каждую ее картинку, даты ставил, подписывал. Все уничтожено, до последнего рисунка.

– Глупышка моя маленькая. – Мне бы злиться, да не могу. У самого слезы на глазах. Ничего, отсижу в изоляторе, не впервой. Картинок она еще нарисует. Ничего страшного не случилось. Сам себе не верю. Предчувствие паршивое. – Я не хочу от тебя избавиться, это не так. И никогда не будет так.

– Неправда! Ты хочешь быть с мамой и Егором. Мне там места нет! – Отвернулась, губы кусает. Она всегда так делала, когда сказать не могла. Но сейчас собирается, ладошку на щетину небритую кладет. – Прости, папочка. Я сама помогу Нике. Заботься о маме и мальчишке этом… Ты им нужен. Прощай. Я тебя люблю.

Исчезает. А я, как идиот, на коленях стою, двинуться не могу. Это шутка, манипуляция, чтобы я начал действовать, или просто детские капризы? Она не может уйти… Не сейчас, не так! Мне нужна моя дочь!

– Люська… – Хриплый голос, чужой. Сам себя не узнаю.

Замок на дверях щелкнул, впуская дока в сопровождении санитара. Ожидаемо, как еще раньше не появились? После такого меня на неделю в изоляторе запрут, не иначе. Илья Викторович на пол заваливает, крепкий мужик, мускулистый, несмотря на свои пятьдесят с хвостиком лет, молодняку фору дать может. Пациенты его побаиваются. Лебезят. Но у меня с ним отношения с первого дня наладились, один из немногих, с кем в этом проклятом месте по-человечески поговорить можно. Док иглу в плечо втыкает, ненавижу. Транквилизаторы. Мощный коктейль, за минуту действует. Впрочем, плевать. Пусть делают, что хотят. Не сопротивляюсь. На полу разбитая кружка «Лучшему папочке», последний подарок от моей дочурки, когда она еще была жива. Им Люська в окно запустила. Я сразу не приметил.

– Григорий Константинович, что ж вы такой погром в палате устроили? Стекло разбили, сами пораниться могли, – качает головой док, на край кровати присаживается. – Так что же произошло, Григорий? Для чего это представление? Я думал, у нас с вами наметился прогресс.

Риторический вопрос. Препараты успели подействовать, ответить все равно ничего не смогу. Да и к чему?

– Гриша, Гриша… Вы здесь уже пять лет, но все возвращается к одному и тому же сценарию. Как только намечается улучшение, идет резкий спад. Вы не хотите выздороветь, не хотите вернуть свою жизнь. Мне действительно жаль. Смерть Люси была случайностью. Так не должно было быть. Досадная ошибка, стечение обстоятельств. Я пытался все это время вам помочь. Безрезультатно. Думаю, здесь необходимо настоящее чудо. Как считаете, Илья Викторович?

– Вам виднее, Павел Степанович, – отвечает санитар. – Отвести пациента в изолятор?

– Думаю, да, – кивает док – Восьмой изолятор.

– Там Тарченко, сегодня утром посадили, поднос с лекарствами в который раз переворачивает. Пятый свободный.

– Тарченко уже осознал глупость своего поступка, можете перевести его обратно в палату. Макарова в восьмой.

– Уверены?

– Несомненно, Илья Викторович. Для пациента будет удобнее, основная часть нашей с вами работы заключается в том, чтобы не навредить, – с непоколебимым видом отвечает психиатр. – До скорой встречи, Григорий. Уводите.

Глава 18

Неверные решения

Афанасьев нервно прошелся по моргу, снова посмотрел на труп тридцатилетнего мужчины с огнестрельным ранением головы. Водитель внедорожника. Не вышло у него с отпуском. К приезду Шурика с группой захвата трое суток уже был мертв. Выглядело все как самоубийство: бутылка водки на столе, прощальное письмо с несуразным бредом о неразделенной любви, не имеющим никакого отношения к похищению детей. И заряженное ружье с одним оставшимся патроном, крепко зажатое в руке. У судмедэкспертов сомнений не оставалось: порох на руках, траектория выстрела, записка. В любом другом случае никто бы не стал заводить дело. К тому же коллеги на работе подтвердили, что Борис Борисович Мартынов не так давно расстался с подругой и крайне переживал по этому поводу. Складно вышло, придраться не к чему. Но Роман Михайлович давно перестал верить в подобные совпадения. Важный свидетель, который видел загадочного приятеля Одинцовой, не мог просто взять и пустить себе пулю в лоб.

– Алина, нашла что-то? Следы психостимулирующих веществ или… Не знаю. Тебе виднее. Удиви меня, девочка. Ты не представляешь, как выручишь меня, – Афанасьев пристально смотрел на худощавую женщину лет сорока с ярко-розовыми волосами. – Ты лучший судмедэксперт. В долгу не останусь. Проси все, что захочешь, только дай мне хоть что-то.

– Чуть что, сразу Алина, – качнула головой женщина, со спины больше напоминающая неугомонного подростка в белом халате и скальпелем в руках. – Нет ничего. Причина смерти совпадает с отчетом с места преступления. В крови алкоголь, следов каких-либо препаратов не обнаружила, он даже анальгин за последнее время не пил. Не к чему придраться, Афанасьев, извиняй. Это самоубийство. Ничего другого сказать не могу.

– Да не бывает такого! Значит, его заставили, вынудили, угрожали. Не верю я в такие совпадения. Нутром чую, нечисто здесь.

– С этим тебе разбираться. – Она протянула ему заключение психолингвистической экспертизы. – В любом случае записка написана добровольно, не под диктовку. Давления на скончавшегося не оказывали. У меня тоже по нулям. Причин подозревать, что это было убийство, нет.

– Ясно, спасибо, – вздохнул Афанасьев, направляясь к выходу. – А по гробу Макаровой удалось что-то установить?

– Ром, я тебе отчет три дня назад на почту отправила. Ты чем занимаешься? – фыркнула Алина, стаскивая халат. – Следов разложения практически нет. Если тело и пробыло под землей, то от силы пару дней. На внутренней стенке гроба отпечатки Макарова. Других нет.

– Пять лет назад он уже вскрывал гроб. Девочку хоронили заново. Отпечатки могли остаться с того времени, – кивнул следователь. – Странно это все. Зачем кому-то понадобилось тело ребенка?

– Как показывает мой опыт, тело крадут, чтобы скрыть улики. В то время я здесь еще не работала, ничего по этому поводу сказать не могу. Ты уже говорил с судмедэкспертом, проводившим вскрытие?

– Нет, он погиб четыре года назад, авария. Не справился с управлением. Дьявол! Думаешь, он мог подменить результаты вскрытия?

– Думать твоя работа, Афанасьев, – улыбнулась судмедэксперт, накрасив губы ярко-розовой помадой. – Я говорю за мертвых, ты за живых. Но, как по мне, дело действительно сомнительное. Кто-то заметает следы и делает это филигранно. Здесь замешаны либо большие деньги, либо гениальный манипулятор с нечеловеческими способностями.

– Есть у меня один такой на примете, вот только у него алиби, – усмехнулся Роман Михайлович, намекая на Григория. – У меня к тебе еще один вопрос, он покажется немного странным. Ты осматривала гроб, как думаешь, его могли открыть изнутри?

– Изнутри? Ну и шуточки у тебя, Афанасьев, – усмехнулась Алина. – Мы сейчас о вампирах говорим? Мне уже запасаться осиновым колом? Так, все. Я побежала, мне выступать на конференции через полчаса. Если опоздаю, начальство меня сожрет.

– О дионеях, неважно, – покачал головой следак, понимая, насколько бредово прозвучали слова. – Иди уже, с меня коробка конфет.

– О дионеях, значит, – остановилась судмедэксперт, понимая, что он не шутит. – За пятнадцать лет практики нечисть мне еще не попадалась. Что касается гроба, изнутри его не открыть, конструкция не та. Ты представляешь сколько весит двухметровый слой земли? Человеку такое не под силу, тем более ребенку. Пускай и с нечеловеческими способностями. Ром, люди не встают из могил, да и бояться стоит живых, а не мертвых. Мы сами – самые страшные монстры, скрывающиеся под масками. За годы практики я на это сполна насмотрелась, думаю, как и ты. – Алина взглянула на часы, хватая коротенькую розовую курточку. – Блин, блин, блин! Говорю же, опаздываю. Я побежала. Отдашь ключи вахтерше!

Афанасьев устало защелкнул замок, спускаясь на первый этаж. Без Макарова дело встало. Собранные зацепки обрывались, не позволяя получить необходимую информацию. Застрелившийся водитель тому подтверждение, без него выйти на неуловимого соучастника Одинцовой возможности не представлялось. Даже патологоанатом, проводивший вскрытие Люси, мертв. На тот момент авария не вызывала подозрений, не справился с управлением. Такое бывает, только в России в год на дорогах погибают 16 000 человек. Но теперь, если сопоставить факты, смерть судмедэксперта уже не казалась столь однозначной. Если он скрыл улики, указывающие на похитителей, его могли убрать.

– Твою налево, Макаров. Твои безумные идеи сейчас бы пригодились, – пробормотал под нос Афанасьев, залезая в старенькую колымагу. В больницу ехать бессмысленно, Павел Степанович запретил посещение пациента. А после того, что этот псих устроил в участке, ни один суд не подпишет бумаги о необходимости свидания. Макаров не подозреваемый, законных оснований вторгаться в медицинское учреждение закрытого типа нет. Говорить с Аленой Игоревной так же бессмысленно, молчит. Не раз пробовал уже, за мальчонку своего боится. Можно понять. Патовая ситуация, у малышки не так много времени. – Хоть побег этому придурку устраивай… Приплыли…

Опять эти белые, обшитые кожей стены. Кажется, сознание начинает возвращаться. Я на полу, дует. Сквозняк. Так не должно быть. Обычно здесь тепло. Док верно подметил, восьмой изолятор мне куда привычней. За время лечения немало времени в нем провел. Неужели в другой определили? Да нет, он, родненький. Люська здесь картинку как-то выцарапала, солнышко и три человечка, держащихся за руки. Сразу на глаза попадается. Отчего же тогда так холодно? Пытаюсь подняться, тело команды не выполняет. Кукла тряпичная – и та лучше продержится.