Золотая хозяйка Липовой горы

Наместник императора Негод, один из богатейших людей провинции, прознав, что среди прибывших бойцов есть тот самый Чемпион варваров, молва о котором широко разлетелась среди почитателей поединков, решил лично убедиться в его мастерстве. Против него он выставил двух своих телохранителей, пообещав им месячное жалованье за один бой. К тому же у них была фора – выбор экипировки. Они решили облачиться в мурмилонов. Это была одна из самых защищённых форм. На голове – шлем с гребнем в виде рыбы (отсюда и название: murmillos – значит «морская рыба»), на предплечье – доспех, поножа-лата на правой ноге, толстые обмотки, закрывающие голени и верх ступней, вооружение – короткий меч, гладиус, и большой прямоугольный щит римских легионеров.

Ратним на их фоне выглядел весьма уязвимо и, казалось, заведомо проигрышно. Ему назначили быть ретиарием – бойцом с сетью. Он вышел в круг практически незащищённым: вся амуниция состояла из доспеха на левом плечевом суставе и набедренной повязки, удерживаемой широким поясом, из-за которого выглядывала рукоять кинжала. В руках он держал сеть со свинцовыми бляшками по краям и трезубец. Впрочем, самого его эта незащищённость мало заботила. Он соскучился по настоящему бою! А то, что против него выставили двух здоровых увальней, прячущихся за латы и щиты, лишь раззадоривало его.

Бой проходил во дворе палаццо, принадлежавшего фаворитке наместника. Это была не просто любовница, а гетера – профессионалка любовных утех. Дополнением к её красоте были ум, знание поэзии, трудов философов и историков… Оттого её общество и ложе стоили так дорого, что она могла позволить себе содержать целое поместье.

Присутствие женщин на боях всегда приводило Ратнима в особый тонус, вдохновляло на красивый бой.

Ратним знал, что его одеяние подчёркивало достоинства натренированного, словно свитого из толстых канатов мышц, тела. Он действительно был хорош своей азиатской красотой. В плену, по настоянию хозяина, стал брить бороду, оставив лишь усы, несколько смягчающие жёсткие черты скуластого, с раскосыми глазами и чуть приплюснутым носом, лица. Длинные, густые и жёсткие, под стать конской гриве, волосы он заплетал в тугую, толщиной с женское запястье, по пояс косу. Красота, непривычная для латинян, но способная увлечь женщину, особенно пресытившуюся вниманием мужчин, какой и была гетера Алекса.

Хозяйка палаццо сразу же обратила внимание на Ратнима. Несмотря на то что она заранее поставила десяток золотых монет на победу телохранителей своего любовника, сейчас искренне желала им поражения.

– А этот варвар тебе нравится, не так ли? – уловил её настроение Негод.

– Да! – не стала скрывать Алекса и с вызовом добавила: – Я даже буду рада проиграть деньги – твои деньги, которые поставила на твоих же воинов.

– Представь, я тоже! – рассмеялся Негод и добавил, чуть понизив голос: – На своих-то я сделал ставку, чтобы у эдитора был интерес выставить Чемпиона варваров, но ставку небольшую, а вот через твоего Петроса поставил на варвара намного больше. Так что пусть Господь будет на стороне этого язычника.

Судья дал сигнал к началу боя. Мурмилоны разделились, обходя стоящего посреди круга соперника. Тот начал неспешно раскручивать сеть правой рукой, поднимая её всё выше, пока она не оказалась над головой. Когда воины Негода почти одновременно кинулись на него, он заарканил одного из них в сачок, увлёк его на себя, потом отступил в сторону, и тот полетел навстречу своему напарнику. Оба, бряцая щитами и скрежеща шлемами, повалились на землю, вызвав смешки зрителей.

Варвар мог воспользоваться беспомощностью своих соперников, чтобы нанести им решающие удары трезубцем или кинжалом, но вместо этого неспешно вернулся в центр круга и, посвистывая и улыбаясь, снова начал вращать сеть. Алекса не удержалась и зааплодировала.

Один из воинов поднялся на ноги и кинулся к варвару, чтобы вступить в рукопашную. Но сеть уже снова летела ему навстречу. Воин высоко поднял щит, но сеть полетела ему в ноги, он запнулся и непроизвольно откинул руку со щитом в сторону, продолжая двигаться по инерции. Несколько шагов – и ему удалось бы обрести равновесие, но на пятом шаге его грудь встретилась с трезубцем варвара. Хруст раздираемой железными зубцами грудной клетки слился с шумным выдохом.

Второй мурмилон уже встал на ноги – только шлем, сдёрнутый сетью, так и валялся на земле – и готовился напасть. Ратним не сумел быстро вырвать оружие из тела поверженного – зубцы крепко застряли меж рёбер – и остался с одним кинжалом против шита и меча. Прикрываясь щитом, воин старался подступить максимально ближе, чтобы ударить гладиусом наверняка. Но лишившийся сети и трезубца варвар каждый раз уворачивался, отступая на безопасное расстояние – и его движения напоминали замысловатый танец.

Он и в самом деле имитировал виденные много раз пляски шаманов во время камлания. И это не был экспромт. Прежде, ещё в ранней молодости, он, когда никого не было рядом, например, на охоте или рыбалке, повторял жесты и движения шаманов. Он скрывал своё увлечение, боясь насмешек со стороны соплеменников. Те непременно стали бы подшучивать над ним в духе: «Бодливому лосю Нга рогов не дал», – и были бы по-своему правы. Оказавшись в плену, угр стал упражняться уже в открытую. Эдитор и окружение варвара-гладиатора принимали всё за причуду, вызванную тоской по родине, своему племени и близким людям. Но были правы лишь отчасти. Будь Ратним абсолютно откровенен с самим собой, признал бы, что своими плясками всё ещё продолжает скрытое соперничество с Чекуром. Рождённый простым угром, воин не понимал, почему вождь и товарищ с малых лет, имея полное право быть шаманом и камлать, добровольно отказывался от этого. Будь Ратним на его месте… Такие думы часто уводили угра в дебри мечтаний, отравленных, словно болотным газом, дурманом зависти.

Но здесь – в гладиаторском круге – он вставал вровень с Чекуром, здесь Чемпион варваров оказался как бы под стать Молочному горну – способным покорять и удивлять. И сейчас на его пути оказался этот несчастный, выряженный, словно на потеху, римлянин. Настал недобрый для него момент.

Латинянин ринулся в решающую атаку. Ратним принял удар гладиусом на доспех, закреплённый на левом плече, и, пока противник делал замах для следующего, рванул край щита и, уворачиваясь, успел полоснуть кинжалом по плечу и спине римлянина. Взревев от полученной раны, тот развернулся в надежде нанести удар мечом в спину противника. Но тот в очередной раз уклонился, проявив чудеса ловкости.

От резкого поворота тугая коса угра, утяжелённая специальными украшениями, вылетела из-за спины и хлестнула по глазам соперника. Этот трюк уже не раз ставил в затруднительное положение его врагов. Острая, ослепляющая боль – предпоследнее, что они успевали почувствовать в этом мире. Последним оказывался смертельный удар. Телохранитель Негода не стал исключением. Зажмурившись, словно в его глаза с силой бросили горсть раскалённого песка, он непроизвольно вытянул шею. Варвар немедля полоснул по ней кинжалом, и из глубокой раны брызнул фонтан крови. Находившиеся неподалёку зрители отпрянули от латинянина как от прокажённого, боясь запачкать свои белоснежные туники.

Внутри круга лежали два тела: одно – без движения, с трезубцем в груди, второе – в конвульсиях теряющее остаток жизненных сил. А над ними возвышался улыбающийся варвар, полностью оправдавший своё прозвище – Чемпион. Его раскосые тёмно-карие глаза светились восторгом.

Зрители негодовали, так как многие из них проиграли деньги. Хозяйка палаццо и Негод не могли сдержать ликования. Они спустились со ступенек ротонды и подошли к варвару.

Женщина сняла с шеи золотое ожерелье и замерла, подняв его на руках. Ратним догадался, чего от него ждут, и склонил голову. Он думал, что эта красивая взрослая женщина закрепит золотую и явно дорогую вещицу на его шее. Но та застегнула замок и водрузила украшение на голову варвара.

– Раньше триумфаторов венчали лавровыми венками, пусть же тебе достанется золотой, – произнесла она.

Негод взял эдитора под руку, отвёл в сторону и объяснил, что лишился двух своих лучших телохранителей. Требовалось восполнить потерю, и самый приемлемый вариант – это Чемпион варваров. Хозяин угра понял, что настал именно тот момент, которого он ждал, терпя гордый нрав своего раба и не решаясь избавиться от него. Предложенная цена с лихвой покрывала все затраты.

Пока Негод говорил с эдитором, Алекса изучала варвара. Его природная смуглость не могла скрыть разлившегося по щекам румянца, в глазах не было и тени рабской робости. Так смотрят лишь абсолютно свободные люди. Такой взгляд был у льва, которого однажды привозили в город. Царь зверей даже в клетке не терял своего достоинства, взгляд его мог быть голодным, затравленным, не было в нём лишь покорности.

А ещё запах! Алекса никогда не могла подумать, что вонь, источаемую немытым, потным телом, она сможет когда-либо назвать запахом. Нет… Это был аромат! Гетера сама ежедневно принимала ванны с благовониями и приучала к этому тех мужчин, которых допускала до своего тела. К обязательным омовениям привык даже гордец Негод. Но здесь вонь тела была составляющей запаха первобытного победителя. Алексу изнутри стало прожигать желание. Варвар уловил это её состояние, и его взгляд подёрнула поволока.

– Боже, да он воняет просто невыносимо! Как ты только можешь стоять с ним рядом?! – произнёс наместник, подойдя к ним. – Я уж было приревновал тебя к этому дикарю, но теперь могу быть спокоен – такого вонючку ты не подпустишь к себе ни за какие деньги.

И тут же добавил:

– Тем более что у него их нет! Но я всё-таки прикажу, чтобы ему не давали мыться! – он рассмеялся своей шутке, потом продолжил: – Я остаюсь сегодня у тебя. Надо отметить моё приобретение. И ещё – пошли ему рабыню, пусть потешится. Кстати, эдитор сказал, что его зовут Ратним. Что за имена у этих варваров, словно собачьи клички! Смотри, как встрепенулся, услышав своё имя. Одно пока не возьму в толк – как отдавать ему приказы? Он же ни слова по-нашему не понимает. Привлеку, пожалуй, к этому делу твоего Петроса, он ведь способный к языкам.

Это был не ужин, а целый пир, словно Негод отмечал не поражение своих телохранителей, а победу Империи над полчищами Аттилы. Алекса так потчевала гостей, что многие уснули прямо на коврах в гостиной, где были накрыты столы. Задремавшего Негода она приказала отнести в свои покои.

Посылать Ратниму рабыню она и не думала. Как только в палаццо воцарилась тишина, она сама пришла к варвару…

И когда Алекса истекала кровью от раны, нанесённой чужеземцем, и медленно теряла сознание, она вспомнила ту ночь, когда впервые вошла к Ратниму. И другого варвара – голубоглазого, рыжеволосого, который насильно овладел ею буквально перед смертью. На какой-то миг он показался ей удивительно похожим на её последнюю страсть.

О последнем рассказчик знать не мог, но обо всём остальном в общих чертах поведал Чекуру на его языке. Управляющий поместьем гетеры был полиглотом – язык угров был седьмым в его лексиконе. Здесь его знали как Петроса, родители же дали ему имя Петрио…

Эх, если бы не амбиции его отца Азиния Вара… Патриций пожелал занять место магистра армии Аэция, фактически заправлявшего делами в Западной империи при императоре Валентиниане III. Амбиции… Родителя они привели на место казни у Эсквилинских ворот Рима. Глашатай во всеуслышание проорал зевакам приговор императора, утверждённый сенатом, обвиняющий патриция в государственной измене. Умолкнув, глашатай дал знак ликторам, один из них накрыл голову приговорённого куском материи, другой занёс над головой топор…

Петрио не видел казни отца, но столько раз был очевидцем этих кровавых зрелищ, что легко мог себе представить, как всё происходило. Сам он в это время уже был на пути в Грецию. Оставаться в столице, да и в стране, было небезопасно – могли отправить следом за отцом. Знание языков и образование без труда помогли Петрио, ставшему Петросом, найти место управляющего палаццо знатной гетеры…

Ратним за год не смог постичь латынь – усвоил основные глаголы и наиболее часто употребляемые существительные. Он сам по себе был довольно немногословен. Петросу всё-таки удалось кое-что узнать о его прошлом и жизни племени, обитающего далеко на востоке, на границе степей и гор, покрытых густым хвойным лесом. А ещё он проникся симпатией к вождю Чекуру, получившему от самого Аттилы прозвище Молочный горн.

Петрос был умелым рассказчиком: он овладел вниманием публики. Но в конце концов та не выдержала:

– Так где он сейчас?! Пусть сейчас же скажет! Говори, не тяни! – летело отовсюду.

– Он здесь.

Латинянин направился через сад к окружавшей его невысокой каменной ограде, и толпа варваров во главе с Чекуром проследовала за ним. Там находился небольшой песчаный холмик, на котором лежало сомкнутое краями золотое ожерелье с остроконечными подвесками.

Оказалось, Негод узнал о том, что Алекса отдаётся его телохранителю, да ещё и оплачивает его ласки. Последнее обстоятельство, очевидно, больше всего разозлило покровителя. Его принуждали к купаниям, а неряхе дикарю ещё и приплачивали за вонь!

Накануне отъезда (наместник на самом деле сбегал, зная о подходе полчищ Аттилы) Негод собрал всех приближённых в палаццо Алексы на прощальный пир. В качестве развлечения был запланирован бой Ратнима с тремя рабами, приобретёнными наместником недавно. Бойцам выдали по щиту, мечу и булаве. Но победы варвара Негод не планировал и приказал подмешать в еду телохранителя опий. Так что в круг Ратним вышел без главных своих преимуществ – молниеносной реакции, ловкости и умения предвидеть действия противников. Чемпион варваров стал лёгкой добычей – воины переломали ему булавами рёбра, руки и ноги, только после этого размозжили голову. Алекса не выдержала этого зрелища, она вскочила с места и попыталась уйти, но предупреждённые телохранители Негода не дали ей этого сделать. Они удерживали женщину на месте, не позволяя ей опустить или отвернуть голову.

– Я не знаю ваших погребальных обычаев, так что положил на могилу лишь это золотое ожерелье, подаренное ему хозяйкой при знакомстве, – окончил рассказ латинянин.

Чекур поднял с могилы украшение. На том свете Ратниму могли потребоваться утварь, кони, оружие – но не женские побрякушки. Дотронувшись до земли, под которой покоилось тело друга, Чекур почувствовал, как душа Ратнима радостно рванулась к нему, словно только и ждала этого момента. Он встретил её с не меньшей радостью и повёл за собой по длинной ледяной дороге на закат. Непрожитая часть жизни отлетела на восход, прожитая, принадлежащая погибшему, осталась среди этих диковинных деревьев. Сидя на корточках и раскачиваясь всем телом, Молочный горн затянул песню, чьи слова могла разобрать только душа покойного, остальным же слышался лишь однообразный нескончаемый мотив, издаваемый сомкнутыми связками.

Окончив пение, Чекур встал с колен и направился к палаццо, дав знак латинянину следовать за собой.

– Почему ты сразу не сказал обо всём и позволил аварцу увести тебя? – заговорил вождь, когда они уже подходили к ротонде.

– Много ли стоят слова человека со связанными руками и стоящего на коленях? – ответил тот вопросом на вопрос. – Я вернулся, чтобы сказать, что хочу остаться в твоём войске. Воин из меня, может, и никудышный, а вот знания могут пригодиться. Ты тот, под началом кого я хотел бы служить. Ты честный. А моя Империя прогнила, она скоро рухнет, кругом корысть и лицемерие, ставшие основой основ успешного существования на всех уровнях – начиная с плебса, а заканчивая сенатом и очередным императором, которого приводят к власти его деньги и коварство.

– Как тебя зовут?

– Петрио Вар, – назвался латинянин своим настоящим именем.

– Вар… Оставь уж нам быть варварами. Быть тебе Петро, – с этими словами вождь приобнял угра и указал на статую за своей спиной:

– Как её звали?

– Почему звали? – немного недоуменно ответил Петро. – По-разному: Афродита, Венера… Всё это имена богини красоты и плотской любви. Но почиталась она язычниками, ещё до принятия нашими народами христианства. Когда её величали Афродитой, статую вывезли с одного из островов, разграбленного греками лет сорок назад. Поклонник хозяйки палаццо купил для неё изваяние, потому что уловил сходство с Алексой. Даже её полное имя – Александра – повелел выбить на постаменте. Действительно, что-то есть – особенно, как говорят, это было заметно в молодые годы гетеры…

– Её зовут Вальга, – прервал Чекур Петро, привстал на цыпочки и надел на шею статуи золотое ожерелье с могилы Ратнима. – Ей суждено стать невестой Нга.

15 августа 2017 года

Записи Петро на двое суток погрузили в читательский запой. Перед тем как пойти на второй круг, я решил сделать перерыв. И занять не голову, а руки.

Дом у меня хороший – центр посёлка, тихая улица Старателей, которая делает несколько поворотов и заканчивается тупиком. Из окна виднеются соседские палисадники, а за крышами домов – зелёные с просинью гребни уральской тайги.

Этот дом мне достался от жены при разводе в обмен на квартиру. А ей – в наследство от дальней родственницы. С семьёй мы долгое время использовали его как летнюю резиденцию. Когда пару лет назад я предложил разойтись, сразу перебрался в этот дом на постоянное место жительства.

Тогда это была вынужденная мера: после брака, продлившегося полжизни, мне остро требовалось одиночество. Со временем быт наособицу пришёлся мне по душе. Дом я перестроил под себя, облагородил – установил электрический котёл, нормальный человеческий санузел. И наметил массу дел на тёплое время года. Первым пунктом в списке хозяйственных дел на отпуск числилась починка забора – или, правильнее сказать, палисадника.

С самого утра я приступил к делу: взялся отрывать пролёт.

– Помогай Бог, Георгий Петрович!

– Бог-то Бог, да и сам не будь плох, – ответил на слова женщины в платке. Я сразу её узнал: – Ольга…

– Павловна я, – поняла причину паузы гостья, улыбнулась и сразу перешла к сути дела: – Знаю, вы в отпуске, но тем не менее, может, уделите нам время. Я всё по вопросу трезвления.

– Да вроде как не злоупотребляю, – попробовал я отшутиться.

– Завтра в Мотином рву у нас состоится семинар попечительства о народной трезвости, со всей епархии народ будет, – гостья сделала вид, что не заметила шутку. – В епархии требуют, чтобы в прессе освещались все события на эту тему. Отец Симеон сам не сможет поехать, просил вас поприсутствовать на семинаре, написать в газете…

– Вот оно что! Давайте так: вы съездите, потом мне расскажете, а я уж с ваших слов напишу, фото какое-нибудь дадите.

– Нам очень бы хотелось, чтобы вы сами и сфотографировали, и написали хорошо. Вы ведь всё равно в отпуске. Мы вас свозим в монастырь, проведём особую расширенную экскурсию. Соглашайтесь!

– Я бы с радостью – да вот ремонт затеял, – я ещё не терял надежды выскользнуть и предъявил последний и, как мне казалось, весьма серьёзный аргумент.

– Нашли о чём тужить, – словно ждала этого прихожанка и с лёгкостью покрыла моего козырного короля припасённым на этот случай тузом: – Я вам сейчас троих помощников пришлю, к вечеру управитесь. Нанялись тут к нам в храм трое бомжей. Батюшка взял их – а работы толком нет. Только уговор: денег им не давайте, а то запьют.

Вскоре после визита Ольги Павловны явилась и подмога. Двое из них, лет под сорок, были похожи на классических «джентльменов удачи» – выдавал их взгляд, рыщущий вокруг в поисках дармовой наживы. Третий был мужчиной немногим за шестьдесят, с крупными чертами лица и выраженным чувством собственного достоинства. Про себя я мгновенно окрестил его Морганом Фрименом – как есть он, только белый. По повадкам – бывший зек. Наколок на пальцах и запястьях не видно – выходит, сидел, скорее всего, на общем режиме мужиком, к уголовникам не прибился, но и не опустился. Держался уверенно – как определивший сам себе место в этом мире.

– Меня Голым можешь звать, а нет, так отзовусь и на мужика, – представился старший и указал на обоих своих спутников сразу: – А это Коля-Вася.

Я так и не понял, кто из них Коля, а кто Вася, да и не очень-то пригодилось: Голый, как опытный бригадир, сразу же оценил фронт работ и раздал им чёткие указания. Одного Колю-Васю отрядил мне в напарники прибивать штакетины, сам же с другим взялся отрывать старые прясла и налаживать новые. Сразу было видно, что Голый и топор, и молоток в руках держал не в первый раз: гвозди вгонял с двух ударов, не забывая отпускать колкости-шутки Коле-Васе.

И владел хорошо не только рабочим инструментом. Во время одного из перекуров «бригадир» всё вертел в руках нож. Перед этим попросил подковырнуть что-то, я ему и передал Марлина. Да, нож с именем собственным. Прошёл со мной через всю жизнь. Пацан в Визю без своего ножа считался вроде как неполноценным. Заиметь его было сродни инициации. Перочинные – не в счёт. Настоящие ладили в леспромхозовской кузне. Батя замолвил перед кузнецом слово – и тот за рубль, сэкономленный на школьных завтраках, выковал мне лезвие из КрАЗовской рессоры.

Когда в руках у меня оказался заветный, ещё влажный и почерневший от закалки в машинном масле клинок, он мне сразу напомнил рыбину. И не из тех, что водились в нашей Сильве или Вогуле, о таких мог писать лишь Хемингуэй. Так и всплыл в памяти марлин. Уже позже узнал, что название этой хищной рыбины с длинным и прочным носом-копьём происходит от латинского «machaera» – «кинжал» и «nigricans» – «становящийся чёрным». На рукоятку пошёл отросток лосиного рога, а на гарду – увесистый десятикопеечный медяк 1836 года чеканки.

Голому нож пришёлся и по руке, и по душе: он то пробовал пальцем остриё клинка, то изучал надписи на царском гривеннике. А перед тем как подняться, метнул Марлина в стену бани – лезвие вошло чётко перпендикулярно стене и вонзилось глубоко. Пришлось раскачивать нож за рукоять, чтобы извлечь его.

Интересно, что привело Голого в шаринский храм? Явно не нужда. Такой себе всегда сможет копейку добыть. Раскаяние? Вряд ли. Грехи за ним, несомненно, водятся, но вот на кающегося грешника похож меньше всего.

– Спасибо большое за помощь, мужики! – обозначил я самую щекотливую, исходя из пожеланий Тортовой, тему благодарности. – Я обещал Ольге Павловне денег вам на руки не давать. Боится, что забухаете. Так что не знаю, чем и отблагодарить вас.

– А деньжат всё-таки подкинь, много не надо: на чай да сигареты, – озвучил свой расклад Голый. – Насчёт бухалова не дрейфь, пока при храме – ни-ни. Слово.

Я положил на стол тысячу, Голый небрежно сгрёб купюру, утопив её в кармане брюк, и встал. Коля-Вася последовали его примеру.

– На железнодорожном вокзале в Ебурге оторвал их от кодлы бомжей, – заговорил Голый, когда парочка пошла вперёд, а мы задержались у ворот. – Не совсем пропащие.

– Выходит, под опеку взял?

– Да кто я такой, чтобы опекать их? Вот Господь, тот, пожалуй, может. Я лишь подтолкнул, а там уж как пойдёт.

Несколько секунд помолчали.

– Хороший ты, вроде как, человек, – вдруг неожиданно сказал Голый. – И чего только твоей жене надо было?

– Это ты к чему?

Голый немного замешкался с ответом, но потом нашёлся:

– Да так, бабы в храме лясы точили. Ладно, бывай. Очень надеюсь, что больше не свидимся.

Не протянув руки, человек, напоминающий белого Моргана Фримена, направился к поджидающим его на дороге под фонарём Коле-Васе.

– Я же просила вас не давать им денег, – утром высказала мне Тортова, когда я сел в машину одного из прихожан храма.

– Голый мне слово дал, что пить они не будут. Соврал?

– Да нет. С этим-то всё в порядке. Вот только сам Евгений Николаевич пропал. Утром мне церковный сторож передал записку от него и тысячу рублей. Сообщил, что появились срочные дела, а деньги просил позже, если что, отдать Коле-Васе, как он называл своих товарищей.

Значит, Евгений Николаевич… Так-так… Голый. Выходит, всё-таки не бабы лясы в храме точили про мою бывшую. Звали её Елена Евгеньевна, в девичестве – Голопятова. Вот, значит, и свиделись, тестюшка. Случайно ли вот только заглянул или по какой надобности? В последнее время мне вообще в случайные стечения обстоятельств верилось всё с меньшей и меньшей охотой. Я даже слегка тосковать стал по славным дням простоты и наивности.

Явление Золотой Богини Вальги