скачать книгу бесплатно
– То есть суки и стукачи – одно и то же? – Решил уточнить Боря и вспомнил, что понятие «ссученный» ему уже растолковывали и адвокат, и Толик с ИВС.
Александр кивнул:
– Так вот фраза «чувствовать за собой» – означает, что есть в твоей биографии что-либо такое, за что тебя можно объявить сукой, крысой, или, не дай боже, обиженным. А если за тобой ничего такого нет, и по воровским понятиям ты – чист, значит, ты за собой ничего не чувствуешь. Так и отвечай.
«Тормоза» открылись и в «хату» вошёл новенький. У него были длинные волосы, и он живо и весело всех поприветствовал.
– Откуда ты такой весёлый? – спросил у вновь прибывшего «Леший», которому, похоже, не сиделось на месте, и всё было интересно.
– Ну как «откуда»!? С воли, естественно! – Ответил волосатый. – Слушайте, ребята, я первоход и в тюрьме в первый раз. Пожалуйста, не грузите меня! Если моя причёска не нравится, то не переживайте, побреюсь я налысо. Я же понимаю, что теперь в тюрьме нахожусь.
– А откуда ты такое слово знаешь: «первоход»? – Решил уточнить арестант Александр.
– А то, как же? – изумился волосатый. – Первая ходка, вторая ходка, третья ходка. Это все, по-моему, знают. И на воле тоже. Я даже в интернете тюремный кодекс почитывал, чтобы немного ориентироваться в местности.
– Красавчик! – Воскликнул «Леший», и его тут же перебил патлатый арестант:
– А вот внешности попрошу не касаться! Предупреждаю заранее: моё очко предназначено исключительно для того, чтобы справлять большую нужду.
– Да нет! – Воскликнул Саша, – ты не понял! Красавчик – это тюремное слово. По фене, или по понятиям, «Красавчик» – это что-то типа молодец, так держать и тому подобное. Мы здесь не говорим «молодец», потому что молодцы сосут концы…
После этой фразы раздался дружный смех на всю сборную камеру. Которая, к слову пополнялась, но не думала опустошаться. Прибыл ещё один арестант:
– Здарово, ребята!
– Ты откуда такой, – первее всех поинтересовался «Леший».
– С суда. На продлёнку ездил.
– Чё, продлили, да?
– Ну а как ещё? Я уже год так таскаюсь по судам. Раз в два месяца возят в суд и продляют, а дело никак раскрыть не могут.
И многие другие подробности пребывания в СИЗО Боре ещё предстояло узнать. Сюда прибывали и те, кто уже давно сидит здесь, они прибывали с баулами, и собирались на этап в колонию для отбытия наказания. «Везёт кому-то, – подумал Боря. – Кто-то уже отсудился, срок получил, а я ещё не знаю, чем всё закончится. И зачем я только в этот „Мак“ попёрся?». Впрочем к Боре уже все давно потеряли интерес. Он же приобрёл интерес рассматривать сборную камеру. Здесь было что-то вроде параши, куда можно было справить нужду, многие зеки уже этим воспользовались, заранее извинившись перед остальными. Тут было окно, сквозь которое виден забор, а за ним воля. Какой-то многоэтажный дом.
Прибыли люди с баулами, которые оказалось едут издалека. Их этапом пересылали из Тулы в Кострому, а поскольку прямого поезда «Тула – Кострома» нет, временно оставили их в Москве. Они спросили:
– Ребят, мы даже не знаем, в каком мы городе? Что за централ это?
– Успокойтесь, ребята! – Обратился к ним «Леший». – Вы в Бутырке.
– А где тут пересыльных держут? В транзитной хате?
– Ага! – Ответил всё тот же «Леший». – Я с вами скорей всего. Сам с «Серпов» только приехал.
– То есть ты сам ещё здесь ничего не знаешь?
– Ну как «не знаю»? Я уже полтора года сижу. Меня закрыли в Серпухове. Быстро осудили, дали срок, в зону отправили этапом в Кострому. И тут раз! Оказывается, что на меня второе уголовное дело открыли. Вернули меня обратно в Серпухов из Костромы, добавили ещё два года. Теперь не знаю, когда выйду. Может, пока сижу, ещё что-нибудь откопают. Так-то надоело уже за добавкой ездить. Зато пока ездил туда-обратно уже два раза здесь, на Бутырке побывал.
Боря прослушал разговор и понял что он в Бутырской тюрьме. Той самой, где «судьба ломается» и «душа так мается». Осознав это, он решил продолжить осмотр помещения сборной камеры, которую зеки сокращённо именовали «Сборка». Здесь был высокий потолок. Настолько высокий, что если бы Боря встал на плечи равного себе, то смог бы дотянуться до потолка лишь кончиками пальцев вытянутой руки. На стенах было куча надписей. Превалировала везде аббревиатура «А.У.Е.». Арестанты были заняты разговором, и некогда было поинтересоваться у них, как она расшифровывается. На стене, прямо над Борей, кто-то из зеков набил стихотворение, видать заточкой:
Больше не на чём писать,
Остаются стены.
Но на них порассуждать
Лишь возможно с теми,
Кто потом сюда придёт
Без клочка бумаги.
Что потом произойдёт,
Не увидят сами.
Кто напишет о себе,
О своём районе.
Кто винит в голубизне
Не в другом вагоне.
Может кто строку зачнёт
Сочинять стихами.
Что потом произойдёт?
Лишены тех знаний.
Нарисуют на стене
Ради смеха морду.
И получится вполне
Знак протеста гордый.
Каждый раз меняя люд
Карантинной сборки,
Люди старшие прочтут
О себе все строки.
Кто-то будет отмывать
От рисунков стены.
А другие повторять,
Оставляя смену.
А удачная мысля
Выйдет за пределы,
Претендентов веселя
На закрытом деле.
Рядом с этим стихотворением кто-то подписал более короткий и чуть менее складный стишок: «Будь проклят тот, кто век от века, решил тюрьмой исправить человека». Боря находился в таком состоянии, что был согласен с любым из тех, кто писал на стенах. Открылись «тормоза», и уфсиновец объявил:
– Кто на этап? – Поднялись четыре человека. – Выходите.
– Счастливо, ребята! – Попрощались этапники. И на сборке стало менее людно. Затем дверь открывалась ещё раз. «Старшой» назвал шесть фамилий. И люди пошли, с ними и «Леший», и тульские. Оказалось что ведут пересыльных зеков, кто в Бутырке проездом. «Леший» обошёл всех арестантов, всем пожал руки, а Боре крикнул напутственные слова:
– Бывай, Боря! Не бойся, ты не один здесь по статье сто шестьдесят первой. И не паникуй, что в тюрьме оказался. Пол-России побывало в тюрьме, а знаешь где вторая половина?
– Не знаю. – Не понял намёка Борис.
– Как «не знаю». Вторая половина в милиции работает.
Под дружный смех арестантов пересыльные удалились. Затем пришёл ещё один старшой, опять назвал много фамилий. На этот раз оказалось, что он пришёл за теми, кто сидит в Бутырке уже давно, а ездил в город на суд, на следственные действия, и на прочие характерные для зеков выезды. Осталось в камере лишь пять зеков, которые были вновь прибывшими, и к которым только-только применили санкцию на арест. Среди них был и тот, у кого длинные волосы. Было бы логично если бы этот патлатый чем-нибудь походил на того Лёшу Тарханова, что с профкома, с которым пиво пил накануне задержания. Однако, нет, этот волосатик выглядел иначе, и разговаривал по-другому. По его речи, скорее можно было принять за гопника, нежели нефора. Но, несмотря на это, одет он всё же, как типичный неформал: длинные волосы, косуха и берцы. Боря принялся и дальше изучать надписи на стенах. Его зацепила ещё одна: «Кто не был – не знает, кто был – не забудет». Точнее не скажешь о пребывании в тюрьме.
Волосатый арестант подошёл к Боре с вопросом:
– У тебя есть сигареты?
– Я не курю – ответил Боря.
– Ничего страшного! – Решил для себя его собеседник, – В тюрьме закуришь. У тебя, что за беда?
– В смысле «беда»?
– «Беда» – это номер статьи. Так, по крайней мере, в тюремном словаре написано. Зеки обычно так и спрашивают: «Ты по какой беде заехал?».
– Сто шестьдесят первая у меня – Дошло, наконец, до Бори. – Грабёж – зачем-то уточнил он. А про себя Боря подумал: «Как же так? Этот нефор не только разговаривает как гопник, но ещё и о тюремной жизни осведомлён получше меня»
– Понятно, – Отозвался волосатик. – А у меня сто пятьдесят девятая. Мошенничество. Людей на бабки развёл. Сорок «лямов» украл. Меня Игорь зовут.
– Брюс, – представился Боря, надеясь, что именно так он себе заслужит необходимую «погремушку».
Разговор с патлатым Игорем не склеился, и Боря принялся ожидать, когда же всех пятерых первоходов заберут туда, где можно прилечь, поспать, и покушать. Эх, томительны же эти часы ожидания в так называемой «Сборке». Но правильно поётся в песне про Бутырскую тюрьму: «Жизнь не кончается. Тюрьма стоит, столица спит, земля вращается». А раз жизнь не кончается, значит, и унывать не стоит.
Глава 6. Карантин
Сборка потихоньку редела. Все пять человек, оставшиеся на сборке, так же как и Боря, прибыли из суда, где им избрали уже понятную без слов меру пресечения. Боря и Игорь – сидели впервые и многого не знали. Ещё были двое киргизов, которые общались на своём языке между собой, и почти не понимали, что говорят русские. Попытка разговора ребят с ними мало что прояснила. Получалось так: оба что-то украли, причём дела у них разные, не подельники. Познакомились два киргиза между собой уже здесь – на сборке. Они по-русски знают некоторые тюремные слова. Например, «пахан» или «хата». Но определить какая ходка у них не получилось ни у каких пацанов, хотя скорей всего первая. Был ещё один русский. Он был лысоват, курил, используя зажигалку, что считалось роскошью для зеков, которые подкуривали спичками. На вид лет двадцать, худощав. Он сказал, что два года сидел в колонии для несовершеннолетних, так называемой «Малолетке». И много узнал тогда, но прошло много времени, судимость первая уже была погашена, и стал постепенно забывать. Он увидел Борю без шнурков, и сказал: «Не переживай! Войдёшь в хату, шнурки себе сам свяжешь. Видал как у Лешего?». А Леший уже давно удалился в транзитную камеру, так что обратить внимание, что за шнурки у него, Боря не успел. Оставшиеся здесь – все были только что из первого суда, и, соответственно, все без шнурков. Боря был наслышан, что зеки многое умеют делать. Почти у всех – золотые руки. И искренне надеялся, что за два месяца содержания под стражей приобретёт такие же.
Боря ни с кем не начинал разговора, лишь отвечал, когда к нему обращались. В основном он молчал, переживал. У него был внутренний страх перед тем, что скоро ему предстоит попасть в настоящую хату, и встретиться с воровским миром. Впрочем, то же самое читалось и на лице остальных. Хотя они и хорохорились, но всё равно страх перед будущим вхождением в камеру был виден в их глазах. Тормоза открылись, и в их проёме показался старшой, который взглянув на карточку начал что-то читать:
– Так, кто здесь остался? Байматов, Мурзаев, Пахомов, Лещёв, Харченко, выходим на продол, руки держим за спиной, вперёд!
Все присутствующие поднялись со своих мест, взяли сумки, пакеты, и выдвинулись из хаты. По продолу их вели через первый корпус, где из камер доносились какие-то крики. Услышав, из одной «Сипак, как житуха?», Боря понял, что это зеки из разных хат таким способом общаются между собой. Пройдя первый корпус, они остановились у какого-то склада. Здесь очередной работник в чёрной робе и с таким же белым бумажным значком «отряда №1», каждому выдал по матрацу, скрученному в виде рулетки, и в который были завернуты: простыня, одеяло, подушка, наволочка, пододеяльник. На другом складе им выдали «рыльно-мыльные» принадлежности: маленький прозрачный пакет, содержащий кусочек белого мыла, набор одноразовых бритв, тюбик зубной пасты, зубную щётку, два вафельных полотенца, рулон туалетной бумаги. На третьем складе им была выдана посуда: железная кружка, железная глубокая миска, ложка – всё, что полагается арестанту иметь при себе. Всё это они понесли через все коридоры («продолы») Бутырки на седьмой корпус, где располагалось карантинное отделение. Боря, идя по коридорам, с интересом успевал читать плакаты: «Мир – это свобода основанная на признании прав всякого человека», «Быть человеком – это чувствовать свою ответственность», «Человек творит себя выбирая мораль». Интересно для чего они? Наверное так Бутырка воспитывает уголовников к законопослушанию.
Плакат «Любовь к свободе цветок темницы и только в тюрьме чувствуешь цену свободы» ознаменовал начало карантинного отделения. Уфсиновец открыл одну камеру, и оттуда раздался голос:
– Старшой, долго я ещё здесь торчать буду? Я уже две недели на карантине сижу, неужели нельзя поднять в хату!?
– Не ко мне вопрос. Я вот тебе жильца ещё одного привёл – волосатого. Пострижёшь, а?
– А чем я его побрею? Я же не в хате. Вот попадём мы с ним в общую хату, там и побреем его.
Игорь с матрацем вошёл в эту камеру. Туда же проследовал и тот зек, который рассказывал Боре про шнурки. Открылась ещё одна камера, там было свободно. Она-то и досталась Боре и двум киргизам. Боря обратил внимание на номер: 253. Здесь было пусто. На восьми квадратных метрах располагалось практически всё, что не может вольный человек уместить и в свои тридцать два. Камера («хата») выглядела как продолговатый прямоугольник, по левую стену находились, так сказать, санитарные построения. Туалет, огороженный ширмой по пояс взрослому человеку. Так же как и в ИВС, в туалете не был предусмотрен слив воды. Вода просто открывалась и текла бесконечно, пока её не закроешь. За ширмой, всё по той же стене находился умывальник над ним зеркало. После зеркала находилась какая-то полочка, на которой, видимо, предыдущие зеки исповедующие православие оставили какие-то иконки. После полочки шёл стол, прибитый к стене, к нему приварена лавочка. Стол был в длину от половины хаты до самой решётки («решки»), над столом к стене был прибит шкаф. Правая сторона хаты выглядела как жилая площадь. Там стояли три шконки, прибитые к стене, неподвижные. У окна двухъярусная кровать («шконка»), а ближе к двери («тормозам») – одноярусная. То есть хата была расчитана на троих человек.
Боря зашёл последним, уфсиновец, видимо проникнувшись добрым отношением к Боре, дал ему последнее напутствие:
– Номер своей хаты знать обязательно. Выучи наизусть: два-пять-три. Когда тебя ведут на свиданку или к адвокату, могут не запомнить откуда тебя взяли, и спросить у тебя откуда ты. Так ты и отвечай: из два-пять-три.
Боря зашёл и тормоза захлопнулись. Осматривая помещение с типичной тюремной мебелью, он прошёл в конец хаты, и предложил зекам из Сердней Азии занять единственную в хате верхнюю шконку. Они, ответили, что хотели бы расположиться снизу, поэтому «пальма» досталась Боре. Тот же решил попробовать свою посуду сложить в шкаф, туда же и сумку с книжками и рыльно-мыльными принадлежностями. Случайно, он увидел, что заботливые предыдущие арестанты в шкафу оставили печенье и три спичечных коробка, один из которых некстати оказался пустым.
Разобравшись с содержимым шкафа, он решил прилечь на шконку, да не рассчитал силы. Он плюхнулся на неё со всего размаху, и сразу же ощутил насколько жесткие здесь железные прутья. Нет, даже не прутьями, это скорее можно назвать пластинами железными: относительная мягкость, конечно от них есть, но спать лучше на такой кровати на двух матрацах. А у всех вновь прибывших таковой был всего один. Он откинулся к стене, попытавшись уснуть, краем глаза заметил внизу оставшихся киргизов, которые принялись вести меж собой переговоры на своём тарабарском. Слушать их было неинтересно, и Боря закрыл глаза в надежде уснуть.
Разбудил Борю утром звук открывающегося отверстия чуть пониже глазка двери. Оттуда раздался голос:
– Хлеба надо?
Боря моментально вскочил с кровати, и принялся получать хлеб на троих. На их долю пришёлся один целый батон и одна половинка. Всё это Боря положил на стол и «кормушка» закрылась. Борис лёг подремать, однако сон не шёл. Здесь, как и в ИВС не выключали свет на ночь, поэтому определить что сейчас, день или утро было трудно. Однако, Боря догадался, что уже день. Он забрал себе наверх свою половинку хлеба и принялся потихоньку его подъедать, а целый батон оставил киргизам. «Кормушка» открылась ещё раз, и голос оттуда потребовал:
– Спичечные коробки давайте.
Один из киргизов (как их зовут Боря запомнить не мог), достал из кармана спички и протянул их работнику в белой робе.
– Слышь, ты не понял что ли? Пустой спичечный короб дай. Сахар получать будете. На каждого пайка: спичечный коробок.
И тут до Бори дошло, зачем здесь кто-то, видать очень зажиточный, оставил три спичечных короба. Киргиз из своего короба вытряхнул спички на стол и пошёл получать сахар. Боря достал из шкафа пустой коробок спичек и протянул киргизу со словами:
– На меня тоже возьми.
Киргиз взял и на него. Боря свою пайку убрал в шкаф. У второго киргиза при себе спичек не было, поэтому он достал из шкафа коробок, опустошил его, и тоже протянул, желая получить сахар. Когда процедура раздачи сахара была завершена, кормушка закрылась, и Боря в третий раз сделал попытку уснуть. Думать о Свете с работы ему уже надоело. Он вспомнил Лизу, которая снилась недавно. Подумал, не замужем ли она. В этот момент «кормушка» снова открылась:
– Давайте шлёмки!
– Чего-ма? – спросил один из киргизов.
