Полная версия:
Чем чёрт не шутит! Том 1
как из пушки по воробьям, «пальнул» Ильич Пушкинскими строчками, вспугнув двух синиц, сидевших на макушке дерева. А те, в свою очередь, успели обгадить его – с испугу; но даже эхо не поддержало его поэтический выпад. И тут Ильич вспомнил другие строки у классика:
«Как гости жадные за нищенским столом,Купцов, чиновников усопших мавзолеи,Дешевого резца нелепые затеи,Над ними надписи и в прозе, и в стихахО добродетелях, о службе и чинах;По старом рогаче вдовицы плач амурный;Ворами со столбов отвинченные урны,Могилы склизкие, которы также тут,Зеваючи, жильцов к себе на утро ждут, —Такие смутные мне мысли всё наводит,Что злое на меня уныние находит.Хоть плюнуть да бежать…»«Впрочем, нет! Меня вся эта „пегасия“ не коснётся, вся эта „евтерпомания“, да „эратомания“ не по мне! Меня другие музы обслужат – партийные и сочувствующие, и их будет гораздо больше девяти. И даже противно вспоминать тот стих Пушкина, где он малодушно сетует, что его ничтожество за гробом ожидает, то бишь в могиле. Слухи о моей смерти всегда будут слишком преувеличены, как и слухи о моей жизни. Но тело моё примат моей души (сознания), не рассыплется во прах, а останется вечной опорой моей великой души, великого духа и гениальнейшего мышления! Ну, я же не „мыслящий индюк“, чтобы после глубоких раздумий в суп попасть, а в данном случае – в кабаний желудок! Накось дулю выкуси! Моя дуля – его условная доля! – как мог, подбадривал себя Ильич, вновь и вновь. – Меня должны найти, меня должны спасти!!! Я – Великий вождь, а не моська! Меня трудно не заметить, даже тому, кто не замечает, подчас, и слона!! Должны-то, должны спасти от пасти вепря и прочей напасти, но за этой людской холуйской сволочнёй нужен глаз, да глаз и твёрдая рука. Нужен контроль и учёт, нужно, чтобы они учли, что им всем не поздоровится за своеволие и разгильдяйство! Их разгильдяйство, тупость („тупорылость“) и безответственность, и, в итоге, опоздание, может стоить мне жизни! Но, если я до них доберусь, то это будет стоить им жизни! Свора товарищей моих, мать вашу! Сколько там на часах? Скоро час дня – 13 часов. Что это – „чёртова дюжина“?! „Чёртов час“?! „Час пик“?! „Смертный час“?! А, может быть, „Добрый час“ и „Звёздный час“?! Час-то обеденный, но не для кабана ли?! Клыки обломает!!! Дух мой крепок, а опора тела, отнюдь не „липовая“, вверх вознеслась, и корни пустила вглубь не на словах, а на деле! А кабану такого дела в жизни не провернуть, не сокрушить, не подкопаться…. Пусть дерева я не посадил (только врагов), сына не воспитал, дома не построил, а мне этого и не нужно, итак, всё хорошее в стране – моё, а всё плохое выпало на долю моих врагов!! И так будет во всём мироздании! Да, при коммунизме всё будет бесплатно, но это не означает, что за всё заплатит бес, за всё жестоко поплатятся наши враги!!!» – мечтал надеждой окрылённый, но не крылатый Ильич. «Коммунизм – это больше, чем импотенция и фригидность, это нирвана!!! Только отсутствие всяких потребностей и желаний, есть полная мера их удовлетворения в окончательной форме и, по сути!!» – не хуже Сиддхартхи Гаутамы прозрел Ильич, но закрыл на это глаза, дабы не спутать нирвану со смертью, и, с воодушевлением, запел попурри:
Вставай проклятьем заклеймённыйВесь мир голодных и рабов!Кипит наш разум возмущённыйИ в смертный бой вести готов…Вихри враждебные веют над нами,Тёмные силы нас злобно гнетут.В бой роковой мы вступили с врагами,Нас ещё судьбы безвестные ждут…Служил ты не долго, но честно,На благо родимой земли.И мы – твои братья по делу,Тебя на кладбище снесли.Твой враг над тобой не глумился,Кругом тебя были свои.Мы сами, родимый, закрылиОрлиные очи твои….Ах, свинтус треклятый!!! Мало того, что «надул» меня, так ещё и «вздуть» рвётся! Подлая свинья мне могилу харей роет! Но я, словно непоколебимой скульптурой на памятнике своём, удержусь до прихода товарищей! Узнаешь, подлец, на кого попёр! Как говорится, не лезь со своим суконным рылом, да в калашный ряд! Узнаешь почём конфетки, бараночки… и фунт лиха!! Эх ты, чёрт побери! Я своими речами могу массы гипнотизировать, зомбировать и управлять ими. Моё слово значит для масс несравненно больше, чем Слово Господа Бога, а перед кабаном, я сам, как кролик перед удавом! Этого толстокожего ничем не пронять, тут не только словами дрыстать станешь! Вроде бы нахожусь выше него, а такое впечатление, что под ним… – опять упал духом Ильич. – Эх, ма! Неужто без сучка, без задоринки здесь не обойтись?! И соломку стлать тут было бы бестолку… Моих самых мощных рычагов – рычагов власти, увы, нет под рукой!! Как организацией революционеров, я перевернул Россию, так меня теперь вознамерился перевернуть, перекатить и растерзать дикий кабан, своим пятаком и клыками. Это тебе не Чернышевский с его «Что делать?», который меня всего перепахал, этот вепрь меня в безжизненную пустыню способен вытоптать! Я «смазывал» колесо истории кучами Германских и прочих грязных денег, а кабану хватит для этого и своего сопливого неразменного пятака! Да, нет у меня под рукой привычных рычагов воздействия на врагов, но голь на выдумки хитра, и лысые – тоже!! Кабан работает на себя, а время – на меня, и время его осилит! Не он время убьёт, а оно его! Хорошо, что опора моя опять-таки не «липовая»! Нет, убеждаюсь, что это и впрямь моё «древо жизни», и оно прочнее всякой там «нити жизни», и не только мойрам-паркам, но и троим кабанам, было бы слабо пресечь жизнь мою! Да что там троим кабанам, это было бы слабо и Святой Троице!!! Зато, моя жизнь, более любого «древа смерти» и «леса смерти», чужих жизней пресекла, античным мойрам-паркам на зависть! И с тобой, кабанчик, я разделаюсь за трапезным столом!» – на хрупких крыльях надежды запорхала эта мысль в голове Ильича. Но, вскоре, председатель Совнаркома своим задом почувствовал, как тает и рушится «фундамент» под его ранее незыблемым «столпом». «Древо жизни» Ильича безнадёжно качалось, ещё безнадёжней и беспомощней для него, чем будь оно грот-мачтой тонущего корабля, с его персоной на её вершине. Ветка, на которой сидел Ильич, напоминала ему палку-скакалку, подобную тем, на которых деревенские мальцы резвятся-скачут по дворам. Хотя она и была значительно толще тех палок, а оседлавший её Ильич походил вблизи, скорее, на дубину стоеросовую, чем на мальца-удальца. Правда, сейчас Ильич и предпочёл бы быть несъедобной дубиной, чем съедобным мальцом. Но, равнозначно не пожелал бы он кабану, ни приятного аппетита в поедании вождя мирового пролетариата, ни того, чтобы кабан им подавился. Это дурная голова ногам покоя не даёт, а умная голова Ильича сама находилась в беспокойстве, но попусту ногами не болтала.
«Это моголы и персы увлекались сооружением укрытий на деревьях. На дереве пил вино и писал поэмы поэт Анвари, а мне вот писать-ссать охота, и не бумагу чернилами марать, а самому обмараться придётся! Когда я ухаживал за Инессой Арманд, я сожалел о потере волос на своей голове, и терял голову от любви к страстной брюнетке. А теперь вот кабанья щетина сама к моей голове хочет подобраться и окончательно лишить меня головы!» – печально подумал Ильич, и решился-таки ещё раз попробовать поделиться мыслями и чувствами с кабаном. – Ну что ты прилип, как банный лист к заднице?! Как будто я тебя не пулями в задницу ранил, а стрелой Купидона в сердце! Жаль, что из-за эволюции я не могу в образе человекообразной обезьяны разобраться с тобой, как самец с самцом, а вынужден в образе и подобии Господа Бога терпеливо взирать с высоты! Но не буди во мне зверя, гад, иначе ты пожалеешь!!! – возвысил голос Ильич, и умолк, едва не захлебнувшись слезами. Кабана же его мольба-угроза не остановила, и уже через несколько минут Ильичу казалось, что палочка-выручалочка-скакалочка, под его задницей, превратилась в необъезженного скакуна! Но он посчитал ниже своего достоинства следовать пословице: «Терпи казак, атаманом будешь!» А осознание того, что руки у него, хотя и не из жопы растут, но отнюдь не лучше мешающих плохому танцору ног; и долго не удержать «поводьев», и не усидеть в «седле», а если и удержишься, то с минуты на минуту «скакун загнанный» падёт, с собой на погибель увлекая – осознание всего этого, вызвало у него панику: – Помогите! Спасите!! SOS!!! – издал пронзительные вопли Ильич, сам себя оглушив. – Э-э-эх! Кому-то жизнь – копейка, а мне смерть «светит» пятаком, да ещё и кабаньим!! Э-э-эх! Я бы этот пятак любому, за любые деньги, в придачу, отдал!!! – малодушно закричал великий вождь. – Да чёрта с два, кто-нибудь здесь пятак этот возьмёт, или разменяет, или поменяет! Зверь-то вон какая глыбы! Какой матёрый кабанище!! Сам любого по лесу разметает! Хотелось быть орлом, а падать придётся решкой! – с горечью, произнёс он, не добившись ответа на своё воззвание. – Даже то, что он не хватает меня за мой длинный острый язык, – мне, что мёртвому припарка! Нет, про меня не скажешь, что я «ни жив, ни мёртв»! Да, я не ем, не глух, не нем!! «Чому я ни сокил?! Чому ни литаю?!…» – соловьём запел свою «лебединую песнь» Ильич, «накуковывая» себе свои, как видно последние минуты жизни, а в конце песни «пустил петуха»! Но песня отнюдь не окрылила солиста, и «не взяла за душу» кабана. – Эх, мать моя! Да и воробьём мне стать было бы и к месту, и ко времени! – проклюнулась мысль в лысой голове Ильича, с которой свалилась шапка-ушанка, и форма его макушки напоминала тупой конец яйца неспособного к крылатому полёту страуса. И хотя сердце Ильича билось с частотой сердца воробьиного, но крылья его фантазии во всём явно уступали крыльям воробья. И оттого страх капканом сковал и скрючил тело Ильича в три погибели. Раз за разом, его прошибала «медвежья болезнь» и, вдобавок, моченедержание, при котором он, что есть мочи, испускал обильные потоки мочи на «горячую голову» кабана. Кипящие струи мочи и испражнений, не успевающие охладиться в полёте из-за отсутствия мороза, только ещё больше распаляли зверя, подвигая его на «мокрое дело» (отнюдь не в евротуалете), и на это, часто скупому на слёзы, слюни, сопли и сперму Ильичу, было не наплевать!!
– Кручусь как блядь на шесте! Хоть сквозь землю провались от стыда! Но ведь не провалишься, не спасёшься! Каким путём теперь не иди – один хер, и выше хера не прыгнешь! Таков он – круговорот ошибок в человеческой природе, который мне боком вышел, и как смерч меня сюда зашвырнул – кому спираль в развитии, а мне – удавка! На сей раз не отвертеться и не отбрыкаться от летального исхода жизни своей. Вот где собака – то зарыта была, и мой гигантский талант – моя гениальность со мной зарыта будет! – воскликнул Ильич, глядя на какие-то выкопанные кабаном кости. Выкопанная же кабаном яма, отнюдь не походила на колодец чистой воды, но и на безвылазную ловушку для вепря она тоже не походила. Как видно, этот землеройный гений оставляет себе выходы из ям. А непокрытая, но воспалённая голова Ильича искала приемлемый для себя выход из данной ситуации. Из ситуации, в которой он мог ходить, но лишь под себя!
«Сначала нужно ввязаться в бой, а там видно будет!» – болтал Наполеон Бонапарт, а я вторил ему и ввязывался. Он жизнь свою кончил скверно, и мне, как жопой чувствую, хана! Как на иголках сижу, и не только сосновых! Вот так приколол меня кабан, словно бабочку коллекционную, чтобы затем наколоть на клыки! А хотел ведь я быть превыше хана Бату, но даже спасительного батута подо мной нет! Ну да ладно, во всём нужно искать положительные моменты. Утопающий хватается за соломинку, а я хотя бы за целый ствол!! – растекался мыслями по древу Ильич. – Сижу на ветке, так пусть уж лучше она будет для меня не скамьёй подсудимых, не тюремными нарами, а высокой трибуной. Но я не глупая ворона, кабан не хитрая лиса, слово – оно не воробей, но и не кусочек сыра – ущерба от моих слов мне не будет, а душу облегчает, эй становится легче даже находясь в теле. Хотя и жаль, что слова мои его не ранят, не убьют, и даже если клыки и зубы его заговорить не удастся, то обгажу его и словом, и делом с ног до головы и выше! Ну не моська же я, лающая на слона или караван! Отнюдь нет! Слава Богу, что я не Дон Кихот, но чертовски жаль, что я не Геракл, не Ланселот, и даже не вечный жид – Агасфер! А ведь грехов на мне намного больше, чем на бессмертном грешнике Агасфере, но мои грехи – увы, смертные! Да и жадностью я сполна превзошёл и скупого рыцаря и Плюшкина!! Но кабан-то – не свинка-копилка, и даже не детская свинка, хотя и эта свинка может окончиться для взрослого летальным исходом в мир иной. В общем, эта клыкастая тварь для меня отнюдь не подарочек Новогодний! Ну что тут поделаешь, если год свиньи, согласно восточным расчётам, кончается ещё не скоро, и трудно продержаться до той поры, когда эта тварь хозяйничать прекратит и «сюрпризы» устраивать. И даже если у моих полевых калмыцко-ламаистских родичей свинский год уже и прошёл, то в этом «заколдованном» лесу, как видно, законы иные – беспредел, да и только! Да, просчитался я, так просчитался!! Когда германцы следовали своему принципу, что войну выигрывают не генералы, а учителя, тогда они побеждали! Я, вождь и учитель мирового пролетариата, не доучил пролетарских недоучек до мировой революции, ибо из меня такой же толковый учитель и вождь, как и адвокат. Но провал этого грандиозного революционного дела, зияет несопоставимой бездной, по сравнению с моим провалом в адвокатской практике. А теперь вот мне грозит провал могильный или адовый! Эх, судьба моя – индейка, казалось-бы жирная нелетучая, а вон как я «залетел» – хуже глупой бабы! Курам на смех! Не было у бабы заботы, купила баба порося! Ох, проруха, ты моя проруха – как на глупую старуху! Рухнет жизнь и тело, и оставшееся дело моё, мечты мои и планы! Да, вот так дал мне кабан просраться! Выходит, что я всю жизнь двигался: шаг вперёд, два назад, и всё через зад делал – вот и оказался в жопе, в полном дерьме! Как видно, не далеко ушёл от свиньи, в насмешку, способной стать даже могильщиком марксизма-ленинизма, похоронив его, вместе со мной, в отстойной яме!! Что в этом хорошего?! А я ведь считал: лучше меньше, да лучше, короче: «хорошего помаленьку!» – это ли не лозунг для скорейшего построения полуголодного коммунизма! А вон оно всё как обернулось: оставшееся жизненное дерьмо и зло на меня обрушились, и я в них по уши увяз, влип и напоролся на то, за что не боролся, но чему проиграл всё бездарно, как в картишки, как в рулетку в казино. Даже кабана «нагреть» не сумел, а вот он порвёт меня как Тузик грелку! – мрачно философствовал, будто филин на древе, Ильич. – Вот, блин, какую я вышку, хотя и не по юридическому делу, так за революционное дело получил, – зрел в корень глубокомысленный мудрец, и кабан ему был в этом не помехой, а явным помощником. – А ты хоть и не копилка, а злобы на меня накопил много, а я вот на тебя камня за пазухой не держу, а жаль, ибо рыло твоё кирпича просит! Да, сердце моё не каменное, ум у меня хотя и философский, но мозг отнюдь не философский камень, и, тем паче, не камень иной. Нет камней и на моих зубах, нет их в желчевом и мочевом пузырях, нет и в почках. Даже выражение лица у меня вряд ли каменное, нет и запора в кишечнике – вот и льёт из меня, как будто на ногах не штаны, а рукава рек, или канализационные трубы, даже сапоги напором сорвало… Вот пришло время разбрасывать камни, то есть бросать их в кабана, ан нет их под рукой!! Не вовремя разбросал и забросал я ими кого ни попадя, под горячую руку, хотя и сам был не без греха. А ведь использовал для своих «снайперских» целей и камни «Вольных каменщиков», а не только пролетарские булыжники. Да и сам я был вроде того камня, который, оторвавшись от горы, сокрушил глиняные ноги колосса-истукана, в видении Даниила. Да, Российского колосса я сокрушил! А что: ломать – не строить, ума много для этого не надо, даже драгоценным быть не обязательно, хотя и без иностранных драгоценностей в этом деле не обошлось. А что толку теперь мне от собранных мной в Кремле поповских драгоценностей?! Кабан на них хер поклал! От них мне столько же толку, как если бы я унизал пальцы бриллиантовыми перстнями-кастетами, которые не ношу, как и обручальное кольцо, из показной скромности. От бриллиантов-то сейчас даже меньше толку, чем от камней в часах, от которых, с минуты на минуту, кабан «камня на камне» не оставит! Ой, как бы оттянуть время наших с ним «объятий»! Остановкой механических часов здесь не обойтись, а «крыша» у меня поедет, и «башню» мне снесёт в прямых, а не переносных смыслах! Офонареть бы, остолбенеть, не рухнуть, а продержаться как «Падающая башня» в Пизе, как «качающийся столб» в Армении, как качающиеся минареты в Исфахане!!! Но, это лишь благие пожелания, коими вымощена моя дорога в ад, через топи моих дел. То в жар, то в холод меня бросает. Ума ни приложу: с чего начать? Что делать? Кто виноват? В политике для меня такие вопросы решать, что семечки щелкать, – плёвое дело! А тут думай, ни думай, но опять-таки вспоминаю о том, что индюк тоже думал, да как кур в ощип попал, а затем и в суп! А индюку-то, в моей ситуации, было бы проще «слинять»! Зато мне, увы, ясно, что будет и, увы, скоро, а потом – хоть трава не расти, итак, всё быльём порастёт и небылицами. Плехаш называл меня гением упрощенчества, но что поделаешь, если истина всегда конкретна. Вот я конкретно и влип в передрягу, конкретно попал в переплёт!! Увы, стрелка тут нет, а стрелочник тут вряд ли поможет – кабан не так глуп, как пролетарий: на подставу не клюнет, и «за двумя зайцами» не побежит. Видит, башковитый, кто есть кто и как решить проблему. Вопрос: быть мне или не быть? – решит, увы, кабан. Сколько раз и кто только ни пытался мне свинью подложить – не на одно стадо хватило бы, но с такой наглой доселе сталкиваться не приходилось! Эх, если бы, при этом, сбылось моё загаданное желание о спасении! Однако, нет сомнения, что эта свинья сама под себя любого льва положит! А может быть её кто-то на меня натравил, как травят собаками лис?! Она: и жирная приманка, и оборзевшая гончая, и беспощадный людоед – в общем, тварь, которая и из-под земли достанет! Говорят, что на победителях раны заживают быстрее, чем на побеждённых, и намного быстрее!! Толстокожий, толстосалый, толстозадый вепрь в жопу ранен, а ни кровинки своей не пролил, говнистая сволочь, зато мою кровь пролить хочет, и ничего другого ему от меня не нужно. Ну что за свинство?! Кошмар! Алкоголя бы мне, для храбрости, испить, моча-то как от пива льёт, а смелости не достаёт. Алкоголь был бы для меня, словно горючее для автомобиля или для самолёта! Без него я могу лишь слететь – полететь вниз вверх тормашками, а вот обогнать вепря без него духу не хватает. Ну, а если ещё и напиться, как свинья, так и вовсе никакой кабан страшен не будет! Будет и море по колено, и кабан по херу! Эх, отложил бы он свою месть на потом, ведь это блюдо вкуснее холодное, а пока оно горячо даже зимой. А там, чем чёрт не шутит, сам попал бы в холодец этот «молодец»! Возможно, поэтому он не рискует, и готов сожрать меня с потрохами, даже с горячей местью в придачу! Ох да ох, эх да эх!! Это ведь надо же, народные массы у меня были на побегушках по всей огромной стране, а в этом проклятом лесу гадкий кабанище устроил мне позорные догонялки, словно я пацан сопливый, и у меня молоко на губах не обсохло и штанишки не высохли! А может здесь иная игра?! Неужели мне уготована роль Соловья-разбойника, а кабану – Ильи Муромца?! Сказка – ложь с намёком, а моя жизнь – пародия на народную русскую сказку и народные чаяния! Эх, как я растекался мыслью по древу в своих сочинениях, пытаясь убедить даже «дубов» в правоте марксизма-ленинизма, если бы не это растекание мыслей и стечение обстоятельств, то суть всех моих разбухших сочинений уместилась бы в один томик-гномик, точнее: томик-троллик! Всё как назло! А злобная мощь кабана не в одну лошадиную силу! Такая мощь рытья поспорит с экскаватором! И вечную мерзлоту он разнёс бы в пух и прах! Несбыточным было бы здесь пожелание: «ни пуха ни пера!» Наверное, этому вепрю лишь «гранит науки» будет не по зубам, а обычный гранит он в два счёта сокрушит, под его резцами и алмаз не устоит. А мне вот и от нагрызенного «гранита науки» пользы не больше, чем от шлаков в моём организме. От обычной пыли было бы больше пользы, кабы её кабану в глаза пустить, но даже снежной на ветках сосны не осталось, а на ту, словесную, которую я пытался было пустить, ему начхать. Что же касается отходов моей жизнедеятельности, то это отнюдь не «песок из задницы» и не чистый фонтан, как у «Писающего мальчика» в Брюсселе, чем лучше продукты моей жизнедеятельности, тем хуже её отходы. А, возможно, организм мой распадается с выделением большого количества мыслительной энергии, мочи и дерьма. С кабана же – самой опасной для меня «торжествующей свиньи», мои слова, моча и дерьмо – как с гуся вода! Я одну яму залил, а он ещё две глубокие вырыл, и четвёртую без устали роет. Как ни крутись, а, чтобы утопить его, у меня отходов не хватит. Даже если бы, вдобавок, все слова мои стали поносными и дерьмовыми, а не, как обычно, серебряными и золотыми, и я, так или иначе, весь дерьмом изошёл, то и тогда бы меня на него не хватило. Я ведь, в этом смысле, не неисчерпаем, хотя и состою из немалого количества атомов, но не могу я изливать не убывая, подобно святым мироточивым иконам и мощам. А источника питания я здесь не имею, не грызть же ветку, на которой сидишь, и не самоедством же заниматься; сок (смолу) сосны не отсосать и её духом сыт не будешь, как и большевистским и свиным, а Святой Дух меня за версту обходит, после того как ему от меня досталось!!! Известно, что лучшее – враг хорошего, а вот кабан для меня, это отнюдь не лучший и не хороший враг, а имеющий большие шансы стать наихудшим из всех моих заклятых и смертельных врагов. Ой, не наступает у меня, пока, душевного умиротворения и не возрастает сила духа моего, а бойцовского характера не хватает даже на то, чтобы петушиться и зычно горланить. Небо мне с овчинку кажется, и, хотя, если приглядеться, оно безоблачное, но моё положение безоблачным не назовёшь – «тучи сгущаются» над моей головой! А, впрочем, ещё не вечер! Ещё не всё потеряно! «Всё хорошо, прекрасная маркиза! Всё хорошо, всё хорошо!!» – прозвучала в голове Ильича слуховая галлюцинация, и тут же ему показалось, что кабан нахрюкивает «интернационал»: «Весь мир насилья мы разроем до основанья…». «Подкузьмил мне, «Кузьмич» свинячий, и ещё издевается!» – чуть было не поверил Ильич обману органов чувств, но уверовал в другую, пришедшую в голову мысль: «Нет, батеньки мои, это всё же не соратник-большевик, метящий на моё место, которое не меня красит, а я его, как петух насест, обгаживаю! А это, скорее, чёртов привратник, открывающий врата в преисподнюю! Хоть фигурально выражаясь, хоть матерно, но, по сути, так оно и есть».
Высоко в небе закружил и закаркал ворон.
В цейтноте Ленинской жизни после того, как сосна «пошла ходуном», у Ильича немели руки, ноги, спина, но голова, зад и «перед», и вправду, работали очень активно. Результаты активности нижней части тела не могла перекрыть или снизить и толстая ветка между ног. Язык и уста Ильича рекли быстро, всё быстрее и быстрее – перейдя на скороговорку и отводя душу, «ушедшую было в пятки», и как на духу. Ему хотелось быстрее облегчить душу, и не столько поносными словами, сколь изрыгая мучительную и горькую для себя правду. А после сигналов ворона, как последнего звонка на тот свет, язык и уста Ильича и вовсе стали изрекать столь же быстро, как некогда уста Мухаммеда перед престолом Аллаха. Не пустыми фразами пытался прикрыться Ильич, и не их метать, – он силился излить душевное беспокойство, страх и ужас, и получить умиротворение. Ильич рационально полагал, что, если уж перед смертью не надышаться, так хотя бы попытаться выговориться перед этой жуткой неизвестностью. И, кроме того, он невольно допускал, что Гессе не соврал, и сила слова сильнее просто силы! Ведь какую «пургу гонят» порой даже слабые ораторы, а уж стремительный поток мощных правдивых слов, «золотых и серебряных», – всесилен, ибо, и вправду, не в примитивной силе Бог, а в правде, а в нём и спасение. И чем больше правды, тем больше шансов на спасение. Так страх близкой смерти, подчас, и у воинствующих атеистов пробуждает надежду на Божье избавление и побуждает говорить «правду, одну лишь правду и ничего кроме правды»! И пусть у каждого своя правда, а, значит, и свой Бог, но лишь бы Он только дал шанс Ильичу, а уж Ильич ей-ей не оплошает и своего шанса не упустит! Вот тогда, и впрямь, победа будет не у того, у кого примитивная физическая сила, а у того, у кого правда, а точнее: у кого больше правды и шансов, и сноровки. Но, пока, его слова кабану – что о стенку горохом, а его железная логика, пока не превращалась в разящий штык.
