Чем чёрт не шутит! Том 1

– Ах, мать твою так!! – вскричал старый обормот и пояснил историю находки: – Сальца-то у нас в деревне отродясь не водилось, сами хуже свиней живём, тут не до жиру, быть бы живу! Потому-то мы сальцо это у хохла-кулака из соседнего села для тебя отобрали. Зашли, стало быть, к нему в хату и подарок для тебя, батюшка, требуем. А он визжит как свинья недорезанная и врёт как сивый мерин: «Нет уже ничего! Ничего уже не осталось! Всё ваша советская власть подчистую вымела! Вот только один кусок сала для малых детей и сохранился. Вам отдам – их последних крох жизни лишу». Мы хоть и глупы, но не как сивый мерин, ибо не кастраты, и хер забили на его слова! Но когда я, стало быть, только руку к куску протянул, как кулацкий сын – малец-сорванец, с криком: «Хоть подавлюсь, а не отдам!!», словно кот прыгнул к салу, и ну его в рот себе запихивать! Еле успели мы изловчиться и поймать его, а как поймали, так и бац его по башке, и хрясть ему по зубам, а потом уж и кусок изо рта вырвали. Вот он своими зубами- то в сале и насорил, змеёныш! Ежели не подох ещё, так будет знать, как на советскую власть рот зазевать, да зубы скалить!

– Ну что же, товарищи, благодарю вас за подарок! Трофей, добытый в бою с неприятелем и вырванный прямо из глотки злостного классового врага, имеет особую цену! В гражданскую войну мне мои боевые товарищи дарили отбитые у неприятеля города. О, какой это был чудесный бальзам, пролитый на мои душевные раны!!! Так пусть же этот кусок сала, станет символом наших новых побед над внутренним врагом!!! Верю, что в грядущих широкомасштабных битвах с ним, у нас всё пойдёт как по маслу и даже лучше!!! Нам, чем жирнее, тем лучше!!! Заваренную нами кашу, жиром не испортишь, тем более жиром наших врагов – слопаем, за милую душу!!! – со слезами умиления в голосе, произнёс Ильич, а затем, озорно сверкнув глазами, распорядился: – Ну а теперь, батеньки, ступайте-ка в прихожую, вас там угостят чайком, чтобы вы и впредь во мне души не чаяли!!!

Для ходоков, опьяненных счастьем встречи с Ильичом, и Ленинский чай показался куда лучше привычного самогона!

Глава 9

За пять минут до нового 1924 года, дверь в залу, где вокруг новогодней ёлки была собрана вся детвора близлежащего совхоза «Горки», распахнулась, и перед заспанной детворой предстал Ильич.

– Дедушка Мороз! Дедушка Мороз! Ты подарки нам принёс?! – заверещала вмиг оживившаяся детвора.

Ильич, хитро прищурившись, внимательно разглядывал архизабавную толпу осаждающих его детей, одетых во что попало! В том числе и в то, что попало из вещей под руку их родителям, когда они грабили помещичью усадьбу. И в то, что было этими крестьянами добыто с большой дороги в светлое будущее человечества, по которой пытались удрать от возмездия «Их Светлости», «Их Сиятельства» и многие прочие светские люди, в том числе и многие светлые головы гнилой интеллигенции.

– Дети, поздравляю вас с успешно наступающим, в направлении коммунизма, Новым годом! А ну-ка, грянем Ура-А-А!!! – оглушительно прокричал Ильич.

– Злые морозы приносят детям простуду и сопли, а добрый Дедушка Мороз подарит детям вкусные подарки!!! – что есть мочи, прокричал настырный карапуз.

– Дедушка Мороз! А где подарки?! Давай подарки!!! Давай!!! – наседала на Ильича неугомонная рать.

Проворные детские ручонки сновали по карманам его пиджака, жилетки и брюк. Дотошные следопыты тщательно осматривали Ильича с ног, до головы; обнюхивали, ощупывали, прислушивались к урчанию его пищеварительного тракта.

– Сам, небось, всё сожрал, гад! – с досады закричал вихрастый смышлёныш. – В ОГПУ его надо сдать, там из него всё вытрясут!

– А как звать-то тебя, хлопец? – спросил Ильич у находчивого малыша.

– Петькой кличут, – буркнул задира.

– Так вот, Петька! Так вот, Пашки, Машки, Маруськи и Дуськи!! Всем ребятам и девчатам нужно знать и помнить: раньше новогодняя ёлка изображала райское дерево – древо изобилия, а Дедом Морозом считали Николая Чудотворца и Угодника. А все вместе они были символами бредовой веры в Боженьку. Это были и галлюцинации, проистекающие от духовной сивухи или духовного опия!! Потому что выдуманный Бог и святой Дед Мороз настоящие чудеса творить, не способны! Настоящие чудеса под ёлкой творит дедушка Ленин, партия большевиков и советская власть!!! Советская власть – это поистине волшебная власть! Каждый раз под Новый год ждите от неё радостей, подарков и хорошей еды!!! И всё это она предоставит вам на новогодней ёлке с пятиконечной красной звездой, концы которой – это красивые концы вашим бедам и мучениям!! Вот эта ёлка, с «венценосной» звездой коммунизма на макушке – это символ советской власти и проявление её фактического, подлинного благосостояния!!! Сейчас коммунизм для вас не за горами, он здесь – в «Горках»!!! Не верите?! А вот смотрите!!!

Ильич хлопнул в ладоши и, в тот же миг, прислуга втащила два мешка с подарками. Дети прыгали и визжали от радости, как матросы и солдаты революции, после провозглашения большевистских декретов в 1917 году. Из первого мешка прислуга извлекла маски и новогодние костюмы, в которые тут же стали наряжать детей, после чего, те же умелые и щедрые руки стали раздавать детям кусочки сахара и леденцы, извлекаемые из второго мешка. Вкусив сладостей, «зайчики», «лисички», «волки», «медведи» и «птички» стали весело кружить, прыгать и порхать вокруг ёлки. Они выражали такой захватывающий дух восторг, будто из «Горок ленинских» попали прямо на «Американские горки». Особенно умиляли Ильича звучавшие здесь хулигански задорные пионерские песни.

Ровно в полночь, в праздничную залу вошли не сказочные снегурочка и Баба Яга, а Крупская и Фотиева.

– С наступившим Новым годом, который радостно обновит твою жизнь, Володя! – наклонясь к уху Ильича, интимно прошептала Крупская и протянула мужу бокал французского шампанского «Вдова Клико».

Ильич поднял вверх бокал и воскликнул: – Всем шампанского!!!

Расторопная прислуга поспешно принесла в залу несколько ящиков с бутылками французского шампанского и, наполнив им всю находящуюся в здании посуду, раздала её детворе. Головокружительный запах шампанского и звуки блаженного чмоканья десятков ртов наполнили залу. Праздник продолжился с новым азартом. Дети пели, плясали, пили и, со скоростью пробок, вылетающих из бутылок шампанского, носились по зале.

– О таком счастье детства, раньше не смели и мечтать детские сказочники! Братья Гримм, Шарль Перро, Коллоди, Андерсен, Гауф, Гофман, Пушкин – мне видятся их пляшущие тени в этом хороводе, в этом водовороте детского счастья, детской новой жизни!!! А ныне живущим: Киплингу и Чуковскому, такое и не снилось, а если ныне и снится, то в кошмарных снах зависти!!! Выпьем за это новое счастье этих детей Советского Союза!!! – с пафосом, произнесла Фотиева, наливая Ильичу из бутылки шампанское, в его опустевший было бокал. А затем, чокнувшись с ним посудой, не опасаясь, что может «чокнуться» умом, она жадно осушила свой фужер. – Наша жизнь и смерть, наши умы и сердца принадлежат Вам, и нашей партии, и нацелены на глобальный коммунизм!!! За Вас, Владимир Ильич, за нашу партию, за нашу великую цель – мировой коммунизм!!! Это ныне для нас триедино!!! Так выпьем на троих и троекратно, за это славное триединство!!! – добавила она, добавляя шампанского Ильичу, себе и Крупской.

К часу ночи всё шампанское, отданное детям, было выпито ими до дна. Запивая приторно сладкоречивые тосты Фотиевой, окосевшей от шампанского, словно зайчиха, Ильич выпил столько, сколько хотел.

– Берите себе закуску и шмыгайте по домам! – обращаясь к детворе, скомандовал Ильич, начавший уже заметно терять правильную ориентацию в пространстве.

На выходе из залы, из принесённого в тот же миг третьего мешка, каждому ребёнку выдали по одной копчёной или вяленой вобле.

Качающейся походкой, Ильич вышел на балкон. Рядом с усадьбой виднелся одетый в богатое снежное убранство, по-новогоднему «сказочный», лес. И в свете ленинских окон, было хорошо видно, как возле этого чудесного леса происходило более чем сказочное сражение: голодный «заяц» носился за голодным «волком», пытаясь вырвать у него из лап соблазнительную воблу. Одни «лисы» убегали, спасая свою скудную долю от «медведей», другие преследовали «медвежат» поменьше, надеясь полакомиться их горьковато-солоноватой долей. Небольшая «куропатка» лихорадочно поедала рыбу, стараясь унять свой волчий голод и не дразнить ею, уже обглодавших своих рыбин до костей, но не насытившихся, других представителей забавной «фауны». А вот «заяц» и «медведь», плечом к плечу, отбивают атаки разъярённых «снегирей», «синиц» и «журавлей». То там, то здесь возникают водовороты яростных схваток и стремительные потоки бегств.

– Надюша, Надюша, рыбонька моя! Посмотри, голубушка! – обратился Ильич к подошедшей к нему Крупской. – Экая умора, а?! Они же все голодны, как дикие звери, и пьяны, как свиньи!! Смотри, вон те «волки» от «зайцев» прямиком в лес побежали прятаться, да как бегут-то проворно!! На лошадях за ними не угнаться!!

– Сколько это зверьё ни корми, а оно всё равно в лес смотрит! – пробурчала Крупская.

– Такой бег не на каждой охоте увидишь!!! – продолжал восторгаться Ильич. – Так бы взял ружьишко и от души пострелял по ним!! Да и всыпать, как следует, дробью всем этим хулиганам, руки так и чешутся!! Ей-ей подмывает!!! Неси-ка, голубушка, мне ружьё!!!

– Ой, Володенька, не уподобляйся ты императору Коммоду, здесь тебе не солнечная Италия. Зайди-ка лучше в дом, а то, того и гляди, простудишься! Вон ты как от азарта и шампанского на лютый мороз наплевал и начхал, а мороз – эта штука коварная – тебя самого радикулитом подстрелить может! Да ну их, к чертям!!! Днём на охоту сходишь, как проспишься! – убеждала Крупская, раззадорившегося было Ильича, уводя его, под руку, с балкона в дом.

– Эх, когда вернусь с Капри, то под Новый год, по старой Германской традиции, выряжусь злым солдатом Гупрехтом, высеку детвору розгами и соберу в мешок – вот потеха-то и умора будет!!! – размечтался Ильич.

Глава 10

Январь 1924 года

После лютых морозов, выдался-таки в канун «Крещения Господня» погожий денёк в +1 градус тепла, и Ильич счёл это обстоятельство большим плюсом к охоте. Его упрямо, словно волка, влекло в лесные дебри, в жарком предчувствии своей достойной цели. Лыжами наш герой не пользовался, небезосновательно полагая, что в чаще лесной лыжи путались бы в ногах и случались бы лажи в собственных глазах, и с собственным телом. Снега под кроной деревьев было не слишком много, и, привычно обнаружив кабаний след, Ильич самоуверенной пружинистой походкой начал преследование своей возможной жертвы. В этот раз в поиске ему сопутствовал огромный успех! Очень крупный секач рылся под раскидистым дубом. Приблизившись к кабану на расстояние в двенадцать шагов – пригодное для дуэли на пистолетах между двумя благородными особами, Ильич отдышался, привалился левым плечом к клёну, взвёл курки и поднял ружьё на уровень глаз. Хитро прищурившись, быстро «взял на мушку» кабана, столь же быстро, как опытный рыболов ловит на мотыля гольца, и, нажав на спусковые крючки, грохнул из двух стволов, сам издав при этом дикий ликующий вопль. Пули-дуры вновь попали в зад кабану, как вожжа под хвост коню. Кабан взвизгнул и бросился драпать через кусты. Ильич, не мешкая, погнался следом за ним, пытаясь «повиснуть у него на хвосте», и надеясь, что этот сегодняшний выстрел не станет «псу под хвост»!! Как те, предыдущие, после которых, тот кабан, показав зад Ильичу, удрал от своего преследователя.

Вскоре Ильич выбежал к лесной реке, вода в которой замёрзла до дна. На противоположном берегу реки были хорошо видны следы преследуемого кабана. Торопливо скользя, то на ногах, то на заднице, по льду, Ильич перебрался на тот берег реки. Но заросли кустов на том берегу были гуще и их сопротивление более упорным: сучки, колючки, обломки веток – прямо-таки норовили впиться в глаза Ильича или ободрать его как липку! Прутья, как щупальца гигантских спрутов, пытались опутать Ильича с ног до головы, а он старался проскочить между кустами, с наименьшими для себя потерями и ненужными «приобретениями». И лишь тогда, когда Ильича уже чуть было окончательно не заклинило в зарослях, он решил, что на этом кабане свет клином не сошелся, но для него, Ильича, свет клином может сойтись навсегда в этой дремучей и непролазной чащобе!! Дабы избежать этого, Ильич решил прекратить погоню.

«Придётся возвращаться через заднепроходное отверстие» – с грустью подумал Ильич. И скрепя сердце, и скрипя обломками наста под ногами, повесив за спину ружьё и слегка «повесив» нос, он повернул обратно, сквозь проделанный в его рост проход в кустах. При этом он бросил, с досады, свои перчатки, словно дважды пытаясь вызвать на дуэль своего обидчика – кабана, столь нагло и безответственно показавшего ему зад.

«Увы, так и не удалось мне повторить пятый подвиг Геракла, который загнал в глубокий снег Эриманфского кабана и пленил его! Но может быть, ещё удастся настрелять кентавров?!» – с горькой иронией подумал Ильич. А выйдя вновь на лёд реки, он перешёл на сарказм, помянув и Гераклита: «Эх, Гераклит Эфесский – Гераклит „Тёмный“, знал бы ты, что, не разбив льда, хотя бы палицей Геракла, в ледяную реку вообще не войдёшь, но теперь уже по причине её скованности! Да и входить в такую реку не пожелал бы и „морж“! Это там – в высокоразвитых странах Европы и Америки многое непрестанно течёт своим быстрым чередом, а здесь – в России, многое промёрзло и льдом сковано. Здесь, у многих, жизнь – сплошная сосулька! А вот насчёт огня, Гераклит для нас актуально прав! И выходит, что и черти: Парвус и Троцкий злободневно и надолго правы в том, что мы должны, не страшась потопа, полностью растопить лёд Российской жизни мировым революционным пожаром! И пусть этот огонь, это полымя горит-полыхает сотни лет, как костры в каменном веке, но несравненно жарче!! Да, мировой перманентный пролетарский революционный пожар растопит даже вечную мерзлоту Российской лени, испарит её через испарину масс, и как реки вливаются в море, так и растаявшие от жарких чувств народы, вольются в океан счастья! А уж я-то научу массы ловить себе рыбу в его мутной воде!! Да такую рыбу, что в сравнение с ней, прежние мечты масс о молочных реках и кисельных берегах им жалкой фигнёй покажутся!!! А первым „ледоколом“, сумевшим расколоть ледяной застой Российской жизни на пути к океану народного счастья, был мой крейсер „Аврора“, с помощью которого мне удалось, и „наколоть“ и расколоть инертные массы! О, моя Аврора-Эос – прекраснейшая богиня утренней зари!! Воистину, ты стала богиней зари новой эры человечества!!! И воистину, античные мифы куда прекрасней и желанней нам – марксистам, чем мифы библейские. Неслучайно, Маркс обожал античную мифологию, и ставил в пример древнегреческую мифологию, как недосягаемый образец мифотворчества. Мифы же нужны массам как воздух! И только для нас – большевиков, нет ничего невозможного!! Мы не только достигли недосягаемого прежде образца, но и превзошли его в искусстве своего мифотворчества и в сказочной грандиозности своей архимечты, которую воплотим-таки в ошеломляющую реальность бытия! Наш научный коммунизм – это величайшая научная фантастика, это плод величайшего ума, и истинный плод познания добра и зла! И хотя он не с древа, но то, что мы посеем с его помощью, то мы и пожнём!!! Что же касается библейских россказней, то они не только опиум, сивуха и утопия. Так переход евреев, ведомых Иисусом Навином, через Иордан, и переход через Иордан Илии и Елисея, как это описано в библии, – ложь чистейшей воды!! Такая же ложь, как и переход евреев, ведомых Моисеем, через расступившиеся воды Красного моря. Такая же ложь, как хождение Иисуса Христа по водам моря Галилейского как посуху!! Если бы он по Мёртвому морю шёл, так это куда ни шло! Хотя, такие пройдохи, как он, всегда сухими из воды и выходили, но только в переносном смысле. Ну а уж бурные реки революционной жизни масс, тем более никому не по силам остановить, и никто не избежит мокрых дел, не замочив и врага, и по локоть своих рук в его крови!! Зато, какая безбрежная перспектива дел, для наших отморозков и мокрушников!!!»

Ильич не успел пройти и четверти ширины реки, как его голубые мечты были прерваны внезапным появлением перед ним свирепого вепря! Кабан, завершая круговой манёвр, выскочил из-за поворота реки и, перекрыв собой, обратный путь Ильича через уже проделанный проход в чаще кустов, атаковал своего бывшего преследователя, не менее грозно, чем рыцари Тевтонского ордена атаковали «свиньёй» войско Александра Невского!! Ильич не успел воспользоваться ружьём для отражения стремительной атаки противника. Не решился он и на рукопашный бой на льду реки, достойный битве на льду Чудского озера. Не решился он и на такое скользкое дело, как бегство по льду, на своих двоих, от четырёхногого противника с пулями в заднице, пулей несущегося на него. А уж о капитуляции и помиловании не могло быть и речи. Зато в тот же миг, Ильич, сломя голову, прыгнул, как заяц, в гущу прибрежных кустов и ёлок, и с невероятной силой и ловкостью попытался прорваться сквозь них к виднеющимся неподалёку высоким деревьям.

«Смываться надо!» – как вода в сливном бачке, забурлила просторечная мысль в голове Ильича, и эта задняя мысль, которую он своим инстинктивным действием успел было обогнать на старте, вырвалась истошным криком наружу: – Смываться надо!!!

«Но не по реке, и не растекаясь болтливой мыслью по аллегорическому древу, а мышью иль белкою по древу реальному!!!» – как белка в колесе, завертелась в его голове следующая мысль, успевшая его настичь, но вот и её как ветром сдуло, но «спасительный маяк» был уже замечен.

«Окрутил! Вокруг копыта меня обвёл, подлец!! Ты погляди, какой жуткий вираж заложил, негодяй!! Похлеще „Мёртвой петли“ Нестерова! Похлеще, увы, для меня!! Но нет уж, батенька, мы пойдём другим путём! Нам – напролом, напрямик!! Сверлом, но не в штопор!!» – вихрем проносились мысли в голове Ильича, когда он, драпая во все лопатки, проявлял весь свой недюжинный талант проходимца, отчаянно протискиваясь сквозь плотные ряды молодой поросли ёлок и кустов. Ветки хлестали его по физиономии, как добропорядочные барышни хлещут по физиономиям нахалов, впрочем, доставалось и телу! Вскоре Ильичу стало казаться, что его пропускают, как провинившегося солдата, сквозь строй, под шпицрутенами. Теперь в голове Ильича рефлекторно бились мысли: «Вот так ёлки-палки!! Вот так ёлки-палки!!… Вот так наколол, гад!!»

Наконец, Ильичу удалось продраться к более пригодному для бега молодому березняку, и до ближайшей могучей сосны оставалось совсем немного. Петляя между берёзками, Ильич рвался к своему «спасительному маяку», не надеясь ни на какие «спасательные соломинки». А кабан нёсся за ним как танк, сбивая и подминая под себя молодую поросль деревьев, и неумолимо настигая беглеца.

«На какого-то ловца и зверь бежит, а тут он – гад, за мной припустил – сам стал ловцом, а меня, как волка, загоняет! Загнанный зверь опасен, да только не я! Я для него не более опасен, чем загнанная лошадь! Хорошо ещё, что впереди меня ждёт спасительная цель, а не засада! А ещё этот Эдька Бернштейн раскаркался: „Движение – всё, конечная цель – ничто“, – побегал бы вместо меня, сволочь, и канул в Лету! Подонок, оппортунист, ревизионист, ворон ощипанный!» – метались мысли во взмыленной голове Ильича. «Нет, кабан – это отнюдь не „лучшее – враг хорошего“, а мой наихудший архивраг!!!»

Перед высокой сосной, Ильич, в диком отчаянии, проявил завидную сноровку и, в виртуозном прыжке, уцепился за её нижний сук, а с него, «вьюном», взобрался на ветку повыше, и оказался вне досягаемости вепря. Ружьё, в качестве «трофея» сильнейшего, валялось в шести шагах от спасительного для Ильича дерева, на лесном «поле боя». Во время бегства, Ильич ружья не бросил – не до того было, и, колотясь за его спиной, оно лишь подстёгивало его дополнительным стимулом, но перед этим прыжком и ради этого прыжка, ему удалось сбросить его с плеч долой. И вот теперь, Ильич сиротливо переживал его отсутствие у себя и присутствие в недосягаемой близости, как одноногий калека переживает отсутствие своего костыля, без которого далеко не уйдёшь. То, что кабан не смог бы использовать ружьё против него, будь оно даже заряжено, Ильича отнюдь не успокаивало. Сгоряча, забывшись, Ильич хотел было метать бисер слов перед свиньёй: – Товарищ! – начал он свою речь с импровизированной трибуны, пытаясь найти общий язык с кабаном, но, спохватившись, сплюнул. Но, увы, это был отнюдь не высокомерный плевок, а, всего лишь, слюнтяйский жест отчаяния! Да, его идеи, овладев массами, становились материальной силой доходившей, порой, до свинства, но смел ли он мечтать, чтобы они обессилили кабана?!

– «Да плевал я на тебя с высокого дерева!» – как говаривают у нас в массах! Тамбовский волк тебе товарищ, а уж такой «важный гусь», как я, свинье, к сожалению, не товарищ и даже не господин!! И шёл бы ты, ко всем свиньям!!! – надрывно простонал, проявляя-таки свободу слова, Ильич.

«Но сколько же времени мне – питомцу имения „Кокушкино“, придётся здесь „прокуковать“?! Увы, карманные часы мне этого заранее не подскажут! Сижу, как гусыня-лебедь на своих яйцах в гнезде. Если это так же долго будет продолжаться, то чёрти что высижу, а яички-то, при этом, полопаются! Ох, нет круче боли, чем боль в паху! Да ещё, не дай Бог, какая-нибудь „свинья“ или свинтус „красного петуха“ пустит по лесу, вот тогда такой же „аппетитный“ вид буду иметь, как и продукты производства крематория! Ох, не хочу я – еретик, Богоугодной свечой запылать! Одна надежда, что зимой лес не запылает, да и то слабая, ибо наш огонь может запылать в любое время года: и кстати и некстати – по законам подлости! В отличие от сошествия святого огня в Иерусалиме, в Кувуклии, на Православную пасху. Но меня-то только истинно-революционное пламя не обжигает, и горю я им – великий грешник, непрестанно, как грешник в аду, но во благо себе и массам! Однако этим пламенем вепря не испугать, в отличие от моих идейных врагов. Ему-то, тупорылому, и на мировой революционный пожар начхать!!!» – лихорадочно думал Ильич. «Эх-эх-эх!!! Вот даже браунинга у меня при себе нет. И даже охотничьего ножа нет под рукой. Надька где-то всё это припрятала, чтобы на охоту не ходил. Ружьё с патронташем и патронами я отыскал тайком, а оружия ближнего боя найти не удалось, а вот сейчас бы сгодился для этой брани бельгийский браунинг. Пуля – она хоть и дура, да дуракам и дуррам частенько везёт, авось и пристрелил бы вепря под собой!» – сгоряча, как сдуру, сам себе мысленно жаловался Ильич, по-бабьи горестно вздыхая. «Надька не могла ружьё, патронташ с патронами, браунинг с боекомплектом и охотничий нож выбросить, ибо хотела сохранить их для истории, как экспонаты боевой славы охотничьих баек об Ильиче, наряду с чучелами убитых якобы мной лесных гигантов. Всё это сохранит, дура набитая, а меня ей-ей потеряет! Ну, что ты тут поделаешь?! На Бога я не надеюсь, а надеюсь, что чёрт не выдаст своего воинствующего безбожника, свинья не съест, и даже кабан-секач не слопает! Хотя эти свиньи – что хохлы – живут по принципу: „Если всё не съем, так хоть покусаю-понадкусываю, чтобы другим не досталось!“ А этот гигантский „свинтус“, попадись ему только на клык, от меня и ошмёток не оставит, для истории!!! Но не дождётся он – „Ньютон свинячий“, чтобы я спелым яблоком пал!!!»

Упёршись в ствол сосны руками, и свесив ноги с ветки, как две сопли из носа, Ильич постарался, таким образом, придать своему телу малоаппетитный, и более того: отталкивающий, тошнотворный вид. Отчаянно смердя и портя воздух как можно больше, горе-охотник, с зелёной тоской заключённого, проступившей у него пятнами на белом как мел, от страха, лице (удачно мимикрируя цветом лица с зеленью хвои и шапками снега на ней), наблюдал, со своей колокольни, за поведением кабана. Кабан не был верхоглядом, и принялся коренным образом устранять свои проблемы на пути к желанной цели. Его клыки и пятак обнажали и подрывали корни сосны, на ветке которой сидел Ильич.

– С сосной меня свалить хочет, или с насыпи достать?! Увы, не много мне чести от того факта, что ничего не боятся лишь идиоты, а я вот боюсь! Ну, на кой чёрт, я, как одичавший хохол, погнался за этим диким толстым салом?! Салом, которое всем чертям назло или насмех, но харей страшней, чем плакатное «Чудовище мирового капитала» Вовки Маяковского! А оно нашло во мне крайнего украинца, и давай преследовать, по пятам, приключением на мою, не столь жирную, задницу! До других деревьев мне не достать, будь ты хоть воздушным гимнастом. Видит око, да зуб неймёт и руки коротки!!! – в голос выл и ныл Ильич. – А ещё говорят, что у лжи короткие ноги. У младенца они короткие, да он не лжёт, а истину и правду вещает. А у меня ноги длиннее, чем у кабана, но не столь длинны как у жеребца, и не столь коротки как у зайца, но сколько ни прикидывай, и ни измеряй, а вепря в беге, окончательно и бесповоротно, обставить не смогу, ибо в ногах правды нет! А у меня и в башке её нет, коль ум короток, – вот и влип! Дурная голова ногам покоя не давала, и вот чуть до покойника не довела! Я нещадно эксплуатировал себя и массы на выработку адреналина, вот теперь и расхлёбываю «прибавочную стоимость» этой авантюрной эксплуатации. Эх, надо было брать пример с иудеев и мусульман – не связываться со свиньями! Эх, хотя как этого можно было избежать, когда в обществе сплошные массы этих «тупорылых» – свинья на свинье и свиньёй погоняет! Да и среди иудеев и мусульман свинства с избытком! А ведь я – марксист, других учил: «жить в обществе и быть свободным, от этого общества, нельзя». И многие у меня учились, учились и доучились! А теперь вот я и сам пример явил в подтверждение сих грустных мыслей. А так как свобода для людей есть осознанная и познанная ими необходимость, то та цитата означает ещё и то, что полностью осознать и познать всю необходимость, стоящую перед обществом, нельзя, ибо процесс человеческого познания бесконечен, а любое общество малосознательно и подвержено животным инстинктам! Всякое общество стихийно непредсказуемо – ещё более непредсказуемо, чем природные катаклизмы! Да в гробу я видел такую свободу, как осознанное и задом познанное торчание на сосне! – с велеречивостью велиара, лил Ильич словесный понос, пытаясь заглушить и отбить приступы животного страха. – Ох, как не достаёт мне сейчас революционной или контрреволюционной метаморфозы, той, что превратила бы меня в птицу, или крылатого ангела, или чёрте кого, лишь бы сохранила мне жизнь, сознание и возможность удрать! Эх, кабы мне кабан лишь дрозда задал, а не самого задрал! Я ни «совой», ни «жаворонком», ни «голубем» не был. Не был и «орлом», но и рождённым ползать, тоже не был! Можно сказать, что был я и «буревестником», и «ястребом». А что я представляю собой сейчас?! Помню, что, по восточному гороскопу, я – «лошадь». По зодиакальному – «телец». Согласно друидам, моё дерево – орех. Но, если «конь» я, то «Троянский конь»! А, если «телец», то «Золотой телец»! Но вот «разделают под орех» меня отнюдь не языком, а кабаньими резцами! А всё потому, что я, в сравнении с кабаном, проявил себя, как баран, осёл и лопух! Вот и «получу на орехи», коли не языком, а делом улизнуть не сумею. Не утка же я подсадная, чтобы здесь торчать, и не больничная «утка», чтобы в меня испражнялись все, кому приспичит!! – как мог, старался ободрить себя Ильич. – Что же мне, малодушно повеситься на шарфе и болтаться, как болтался на виселице никчёмный болтун – мой брат Алексашка?! Конечно, повеситься, как Иуда – лучше, чем быть распятым, как Иисус Христос. Но хуже некуда, чем быть «опущенным» и «замоченным» вепрем, как падла! Это не просто «в грязь лицом», здесь не только и кровью не отмоешься от позора, но примешь позорную смерть! Нет, неохота так кончать охоту! Ведь избежать смерти – лучше, чем принять её, какой бы она ни была: красна на миру, черна, бела или грязна… Игорь хоть и рубил сплеча: «Лучше ведь убитым быть, чем плененным быть…», подразумевая Святославское: «Мёртвые срама не имут», но сам сбежал и от смерти, и из плена…. Я тоже не желаю, ни в дураках, ни в мёртвых оставаться! Я пока мыслю, следовательно, пока существую, но большинство немыслящих предметов будут существовать дольше меня, если я не придумаю, как мне сбежать…. Как будто на кол меня посадил, гад тупорылый, чтобы я околел. Неужели, дело – труба?! Нет, дело – ствол, жаль не ружейный, а сосновый! Но лишь бы для меня не стал он древом яда и смерти – Анчаром! Пусть станет древом жизни, ибо добро и зло я уже познал, а о хорошей жизни лишь мечтал! – как будто тост изрёк Ильич, стараясь поднять свой дух, вместо бокала. – Я более чем уверен, что это мои дикие предки: человекообразные обезьяны и «первобытные коммунисты», сожрали всех динозавров и мамонтов (Мамонтовы и Мамантовы не в счёт), а меня – величайшего из всех гомосапиенсов, пытается сожрать какой-то дикий кабанишка! Это ли не издевательство истории, не её ли истинная ужасная физиономия, не её ли людоедский оскал?! Это я-то – воинствующий безбожник, безбожно глуп и слаб, даже в борьбе со свинством и свиньёй?!! Это ещё как сказать!!! Эх, булыжнечком бы «пролетарским», свинье в темечко садануть! Хоть не в каменном мы ныне веке, но «оружие пролетариата» и поныне весьма актуально. Особенно высокоэффективным оно могло бы быть с высоты моей «баррикады»! Патронов-то у меня два десятка, да голыми трясущимися руками нихрена не настреляешь, это всё равно, что «сигареты стрелять» или «стрелять глазами». Отделение от двустволки и браунинга, привело меня, или, по крайней мере, моё тело, к отделению от большевистской партии, и составило мне наихудшую партию с кабаном. Да, отчубучил он, учудил!! Хорошо ещё, что кабан – это не Михаил Топтыгин, или, попросту, Мишка-«Подобный Богу», для евреев-жидов – стреляных воробьёв. Лазать по деревьям он не умеет, но копать мне яму научился. Эх, кабы сам туда и попал безвылазно! И на старуху бывает проруха, рухну на него как несчастье на голову! Всей массой себя и дерева его пришибу! Эх, кабы дерево на него, а я на дереве, а не наоборот!! Нет, падать – это всегда, для высокопоставленного человека, архиплохо, гораздо лучше удержаться! Этой твари на шею не сядешь, и ножки не свесишь!! Из двух стволов его не завалил, а третьим и вовсе промахнуться можно, ибо Бог любит троицу, но не меня, кабану он куда больше шансов на победу дал! О, чёрт побери, куда только девался от страха, мой воинствующий атеизм?! Охота пуще неволи?! Охота сбежать из заточения на сосне, да страх смерти пригвоздил мой зад к сосне, как будто заколотили крышку гроба…. Вот тебе и «желать – лучше, чем обладать», – как бы, ни так!!! Побег из пальца не высосать, желаемое за действительное не выдать! Кабан – не глупая ворона, своего не упустит!! Неужели, дело – табак?! Не может быть! Я курить-то давно бросил, никакой никотин меня не соблазнит и не убьёт, как лошадь! Я с молодости был молодцом и, бросив курить, стал «строить куры», а позже – ломать империализм и строить путь в социализм, и всё более-менее успешно, без одышки – и ломал, и строил… И что теперь?! Погибнуть в лесу, как пал Иван Сусанин?! Но, скажут: «тот завёл в дебри врагов, а этот – свою страну». Нет, Данте, побывав в аду (не говоря уже о чистилище и рае), прославился на века, и сумрачный лес был ему в этом не помеха. Конечно, только с посторонней и потусторонней помощью он выбрался из передряг, мне же выпала опора на себя, да на ветку-рычаг. Но я ещё поверну эту ситуацию в свою пользу, и куда быстрее, чем перевернул Россию организацией революционеров… – голос Ильича, то ревел белугой, то – медведем, то выл сиреной, то – по-бабьи. Внезапно, словесные излияния прекратились, ибо Ильича кольнула мысль, что кабан понимает его мысли вслух, и способен разобраться с ним по понятиям. На кой же чёрт, продолжать «дразнить гусей»?! Теперь мысли Ильича роились в его голове, не вылетая крылатыми фразами наружу. Но от этого роя ему не становилось сладко, а только жалило и ядом жгло: «Жаль, что я не иллюзионист, как его там, на «Г»? Гудини, кажется, хотя я сам сейчас в полном «г»! А мне хватило бы быть сейчас как Кио, чтобы исчезнуть с кабаньих глаз долой, почище «человека-невидимки»! Или хорошо бы быть не Ильичом, а Ильёй-пророком, и умчаться на огненной колеснице! Или иметь хотя бы его чудесный плащ! Эх, быть бы мне вроде Франциска Ассизского, или святого Сергия Радонежского, или святого Сильверстра и уболтать, и смирить дикого зверя!!! А, иначе, мой конец может стать скорым, дерьмовым и коротким, как хвост этого вепря. Впрочем, можно ожидать и долгого, как его хер, конца! Надо же, какую «козью морду» показал этот подлый «свинтус»!! Волка ноги кормят, а кабан, чем попало питается: всякую падаль жрёт, так что же он ко мне привязался?! Что же я ему – последняя падаль?! Не сказал бы, чтобы мне, как бодливой корове (то бишь быку, мчавшемуся в бой не на красную тряпку, а за красным знаменем), Бог «рогов» не дал. Дать-то дал, да ещё каких!! Да ещё каких «рогов» Надька мне наставила – Моисей бы позавидовал!! А что толку?! Кабана-то ими не забодаешь и не испугаешь! Но, нет!! Падалью я не стану! Не дождётся!! Пусть дерево моё (эта «корабельная сосна») – не «Дерево свободы», воспетое Робертом Бёрнсом. Возможно, это и не «дерево познания добра и зла». Безусловно, что это не моё «родовое древо», и не индийское «древо желаний», и не «мировое древо», и не «Новогоднее древо», и не «Майское дерево». Но если это и не «древо жизни», то и не смертельный для меня «Анчар», а памятник мой нерукотворный!!!»