Колокол по Хэму

Хватает же у кого-то наглости изображать такого человека в кино.

Купер, словно прочитав мои мысли, пожал плечами.

– Я, вероятно, плохо годился на эту роль, но миссис Гериг была очень мила со мной, и я провел много времени с Крошкой Рут и другими детьми…

– Ш-шш! – шикнул Хемингуэй. В наставшей тишине слышались цикады, одинокая машина на нижнем шоссе, музыка и смех из соседнего дома. – Этот ублюдок Стейнхарт закатил вечеринку, хотя я предупреждал…

– Эрнест, пожалуйста, – сказала Геллхорн.

– Будет война, Эрнесто? – спросил по-испански Патчи.

– Sí, Патчи, будет война. Рене! Pichilo![22] Тащите оружие и боезапас!

– Я иду спать. – Геллхорн поцеловала Купера в щеку. – До завтра, Куп, спокойной ночи, джентльмены.

Бой Рене и Хосе Эрреро – садовник, отвечавший также за боевых петухов, которого Хемингуэй представил мне как Пичило, – вынесли из дома ящики и длинные бамбуковые шесты.

– Поздно уже, – сказал я, отставив бокал. – Я, пожалуй…

– Ерунда, Лукас. У нас каждый боец на счету. Выбирай оружие.

Купер, Гест и Патчи уже поснимали пиджаки и закатали рукава. Доктор, взглянув на меня, тоже снял пиджак и аккуратно повесил на спинку стула. Я сделал то же самое.

«Боеприпасы» состояли из двух ящиков с пиротехникой: сигнальные ракеты, шутихи, вишневые и вонючие бомбочки, колеса. Патчи сунул мне ракету с коротким запалом и показал на шест.

– Запускать лучше с него, сеньор Лукас.

– Зажигалки у всех есть? – спросил Хемингуэй.

Они были у меня и у Купера.

– У вас давняя вражда, Эрнест? – спросил актер, безуспешно сдерживая улыбку.

– Достаточно давняя.

Из дома к северо-востоку от нас неслись звуки фортепьяно и смех. Это было единственное, кроме нашего, большое здание на холме – оно стояло чуть ниже хемингуэевского дома и было старше и внушительнее, судя по сиянию электрических огней, шпилям и крыльям в стиле ар-нуво.

– Патчи, Вулфер и доктор знают, что делать. – Хемингуэй, присев на корточки у края террасы, рисовал пальцем на влажной земле что-то вроде схемы футбольного матча. Без пиджака, галстука и воротничка ему определенно стало свободнее. Мы тоже присели, собравшись в тесный кружок. – Заходим вот отсюда, из-за деревьев, Куп. Это вот финка, это усадьба Стейнхарта. Пересекаем вражескую границу вот здесь, где ограда. Идите пригнувшись, пока мы не перелезем. Без моей команды не стрелять – а как скомандую, разнесем его суаре к чертям.

– Ты против его званых ужинов, Эрнест? – поднял бровь Купер.

– Я его предупреждал. Набивайте карманы.

Мы загрузились боеприпасами. Гест и Патчи повесили через плечо, как патронташи, гирлянды шутих. С Хемингуэем во главе мы двинулись через сад, через поле, через низкую каменную ограду и через рощицу, отделявшую нас от веселья в соседском доме.

Я понимал, что это просто игра, но мои надпочечники не желали этого слушать и вырабатывали адреналин почем зря. Сердце колотилось, время замедлило ход, органы чувств работали в усиленном режиме, как при участии в настоящей боевой операции.

Хемингуэй придержал проволоку, чтобы мы пролезли под ней.

– Как отстреляемся, будьте начеку, – проинструктировал он. – Стейнхарт может собак спустить, а то и с дробовиком выйти.

– Madre de Dios[23], – прошептал доктор Эррера.

Хемингуэй снова шел впереди – я отметил, как охотно мы предоставляем ему роль лидера и как охотно он ее исполняет. Мы поднялись на пригорок сквозь редеющую рощицу манго, пересекли вспаханное поле и пригнулись под очередной загородкой, нам до пояса, – на вид ей было не меньше ста лет.

– Еще двадцать метров, – прошептал Хемингуэй. – Обойдем слева, чтоб жахнуть прямой наводкой по террасе и столовой. Куп за мной, Вулфер следующий, потом доктор, потом Патчи, Лукас замыкает. Отступаем в произвольном порядке, я прикрываю отход.

Купер улыбался, Гест раскраснелся, Патчи скалился в темноте. Доктор, качая головой, произнес:

– У тебя давление повысится, Эрнестино.

– Ш-шш. – Хемингуэй с кошачьей ловкостью перелез через стенку и стал подниматься к дому.

Мы заняли позиции в сорняках метрах в пятнадцати ниже ярко освещенной террасы Стейнхарта, куда выходили стеклянные двери столовой. Хемингуэй подал знак заряжать. Я повернулся к цели спиной, не собираясь пулять зажигательными снарядами по одному из видных граждан Гаваны.

В этот момент я заметил какое-то движение слева, за оградой, которую Хемингуэй во время нашей экскурсии назвал «свиной стенкой».

В лагере Икс нас учили, что в темноте не надо смотреть туда, где предположительно находится враг, в упор: периферийное зрение работает лучше.

Именно так я засек человеческую фигуру, которая на миг заслонила огни Гаваны. Некто в черном обходил нас с левого фланга, держа в руке что-то слишком тонкое для бамбукового шеста. Блеснуло стекло. Винтовка с оптическим прицелом, направленная прямо на нас. На Хемингуэя.

– Огонь! – Хемингуэй встал, поджег вставленную в бамбук ракету своей золотой зажигалкой и пальнул прямо в дверь столовой. Патчи выстрелил следом, Гест выпустил длинную очередь шутих, Купер метнул на террасу вишневую бомбу. Направленная в воздух ракета доктора влетела в открытое окно третьего этажа и взорвалась где-то в доме. Хемингуэй перезарядил и выстрелил снова. Ракеты, рассыпающиеся во время фейерверка на сотни звезд в небе, рвались, полыхая серой и магнезией. В доме слышались крики и звон разбитой посуды, фортепьяно умолкло.

Я не переставал следить краем глаза за фигурой позади свиной стенки. В прицеле отразилась россыпь вишневых искр.

Ругая себя за то, что не взял пистолет или нож посерьезней, я вставил свою ракету в бамбуковый стебель и выстрелил в сторону снайпера. Ракета ушла вверх и взорвалась в ветвях манго. Я зарядил другую и побежал к изгороди, стараясь держаться между стрелком и Хемингуэем.

– Лукас, – крикнул он сзади, – какого черта ты…

Я все бежал, продираясь сквозь кукурузу и помидоры. Что-то прожужжало мимо левого уха. Я метнул вишневую бомбу, раскрыл левой рукой складной нож, перескочил через изгородь, бросил бамбук и присел с ножом наготове.

Никого – только травы колышутся на пути к шоссе. Я побежал было туда и тут же залег: сзади стреляли.

Пальнули дважды. Из дробовика. Слышались также крики и истерический лай больших собак, доберманов скорей всего. Собаки затихли, когда их спустили с цепи, и завелись снова после нового ракетного залпа.

Промедлив всего секунду, я снова перескочил через ограду и побежал на полусогнутых к границе обеих усадеб. Ружье громыхнуло снова. Целили высоко, поверх наших голов или непосредственно в финку.

У проволочной изгороди виднелись скрюченные фигуры. На террасе зажглись два прожектора. Рванула еще одна вишневая бомба.

– Чтоб тебя, Хемингуэй! – кричали сверху. – Не смешно, между прочим!

Снова грянули два ствола. Дробь дырявила листья манго над нашими головами.

– Уходим, уходим, – говорил Хемингуэй, хлопая по спине другой силуэт. Гест дышал тяжело, но в гору потрусил бодро. В темноте белела усмешка Купера. Он порвал штанину на колене, испачкал грязью или кровью рубашку, но тоже передвигался быстро. Ибарлусиа помогал бежать доктору.

Хемингуэй сгреб меня за шиворот.

– Ты что творишь, Лукас? Почему стрелял не в ту сторону?

Я отцепил его руку. Доберманы мчались за нами, ломая подлесок.

– Беги! – крикнул он. На бегу я оглянулся: он достал из кармана брюк кусок сырого мяса и кинул собакам. Потом преспокойно поджег последнюю вишневую бомбу и не спеша побежал следом.

Дальше пограничной черты Стейнхарт и его гости нас не преследовали, собак отозвали. Покричали еще немного, и рояль заиграл опять.

Купер, доктор, Патчи, Гест и Хемингуэй, упав в свои кресла на террасе, смеялись и гомонили. Купер поранил руку о проволоку. Хемингуэй принес бинт и виски – сначала щедро полил на рану, потом дал выпить актеру.

Я постоял немного у края террасы, глядя в сторону дороги. Все было тихо, никакого движения. Я забрал свой пиджак и пожелал всем спокойной ночи. Купер потряс мне руку, извинившись за бинт.

– Рад был познакомиться, боевой товарищ, – сказал он.

– Взаимно.

– Спокойной ночи, мистер Лукас, – откликнулся Гест. – Скоро, полагаю, увидимся на «Пилар».

Доктор, еще не отдышавшийся, поклонился, Патчи с улыбкой стиснул мое плечо.

– Виски на посошок, Лукас? – спросил Хемингуэй без улыбки.

– Нет. Спасибо за ужин.

У себя во флигеле я переоделся во все темное, достал из сумки фонарик и пошел потихоньку к свиной загородке, а после к дороге. На мокрой траве у обочины недавно стояла машина. На кустах были поломаны ветки. У загородки поблескивала в грязи единственная медная гильза 30.06, отстрелянная тоже недавно.

Я вернулся на финку и снова встал так, чтобы свет с террасы не доставал до меня. Купер тоже распрощался и ушел спать. Ибарлусиа увез доктора на красном двухместном родстере. За ними, на «кадиллаке», отправился Гест. Через двадцать минут свет погас.

Я затаился в манговой роще у гостевого дома, прислушиваясь к звукам тропической ночи. Сначала думал об актерах, писателях и мальчиковых играх, потом вообще перестал думать и только слушал.

Спать я лег незадолго до рассвета.

8

В понедельник утром Хемингуэй повез меня в портовый городок Кохимар, где стояла его лодка. Там нас уже ждали Уинстон Гест, Патчи и Грегорио Фуэнтес, первый помощник и кок. По их косым взглядам и тону Хемингуэя я чувствовал, что меня будут испытывать.

Согласно приказу Хемингуэя одеться по-корабельному я был в полотняных туфлях, шортах и синей рубашке с закатанными рукавами. Писатель тоже облачился в свои мешковатые шорты, баскские эспадрильи и сильно поношенную, с обрезанными рукавами фуфайку. Фуэнтес – поджарый, темнокожий, с быстрым крепким рукопожатием – был в черных брюках, длинной белой рубахе навыпуск и босиком. Гест пришел в холщовых штанах и белой в желтую полоску рубашке, подчеркивавшей его кирпичный румянец. Он переминался с ноги на ногу и бренчал мелочью в кармане. Ибарлусиа оделся как тореро в выходной день: белые брюки в обтяжку и дорогой хлопковый свитер. Команда, одним словом, подобралась пестрая.

С яхтой Хемингуэй меня познакомил наскоро – ему не терпелось отчалить, пока погода хорошая, – но чувствовалось, что он ею гордится.

С первого взгляда «Пилар» не очень-то впечатляла. Тридцать восемь футов в длину, черный корпус, зеленый верх. Типичная рыбацкая лодка для богатых любителей, какие сотнями стоят в гаванях Майами, Санкт-Петербурга и Ки-Уэста. Я, однако, заметил лакированное дерево кокпита и бронзовую табличку рядом с дросселем и рычагом передач:

БОРТ 576

ВЕРФИ УИЛЕРА

1934

БРУКЛИН, НЬЮ-ЙОРК

Верфи Уилера выпускают качественную продукцию. В кокпите Хемингуэй показал мне панель управления, зорко следя, смыслю ли я в этом хоть что-то. Там была еще одна табличка, ЭНЕРГЕТИКА НОРСМАН, и четыре прибора: тахометр, измеритель уровня масла, измеритель температуры двигателя и амперметр. Слева от руля имелась еще панель освещения с кнопками ЯКОРЬ, ХОДОВЫЕ ОГНИ, ПОМПА, СМАЗКА, ПРОЖЕКТОР. Хронометр и барометр висели в каюте на опорном столбе.

– Заметил, что я и открытый мостик велел поставить? – спросил Хемингуэй.

– Заметил.

– Скоростью можно управлять оттуда, но моторы запускаются здесь. – Он показал ногой на две кнопки в палубе.

– Тут ведь два двигателя?

– Угу. Оба, само собой, дизельные. Главный – «крайслер» на семьдесят пять лошадей, второй – «ликоминг» на сорок. После набора скорости я отключаю второй, чтобы снизить вибрацию. «Крайслер» смонтирован на резине. – Он положил свою большую руку на дроссель. – Если повернуть под нужным углом, он сам перейдет в холостой режим.

– А второй-то зачем?

– Запасной движок никогда не мешает.

Я с этим не согласился – зачем лишний вес и лишнее техобслуживание, если основной дизель работает хорошо, – но промолчал.

Мы вышли из рубки. Фуэнтес уже приготовился отдать носовой.

– Длина кокпита – шестнадцать футов, ширина – двенадцать.

Здесь имелись сиденья, вполне удобные.

Хемингуэй похлопал по заднему люку.

– Здесь помещается триста галлонов горючего и сто пятьдесят – питьевой воды. В кокпит, если надо, можно загрузить еще сколько-то бочек. В носовой каюте две двухъярусных койки. Гальюн опять же имеется. Кстати, Лукас: туалетную бумагу кидай в иллюминатор, а не в сральник – помпа от нее засоряется. На камбузе есть ящик со льдом и спиртовка с тремя горелками. Корма срезана так, что до воды остается всего три фута, и там приделан ящик для рыбы. Вопросы есть?

Я мотнул головой.

– В маленькой каюте есть еще такой шкафчик – «этиловый отсек» называется, – вставил Гест.

– А он для чего?

– Для выпивки, – усмехнулся миллионер.

– Лодка может делать шестнадцать узлов при спокойном море, – продолжал Хемингуэй, – но я обычно держу ее на восьми. Может пройти расстояние в пятьсот миль с командой из семи человек. Еще вопросы?

– Почему вы назвали ее «Пилар»?

Он поскреб щеку.

– В честь храма и праздника в Сарагосе. И в «Колоколе» у меня есть женщина, которую так зовут. Мне нравится это имя.

Патчи достал из ледника пиво, вскрыл банку и с ухмылкой сказал:

– А еще ты говорил, Эрнестино, что это было любовное прозвище твоей второй сеньоры-сеньориты, Полины, – правильно?

Хемингуэй сердито глянул на него и начал командовать:

– Ты, Лукас, отдай кормовой, а ты, Вулфер, запускай двигатели. Я стану к штурвалу. Ты, Патчи, сиди себе в теньке со своим пивом – полдесятого утра, бог ты мой. Разбудим тебя, когда марлин начнет ловиться.

Патчи звучно отхлебнул, Гест, все так же бренча мелочью, спустился в кокпит, Хемингуэй удивительно ловко для своих габаритов взбежал по трапу на мостик, я пошел на корму.

Какую-нибудь каверзу они мне да подстроят до конца рейса.

Мы с Фуэнтесом отдали швартовы, доложив об этом на мостик. Двигатели заработали, винты завертелись, и мы медленно пошли к выходу из гавани.

Рано утром в субботу я слышал, как Купер и Хемингуэй плескались в бассейне. Потом они посидели на террасе, и Купер уехал на хемингуэевском «линкольне». В гостевом доме еды пока не было, и я надеялся поесть на кухне вместе со слугами – дал Хемингуэю с женой время позавтракать и пошел.

Хемингуэй вошел в кухню, когда я допивал вторую чашку кофе под неодобрительными взорами боя Рене и повара Рамона.

– Утром я работаю, – проворчал он. – Постараюсь закончить к ланчу, чтобы познакомить тебя с агентами Хитрой Конторы. – В руке он держал стакан – похоже, что с виски-содой. Было 7:45 утра. – Не одобряешь, Лукас? – спросил он, поймав мой взгляд.

– Одобрять или не одобрять в мои обязанности не входит. Хотите пить с раннего утра – дело ваше, тем более у себя дома.

– Это не выпивка, а поправка. Шерсть той собаки, которая нас чуть не покусала вчера. Здорово повеселились ночью, а, Лукас?

– Неплохо, да.

Он слопал тост с беконом, который я приготовил себе.

– Ты думаешь, что Хитрая Контора тоже игра… забава. Так ведь, советник Лукас?

Я не противоречил ему. Он вздохнул.

– Я сейчас не книгу пишу, а составляю сборник. «Мужчины на войне» называется. Прочел недавно кучу вранья, которое Уортелс из «Краун» и его приспешники считают крутой военной публицистикой. Многое уже напечатано. Взять, к примеру, историю Ральфа Бейтса про пулеметчиц под Брунеттой. Не было этого, врет он. А правдивый очерк Фрэнка Тинкера про поражение итальянцев под Бриуэгой небось не взяли.

Я ничего не мог сказать по этому поводу. Он пригубил свой виски и спросил:

– А ты, Лукас, что думаешь о войне?

– Я не носил форму. Не воевал. Нет у меня права на свое мнение.

– А я вот носил, – сказал он, не сводя с меня глаз. – Был тяжело ранен, когда и двадцати еще не исполнилось. Видел, думаю, больше войн, чем ты – голых баб. И знаешь, что думаю я?

Я молчал.

– Я думаю, что война – это заговор стариков против молодых. Мясорубка, куда старперы отправляют молодых мужиков, своих конкурентов. Думаю, что это великая, чудесная, захватывающая эпопея и сущий кошмар. Мой старший парень в самый раз дорастет до этой никому не нужной войны. И Патрик с Гиги тоже могут, если она затянется – а я думаю, что затянется. – Он пошел к двери и оглянулся. – Поработаю над предисловием, а потом поедем знакомиться с полевыми агентами.

«Полевые агенты» оказались примерно таким же сборищем собутыльников и старых знакомых, какое он описал Бобу Джойсу – досье Гувера тоже их так описывало. Патчи Ибарлусиа с братом шпионили в среде джай-алаистов. Шпионили также Роберто, младший брат доктора Эрреры Сотолонго; моряк Хуан Дунабейтиа, которого Хемингуэй представил как Синмора – сокращенное Синдбад-мореход; изгнанный каталонец Фернандо Меса, работавший официантом и иногда помогавший Хемингуэю на лодке; католический священник дон Андрес Унцаин, плевавшийся каждый раз, упоминая фашистов; гаванские рыбаки; два богатых испанских аристократа, жившие в больших загородных домах – ближе к Гаване, чем финка Хемингуэя; проститутки из трех по крайней мере борделей; несколько портовых крыс, провонявших ромом, и слепой старик, по целым дням сидевший в Парке-Сентраль.

За вторую половину субботы мы встретили еще больше «оперативников» в одобренных Хемингуэем отелях, церквах и барах: носильщика из отеля «Плаза» около парка; бармена Константе Рибайлагуа из «Флоридиты»; официанта из «Сарагосаны»; швейцара оперы «Сентро Галлего»; детектива из отеля «Инглатерра»; еще одного священника – совсем молодого – под пахнущими ладаном сводами церкви Санто-Анхел Кустодио; старого китайского официанта из ресторана «Пасифик чайниз»; девушку из салона красоты на Прадо и старика, жарившего и моловшего кофейные зерна в маленьком кафе «Грейт генеросо» напротив бара «Кьюнард». Хемингуэй познакомил меня еще с Анхелом Мартинесом, владельцем «Бодегита дель Медио», где я попробовал тот паршивый коктейль, но это был чисто светский визит: он не сказал, что Мартинес «один их моих лучших агентов», как говорил в случае всех остальных.

Около семи вечера, зайдя выпить в полдюжины баров, Хемингуэй повел меня в «Кафе де ла Перла де Сан-Франсиско», ресторанчик на площади со слабо журчащим фонтаном. Бар из полированного камня был довольно приятен, но Хемингуэй прошел сразу в обеденный зал.

– Будем здесь ужинать? – спросил я.

– Нет, черт возьми. Лучшее, что тут есть, – фирменное блюдо за двадцать пять центов. Ужинать пойдем в Баскский центр… Марти сегодня принимает на финке своих друзей, нам лучше не являться туда слишком рано. Я хотел показать тебе вот этого парня. – Он кивнул на человека в дверях кухни. По виду испанец или кубинец, но усы нафабрены на австрийский манер и стрижка короткая. Взгляд, устремленный на нас, говорил: либо заказывайте, либо катитесь ко всем чертям.

– Сеньор Антонио Родригес, известный всем как Кайзер Вильгельм.

– Он тоже полевой агент?

– Черта с два. Он хозяин заведения и меня знать не знает, хотя я обедал здесь пару раз. Если не удастся поймать настоящих наци, предлагаю арестовать кайзера.

На этом знакомство со штатом Хитрой Конторы практически завершилось, если не считать парня, убиравшего посуду со столов в Баскском клубе: Хемингуэй представил его как «нашего лучшего и единственного курьера».

В воскресенье организация, видимо, не работала – меня, во всяком случае, никуда не звали.

На финке были гости – купание в бассейне, коктейли, запах жареной свинины, приезжающие и отъезжающие автомобили. Я видел братьев Ибарлусиа вместе с другими джай-алаистами, нескольких изгнанных басков, Уинстона Геста, других богатых спортсменов – одного, как я узнал после, звали Том Шевлин. Посольство США представляли Эллис Бриггс с женой и двумя детьми, Боб и Джейн Джойс, сам посол с миссис Брейден – она, чилийская аристократка, выглядела соответственно даже на расстоянии.

Утром я спросил Хемингуэя, чем еще можно добраться в Гавану кроме автобуса.

– Зачем тебе? – осведомился он, имея в виду, что бары воскресным утром закрыты.

– В церковь сходить.

– Ну-у… можешь брать «линкольн», когда он не нужен мне или Марти. Есть еще старый «форд-купе», но он сейчас в ремонте. А нет, так возьми велосипед, который мы Гиги купили.

– Это мне вполне подойдет.

– До городской черты десять миль, а до старого города все двенадцать.

– Ничего, нормально.

Я уехал в середине дня, когда веселье было в полном разгаре. Позвонил Дельгадо из Сан-Франсиско-де-Паула и встретился с ним на явке.

– Хорошую экскурсию вы вчера провели, – сказал он. Белый пиджак он надел прямо поверх майки, за поясом торчала рукоять пистолета.

– Не сказать, чтобы ты был невидим, – съязвил я.

– Хемингуэй меня не заметил.

– Он и трехногого вола не заметил бы. – Я вручил Дельгадо заклеенный конверт с моим рапортом.

Он вскрыл конверт.

– Рапорты мистеру Гуверу подаются в машинописном виде.

– Это предназначалось не тебе, а ему.

– Мне предписано читать всё, что ему отправляется, – осклабился он. – У тебя с этим проблемы, Лукас?

Я сидел за столом напротив него. Было жарко, мне очень хотелось пить.

– Кто эти двое, которые в пятницу сопровождали меня на финку, а вчера ехали за нами в «бьюике»?

Дельгадо пожал плечами.

– Местное ФБР?

– Оно. А длинный, который шел за тобой пешком, из кубинской Национальной полиции.

– Какой еще длинный?

– Так и думал, что ты его не засек, – ухмыльнулся Дельгадо. – Потому мне и приказано тебя охранять, пока ты поддаешь со своим алкоголиком. – Он стал читать дальше, и ухмылка пропала. – В тебя действительно стреляли из тридцать-ноль-шесть?

– Или в Хемингуэя. Или еще в какого-то клоуна из нашей компании.

– А кто, по-твоему, стрелял?

– Где ты был в пятницу ночью, Дельгадо?

– В наилучшем гаванском бардаке. И если б в тебя стрелял я, то убил бы.

Я вздохнул и вытер затекающий в глаза пот. На пустыре рядом с нами играли дети. Пролетел самолет. Пахло выхлопами, морем, канализацией.

– Завтра Хемингуэй даст мне машинку, чтобы печатать отчеты по Хитрой Конторе. Следующий мой рапорт для мистера Гувера будет машинописным.

– Это хорошо. – Дельгадо сунул листки обратно в конверт. – Мы же не хотим, чтобы тебя уволили из СРС и Бюро за каракули от руки, верно?

– Что-нибудь еще? – спросил я. Он покачал головой. – Тогда уходим. Ты первый.

Когда он скрылся за углом, я вернулся, поднял в задней комнате отставшую половицу и достал сверток, который оставил там. Проверил, не отсырели ли оба ствола – всё было в порядке, – и вернул «магнум» на место, а «смит-вессон» обтер от смазки и зарядил, оставив одно пустое гнездо. Сунул две коробки с патронами в карман пиджака, револьвер – за пояс сзади, чтобы не мешал педали крутить, и пошел искать кафе, где открыто. Я планировал выпить не меньше трех стаканов лимонада со льдом, прежде чем ехать обратно на финку в потоке движения.

Когда «Пилар» вошла в Гольфстрим, поднялась волна. Барометр все утро падал, с северо-востока надвигалась темная гряда туч. Радио на яхте не было, но на доске в гавани написали мелом предупреждение о возможности шквала.

– Лукас, поднимись ко мне! – прокричал Хемингуэй с открытого мостика.

Я поднялся. Хемингуэй, широко расставив ноги, стоял у руля, Уинстон Гест держался за леер, Патчи открыл в кокпите новую банку с пивом, Фуэнтес так и сидел на носу, упершись ногами в борт.

– Mal de mer[24], Лукас?

– Нет, спасибо, подожду до ланча, – сказал я.

– Порулить хочешь?

Он показал мне курс. Я немного убавил газ, чтобы уменьшить качку. Гест спустился в кокпит, и они с Патчи и Фуэнтесом прикрепили к двум аутригерам концы для рыбалки. Фуэнтес, кроме того, вывесил за корму приманку, привлекавшую пока только чаек.

Хемингуэй, держась за леер одной рукой, без труда сохранял равновесие, даже когда я, по его указаниям, становился боком к волне. Куба превратилась в пятнышко по правому борту, тучи близились с левого.

– Вижу, ты и раньше водил катер, Лукас.

Я уже говорил ему, что водил. Гест и Патчи смеялись над чем-то, волнение становилось слишком большим для рыбалки.

Хемингуэй соскользнул по трапу, вернулся с каким-то свертком и достал из клеенчатой обертки винтовку, «манлихер-256».

– Мы хотели причалить у буя и пострелять в цель, – сказал он. Впереди выпрыгнула летучая рыба. – Но при такой волне ни хрена не выйдет.

Может, в этом и заключалось мое испытание – привести «Пилар» куда надо и посостязаться в стрельбе с тремя мужиками, которые все утро пили. А может, я просто паранойей страдал.

Хемингуэй опять завернул винтовку и спрятал под консоль.

– Я знаю тут одну бухточку. Зайдем туда, поедим и двинем обратно в Кохимар, пока хуже не стало.

Он задал мне новый курс. «Пилар», неплохое в общем суденышко, была слишком легкой и расхлябанной на мой вкус. Если он хотел избежать шторма, лучше было сразу идти назад, а не заходить куда-то на ланч. Но моего мнения он не спрашивал.