Колокол по Хэму

– И что же, она залаяла?

– В том-то и дело, что нет, сэр. Видимо, она лаяла с тех пор, как пришел Шиллер, и он велел своему человеку прирезать ее.

– Прямо-таки Шерлок Холмс, – хмыкнул Гувер. – Собака, не лаявшая ночью.

– Простите, сэр?

– Вы что ж, не читали Шерлока Холмса?

– Нет, сэр. Я не читаю вымышленные истории.

– Не читаете художественную литературу? Романы?

– Нет, сэр.

– Хорошо, продолжайте. Что было дальше?

Я потеребил поля шляпы у себя на коленях.

– Все произошло очень быстро, сэр. Я был уже у двери, когда сообразил, что собака не лает, и все же решил зайти. Они меня так рано не ждали и не успели занять удобные позиции для стрельбы. Я вошел, они открыли огонь, но в темноте промахнулись. Я начал стрелять в ответ.

Гувер сложил руки, как на молитве.

– Баллистики сообщают, что они выпустили больше сорока пуль. Девятимиллиметровых. «Люгеры»?

– У Лопеса, наемного убийцы, был «люгер», у Шиллера – «шмайссер».

– Автомат, должно быть, в такой маленькой комнате грохотал оглушительно.

Я кивнул.

– Но ваш «магнум-357» выстрелил только четыре раза.

– Да, сэр.

– Два попадания в голову, одно в грудь. В темноте. Из положения лежа. Несмотря на грохот и огонь с двух сторон.

– Как раз выстрелы их и выдали, сэр. Я просто стрелял выше вспышек. В темноте обычно целишь выше, чем надо. А грохот, думаю, в основном самого Шиллера оглушал. Лопес был профессионал, а Шиллер любитель и к тому же дурак.

– Теперь он мертвый дурак.

– Да, сэр.

– Вы все еще пользуетесь «магнумом-357», агент Лукас?

– Нет, сэр. Тридцать восьмым, как положено по уставу.

Гувер опять заглянул в досье и тихо, будто про себя, произнес:

– Кривицкий.

Я промолчал. Если я здесь из-за него, делать нечего.

Генерал Вальтер Германович Кривицкий был шефом разведки НКВД в Западной Европе. В конце 1937-го он попросил политического убежища, заявив, что порвал со Сталиным. Те, кто рвет со Сталиным, не остаются в живых. Кривицкий был сторонником Троцкого, наглядно подтвердившего эту сентенцию.

Абвер, военная разведка Германии, заинтересовался Кривицким. Матерый агент абвера, коммандер Трауготт Андрес Рихард Протце, служивший ранее в военно-морской разведке, поручил своим людям завербовать перебежчика. Кривицкий полагал, что в Париже ему ничего не грозит, но безопасных мест в мире нет. С одной стороны – убийцы из НКВД, с другой – агенты абвера: один из них притворялся еврейским беженцем, за которым охотятся и нацисты, и коммунисты; жизнь Кривицкого дешевела ежеминутно.

Из Парижа Кривицкий переместился в США, где ФБР и Военно-морская разведка США вскоре примкнули к НКВД и абверу в охоте за тщедушным советским шпионом. Полагая, что гласность послужит ему защитой, Кривицкий написал книгу «Я был агентом Сталина», публиковал статьи в «Сатердей Ивнинг Пост» и даже дал показания Комиссии Дайса по расследованию антиамериканской деятельности. Во время всех своих выступлений он заявлял, что НКВД замышляет его убить.

Так оно, конечно, и было. Самым известным из убийц был «Красный Иуда Ганс», только что прибывший из Европы после ликвидации Игнатия Рейсса, старый друг Кривицкого, тоже дезертировавший из советских спецслужб. К началу войны в 1939 году Кривицкий не мог купить в газетном киоске «Лук» без того, чтоб через плечо ему не заглядывало с полдюжины американских и иностранных разведок.

Моей работой было следить не за Кривицким – для этого мне потребовалось бы взять талон и встать в очередь, – а за агентом абвера Красным Иудой, преследовавшим его. По-настоящему мой объект звали доктор Ганс Веземанн. Бывший марксист, завсегдатай светских салонов, специалист по похищениям и убийствам бывших товарищей. В США он числился журналистом, но ФБР, знавшее о нем чуть ли не с момента его въезда в страну, игнорировало Веземанна, пока он не начал приближаться к Кривицкому.

В сентябре 1939 года меня отозвали обратно в Штаты для участия в совместной операции ФБР и Британской службы по координации безопасности, имевшей целью обратить ситуацию «Кривицкий – Веземанн» в нашу пользу. Веземанн, чувствуя, должно быть, что вокруг становится людно, запросил у своего начальника коммандера Протце разрешение выехать из страны и затаиться на время. Мы узнали об этом позже, когда британцы, взломав немецкий код, уделили нам кое-какие крохи. Протце посоветовался с главой абвера адмиралом Канарисом, и в конце сентября 1940 года Веземанн отплыл на японском корабле в Токио. Мы за ним туда последовать не могли, но британские ВМР и БСКБ могли и последовали. Прибыв в Токио – о чем британцы нам незамедлительно сообщили, – Веземанн тут же получил телеграмму от Протце с приказом вернуться в США.

На этом месте я и вступил в игру. Мы надеялись, что Веземанн заляжет на дно в Мексике, бывшей центром большинства операций абвера в западном полушарии. Но немец перед возвращением в Штаты застрял на октябрь и ноябрь 1940 года в Никарагуа. Абверовцев там было кот наплакал, и Веземанн начинал опасаться за свою безопасность не меньше Кривицкого. Как-то вечером на него напали трое бандитов, и уцелел он лишь благодаря вмешательству американского торгового моряка. Тот вступил в драку и обратил грабителей в бегство, получив за труды сломанный нос и нож под ребро. Бандитов наняли БСКБ и СРС, положившись на мои навыки рукопашного боя. Эти идиоты чуть меня не убили.

Легенда у меня была проще некуда. Недалекий матросик, бывший боксер, списанный на берег за то, что ударил боцмана, потерявший американский паспорт, разыскиваемый полицией Манагуа. На все готовый, чтобы уехать в Штаты из этой дыры. Следующие два месяца я эту готовность и демонстрировал: то ездил курьером к абверовцам, уже два года сидевшим на Панамском канале, то снова защищал Веземанна – на этот раз от здоровенного советского агента, самого настоящего. Постепенно Веземанн стал зависеть от меня и разговаривал при мне со всеми открытым текстом. Злополучный Джо и на английском-то с трудом говорил, но спецагент Лукас понимал немецкий, испанский и португальский.

В декабре 1940 года Веземанн, получив долгожданный зеленый свет, уехал в Штаты и меня с собой взял. Абвер любезно изготовил мне новый паспорт.

Гувер перелистывал последние страницы моего конфиденциального рапорта. Он-то и учредил в 1940 году СРС, Специальную разведслужбу, в качестве отдельного подразделения ФБР для контрразведывательных действий в Латинской Америке в сотрудничестве с БСКБ. Но методы СРС были ближе к британской военной разведке, чем к ФБР, и я бы удивился, если б Гувера это не настораживало. Агенты ФБР, к примеру, находились на службе круглые сутки: Тома Диллона уволили бы, если б не смогли до него дозвониться в течение пары часов. Я, работая по Веземанну в Никарагуа, Нью-Йорке и Вашингтоне, иногда неделями не мог связаться со своим руководством – таковы особенности операции под прикрытием.

Новый, 1941 год я встречал в Нью-Йорке с доктором Веземанном и еще тремя агентами абвера. Доктор с друзьями обошли с полдюжины знаменитых ночных клубов – серьезные разведчики, скрытно себя вели, сказать нечего, – а старина Джо стоял в снегу у машины, слышал веселые крики с Таймс-сквер и надеялся, что задница у него не отмерзнет, пока немцы празднуют. Бедный Кривицкий к этому времени стал бельмом на глазу не только у Сталина с НКВД, но и у абвера с ФБР. Его информация насчет советской разведки в Европе устарела уже на пять лет, и он перекинулся на немецкую сеть, которой одно время занимался. Убийцы из советских спецслужб продолжали за ним охотиться, а Канарис через Протце передал Веземанну, что Кривицкий больше не является объектом для похищения: его следует уничтожить.

Веземанн поручил эту работу самому доверенному и наивному из своих людей, то есть мне.

В конце января Кривицкий сбежал из Нью-Йорка. Я последовал за ним в Виргинию, вступил с ним в контакт и представился агентом ФБР и СРС, способным защитить его от НКВД и абвера. Мы вместе приехали в Вашингтон, где он вечером воскресенья, 9 февраля 1941, поселился в отеле «Беллвью» у вокзала Юнион. Ночь была холодная. Я принес из соседнего кафе пакет с сэндвичами, два стакана паршивого кофе, и мы с ним поужинали в его номере на пятом этаже.

Утром горничная нашла Кривицкого мертвым в постели. Рядом лежал пистолет – не его, чужой. Дверь в номер была заперта, пожарной лестницы за окном не имелось. Вашингтонская полиция сочла это самоубийством.

Доктор Веземанн сдержал слово: сказал, что поможет мне уехать из страны, и помог. На поезде, на машине и пешком я добрался до Мексики, где мне надлежало явиться к некоему Францу Шиллеру для дальнейшего прохождения службы. Так я и сделал. В следующие десять месяцев БСКБ и постоянный офис ФБР с моей помощью выловили пятьдесят семь агентов абвера, успешно ликвидировав их мексиканскую сеть.

– Кривицкий, – повторил Гувер. Солнце снова зашло за тучи, и я увидел, что его темные глаза прямо-таки ввинчиваются в меня. В рапорте говорилось, что путем трехдневных бесед я убедил Кривицкого в безнадежности его положения. Пистолет, найденный рядом с его телом, был, конечно, моим. «Это вы убили его? – читалось в глазах директора. – Или просто вручили ему заряженный пистолет, не зная, в себя он выстрелит или в вас, и сидели с ним рядом, пока он не вышиб себе мозги?»

Молчание затягивалось. Директор откашлялся и сказал:

– Вы проходили обучение в лагере Икс.

– Да, – ответил я, хотя это был не вопрос.

– И что вы о нем думаете?

Лагерь Икс был оперативным центром в Канаде, на северном берегу озера Онтарио – у Ошавы, недалеко от Торонто. Несмотря на мелодраматическое киношное название, дело там было поставлено очень серьезно. В лагере готовили британских партизан и контрразведчиков для работы по всему миру. Обучались там и агенты ФБР, впервые столкнувшиеся со столь жестким и аморальным шпионажем. Тренировки включали в себя просмотр и фотографирование почты, которая затем доставлялась адресату обычным образом; навыки скрытного обыска; физические, фото- и электронные методы наблюдения; смертоносные боевые искусства; высокого уровня дешифровку, экзотические виды оружия, радиосвязь и много еще всего.

– Думаю, что у них очень эффективные методики, сэр, – сказал я.

– Лучше, чем в Квантико?

– Иначе.

– Стивенсона вы знаете лично.

– Встречал несколько раз, сэр. – Уильям Стивенсон, канадский миллионер, возглавлял все операции БСКБ. Уинстон Черчилль лично отправил его в США в 1940 году с двумя целями: явной – развернуть в Штатах операцию МI6 по борьбе с абвером, и тайной – втянуть Америку в войну любыми средствами.

Это не просто мои догадки. Одним из моих заданий в лагере Икс было шпионить за британцами, что оказалось самой трудной и опасной работой из всех, которые мне до того времени поручали. Я сфотографировал и секретный меморандум Черчилля Стивенсону, и план по внедрению в Чехословакию партизан, которые в 1942 году убили рейхспротектора Рейнхарда Гейдриха.

– Опишите его, – приказал Гувер.

– Уильяма Стивенсона? – Переспрашивать было глупо, но я знал, что Гувер с ним хорошо знаком – они работали вместе, когда канадец только приехал к нам. Гувер хвастался, что именно он предложил назвать его организацию Британской службой по координации безопасности.

– Опишите его, – повторил директор.

– Хорош собой. Маленький. Легчайшего веса. Носит сшитые на Сэвил-роу костюмы-тройки. Не разрешает себя фотографировать. Стал мультимиллионером к тридцати годам – изобрел какой-то способ передачи фотографий по радио. Сведений о прежней работе в разведке нет – прирожденный талант.

Гувер опять заглянул в досье.

– Вы боксировали с ним в лагере.

– Да, сэр.

– И кто победил?

– Мы провели всего несколько раундов, сэр. Победителя, собственно, не было, потому что…

– И все же?

– Я тяжелей и выше его, но боксирует он лучше. Будь у нас настоящий бой, он выигрывал бы по очкам каждый раунд. Держит удар, не падая, и любит работать на близкой дистанции. Победил он.

– И контрразведчик он хороший, по-вашему?

Лучший в мире, подумал я и сказал:

– Да, сэр.

– Вы знаете, что он завербовал нескольких знаменитых американцев?

– Да, сэр. Эррола Флинна, Грету Гарбо, Марлен Дитрих… автора детективов Рекса Стаута… а Уолтер Уинчелл[5] и Уолтер Липпман[6] озвучивают то, что говорит он. На него работает пара тысяч человек, включая триста любителей вроде тех, кого я назвал.

– Эррол Флинн… – Гувер покачал головой. – Ходите в кино, Лукас?

– Иногда, сэр.

– Значит, выдумки на экране вас не смущают, а?

Я промолчал, не зная, что на это ответить.

Гувер закрыл папку.

– Вас ждет работа на Кубе, Лукас. Вылетаете туда завтра утром.

– Есть, сэр. – Куба? Почему Куба? Я знал, что у ФБР там есть филиал, как и во всем полушарии, но небольшой, и двадцати агентов не будет. Знал, что связь с ФБР обеспечивает Реймонд Ледди, атташе нашего посольства, – больше ничего об их деятельности мне известно не было. Абвер там определенно был не слишком активен.

– Знаете такого писателя – Эрнеста Хемингуэя? – спросил Гувер, стиснув зубы чуть не до скрипа.

– Встречал его имя в газетах, сэр. Охотник на крупную дичь, верно? Много зарабатывает. Друг Марлен Дитрих. По его книгам снимали фильмы. Живет, кажется, в Ки-Уэсте.

– Теперь уже нет. Перебрался на Кубу, где и раньше проводил много времени. Живет с третьей женой недалеко от Гаваны.

Я ждал, что он скажет дальше.

Гувер вздохнул, потрогал свою Библию, вздохнул снова.

– Хемингуэй – обманщик, агент Лукас. Обманщик, лжец, а возможно, и коммунист.

– О чем же он лжет, сэр? – И почему это интересует Бюро?

Гувер улыбнулся, то есть вздернул губу и показал на миг мелкие белые зубы.

– Скоро сами прочтете в его досье. Вот вам пример. Во время войны он был водителем санитарной машины. Рядом с ним взорвалась мина, и он попал в госпиталь с осколочными ранениями. Со временем он стал говорить, что его вдобавок ранило в колено из пулемета, после чего он пронес раненого итальянского солдата сто пятьдесят ярдов до командного поста и только там потерял сознание.

Я кивнул. Ранения коленной чашечки – самые болезненные из всех. Если он прошел со шрапнелью в колене хоть несколько ярдов, не то что раненого пронес – стойкий сукин сын, ничего не скажешь. Но пулемет крушит кости, мышцы и дух. Если он заявляет, что пронес кого-то сто пятьдесят ярдов с прошитым пулеметной очередью коленом, то врет. И что?

Гувер, видимо, разгадал мои мысли, хотя я вроде бы не проявлял ничего, кроме вежливого внимания.

– Хемингуэй хочет создать на Кубе контрразведывательную группу. В понедельник он беседовал об этом в посольстве с Эллисом Бриггсом и Бобом Джойсом, а в пятницу сделал Спруиллу Брейдену официальное предложение.

Я кивнул. Сегодня была среда, Гувер телеграфировал мне во вторник.

– Посла Брейдена вы, полагаю, знаете.

– Да, сэр. – Я работал с Брейденом в Колумбии в прошлом году. Теперь он стал послом США на Кубе.

– Хотите что-то спросить?

– Да, сэр. Почему штатскому… писателю… позволяют занимать время посла дурацкими предложениями о любительской борьбе со шпионами?

Гувер потер подбородок.

– У Хемингуэя много друзей на Кубе. В том числе ветераны гражданской войны в Испании. Хемингуэй утверждает, что создал подпольную сеть в Мадриде в 1937-м…

– Это правда, сэр?

Гувер, не привыкший, чтобы его прерывали, моргнул, покачал головой, сказал:

– Нет. Хемингуэй был в Испании только в качестве корреспондента. Подпольная сеть – плод его воображения, хотя с коммунистами он там контактировал. Они беззастенчиво использовали его, чтобы вести свою пропаганду, а он позволял себя использовать без зазрения совести. Все это есть в досье, которое я вам дам почитать. – Гувер снова сложил руки перед собой. – Вы, агент Лукас, будете в группе Хемингуэя связным. Это работа под прикрытием. Вас назначит туда посольство, но ФБР вы не будете представлять.

– Кого же тогда я буду представлять, сэр?

– Посол Брейден скажет Хемингуэю, что ваше участие является непременным условием для его операции. Вас представят как оперативника СРС, специалиста по контрразведке.

Я не сдержал улыбки. Какое же это прикрытие, если я буду выступать под собственным именем?

– А если Хемингуэй узнает, что СРС и есть ФБР?

Директор качнул своей массивной головой, блеснув бриолином.

– Мы не думаем, что он хоть что-то смыслит в шпионаже или борьбе с ним, не говоря уж об организационных деталях. Кроме того, Брейден заверит писателя, что вы будете подчиняться только его, Хемингуэя, приказам и ничего не будете докладывать ни посольству, ни другим ведомствам без его разрешения.

– Кому же я буду докладывать, сэр?

– У вас будет контакт в Гаване. Вне посольства и местного ФБР. Единственное звено между вами и мной. Детали прочтете в инструкции, которую вам даст мисс Гэнди.

Я не подал виду, но был поражен. Что тут такого важного, если между мной и директором будет только один связной? Гувер любил созданную им систему и ненавидел тех, кто пытался ее сломать. Чем можно оправдать подобное нарушение субординации? Я молча ждал, что будет дальше.

– Вам забронирован билет на завтрашний рейс в Гавану через Майами. Завтра же вы встретитесь со своим контролером, а в пятницу пойдете в посольство на совещание, где Хемингуэй представит свой план послу. План одобрят – пусть себе играет в свои глупые игры.

– Да, сэр. – Может, это и есть понижение, к которому я готовился. Переведут меня в боковое русло, и буду я играть в глупые игры, пока терпение мое не иссякнет и я не подам в отставку или не запишусь в армию.

– Знаете, как он хочет назвать свою организацию, по словам Боба Джойса и Эллиса Бриггса?

– Нет, сэр.

– «Криминальная лавочка».

Я покрутил головой.

– Задача у вас следующая. – Гувер наклонился ко мне через стол. – Подружитесь с Хемингуэем. Доложите мне, что он такое. Выжмите из этого мошенника правду. Я хочу знать, как он устроен и чего хочет на самом деле.

Я кивнул.

– И держите меня в курсе того, что творит его дурацкая организация на Кубе. Мне нужны детали. Ежедневные рапорты. Графики, если понадобится.

Всё вроде бы? Нет, я чувствовал, что есть что-то еще.

– Этот человек путается под ногами у сил национальной безопасности и только всё портит. – За окнами прокатился гром. – Ваша работа – сообщать нам о его деятельности, чтобы мы могли минимизировать вред от этой любительщины. А если будет необходимо, вмешаться и положить ей конец. Но пока такой приказ не поступит, будьте при Хемингуэе тем, что мы ему продаем: советником, адъютантом, сочувствующим наблюдателем и рядовым пехотинцем.

Я кивнул в последний раз и убрал шляпу с колен.

– Сейчас вы ознакомитесь с конфиденциальным досье на Хемингуэя, но вам придется запомнить все, что прочтете.

Само собой. Выносить материалы Гувера из здания запрещалось.

– Мисс Гэнди выдаст вам папку на два часа и найдет место, где ее почитать. По-моему, кабинет замдиректора Толсона сегодня свободен. Папка объемная, но если вы читаете быстро, уложитесь в два часа.

Директор встал. Я тоже.

Руку он мне больше не пожимал. Выскочил из-за стола с той же скоростью, открыл дверь, дал мисс Гэнди распоряжение насчет досье – одна рука на дверной ручке, другая теребит платочек в нагрудном кармане.

Я вышел так, чтобы не поворачиваться к нему спиной.

– Агент Лукас, – произнес он.

– Да, сэр?

– Хемингуэй мошенник, но в грубоватом шарме ему, говорят, не откажешь. Не поддавайтесь его обаянию. Не забывайте, где вы работаете и что вам, возможно, придется сделать.

– Да, сэр. Понял, сэр.

Он закрыл дверь. Больше я его никогда не видел.

Мисс Гэнди проводила меня в кабинет Толсона.

4

Самолет из Вашингтона в Майами был набит под завязку, из Майами в Гавану – почти пуст. За несколько минут, пока рядом не сел Йен Флеминг, я успел поразмыслить об Эдгаре Гувере и Эрнесте Хемингуэе.

Мисс Гэнди, убедившись, что я сижу на стуле для посетителей, а не на замдиректорском месте, вышла чуть не на цыпочках и прикрыла за собой дверь. Обстановка здесь была такая же, как у любого вашингтонского бюрократа. Клайд Толсон на фотографиях пожимал руки знаменитостям от Рузвельта до маленькой Шерли Темпл, получал награды из рук Эдгара Гувера, даже за кинокамерой в Голливуде стоял – консультировал, видно, одобренный ФБР художественный или документальный фильм. Кабинет Гувера представлял собой исключение из этих настенных стандартов. Фотография там висела только одна – портрет Харлана Фиска Стоуна, бывшего генерального прокурора, рекомендовавшего Гувера на пост директора Бюро расследований в 1924 году.

Ни на одной замдиректорской фотографии Клайд Толсон и Эдгар Гувер не целовались и не держались за руки.

Слухи, однако, ходили, и даже статьи печатались. Некий Рей Такер предположил на страницах «Кольерс», что Гувер голубой и между ним и его замом не все чисто. Все мои знакомые, много лет знавшие их обоих, говорили, что это полный бред, и я тоже так думал. Эдгар Гувер был типичный маменькин сынок и жил вместе с матерью вплоть до ее кончины – ему было тогда сорок два. Говорили еще, что они с Толсоном вне службы очень застенчивы и неспособны к общению. Во время своей короткой встречи с директором я, кроме того, ощутил дух пресвитерианской воскресной школы, делающий подобную тайную жизнь почти невозможной.

Моя профессия и подготовка в СРС теоретически обязывают меня хорошо разбираться в людях. Уметь раскусить двойного агента, обнаружить его истинную суть под тщательно сконструированной личиной. Нелепо думать, что несколько минут с Гувером и несколько минут в кабинете Толсона могли мне что-то о них сказать – однако с того дня я больше не ставил под сомнение отношения директора и его зама.

Насмотревшись на фотографии, я открыл папку. Мне ее выдали только на два часа. Она была не особенно толстая, но кто-то действительно мог потратить все два часа на агентурные донесения с интервалом в одну строку и газетные вырезки. Я ее прочел за двадцать минут и запомнил всё.

В 1942 году еще не было термина «фотографическая память», но я этот талант за собой знал. Я этому не учился, просто с детства запоминал длинные тексты и фотографии со множеством лиц. Может, потому я и невзлюбил художественную литературу: запоминать слово в слово целые тома выдумок – занятие утомительное.

Досье мистера Хемингуэя было не слишком занимательным чтением. Я знал по опыту, что в биографических данных могут быть фактические ошибки. Эрнест Миллер Хемингуэй родился в пригороде Чикаго Ок-Парке, штат Иллинойс, 21 июля 1899 года. Указывалось, что он второй из шести детей, но имена его братьев или сестер отсутствовали. Отец – Кларенс Эдмондс Хемингуэй, род занятий – врач. Мать – Грейс Холл.

Там же, в Ок-Парке, закончил школу, работал репортером в «Канзас-Сити Стар». Пытался пойти добровольцем на Первую мировую, признан негодным из-за поврежденного глаза. На медицинской карте от руки, видимо уже в ФБР, приписали: «Поступил в Красный Крест как водитель санитарной машины, ранен осколками мины на итальянском фронте в Фоссальта-ди-Пьяве в июле 1918 года».

Далее следовало: «Женился на Хедли Ричардсон в 1920 году, развелся в 1927 году; женился на Полине Пфейфер в 1927 году, развелся в 1940 году; женился на Марте Геллхорн в 1949 году».

Под рубрикой «Род занятий» значилось: «Хемингуэй утверждает, что зарабатывает на жизнь как писатель. Опубликовал романы „И восходит солнце“, „Прощай, оружие“, „Иметь и не иметь“, „Великий Гэтсби“».

Хемингуэй привлек к себе внимание ФБР в 1935 году, написав для левого журнала «Нью Массес» статью «Кто убил ветеранов войны во Флориде» в 2800 слов (вырезка прилагалась). В ней рассказывалось о последствиях урагана, пронесшегося над Флорида-Кис в День Труда 1935 года. В шторме, самом сильном с начала века, погибло много людей, в том числе почти тысяча – большей частью ветераны – в лагерях Гражданского корпуса[7]. Писатель, одним из первых вышедший на лодке в пострадавший район, чуть ли не со смаком описывает трупы двух женщин: «голые, раздувшиеся, смердящие, груди как воздушные шары, между ног у них кишат мухи». Но в основном статья посвящена политиканам и бюрократам, отправившим рабочих в опасное место и не сумевшим спасти, когда начался ураган.

«Богатые люди, владельцы яхт, рыболовы, такие как президент Гувер и президент Рузвельт, не приезжают на Кис накануне урагана, чтобы не подвергать опасности свои яхты и прочую собственность», – пишет Хемингуэй. «Но ветераны войны, и в особенности та разновидность их, которая получает пенсию, не составляют ничьей собственности. Они попросту люди, люди, которым не повезло и которым нечего терять, кроме своей жизни». Хемингуэй обвиняет бюрократов в преступной халатности.