Пан Володыевский

Глава VII

В тот же день под вечер приехали к ним весьма желанные, но неожиданные гости, от которых они ожидали большой помощи: Кетлинги сделали им сюрприз, не предупредив их о своем приезде. Удивления и радости их нельзя было описать. Кетлинги, узнав, что жена маленького рыцаря выздоравливает, очень утешились этим; Христина тотчас отправилась в боковую комнату, и радостный писк Варвары дал понять рыцарям о ее счастии.

Кетлинг и Володыевский долго обнимали друг друга и то отталкивались, то снова соединялись в дружеских объятиях.

– О, Боже! – восклицал маленький рыцарь. – Кажется, я столько не обрадовался бы булаве, сколько приезду твоему. Ну, как живешь и что поделываешь в этой стране?

– Гетман назначил меня начальником каменецкой артиллерии, – отвечал Кетлинг, – и я приехал с женою в Каменец. Там, узнав о том, что с вами случилось, мы тотчас приехали в Хрептиов. Слава Богу, что все кончилось благополучно, а то мы ехали сюда в большом сомнении и не знали, что застанем здесь: радость или печаль.

– Радость, радость! – вскрикнул Заглоба.

– Как же все это случилось? – спросил Кетлинг.

Володыевский и Заглоба, перебивая друг друга, начали рассказывать, что и как случилось; Кетлинг слушал их и удивлялся мужеству Баси.

Наговорившись досыта о разных делах, Володыевский спросил Кетлинга, что с ним было с тех пор, как они расстались. Кетлинг удовлетворил его любознательность и сказал, что после свадьбы он жил на границе Курляндии и что им обоим было так хорошо, как ангелам в небесах Кетлинг, беря в жены Христину, знал, что берет «неземное существо», и с тех пор не изменил своего мнения.

Володыевский и Заглоба вспомнили, что Кетлинг всегда выражался высоким слогом, а потом опять начали обнимать его. После этого Заглоба обратился к Кетлингу и спросил:

– Ну, а не случился ли с тобой какой-нибудь казус, который брыкается ногами и пальцами ищет во рту зубов.

– Да, Господь наградил меня сыном, – смеясь, отвечал Кетлинг, – да и теперь.

– Я уже заметил, – прервал Заглоба. – А у нас все по-старому.

При этом он посмотрел на Володыевского, который быстро зашевелил своими усиками.

В эту минуту из комнатки больной вышла Христина и, остановившись у дверей, сказала:

– Баська зовет вас.

Все отправились в боковушку, в которой начались новые приветствия. Кетлинг целовал руки больной, а Володыевский – Христины, причем все смотрели друг на друга, как люди, долго не видавшиеся.

Кетлинг почти не изменился; его волосы были острижены, и поэтому он казался моложе своих лет; зато Христина сильно изменилась, по крайней мере, в настоящее время; теперь она не была такой гибкой и стройной, да и в лице побледнела, от чего пушок на ее губах казался чернее. Остались только прежние глаза и выражение, но черты лица потеряли свою прежнюю прелесть. Разумеется, это было временно, однако Володыевский, посматривая на нее, сравнивал ее со своей женой и задавал себе вопрос: «Как я мог полюбить ее?.. Где тогда были мои глаза?»

И наоборот, Володыевская казалась Кетлингу прекрасной, лицо ее хоть и побледнело во время болезни, но было нежным, как лепестки белой розы. Впрочем, в настоящую минуту она зарумянилась от радости, и ее ноздри по-прежнему быстро раздувались. Она казалась почти подростком и, на взгляд, ей можно было дать на десять лет менее, чем жене Кетлинга.

Но ее красота сильнее подействовала на Кетлинга только в том смысле, что он начал еще больше думать о жене и считать себя виновным по отношению к ней.

Обе женщины уже успели высказать все, что можно было высказать в такой короткий промежуток времени, поэтому теперь вся компания, сев у постели больной, начала вспоминать о прошлом. Но разговор их не клеился, так как в прошлом много было разных неприятных моментов, как, например, обручение Володыевского с Христиной и его равнодушие к Варваре, теперь любимой им жене, разные обещания, хлопоты, отчаяние. Пребывание в доме Кетлинга оставило у всех приятное впечатление, но о нем неловко было говорить, вследствие чего Кетлинг переменил тему.

– Ах, я и забыл вам сказать: ведь мы, по дороге, заезжали к Скшетуским, которые продержали нас две недели, и то не хотели отпустить. У них нам было так хорошо, что едва ли будет лучше в небесах.

– Ах, Боже мой! – воскликнул Заглоба. – Так вы были у них. Ну, как они поживают?.. Застали его дома?

– Да, застали, потому что он на время приехал от гетмана с тремя своими сыновьями, которые там служат в войсках.

– Я не видал Скшетуских после нашей свадьбы, – отозвался Володыевский. – Хоть он был в Диких Полях и его сыновья были с ним, но мне не удалось видеть его.

– По вам там ужасно скучают, – обратился Кетлинг к Заглобе.

– Ба!.. Да и я скучаю по ним, – отозвался старик – Но всегда ведь так: сидя здесь, я скучаю по ним, поеду туда – буду скучать по этой ласточке. Такая уж жизнь человеческая, что не в одно, то в другое ухо сквозит ветер, хуже всего быть сиротою. если б у меня было что-нибудь свое, то не любил бы чужое.

– Ведь и родные дети больше бы не любили вас, чем мы любим, – отозвалась Володыевская.

Заглоба обрадовался этому комплименту и, отбросив мрачные мысли, вошел в свою колею веселого настроения.

– Гм!.. Глуп я был тогда у Кетлинга, – сказал он, посопев, – что, сватая вам Христю и Басю, не подумал про себя!.. А можно было бы. Ведь признайтесь, – прибавил он, обращаясь к женщинам, – вы обе были неравнодушны ко мне и скорее вышли бы за меня, чем за Мишу или Кетлинга.

– Разумеется! – воскликнула Володыевская.

– Галька Скшетуская, в свое время, тоже предпочла бы меня, но теперь уже поздно!.. По крайней мере, невеста, не такая, которая бьет татар по зубам. Ну, а здорова ли она?

– Слава Богу, здорова, но опечалена, что ее два сына бежали из буковской школы в войска, – отвечал Кетлинг, – сам Скшетуский рад, что его дети такие герои, но мать есть мать!

– Много у них детей? – спросила Володыевская.

– Двенадцать мальчиков, а теперь пошли девочки.

– Да, это особенное расположение к ним Бога, – сказал Заглоба. – Всех их я, как пеликан, вынянчил собственными руками. Однако, придется средним надрать вихры, потому что, если уж они хотели бежать, то пусть бы бежали к Мише. Но погодите, это, верно, бежали Миша и Ваня. Их там такое множество, что даже сам отец путал их имена. Все они хорошие стрелки, и на полмили не увидишь ни одной вороны, потому что они всех их перестреляли из винтовок. Да, другой такой женщины ни днем, ни с огнем не отыщешь!.. Бывало, скажешь ей: «Слушай, Галька, шалуны подросли, пора новых заводить!» И она, хоть фыркнет, но к сроку всегда готова, точно ей ветер приносил. Вы только подумайте: до того дошло, что если какая-нибудь женщина из окрестностей не могла дождаться приплода, то одалживала у нее платье – и это очень помогало. Ей-Богу!..

Все, конечно, удивлялись, вследствие чего настала невольная тишина, которую нарушил Володыевский и, обращаясь к жене, произнес:

– Слышишь, Баська?

– Да замолчи ты, Миша! – отвечала жена.

Но Миша не хотел молчать, так как ему приходили разные мысли, которые он хотел высказать и сделать дело, беспокоившее его. Поэтому он начал говорить как бы между прочим, хотя в его словах и была задняя мысль.

– Не мешало бы навестить Скшетуских Положим, что его не будет дома, таё как он наверное пойдет к гетману, но ведь она женщина умная и останется дома.

При этом он посмотрел на Кетлинга и продолжал:

– Уже весна, и погода будет прекрасная. Теперь для Баськи еще рановато, но потом, быть может, я не стал бы противиться, потому что это приятельская обязанность. Пан Заглоба отвез бы вас, а к осени, когда все успокоится, и я приехал бы к вам.

– Да, это прекрасная мысль! – воскликнул Заглоба. – Но ведь я и так должен ехать, потому что уже достаточно был неблагодарным по отношению к ним, забыв, что они живут на свете. Теперь мне даже совестно за себя.

– Что вы скажете на это? – спросил Володыевский, смотря в глаза пани Кетлинг.

Но та совершенно неожиданно спокойно отвечала:

– В другое время я с радостью была бы готова сопровождать Басю, но теперь этого не может быть, потому что я должна остаться при муже в Каменце и ни за что не брошу его одного.

– Что вы говорите! – воскликнул Володыевский. – Вы хотите остаться в крепости, которую наверняка станет осаждать неприятель, не знающий никаких послаблений. Если б еще мы воевали с какими-нибудь благородными людьми, а то ведь с варварами. А вы знаете, что значит попасть в турецкий или татарский плен?.. При одной мысли я весь дрожу!..

– Все-таки иначе не может быть, – возразила жена Кетлинга.

– Послушай, Кетлинг! – сказал в отчаянии Володыевский. – Неужели ты позволил командовать собою?.. Да побойся ты Бога!

– Мы долго спорили по этому вопросу, – отвечал Кетлинг, – но она поставила на своем.

– К тому же и сын наш в Каменце у одной знакомой. Но неужели вы думаете, что неприятель возьмет Каменец? – Она набожно вознесла свои ясные глаза к небу и прибавила: – Впрочем, Господь сильнее турка и не обманет нас в нашей надежде!.. А так как я поклялась мужу не оставлять его до смерти, то мое место при нем.

Маленький рыцарь смешался, потому что совсем не того ждал от Кетлинга.

Володыевская, заметив с начала разговора, куда ее муж клонит, хитро улыбнулась и вперила в него свои быстрые глаза.

– Слышишь, Миша? – спросила она.

– Замолчишь ли ты! – воскликнул сконфуженный муж и бросил отчаянный взгляд на Заглобу, как бы ожидая от него помощи, но этот изменник встал и внезапно сказал:

– Однако, соловья баснями не кормят и не единым словом сыт человек: пора подумать об ужине.

И с этими словами он ушел из комнаты больной. Вскоре за ним вышел и Володыевский.

– Ну, что? – спросил Заглоба.

– Что же? – отвечал маленький рыцарь.

– Ах, чтоб ей пусто было, этой Христе!.. Неудивительно, что Речь Посполитая гибнет, когда женщины управляют ею.

– Вы ничего не придумали?

– Если ты боишься жены, то, разумеется, ничего не придумаешь! Прикажи еще кузнецу подковать себя!..

Глава VIII

Кетлинги пробыли в Хрептиове около трех недель. По истечении этого времени Володыевская пробовала встать с постели, но оказалась еще настолько слабою, что не могла стоять на ногах Она раньше выздоровела, чем собралась с силами, и доктор предписал ей лежать, пока совсем не окрепнет.

Между тем настала весна с теплым ветром, который разорвал черные тучи, как старые одежды, а потом начал сгонять их с неба, как пастух сгоняет стадо овец с поля. Тучи, уходя, часто бросали крупные капли дождя. Растаявшие снега образовали на розных полях целые озера воды, ручейки плыли длинною тесьмою в овраги, которые, в свою очередь, шумели и хлопотали, унося все в Днестр.

В промежутки разорванных туч проглядывало ясное, молодое солнце, влажное, словно оно только что выкупалось в этой всеобщей купальне.

Вскоре показалась из-под воды зеленая травка; тонкие веточки кустарников набухли, а солнце с каждым днем пригревало сильнее; появились стаи мелких птиц, диких гусей, аистов, журавлей; за ними появились ласточки; затрещали и лягушки в мелкой теплой воде, запели певчие птицы; словом, вся природа оживилась и все как-будто радостно восклицало:

– А-у! Весна пришла!

Но для этих несчастных стран она принесла не радость, а печаль, не жизнь, а смерть.

Через несколько дней после отъезда Кетлингов маленький рыцарь получил от пана Мыслишевского следующее письмо:

«На кучункарийских полях собираются войска. Султан послал значительные суммы в Крым. Хан с пятидесятитысячной ордой идет на помочь Дорошенке. Навала, как только обсохнут вешние воды, двинется по Черному и Кучменскому трактам. Да смилуется Господь над нашею бедною Речью Посполитою».

Володыевский тотчас послал с этим известием своего слугу Пентку к гетману.

Сам он, однако, не спешил из Хрептиова. Во-первых, как солдат, он не мог оставить этой станицы без приказания гетмана; во-вторых, он был опытный воин и знал, что татарские войска нескоро двинутся в поход, потому что еще вода не сошла, трава не выросла и казаки стояли в степях; а турков он ожидал только летом. Хотя они собирались под Адрианополем, но такой громадный табор войск, обозной прислуги, разной тяжести, лошадей, верблюдов и буйволов не мог быстро идти. Татарскую орду следовало ожидать гораздо раньше – в конце апреля или в начале мая. Правда, перед главным сегеном, насчитывавшим десятки тысяч войск, являлись небольшие отряды и более или менее значительные ватаги, как отдельные капли дождя перед ливнем. Но их не боялся маленький рыцарь. Даже лучший татарский полк не мог устоять в открытом поле против польской конницы; что же тогда говорить о тех толпах, которые при одном известии о приближении войск рассыпались во все стороны, как пыль перед вихрем.

Во всяком случае времени было много, а если бы его было и мало, то Володыевский с удовольствием размял бы свои косточки в стычке с каким-нибудь чамбуликом, потому что он был воин по плоти и крови; близость войны возбуждала в нем жажду неприятельской крови, а вместе с тем успокаивала его.

Не так было с Заглобой, и хотя он в продолжение всей жизни достаточно привык ко всяким опасностям, тем не менее он больше беспокоился. В критические минуты он был даже отважен, но эта отвага была приобретена им часто помимо его воли; однако же первые известия о войне производили на него неприятное впечатление. Только когда маленький рыцарь объявил ему свои соображения, Заглоба ободрился и даже начал вызывать весь Восток на поединок.

– Когда христианские нации воюют между собою, – говорил он, – то и сам Господь печалуется, да и ангелы почесывают затылки, потому что где заботлив хозяин, там заботлива и челядь; но кто бьет турка, тот удостаивается любви всего неба. Я слышал от одной духовной особы, достойной доверия, что все святые даже млеют при виде этих собачьих сынов; они отбивают у них аппетит к небесной пище и портят их вечное блаженство.

– Да иначе и быть не может, – отвечал Володыевский. – Дело в том, однако, что у турок большая сила, тогда как наши войска, в сравнении с ними, можно собрать в одну горсть.

– Все-таки турки не захватят всю Речь Посполитую. Разве у шведского короля Карла Густава мало было войск?.. А ведь тогда велись войны и с северянами, и с казаками, и с Ракочем, и с электором!.. А теперь где они?.. Всех уничтожили и даже междоусобную войну между ними затеяли.

– Правда. Я первый не боялся бы войны, потому что дал обет отслужить Богу за Его милосердие к Баське, но я думаю об этой стране, которая вместе с Каменцем может перейти, хоть на время, в руки неприятеля. Вы только подумайте, какое святотатство станут чинить они в наших церквях и сколько натерпится от них народ христианский.

– Только не говори мне ничего о казаках!.. Все они негодяи!.. Они поднимали руки против своей матери – отчизны, и пусть их встретит то, чего они заслуживают. Главное – Каменец защитить. А как ты думаешь: сдастся он?

– Я думаю, что подольский губернатор не позаботился принять меры к защите и не осмотрел его как следует а мещане, пока гром не грянул, тоже не подумали о том. Кетлинг говорил, что туда пришли хорошо вышколенные полки епископа Требицкого. Да что тут говорить!.. Ведь защищались же мы под Зборажем за ничтожными валами!.. А здесь и подавно защитимся, потому что Каменец – орлиное гнездо.

– Оно так, но неизвестно, найдется ли в нем орел, каким был Вишневецкий, или ворона? Знаешь ли ты подольского генерала?

– Да, то богатый человек и хороший солдат, но немного ленив.

– Именно. Я это часто высказывал ему. Потоцкие однажды хотели, чтобы я ехал с ним за границу воспитывать его и обучать манерам. Но я ответил им: «Не поеду, потому что он ленив; в его обуви ни в одном сапоге нет по два уха, и он станет ходить в моей; а ведь сафьян дорог». Позже, при Марии Людовике, он ходил одетым по-французски, но у него всегда падали чулки, и он светил голыми пятками. Где ему до Вишневецкого!

– Каменецкие купцы тоже боятся осады, потому что в торговле застой. Они предпочли бы принадлежать туркам, только бы не закрывать своих лавок.

– Шельмы! – произнес Заглоба.

Оба призадумались над будущей участью Каменца; в частности они заботились только о Басе, которая, в случае сдачи крепости, должна была бы разделить участь всех жителей.

Подумав минуту, Заглоба вдруг хлопнул себя по лбу.

– Да чего же мы беспокоимся! – воскликнул он. – Зачем нам идти в этот паршивый Каменец и запирать себя? Лучше мы останемся при гетмане и станем действовать в открытом поле!.. В этом случае Баська не пойдет в полк и, волей или неволей, вынуждена будет уехать куда-нибудь подальше, например, хоть к Скшетуским… О, Миша! Господь видит мое сердце и знает мое желание биться с неверными, но для тебя и для твоей жены я откажусь от этого и увезу ее.

– Спасибо! – отвечал маленький рыцарь. – Разумеется, если я не буду в Каменце, то и Баська не поедет туда, но если гетман пришлет приказ ехать туда, то что тогда делать?.

– Что делать?.. О, черт побрал бы все эти приказы!.. Но, погоди, погоди!.. Я начинаю думать. Можно предупредить приказ!

– Каким образом?

– Очень просто. Напиши сейчас к Собескому и, сообщая ему какие-нибудь новости, в конце прибавь, что ввиду близкой войны ты, из любви к его особе, хотел бы остаться при нем и сражаться в открытом поле. Не правда ли, великолепная мысль? Во-первых, было бы непростительно запирать в стенах такого героя, как ты, когда он нужен в поле; во-вторых, за это письмо гетман еще больше полюбит тебя и наверняка оставит при себе. Ведь ему нужны верные солдаты. Ты только вникни: если Каменец выдержит, то вся слава этой победы падет на подольского генерала, а если ты отличишься в открытом бою, то это будет слава гетмана. Не бойся. Гетман не уступит тебя генералу. Вместо нас он отдаст других, но тебя и меня ни за что не уступит!.. Напиши и напомни ему о себе! О, мое остроумие еще стоит чего-нибудь, другого такого не сыщешь и среди навозных куч, в которых роются куры. Ну, Миша!.. Теперь нам не мешает выпить при этой удобной оказии. Пиши письмо!..

Действительно, Володыевский очень обрадовался мысли Заглобы и поэтому обнял его.

– Да, – сказал он, подумав, – этим я не обману ни Бога, ни гетмана, ни отечества, потому что в открытом поле я принесу больше пользы, чем за каменецкими стенами. Сердечно благодарю вас. Я тоже думаю, что гетман с удовольствием оставит меня у себя под рукою, в особенности после моего письма. Но чтоб и Каменец не забыть, знаете, что я сделаю? Я соберу отряд пехоты, вышколю его и на свой счет отправлю в Каменец, о чем и сообщу гетману в письме.

– Еще лучше!.. Но откуда мы возьмем людей?

– Да у меня в подвалах сидит до сорока разбойников и левенсов[24], и я возьму их Бася часто советовала мне, а когда я хотел казнить их, просила даровать им жизнь и превратить их из разбойников в солдат. Правда, я неохотно соглашался на это, потому что нужно было, для примера прочим, наказать их Но так как теперь война на носу, то все можно. Это такой народец, который уже не раз понюхал пороху. Кроме того, я объявлю повсюду, что каждый, кто добровольно явится в полк из своих логовищ, тот получит полное прощение за свои преступления. Верно, соберется не менее ста человек. Жена будет очень довольна. Спасибо вам: вы сняли с моей души тяжелый камень.

В тот же день маленький рыцарь отправил нового гонца к гетману и объявил разбойникам амнистию, если они добровольно поступят в пехоту. Те, разумеется, охотно согласились и обещали привлечь и других Володыевская очень обрадовалась. Тотчас послали за портными, которых собрали в Ушице и Каменце и заставили шить платье для новоявленных солдат. Каждый день бывшие разбойники учились ружейным приемам и маршировке на хрептиовском майдане. Володыевский радовался, что он будет сражаться в открытом поле и что жена его не подвергнется опасности во время осады Каменца, между тем как этим самым он окажет большую услугу как отечеству, так и осаждаемому городу.

Прошло несколько недель в подготовке новых солдат и их обмундирования, как вдруг, однажды вечером, гонец вернулся от гетмана с письмом, в котором заключалось следующее:

«Дорогой мой и милый Володыевский!

За то, что ты аккуратно присылаешь мне всякие новости, я не останусь у тебя в долгу; за это как я, так и отечество будут всегда благодарны тебе. Война неизбежна. Я тоже получил известия, что на Кучункарах стоит большая сила, составляющая вместе с ордою до трехсот тысяч. Орды могут двинуться каждую минуту. Ни о чем султан так не хлопочет, как о Каменце. Изменники липки покажут туркам все дороги, и доведут их и научат, как взять эту крепость. Я надеюсь, что Господь выдаст в твои руки эту гадину, Азыю Тугай-бея, в твои или Нововейского, над несчастьем которого я искренно болею и сочувствую ему. Что касается твоего предложения быть подле меня, то Господь видит, как я рад этому, но, к сожалению, не могу допустить, потому что подольский генерал после выборов был ко мне весьма доброжелателен, и поэтому я хочу послать к нему лучшего из воинов Речи Посполитой, так как очень забочусь о Каменецкой крепости Правда, там будет много людей, видавших раз или два войну, но все они похожи на тех, кто хоть раз отведал вкусного блюда и целый век вспоминает о нем; а такого человека, который всю жизнь провел в огне и нуждается в нем, как в хлебе насущном, едва ли найдется, а если и найдутся такие люди, то они не имеют никакого влияния и не могут дать дельного совета Ввиду этого я и посылаю тебя, так как Кетлинг, хоть и хороший солдат, мало известен, между тем как на тебя будут обращены взоры всех граждан Несмотря на то, что командовать войсками будет другой, но все будут слушаться твоих советов и распоряжений. Хоть служба в Каменце довольно опасная, но мы уже привыкли к тому огненному дождю, от которого многие прячутся. За это нас достаточно вознаградит слава и благодарность потомства. Раз отечество в опасности, то я считаю лишним напоминать тебе спасать его».

Письмо это, прочитанное в присутствии офицеров, произвело большое впечатление, так как все предпочитали действовать в поле, а не в крепости.

Володыевский поник головой.

– Ну, что ты думаешь? – спросил Заглоба.

Маленький рыцарь спокойно взглянул на него и так же спокойно ответил:

– Что же мне думать?.. Пойдем в Каменец.

Казалось, что в его голове никогда не зарождалось другой мысли Однако после этого он вдруг зашевелил усиками и прибавил:

– Да, товарищи, пойдем в Каменец и не отдадим его, пока сами не погибнем.

– Да, пока сами не ляжем костьми, – повторили офицеры. – Ведь раз умирать!

Заглоба молчал, окидывая взглядом окружавших его, и видя, что они ждут его слова, вдруг запыхтел и сказал:

– И я пойду с вами, черт меня побери!

Глава IX

Как только просохла земля и травы зазеленели, хан двинулся на помощь Дорошу и взбунтовавшимся казакам во главе пятидесятитысячной крымской и астраханской орды. Сам хан, его родственники и все значительные мурзы и беи были одеты в кафтаны, полученные в подарок от падишаха. Все они шли теперь на Речь Посполитую не так, как обыкновенно ходили за добычей и пленниками: теперь они шли принять участие в священной войне, на погибель Ляхистану и всему христианству.

Другая, более грозная туча собиралась под Адрианополем, туча, против которой могла устоять только одна Каменецкая крепость. Вся остальная Речь Посполитая похожа была на открытую степь или на больного человека, который не только не может защищаться, но даже встать на ноги. Все силы ее истощились в прежних, только в конце победных войнах со шведами, пруссаками, русскими, казаками, венгерцами; кроме того, ее обессилили войсковые конфедерации и бунты Любомирского. В конце концов ее ослабили домашние неурядицы, бессилие королей, распри вельмож, заблуждение шляхты и ужасы междоусобной войны. И напрасно великий Собеский предсказывал гибель: никто не хотел верить в возможность войны, вследствие чего не принимали никаких мер к обороне; в казне не было денег, а у гетманов – войск. Силе, против которой едва ли могли устоять союзные войска всех христиан, гетманы могли противопоставить только несколько тысяч человек.

Между тем на Востоке, где все и вся подчинялось воле падишаха и народ служил как бы мечом в руках одного человека, все было иначе. Едва только развернули знамя великого пророка и повесили бунчуки над воротами сераля и на башне сераскериата, а улемы начали провозвещать священную войну, как пол-Азии и вся северная Африка поднялись, как один человек Сам падишах приехал весною в Кучункарийскую долину и там начал собирать невиданные до этого в мире силы. Сто тысяч спагов и янычаров, отборных турецких войск, находилось только при его священной особе, не говоря уже о тех, которые потом начали собираться из всех более или менее отдаленных стран его владений. Жившие в Европе прибыли раньше; за ними пришли боснийские беги в ярких одеждах, злые, как змеи, и быстрые, как молния; затем пришли дикие пешие албанцы, сражавшиеся широкими кинжалами, за ними ватаги отуречившихся сербов; потом народ, живший на берегах Дуная, жители обеих сторон Балканских гор и далее – греческих. Каждый паша вел с собою целую армию, которая могла бы заполнить всю беззащитную Речь Посполитую. Потом явились валахи и молдаване, добруджские и белгородские татары; несколько тысяч липков и черемисов, которыми командовал Азыя Тугай-бей и которые надеялись со временем управлять несчастной, но хорошо известной им страною.