Воспитание ангела. Сборник повести и рассказов

Он раскрыл перед носом литератора чёрную коробочку. Фурсов недоверчиво, ожидая подвоха, вынул из коробочки маленькое колечко с чёрным камушком.

Быстро поднялся, подошёл к шкафу и выдвинул ящичек.

– Что за чёрт! Откуда оно у вас?

Искрясь от удовольствия ответить тузом на валета, да ещё в присутствии явно объекта обожания литератора, Сиротин сообщил, что колечко было обнаружено у дочери известного им обоим объекта.

– Объект задаёт вопрос, как эта вещь, отданная вам на хранение, могла оказаться там? Он возмущён, что за его спиной вы строите шашни с его дочерью. Но даже если это так, – как говорится, седина в бороду… – и это подарок, то объект просто оскорблён, ведь колечко никакое по номиналу, вы сами его оценивали.

Фурсов тупо уставился в ящик.

– Чушь какая-то, – пробормотал он. – Я и Ирина…

– Ирина? – вдруг оживился Сиротин.

– Что? Нет, конечно нет. Это я так сказал. Вспомнил, понимаете. И вообще, не ваше дело.

– Может и не моё, но что ответить субъекту.

Фурсов бросился в кресло, подпёр подбородок скрещенными пальцами рук и задумался. Ядвига присела на подлокотник и провела рукой по его волосам. Фурсов удивлённо поднял глаза и вдруг понял, что сердце его переполняется если не любовью, то безграничным доверием к удивительной незнакомке.

Глаза их встретились и его внезапно осенило.

– Лейтенант, позовите Чаплыгина. Немедленно.

Сиротин с каким-то сожалением посмотрел на Фурсова, медленно поднялся с табурета и открыл дверь.

– Зозуля, давай сюда этого длинного!

В дверях появились Чапа и Родин. За их спинами грозно нависал Зозуля.

– Я просил только этого,—скривился Сиротин.

– Так ведь ключи от наручников у вас, товарищ командир. И вообще – они двоюродные братья.

– Чаплыгин, это правда?

Сергей, как только они вошли в комнату, встретился с глазами женщины и теперь, куда бы не смотрел, удивительным образом всё время видел их перед собой. И эти глаза будто подсказывали ему как и что говорить.

…Его двоюродный брат, Володя Родин, неожиданно появился у них дома месяца два назад из Мурманска. Там же сейчас находится и отец Сергея на заработках в порту, где бухгалтером его сестра, мать Родина. Неожиданно потому, что, это должно было произойти только через полгода, после дембеля. И вдруг за какой-то подвиг Володьку отпускают домой. Он пожил недели две, потом сказал, что устроился на работу и пропал.

Вопреки воле глаз Ядвиги Сергей сдержался и не сказал, что при этом из дома исчезла его коллекция марок и монет, а у мамы комплект нового постельного белья. Сергей, отыскал брата в 4-м таксомоторе. Володька сразу признал вину и обещал всё вернуть деньгами.

– Брат предложил подзаработать. Ведь мать еле концы с концами сводит, стипендия в училище никакая, а отец каждый раз требует подъёмных. Я согласился. Сам лично я никого не грабил, моё дело было стоять на стрёме, – закончил он.

Сергей вздохнул и замолчал. Глаза женщины сказали: «Молодец!» Родин всё подтвердил и Зозуля увёл его на кухню.

Фурсов с трудом дождался окончания признания Чаплыгина. Всё это время глаза его под насупленными бровями неотрывно следили за Сергеем, длинное белое лицо с большими светло-коричневыми бородавками на щеке и носу подёргивалось нервным тиком. Если бы не успокаивающее присутствие у его плеча бедра Ядвиги и не её ласкающие высокое чело пальцы, Фурсов давно бы схватил этого воришку за горло.

С самого начала всей этой сегодняшней истории Сергей почему-то был убеждён, что именно кольцом всё и закончится. Именно из-за него он здесь. И когда Фурсов сунул кольцо ему под нос, Сергею стало как-то легко и даже радостно. Он уже набрал в лёгкие воздуха, чтобы рассказать всё-всё: и про школьный канат, и про поход, и про дуэль, и про Ирину Николаевну, и про колечко, но Фурсов опередил его.

– Серёжа, – сказал он неожиданно тихо, – это ты украл? Только не ври! Нам не интересно знать, зачем ты это сделал, – повысил он голос и со значением заглянул в глаза Сергея, – или для кого… Важно, чтобы ты осознал весь ужас своего поступка!

Он сделал паузу и держал её до тех пор, пока Сиротин не засопел и не заёрзал на табурете.

– Сейчас, при всех, скажи только – да или нет! – громовым голосом возопил Фурсов завершая финальную сцену искупления.

– Да, – ответил Сергей и потупился как когда-то он это сделал в присутствии мамы и директора школы, через силу заставляя себя извиниться перед училкой географии, замордовавшей его у доски до такой степени, что он вынужден был назвать Мадагаскар островом мандавошки.

На самом деле Сиротин так заволновался потому, что всё это время ждал, что раскаявшийся Чаплыгин откроет тайну и назовёт фамилию, того, кто – теперь он точно знал – вывел его из под следствия по делу убийства чекиста и сделал участковым в самом престижном районе Москвы, познакомил с паханами на нечётной стороне Кутузовского и вывел на Фурсова, заставил перейти на чётную сторону и получал через доверенных лиц информацию о квартирах, жильцах и их тайных доходах, вернул обратно в Боровск с неожиданным повышением в звании, кому, наконец, через него Фурсов периодически передавал драгоценные подарки.

Но хитрый барыга вовремя и весьма искусно лишил его этой возможности, не дав парню сказать и слова по сути. Правда, в самом начале он прокололся, назвав имя дочери таинственного покровителя. И вот над этим стоит поразмыслить.

Ядвига наблюдала, как менялось выражение лица Сиротина от глумливого интереса, когда он глядел на неё, до напряжённого внимания во время проповеди Фурсова, от мелькнувшего сочувствия к заблудшему Чаплыгину, до неожиданного прозрения и жуткой обиды и злобы от понимания, что его обманывают. Увидев наивную и в то же время насмешливую улыбку Сергея, она громко и одобрительно рассмеялась и незаметно подмигнула ему.

– Ладно, Чаплыгин, – сказал Сиротин, стараясь не смотреть на развеселившихся дядю и его племянницу, – можешь идти.

– Дядя, можно мне взглянуть на кольцо, – неожиданно попросила Ядвига. – У тебя есть лупа?

Она поднесла кольцо к лампе торшера. Фурсов и Сиротин следили за тем, как она профессионально осматривает камень, оправу. Ядвига порылась в сумочке, достала маленький карандаш и быстро провела по одной из граней6.

– И что вы там говорили по поводу номинала, товарищ лейтенант?

– А что говорить, и так всё ясно – дешёвка. И угораздило тебя Леонид Петрович…

– А вот тут вы ошибаетесь. У мальчика, оказывается, чутьё на брильянты.

– Дорогая, ты шутишь? – решил подыграть ей Фурсов.

– Нет, нет. Я ответственно заявляю, что это кольцо бесценно.

– Послушайте, прекратите издеваться. И с какой стати мы обязаны вам верить? – сказал Сиротин.

– Не знаю, как оно попало к вам, дядя, – усмехнулась Ядвига, – но раньше оно принадлежало знаменитому заводчику Мальцову. Этот камень – первый искусственный алмаз, выращенный в его мастерской в Гусе-Хрустальном примерно в 1903 году. Он же и последний, так как печь, в которой он – камень – родился, не выдержала давления и взорвалась. В этом смысле он бесценный, но цена у него есть. Одну минуту…

Ядвига достала из сумки небольшой глянцевый журнал.

– Так, – она коснулась губ изящным пальчиком и нашла нужную страницу, – на аукционе Сотбис в 1914 году этот камень оценивался в 30 тысяч фунтов стерлингов. Вот, можете сами посмотреть.

Она протянула журнал и кольцо Сиротину и указала на фотографию.

– Здесь по английски, – огорчился он.

– Это не важно. Есть фотография, а вот здесь, под ней – цена.

– А можно мне, – попросил Фурсов и привстал из кресла.

От волнения он взмок: «Чёрт! Неужели это правда?»

– Сидеть! – неожиданно крикнул Сиротин.

Лицо его мгновенно стало бордовым, из под фуражки на нос скатилась большая капля пота. Он крепко прижал журнал и кольцо к груди. Мозг пронзила дикая идея, которая не сегодня – завтра сделает его майором. А там, глядишь…

– Не отдам! – рявкнул он и под его бешеным взглядом Фурсов упал обратно в кресло.

Леонид Петрович некоторое время молчал, приходя в себя, но всё же счёл нужным предупредить:

– Но дорогой Михаил Иванович, – внушительно произнёс он, – вы же понимаете, что эта вещь вам не принадлежит. И её надлежит… Фу ты чёрт! Сиротин, верните кольцо!

Но тот, сопя и беззвучно шевеля губами, засунул журнал за пазуху, а кольцо положил в карман. Заметив, что Фурсов собирается сделать ещё одну попытку встать, он демонстративно коснулся кобуры.

– Только не это! – Ядвига мгновенно встала между ними. – Дядя, ты конечно прав, но в сложившихся обстоятельствах я бы не советовала тебе настаивать. Знаю, что ты сам хотел сделать этот подарок тому, кому вы с товарищем лейтенантом обязаны всем. Это было бы сейчас очень кстати, чтобы снять с себя все подозрения, но надо быть благородным и снисходительным к другу.

Фурсов всё больше и больше восхищался этой женщиной.

– Что же, многоуважаемый Михаил Иванович, если вы так хотите, доставьте кольцо сами. Я уверен в вашей честности. Так и передайте: это подарок от нас двоих.

Сиротин облегчённо вздохнул, встал, кивнул головой, прощаясь, и вышел.

Они услышали, как захлопнулась входная дверь.

– Вот подлец, – сказал Фурсов. – Ведь не скажет?

Он заискивающе посмотрел на Ядвигу. Она молча налила две рюмки коньяка и протянула одну Фурсову. Её губы кривились в злобной усмешке.

– Так ему и надо, дураку, – спокойно сказала она.

– Что!?

– Выпей, дорогой и не волнуйся. Всё это блеф. Впрочем… – Ядвига посмотрела на часы. – Ого! Уже четыре. Тебе пора собираться.

– Куда? Зачем?

Женщина протянула помятую «Литературку». Фуросов недовольно поморщился – снова этот пасквиль.

– Я это читать не буду.

– Посмотри ниже, милый.

– Сегодня в 17.00, – вслух прочитал Фурсов, – состоится срочное заседание президиума Союза советских писателей. Явка всех членов строго обязательна.

– Ты же член?

– Ну да,—пригорюнился Фурсов.

Вторая рюмка коньяка окончательно успокоила его, и он, глядя на Ядвигу, сейчас подумал совсем о другом.

– Но ты говорила о блефе? – сделал он попытку остаться.

– Я тебя понимаю, ты хочешь знать больше обо мне. Но сейчас президиум важнее, – твёрдо заявила эта бесподобная женщина. – Клянусь, обо всём я расскажу тебе по дороге. Я уже вызвала такси.

До Поварской добираться было около получаса, но на Бородинском мосту, а затем на Баррикадной они попали в пробку.

За час, пока добирались до места, Ядвига рассказала, что в поезде столкнулась с Фурсовым совершенно случайно, но приехала она из Варшавы именно к нему.

Пан Ежи Стравинский, с помощью которого Фурсов переправлял краденные драгоценности, антиквариат и иконы за границу, оказался настоящим родным дядей Ядвиги. Целью её визита было обсудить новые пути контрабанды в связи с раздраем в соцлагере и ужасными событиями в Чехословакии. Что касается кольца, то оно действительно брильянтовое, но не представляет никакой исторической ценности, но Ядвига с первого взгляда возненавидела этого сатрапа Сиротина, особенно за его жестокое отношение к милому и симпатичному молодому человеку Чаплыгину. Фурсов почувствовал укол ревности, но Ядвига успокоила его, сказав, что её всегда больше интересовали такие солидные мужчины как он. А каталог Сотбис – это подделка. Дядя сам их печатает, чтобы убедить некоторых клиентов побольше раскошелиться, и к счастью она вспомнила, что в её экземпляре есть фотография колечка, очень похожего на то, что сейчас лежит в кармане Сиротина.

Рассказ Ядвиги до такой степени развеселил Фурсова, что улыбка не сходила с его уст вплоть до того момента, когда он уселся в кресло в зале Президиума.

Ядвигу он попросил быть рядом с ним до конца заседания. Он ещё больше расцвёл, когда увидел, какое впечатление на его коллег произвела эта роскошная женщина.

Пока руководство рассаживалось на сцене, он успел произнести несколько искромётных шуток и рассказать пару привезённых из Калуги анекдотов про Циолковского. При этом он никак не хотел обращать внимание на предостерегающие взгляды и жесты Ядвиги, которая давно заметила неадекватную реакцию окружающих: некоторые ехидно посмеивались, кто-то в смущении отводил глаза в сторону, а сидевший на сцене председатель в упор уставился сквозь захватанное пенсне на витийствующего литератора таким взглядом, от которого у Ядвиги по всему телу побежали мурашки.

Фурсов успокоился только тогда, когда к трибуне подошла секретарь. И всё его такое приподнятое настроение обратилось в пшик, как только она официальным ровным голосом зачитала повестку дня, в которой был единственный вопрос: о недостойном поведении Фурсова Л.П.

Ядвига увидела, как крупная фигура «дядюшки» мгновенно сжалась, утонула в кресле. На поверхности осталась торчать только одна высоколобая длинная голова с большими ушами и искажённым болью и страхом лицом.

Ей показалось, что его вовсе не интересует, что говорят со сцены. Фурсов то и дело наклонялся то к соседу справа, то к ней, а то вдруг резко оборачивался назад и всматривался в лица сидящих в другом ряду.

Его побледневшие до синевы толстые губы непрестанно шевелились в немом вопросе: «Это о ком? Товарищи, как же так? Мы же вместе вот этими руками…»

Сначала Ядвига плохо понимала, в чём обвиняют Фурсова. Выходившие к трибуне зачитывали целые абзацы из отчётного доклада генерального секретаря о внешней и внутренней политике, о культуре, цитировали какие-то стихи, вспоминали Гумилёва, Симонова, какого-то гарибальдийца. Наконец вышедший на сцену старейшина советских поэтов, как с дрожью в голосе представил его председатель, произнёс это страшное слово – плагиат.

Гомонивший до того момента зал замер.

Старейшина осушил до дна стакан с водой и, едва не уронив, со стуком опустил его рядом с микрофоном. Все вздрогнули.

– А теперь послушаем, хе…хе, виновника торжества, – сказал председатель, снял пенсне и выставил в сторону Фурсова руку с по-ленински отогнутой вниз ладонью и оттопыренным большим пальцем.

Кто-то сзади хлопнул Фурсова по плечу и весело произнёс:

– Лёня, это тебя.

Фурсов, так до конца и не разогнувшись, с трудом добрался до трибуны. Сердобольная секретарь подбежала с графином и наполнила стакан. Фурсов в благодарность кивнул, потом вдруг дёрнулся всем телом и стал заваливаться на бок. Все разом зашумели и заметались.

Ядвига вскочила и рванулась к сцене. Вокруг неподвижного тела скопились люди. С криком: «Я врач!» она вонзилась в толпу. На животе Фурсова, расставив заголившиеся ноги, уже сидела секретарь и ритмично топтала ему грудь мощными руками.

Ядвига оттолкнула того, кто примостился у изголовья и бил Фурсова по щекам, выбила из чьей-то протянутой руки стакан с водой и склонилась над мертвенно бледным лицом Леонида Петровича.

Прекрасные волосы её рассыпались, скрывая от всех происходящее. Ядвига ногтем большого пальца подцепила пробку зажатого в кулаке небольшого флакона, всосала его содержимое, затем прильнула к губам Фурсова и с силой вдунула вскипевшую на языке жидкость в рот литератора.

Фурсов выгнулся всем телом, опрокидывая навзничь секретаря, и неожиданно для всех сделал глубокий вздох.

Илья

Директор лагеря «Звёздочка» Хохлов, сухой, старик с жёлтым морщинистым лицом, внимательно изучил удостоверение.

– Чем могу служить, товарищ следователь? – спросил он.

Сидящий перед ним высокий, худой человек лет пятидесяти поправил белоснежную манжету, выскочившую из рукава застёгнутого, несмотря на жару, на все пуговицы чёрного френча и пристально посмотрел своими чёрными глазами на директора.

– Артур Вадимович, – представился он. – Давайте без официоза, дорогой товарищ директор. Вокруг дети и паника нам не нужна.

– Что-то случилось?

– Сразу вижу – вы не в курсе, раз ваши подопечные резвятся за территорией лагеря. К сожалению с сегодняшнего дня это надо прекратить.

– Но послезавтра у нас «День Нептуна», приглашены товарищи из района. Это невозможно!

– Придётся отложить. Легенду сами придумайте. Например, эпидемия, ну скажем, «ящура» или «сибирской язвы», на худой конец, для особо возмущающихся.

– Шутите, Артур Вадимович.

– Нам с вами сейчас не до шуток. В округе бродит маньяк – убийца, нападает, душит и насилует молодых женщин.

– А милиция?

– Милиция работает. Но операция тайная. Сами понимаете – дачный сезон, возможна паника. И я здесь, чтобы её не было. Со мной ещё один сотрудник. Вот кстати и он.

– Позвольте представить…

– Как? чемпион мира! Иван Холин! Он тоже ваш…?

– У нас в стране все наши, дорогой товарищ. Шутка. Попрошу выделить отдельное помещение для работы. Ещё раз напоминаю про секретность. О нашем истинном призвании никто не должен знать, даже милиция. Для легенды я – землемер, а Иван – тренер по боксу. Мальчишки будут довольны, я полагаю. И ещё, надо пристроить одного юношу, скажем, пионервожатым в отряд. Он свидетель и поможет нам опознать убийцу. Вижу, вы согласны.

Директор только развёл руками.

Прошло две недели с того момента, когда вдруг нагрянувший к деду Холин после недолгих переговоров усадил Илью в машину и привёз в лагерь.

Илье неожиданно понравилось работать с детьми. Воспитательница Ольга Петровна поручила ему мальчишек. Выделила койку в палате.

Илья не корчил из себя вожатого. Всего на год старше этих пацанов, он стал им скорее другом. Со Степановым сразу возникла проблем. Ещё тогда, на речке, Илья понял, что у Ивана особые виды на Милу Шурыгину. Пришлось со всей ответственностью заявить, что Илья не испытывает никаких таких чувств к данной особе и с Милой его связывает только учёба в одной школе.

Но, к сожалению, сама Мила была по этому поводу совсем другого мнения.

Илья запомнил, какой радостью засветились глаза девушки, когда наставница ввела его на девичью половину в качестве нового. С этого дня остальные девчонки не упускали случая, чтобы не крикнуть ему в спину: «Тили-тили тесто…». Сама Мила, казалось, не обращала на это никакого внимания и пользовалась любым предлогом, чтобы быть рядом с Ильей.

Степанов Иван ходил сам не свой. Он демонстративно не слушался Илью, науськивал ребят, прерывал, когда перед сном Илья в лицах в какой уже раз пересказывал «Великолепную семёрку» или «Лимонадного Джо». Ростом чуть ниже Ильи, Иван был шире в плечах и по-деревенски жилист. И если бы не должность вожатого, Илье неизбежно пришлось бы принять вызов и столкнуться с ним в открытом бою. Поэтому он безмолвно терпел от Ивана и его дружков всякие гадости, на которые, по правде говоря, и сам был горазд, годами раньше «отбывая срок» в пионерлагерях.

Как-то Илья пришёл за полночь с гулянки по случаю дня рождения старшего повара лагеря. На пути к палате из туалета неслышно метнулась чья-то тень и прошептала: «Стул под кроватью». Обычно Илья, раздевшись, с размаху кидал своё тело на мягкие пружины. Эта вредная привычка чуть не сыграла с ним роковую роль. Если бы не таинственная тень, он и в этот раз сделал бы то же самое. Но, предупреждён, значит спасён…

В абсолютной темноте Илья, не раздеваясь, разбежался, но не прыгнул, а с силой ударил руками по кровати, мгновенно, но аккуратно лёг, тут же ощутив под спиной острый край сиденья стула. Он истошно закричал. Щёлкнул выключатель. Над распростёртым, корчащимся в мнимых муках Ильёй склонился ухмыляющийся Степанов. Илья, не давая ему опомниться, подскочил и со всего маху залепил пощёчину.

В комнату вбежала, завязывая на ходу халат, Ольга Петровна. У Ивана из носа хлынула кровь, щека покраснела и вздулась.

– Что! Что случилось?

Илья спокойно улёгся на кровать, накинул простыню.

– Ничего страшного, Ольга Петровна, – сказал он, щуря будто спросонья глаза, – тут одному товарищу приснилось что-то, он чуть не описался.

Из глубины палаты послышался смех. Воспитательница окинула взглядом Ивана, неожиданно сделала шаг в сторону и сказала:

– Ты в туалет, Ваня? Так иди, – помолчала и добавила: – и умойся, пожалуйста.

На следующий день, в тихий час Илья, сидя на веранде, читал книгу. Из-за угла вышел Иван, которого не было в отряде весь день.

– Слышь, вожатый, – позвал он, – дело есть.

Не общаясь, они подошли к забору. Иван откинул доску и оба вылезли через щель наружу. Илья увидел «запоржец». На капот присели два здоровых бугая: в клетчатых распахнутых рубахах, толстые золотые цепи на груди, тяжёлые руки с короткими толстыми пальцами и отработанный тяжёлый и наглый взгляд исподлобья.

«Два молодца из ларца» – мелькнула весёлая мысль и тут же погасла, когда один из них направился к Илье, на ходу накручивая на руку солдатский ремень с заточенной пряжкой.

– Тут с тобой поговорить хотят, – услышал Илья голос Ивана, но не обернулся, сосредоточившись на собственных, близких к панике мыслях.

– И что же товарищи хотят сказать такого интересного?

Илья вздрогнул и тут же облегчённо вздохнул. Вопрос задал появившийся неизвестно откуда Холин. Он широко и приветливо улыбался. Парень притормозил. Ремень скользнул и повис в его руке, касаясь пряжкой земли.

– Слышь, – подал голос второй, – это наш брат, – он кивнул на метнувшегося к машине Ваньку,—а этот ваш вожатый над ним издевается. Так что, отойди и не мешай.

Холин улыбнулся ещё шире.

– Хорошо, но дозвольте слово молвить.

Он неспешно направился к машине. Парень с ремнём остался стеречь Илью. Через минуту Холин вернулся, взял Илью за локоть и подтолкнул в сторону забора.

– Мотаем отсюда, быстро.

На подходе к даче Холин остановился.

– Вот что, дорогой товарищ Шторц, с завтрашнего дня начинаем учиться боксу.

***

Заканчивался июнь, подошло время пересменки.

На неделю лагерь опустел в ожидании новых поселенцев. Рабочие приводили инвентарь в порядок. Воспитатели и вожатые – кто остался – ходили купаться на речку, жарили шашлыки, по вечерам пели песни у костра.

Директор выделил Алову с Холиным помещение изолятора при медпункте с единственным оконцем под потолком, выходящим не на улицу, а в кабинет врача.

– Послушай, Хи-хаак, – сказал Алов. Он сидел во френче на стуле, под которым во всю гудел самодельный обогреватель. – Мне кажется, ты слишком много времени уделяешь нашему подопечному. Тебе же известно, что обретение такими как мы тела неизбежно порождает массу иных обязанностей.

– Да, монсеньор, но мальчик нуждается в поддержке как никогда, особенно после того случая.

– Но ты уже научил его нескольким комбинациям. У него неплохо получается хук справа и джеб левой – точно как у Клея. Ты хороший коуч7.

– Спасибо, монсеньор. Но это мальчик – он очень талантлив.

– И машину ты его научил водить.

– Хм.

– Но есть обязанности. Ты понимаешь, о чём я говорю? – возвысил голос Алов-Аратрон, и голова его медленно завращалась на плечах вокруг собственной оси.– И так. Эти убийства… Нам известно, что два месяца назад найдены тела двух задушенных женщин. Одно – в лесу около станции Балабаново, другое – в Рассудово. Разница во времени между преступлениями – неделя.

– Монсеньор, а нельзя ли… – Холин выразительно посмотрел на вращающийся лик Алова, – а то меня подташнивает.

Голова Алова застыла затылком наперёд, потом медленно повернулась на сто восемьдесят градусов. Чёрные глаза уставились на Холина.

– На днях за это дело взялся новый начальник железнодорожной милиции Боровского района майор Смирнов.

– Месяц назад я с ним говорил как с младшим лейтенантом, если это он, конечно.

– Он, он, не сомневайся. Так вот, этот майор оказался цепким парнем. И знаешь, кто у него главный подозреваемый?

– Удивите меня, сиятельный сэр, – Холин шутливо склонился в глубоком поклоне, но когда поднял глаза, застыл под грозным, метавшим молнии взглядом Алова.

– Ты! И сейчас он во всю роет под тебя. Я же говорил не светиться, а ты попёрся к деду. Тогда пронесло. Но теперь ты бросился защищать Илью, там за забором. А эти двое работают на Сиротина. Кстати, что ты с тем сделал?

– Ничего. Невербальное принуждение к миру, – заулыбался Холин и сжал огромный кулак.

– Идиот! – вскинулся Алов и голова его снова пришла в движение. – Теперь майор знает, где ты окопался.

– Но какие основания?

Алов бросил на стол фотографии.

– Убитые – девушки по вызову. Узнаёшь?

– Нет.

– Я не об этом, – место, где делалась съёмка! Обрати внимание на предмет справа.

– Виолончель! Экран, диван. Это студия Алексея Новикова!

– Очень хорошо! И ты с этим Новиковым был знаком. Вот и зацепка. Теперь самое главное. Я тут съездил кое-куда. За десять дней до первого убийства в Москве, в Измайловском парке был найден труп некоей Варвары Козыревой. Она тоже задушена, но здесь обошлось без насилия.

– Варя? – насторожился Холин. – Подружка Новикова?