Воспитание ангела. Сборник повести и рассказов

С генералом милиции Щёлкиным Николаем Мелентьевичем Фурсов познакомился в Доме литераторов на презентации собственной книги «Есенин и советская милиция». После церемонии генерал дружески похлопал писателя по спине и вручил ему кусочек картона с номером телефона. «Надо будет, звони» – прочитал он в ясных и по-отечески строгих глазах генерала. И такой момент настал.

– Это Фурсов, – промямлил в трубку Леонид Петрович,– товарищ ге…

– Хорошо, – услышал он знакомый голос, – дайте трубку сержанту.

«Откуда он знает?» – мелькнуло в голове, но увидев остаток смешинки в глазах Сиротина, когда тот перенимал трубку, Фурсов всё понял.

На следующий день генерал встретил литератора у себя на даче на Николиной горе. После этого визита по делам скупки и оценки Леонид Петрович контактировал только с сержантом – а вскоре младшим лейтенантом – Сиротиным. В том же году он впервые остался доволен результатом творческой командировки на родину подопечного поэта.

С абсолютно новым для себя особым заданием он действовал там один и вёл себя как хозяин в течение трёх лет, пока не снял все пенки с оставленного конкурентами, по воле генерала, без присмотра веками бродившего сусла народного творчества.

Жадный и оттого бережливый товарищ Фурсов иногда вопреки пожеланиям своего патрона принципиально не ездил по такого рода делам за свой счёт, каждый раз добиваясь командировочных от Союза писателей. Но если в Рязань или в село Константиново секретарь подписывала подорожную безропотно, то получить аналогичную индульгенцию в Калужскую область, куда направил его генерал, в которой Есенин если и бывал, то где-то рядом, один раз и то проездом, было практически невозможно, о чём Леонид Петрович сразу и заявил при получении от патрона нового задания.

– Значит,—спросил генерал,—отсрочка ещё на год?

– Значит так, – твёрдо и принципиально ответил литератор, – но за кровные ни за что не поеду.

Первым желанием генерала было врезать по этой наглой лобастой роже, а ночью закопать ещё живого где-нибудь. Но он остановил праведный порыв, сообразив, что, конечно, хорошо ковать железо, пока оно горячо, но лучше это делать, имея на руках официальную бумагу.

Сошлись на том, что Фурсов получает отсрочку, а за это доля генерала в добыче возрастает на десять процентов. Фурсов безропотно согласился, проклиная при этом свою непреодолимую страсть к халяве: он ощутил, что только что в первый раз в жизни, и, дай Бог в последний, прошёл без обуви по лезвию бритвы без особых последствий.

Но проблема осталась. Как доказать секретарю, что его посещение Калуги откроет новые грани бессмертного облика создателя образа беспечно скачущего жеребёнка, заведомо проигрывающего забег в коммунистическое будущее пролетарскому железному коню?

И тут он вспомнил, как три года назад в пятилетнюю годовщину полёта Гагарина его попросили выступить на тему «Есенин и космонавты». Первым желанием Фурсова было расхохотаться и плюнуть под ноги просящим, но последовавший звонок из горкома партии заставил его сосредоточится.

Времени как всегда дали в обрез.

Ночь. На столе початая бутылка «коленвала»3 за три шестьдесят две, огурец и корка хлеба. В голове вертится: Гагарин, его «Поехали!», звёздное небо, бюст Циолковского в кабинете Королёва во время интервью. Стоп! Циолковский! Он же рязанец. «Земля – это колыбель разума, но нельзя вечно жить в колыбели. Будущее человечества – в космосе!» А совсем рядом в селе Константиново маленький Есенин делает первые шаги. Лепечет младенческим ртом: «Хочу концы земли измерить, доверясь призрачной звезде». Призрачная звезда – это конечно искусственный спутник Земли. Два великих рязанца открывают дорогу в космос всему человечеству.

На антресоли Фурсов нашёл папку со своими первыми рукописями. Ага! Вот оно – эссе «Есенин и космонавты». «Мужественные люди в оранжевых скафандрах… работают в небе ради жизни, ради будущего человечества, высокого чувства, способного сблизить народы и нации, а не разъединять их… Высоки орбиты кораблей, но сердца космонавтов не отрываются от земли… «На земле– милее» – повторил однажды Гагарин есенинскую строку… И в конце концов космонавты опускаются в родные объятья, на землю, чтобы до слёз радоваться весенней пашне, видеть окутанную сизой дымкой деревню и приветливо махать рукой стоящим неподалеку женщине и девочке, перебирающей хохолок ещё несмышленого пятнистого телёнка… Есенинского телёнка!»4

Дочитав до конца этот текст, секретарь смахнула с глаза набежавшую слезу и поставила печать.

И вот вам результат: шесть икон шестнадцатого века, список с грамоты о признании калужанами Лжедмитрия II государем всероссийским. И, наконец, погремушка младенца Ивана Варёнка – сына Дмитрия и Мнишек с памятной царской чеканкой. Ну и там ещё кое-что, по мелочи.

Фурсов покрутил головой и, убедившись, что все расселись и никто не претендует на оккупированные им места, взял «Литературку».

На первой полосе анонс: «О…кормление от Есенина!», «см. стр. 15». Сердце неприятно ёкнуло. Удерживая газету на весу, дрожащим пальцем добрался до указанной в анонсе страницы и…

– Можно присесть, товарищ? – услышал он над головой мелодичный женский голос.

– Не видите? Занято, – резко сказал он, не поднимая головы.

Всё внимание его было сосредоточено на этой проклятой пятнадцатой странице, которая никак не хотела открываться.

– Да что вы говорите! – снова тот же голос, но уже настойчивый и немного насмешливый. – Уж не вами ли, сударь?

Это совершенно несообразное времени и месту обращение заставило Фурсова оторвать взгляд от заголовка статьи, и он украдкой скосил левый глаз в проход.

Лаковые туфли на высоченном тончайшем каблуке, ажурная сетка нейлоновый чулок охватывала тонкие щиколотки и вползала на развитые, но не сильно рельефные икры… и обрывалась, полсантиметра не доходя до колен, строгой линией подола юбки сумасшедше-прекрасного светло-бежевого цвета.

По мере того как поднимались глаза Леонида Петровича, опускалась его нижняя челюсть. Именно с таким «лица необщим выраженьем5» он встретил насмешливый взгляд чудесно сиявших серо-голубых глаз настойчивой пассажирки.

Она подняла с сиденья его шляпу, намереваясь присесть, но он быстро, но с усилием, специально перенапрягая бицепс, переместил тяжёлую сумку на сиденье справа, ближе к окну, придавив ею до времени «Литературку». Вернул шляпу на место, а женщину, привстав, аккуратно усадил напротив.

Некоторое время они молчали, не скрываясь, с вниманием разглядывая друг друга, как будто оба понимали, что эта встреча неслучайна. «Сколько ей. Двадцать три, двадцать пять?»

– А вы…? – сделал он попытку начать разговор.

– Ядвига Полонская, – тут же откликнулась девушка. Своё представление она сопроводила самым искренним взглядом и слегка покраснела.

«Двадцать четыре», – остановился в своих подсчётах Фурсов и почему-то потёр руки и даже прихлопнул в ладоши. Им овладело предчувствие счастья.

– А я, – он приосанился, убрал животик,—позвольте представиться….

– А я вас знаю, – остановила его девушка,—вы Леонид Фурсов, известный литератор.

От неожиданности он вздрогнул и тут же в отражении стекла салонной двери заметил, что стоявшие в проходе люди стали поворачиваться в их сторону, раздался знакомый шумок, издаваемый любопытствующей толпой. Это ему не понравилось.

– Смотрите, – обратился он к девушке, – кажется Балабаново проехали.

И когда она взглянула в окно, быстро наклонился и взял её за руку. Она не отдёрнула руки, но вопросительно взглянула в глаза.

– Прошу вас, – прошептал он, и сделал знак молчания, – никакой популярности. Ну, вы же меня понимаете?

Девушка кивнула, и когда он вернулся на место, сказала:

– Ой, извините, я кажется ошиблась.

– Ну и слава Богу, – вздохнула какая-то женщина в толпе.

Фурсов благодарно улыбнулся, незнакомка ответила ему невинной улыбкой и снова покраснела. Достала зацепленные за глубокий вырез кофточки и надела солнечные очки.

Через несколько минут они продолжили общение, обмениваясь лёгкими замечаниями о пролетавшем мимо пейзаже, о погоде. Фурсову не терпелось узнать побольше о таинственной незнакомке, но он решил потерпеть до Москвы.

Внезапно в другом конце вагона раздались крики, шум. Толпа возмущенно зашикала.

– Куда прёшь! – послышался тот же, но теперь возмущённый женский голос.

Фурсов оглянулся – мимо него, рассекая двухрядную шеренгу пассажиров в проходе, пронёсся какой-то невысокий крепкий парень, резко распахнул раздвижные двери салона и исчез в тамбуре. За ним в кильватере пролетели два милиционера.

Мелькнувшая напоследок плешивая голова парня показалась Фурсову знакомой. Он почувствовал неясную опасность, невольно сместился вправо и схватился за сумку. И в этот момент прямо на его шляпу с размаху уселся долговязый молодой человек, который тут же нагнулся и сделал вид, что затягивает шнурки ботинка.

Пробежал ещё один милиционер. Но тут уж Фурсов обознаться не мог: по широкой, обтянутой мундиром и перехваченной ремнями спине, крепкому затылку со стрижкой «полубокс» и характерному мощному дыханию через нос он признал младшего лейтенанта Сиротина. Он уже хотел позвать, но тот скрылся в прокуренной сутолоке тамбура.

Леонид Петрович взглянул на Ядвигу. Лёгким движением руки она показала на его соседа слева, который, как ни в чём не бывало, сидел, низко склонив голову, и дремал. Только тут Фурсов обнаружил, что стало с его шляпой из драгоценного меха австралийского кролика.

– Какого чёрта, молодой человек,! – крикнул он и грубо толкнул парня.

– А? Что такое? – всполошился парень, продолжая играть свою роль, и полусонными глазами уставился на Фурсова.

В тот же момент брови Фурсова оказались на самой середине высокого лба от изумления.

– Чаплыгин? Сергей?

– Леонид Петрович?

Ядвига громко прыснула. Парень привстал и протянул литератору плоский фетровый диск. Тот, красный от возмущения, выхватил шляпу и уже открыл рот, чтобы отчитать молодого человека, но внезапно двери тамбура с грохотом разошлись и за спиной Чаплыгина выросла фигура того, третьего, самого толстого милиционера.

– Попрошу очистить пространство, – внушительно произнёс он и для пущей важности поднёс свисток к губам.

Плотная масса тел мгновенно отпрянула от него как от прокажённого, вдавив лишнюю свою часть между сиденьями. Ядвиге показалось, что лейтенант сделал неуловимый знак литератору. Тот захлопал глазами, закрыл рот и уставился в окно.

– Гражданин Чаплыгин?

Молодой человек поднял глаза и сделал удивлённый вид.

– Прошу пройти со мной, – милиционер немного помолчал и вдруг обратился к Фурсову, – и вас, товарищ, тоже попрошу.

К удивлению Ядвиги литератор безропотно поднялся, настроил сумку и, зажав войлочную лепёшку под мышкой, застыл в ожидании.

Сиротин заметил, как Фурсов обменялся быстрыми взглядами с красивой женщиной, которая всё это время вызывающе спокойно наблюдала за сценой задержания преступника, более того, на нарочито тяжёлый взгляд блюстителя она ответила улыбкой, откинулась на спинку сиденья и закинула ногу на ногу, выставив в его сторону идеально круглое колено.

– А вы, гражданочка…? – не выдержал Сиротин.

– Она со мной, – зачем-то сказал Фурсов и тут же обрадовался своему наглому порыву, увидев как блеснули глаза Ядвиги.

– Хм, тогда Чаплыгин, вы и вы, следуйте за мной.

Фурсов увидел как Сергея и Ядвигу сажают в патрульный «уазик» и застыл в недоумении. Сиротин уселся за руль «москвича» с мигалкой на крыше, махнул ему рукой:

– Леонид Петрович, ну что же вы!

– Но я не могу, когда женщина….

– Да плюньте вы. Ничего с ней не будет. Доставим куда скажет, а мне с вами поговорить надо. Голова к голове, как говорят французы.

Фурсов, всё более раздражаясь, с трудом запихнул тяжёлую сумку на заднее сиденье. Сиротин, развалился в кресле и ухмылялся, наблюдая за его мучениями. Фурсов, тихонько матерясь, втиснул своё грузное тело в крохотное пространство между спинкой кресла и передней панелью «москвича».

– Что, в отделение повезёте? – недовольно спросил Фурсов

– Зачем. Домой поедем, к вам, – ответил Сиротин, и включил зажигание, – с сопровождением. Что же это вы, товарищ профессор, с таким добром и в электричке. Есть же литерный с купе, чаем и туалетом, Киев-Москва называется. Всё экономите…

– Не ваше дело!

– А вот и моё и ещё кое-кого! Поэтому вам должно быть интересно, за что я сейчас знакомца вашего, Чаплыгина, захомутал.

– Ну и… – буркнул Леонид Петрович.

– А он со своими дружками население грабит.

– Серёжа?

– Ну, может быть не он сам, но его дружки точно. А Серёжа, похоже, у них на стрёме… пока. Так вот, заметят они какую дамочку с украшениями на шее, подождут, как она выходить станет. Придержат, как бы случайно, пока двери закрываться не начнут. Дамочка в панике бросается, чтобы успеть выскочить, а бандиты тут как тут. Срывают украшения. Дамочка голая на перроне, двери закрылись, и сама не поймёт, то ли зацепилась за что или ограбили.

– Но я-то не дамочка!

– А с такими как вы… в шляпе, – ощерился Сиротин, – и вовсе просто. Выслеживают, бац по голове и до свидания. А то просто прижмут в тамбуре, оберут, дверь на полном ходу откроют и поминай Леонида Петровича как звали.

– Типун тебе на язык. Так может, ты меня домой подбросишь?

– Так и задумано. К тому же дело у нас, – Сиротин ткнул пальцем в небо, – к тебе есть. Кстати, а кто эта блондинка?

Женщину и Сергея поместили в уазик, в отсек для заключённых. Взвыла сирена и машина, скрипя всем корпусом и повизгивая голой резиной на поворотах, помчалась вслед за москвичом начальника.

Сергей старался не глядеть на роскошную молодую женщину, сидевшую напротив, она ему неприятно напоминала, ту дамочку, которую с полчаса назад ограбил и вытолкнул на перрон Володька Родин.

Женщина постучала в перегородку. Оконце открылось.

– Чего надо?

– Нельзя ли выключить сирену, товарищ, голова просто раскалывается.

– Вот ещё, – ответил грубый голос, но через секунду остался только далёкий сигнал едущего впереди «москвича».

– Закуришь?

Она протянула Сергею пачку «Кента». Сергей взял сигарету, затянулся.

– Как же ты лопухнулся, дорогой?

Он неожиданности Сергей поперхнулся дымом, но тут же усмехнулся.

– Это вы о чём, мадам?

– Ну как же. Друг твой, Родин, сбежал, а тебя сцапали. Кстати, что там с гражданкой Кузовлевой – жива?

– Какой Родин, какая гражданка?

– А такая, – женщина, гася сигарету, прожгла дыру в клеёнке сиденья, – полчаса назад вы ограбили законную жену полковника милиции Кузовлёва, которая возвращалась с дачи к своему супругу. Так что гореть теперь тебе, Чаплыгин Сергей Иванович, по кличке Чапа, в аду.

– Да как вы…. Да вы кто? Мент? – Чапа совсем растерялся.

– Нет, – рассмеялась женщина, – я не мент. Я – твой ангел хранитель.

«Москвич» остановилась у подъезда Фурсова. Сзади бампер в бампер приткнулся уазик. Сиротин вышел первым и поспешил открыть заднюю дверь «автозака».

Спрыгивая, Ядвига опёрлась на его руку. Сиротин, ссылаясь на важность задания, рассыпался в извинениях и предложил доставить даму в любую точку столицы на машине другого класса. Он явно не хотел, чтобы женщина осталась. Но она, пока милиционер говорил, неотрывно смотрела на Фурсова.

Тот отчаянным рывком высвободил чемодан из «москвичёвского» плена, нахлобучил кое-как выправленную шляпу на голову и поволок добычу вверх по лестнице к двери подъезда. Но внезапно обернулся, его странно опасливый и сосредоточенный взгляд остановился на высокой в светлом кашемировом полу-пальто и с удивительно красивыми ногами блондинке в тёмных очках. Фурсов едва не выпустил чемодан из рук, уже готовый рухнуть с крутой лестницы.

– Товарищ младший лейтенант, – крикнул он, – эта женщина – моя гостья. Не отпускайте её, пожалуйста.

Ядвига услышала, как Сиротин не громко, но выразительно выругался, и, не дожидаясь его ответа, подбежала и помогла Фурсову внести чемодан в дверь. В тесноте лифта он почувствовал, как она прижалась к нему бедром.

Перегруженный лифт не добрался до положенной метки сантиметров на пятнадцать.

Вконец уставший Фурсов протиснулся наружу и, стоя лицом к лифту, потянул чемодан на себя, тот не поддавался. Ядвига попыталась приподнять чемодан, но сдалась.

Внезапно из-за спины Фурсова к ручке чемодана протянулась чья-то рука.

– Папаша, – услышал он за спиной так некстати знакомый голос, – помочь?

Ядвига увидела, как Фурсов неожиданно побледнел, весь напрягся и сам одним рывком вытащил чемодан из лифта, затем быстро обернулся и взмахнул рукой, как-будто хотел ударить неожиданного помощника.

– Родин? Как… ты тут? Какого чёрта ты здесь делаешь? Ко мне сейчас нельзя.

Ядвига осторожно вышла из лифта и встала за его спиной.

Фурсов почувствовал поддержку.

– Ты видишь, я не один, – голос его снова окреп.

– Вижу, – сказал парень и, демонстративно приподнявшись на мысках, через плечо Фурсова вдруг показал Ядвиге свои жёлтые лошадиные зубы: – здрасьте.

Отошёл и заслонил спиной дверь квартиры.

Фурсов затоптался в нерешительности.

– Мне деньги нужны, Леонид Петрович, – сказал парень, перестав улыбаться.

– Опаньки! – вдруг раздался гулкий голос Сиротина.

От неожиданности парень сначала рванулся вниз навстречу Сиротину, затем развернулся и бросился мимо Фурсова к пролёту наверх, но на его пути возникла Ядвига. Она только выставила вперёд руку и парень замер.

На площадку отдуваясь поднялся Сиротин, за ним Чапа. Замыкал колонну сержант под два метра ростом.

– Что же вы, товарищ дорогой, лифт так долго держите, мешаете ходу следствия. Теперь ещё и слабость проявляете к врагу социалистической законности. Ну-ка, посмотри на меня, – обратился он к Родину, развернул бумагу с фотороботом. – Зозуля! Как, похож?

– Так точно!

– Вяжи его!

Мощной рукой сержант притянул Володьку к себе и наручниками сцепил его руку с рукой Чапы.

– Я так понимаю, – сказал Сиротин, – если бы не дамочка, то я бы мог привлечь вас за содействие преступнику. Впрочем, вижу вам совсем плохо. Открывайте скорее дверь.

Сиротин первый вошёл в квартиру. Зозуле приказал охранять преступников на кухне. Ядвига повесила на вешалку полупальто и зашла в ванную. Последним вошёл хозяин квартиры, волоча за собой чемодан.

Сиротин раскинулся в его кресле, повесив ногу на подлокотник.

– Что вы себе позволяете!

Как и полагалось, несмотря на середину дня, в комнате царил глубокий полумрак. Сиротин включил настольную лампу и вывернул плафон в лицо Фурсову.

– Присаживайтесь, гражданин.

Фурсов устало опустился на табурет, с которого обычно дотягивался до верхних полок.

– Сначала электричка и сумка с товаром на чёрт знает какую сумму, затем Чаплыгин, скрываясь от погони, причаливает под крылышко… Теперь этот…?

Сиротин выразительно посмотрел на Фурсова.

– Родин Владимир, – еле слышно произнёс литератор.

–…этот Родин отрывается от погони и тут же оказывается рядом с вашей квартирой.

– Поверьте, товарищ Сиротин, это простое совпадение, – бросился оправдываться Фурсов.

Он так и не снял свою покалеченную шляпу, по лицу стекал обильный пот, на пиджаке под мышками проступили тёмные пятна. Сиротин убрал лампу.

– Ладно, чего уж там. Верю. Только что же ты гад делаешь? Почему я об этом ничего не знаю? Тебе же было сказано, и не мной, а…, – Сиротин вскинул глаза к потолку, – все дела с награб… экспроприированным – только через меня. А ты напрямую решил работать. Ты бандита покрываешь, крысятничаешь. Ведь так? Да что с тобой Лёня?

Фурсов вдруг схватился за грудь и начал заваливаться на бок. Сиротин едва успел подхватить его и усадил в кресло.

– Зозуля, – крикнул он через закрытую дверь, – принеси воды, быстро.

– Да как же я, – загрохотал Зозулин бас, – а эти?

– Ах чёрт! – сообразил Смирнов, – ладно я сам.

Но дверь вдруг открылась. На пороге стояла Ядвига с высокий запотевшим бокалом в руках. Быстро подошла к Фурсову и, заботливо поддерживая безвольную голову, заставила сделать его несколько глотков. Фурсов открыл глаза и благодарно сжал её руку.

– Спасибо, – недовольно сказал Сиротин, – только мы тут не договорили, гражданочка.

– Нет, пусть она останется, – неожиданно твёрдо заявил Фурсов. – Она… это моя племянница.

Сиротин от такой наглости развёл руками и сел на табурет.

– И зовут эту племянницу…? – спросил он злобно.

– Позвольте дядя, – Ядвига встала и протянула руку милиционеру, – Ядвига Францевна Полонская, студентка Ленинградского государственного университета.

Сиротин нарочито только слегка приподнял зад с табурета и потянулся губами. От руки пахнуло таким парфюмом, от которого ноздри лейтенанта страстно затрепетали, шея и голова мгновенно взмокли. Он тут же вскочил, ни с того ни с сего ударил каблуками и резко склонил голову, едва успев поймать соскочившую фуражку.

– Младший лейтенант Сиротин Михаил Иванович. Прошу присаживайтесь, мадам.

– Мадемуазель, – улыбнулась Ядвига. – А вы храбро сражались, лейтенант.

– Младший, – потупился Сиротин.

– Это не важно. Но что вы собираетесь сделать с теми юношами? Они так напуганы. Дядя, дорогой, неужели ты отдашь их в руки этим…

По лицу её скользнула лёгкая презрительная улыбка. Сиротин вздрогнул – именно так ухмылялся вчера этот спортсмен. «Холин, кажется! Ненавижу!»

– Позвольте, товарищ Полонская, – набычился Сиротин, – мне кажется, что….

– Я не договорила, товарищ милиционер, – остановила его Ядвига и кокетливо улыбнулась, —… этим большим и грозным блюстителям порядка.

Фурсов совсем пришёл в себя и теперь наслаждался унижением Сиротина.

– Ну конечно же нет, дорогая. Это я попросил товарища лейтенанта не везти их сразу в отделение, а здесь, у меня, в домашней обстановке, провести беседу и… – он ядовито улыбнулся, глядя в глаза Сиротину: – отпустить. «И эти сговорились!» Кровь ударила Сиротину в голову.

***

Но литератор, сам того не зная, был прав – об аресте не могло быть и речи.

Вчера, злой как чёрт, младший лейтенант вернулся с «огнестрела» в деревне Крестьянка. С середины дня снял с поста своих подчинённых: Лобанова, Попова и Зозулю и устроил «прописку» в ресторане. Всем было что вспомнить, поэтому гуляли до часу ночи. После очередной бутылки Лобанов в туалете, уткнувшись лбом в стену над писсуаром и с трудом удерживая равновесие, намекнул, что на месте Сиротина должен был быть Зозуля.

– Ему полковник пообещал: если бандитов поймает, – икнув сказал Николай. – Уже два месяца народ к нам в отделение так и прёт. В основном женщины. Грабители срывают с шеи цепочки, кулоны, серёжки, иногда часы с рук, выталкивают на перрон, когда поезд отправляется. Дамочки кричат, а толку что. У машинистов свои правила, график жёсткий. Так Зозуля всех свидетелей и пострадавших выслушал, и говорит, что это дело рук одной банды. Мол, он всё рассчитал. И фоторобот есть. Завтра мы их брать будем.

– Брать буду я, – сказал Сиротин и жёстко прихватил Лобанова за портупею, – а вы будете мне ассистировать. Кстати, на счёт Зозули ты ошибаешься. Полковник его за другие заслуги привечает.

Ставку сделали на то, что Сиротин новенький. Если у грабителя есть сообщник для стрёмы, то он обязательно лопухнётся. Решили, что завтра с семи утра Сиротин и его хлопцы начнут патрулировать электрички.

Но начало операции пришлось перенести на два часа.

В три часа утра в комнате Сиротина раздался звонок. Знакомый, искаженный помехами голос назначил встречу на восемь. На высоком берегу реки Нара под обвалившимся куполом разрушенной церкви святителя Николая Чудотворца к нему подошёл молодой человек. Сиротин признал в нём того, кто год назад лишил его доходного места на Студенческой.

Посланец коротко изложил суть поручения и вручил маленькую бархатную коробочку. Теперь Сиротину срочно понадобился Чаплыгин, которого он двумя днями раньше упустил на «запретке».

Но на ловца, как говорится, и зверь бежит.

Каково же было изумление Сиротина, когда во время начавшейся с опозданием операции, в сообщнике, стоявшем «на стрёме», он определил того самого Чаплыгина. А то что парня он потом нашёл сидящим рядом с Фурсовым, вообще выходило за грани диалектического материализма.

***

Сиротин взглянул на ухаживающую за Фурсовым роскошную женщину, которая только что предотвратила побег матёрого преступника, и вдруг ощутил, что очень хочет выпить водки.

И тут же услышал чарующий голос:

– Вам что, товарищ капитан, коньяку или водочки?

Он опорожнил фужер, закашлялся, потянулся в карман за платком.

– Чуть не забыл. Ещё один вопрос.