Королевство Теней

Но вот карты были разложены. Меня затянул густой голубой туман. Откуда-то сверху посыпались живописные тревожные картинки. Я собирал их спешно, как обрывки воспоминаний, и раскладывал по низкому столу с прозрачным шаром из молочного кварца, который помещался в чёрную подставку с углублением внутри. Собранные фрагменты головоломки я составил в одну огромную тревожную картину. За отполированным пианино играл мой застывший друг с кровавым пятном, расплывающимся по широкой спине, а в кустах таились Тени, и были они злы и ехидны.

Страх буквально парализовал меня. Я ударил всей пятерней по поверхности, но не сбросил, к ужасу, ни одного фрагмента. Стол дрогнул и слегка качнулся мне навстречу. Опасения крепчали. Я откинул карты, да так, что они разлетелись тихо по разным душным пыльным углам, забитым магической утварью, и, выбежав из чёрной комнатушки, упал бессильно к маме. Ослушавшись, она стояла в неловком молчании под дверью. Она обняла меня и спросила тихо, словно бы нежно:

– Ты увидел кого-то?

– Да.

– Не было ли там папы, родной? Он не приходил к тебе, не появлялся?

– Он погиб. Мёртвых я не вижу. Там был Марк.

– И что же с ним?

– Его убьют! Как же они могут убить, если они не его Тени? Или из-за того, что он разглядел их, понял меня, проникся, и теперь они наши общие? Мне надо уйти. Стой, не ходи за мной, потому что это серьёзно и очень опасно! Ему нельзя садиться за пианино. Никакое оно было не проклятие. Почему я не догадался сразу? Как было сказано Тенями, я не один такой особенный, это чистая правда, а у людей, людей творческих, в особенности, их намного больше! (К тому же, среди них достаточно суеверных.) Целый снежный ком из особенностей, ком из Теней, злых сторон, с которыми непросто совладать! Груз прошлого, неудачи на своём поприще, давние невысказанные обиды, боже, да обыкновенная смерть человека, скорбь по нему, в конце концов!

– Только пианино помогало тебе, – заметила мама.

– Музыка исцеляла меня. Марк появился неожиданно… как будто его подослал кто-то. Знаю, я несу полный бред.

– И ты откажешься от музыки?

– Придётся. Но я не отчаиваюсь. Похожу на выступления всяких пианистов, может быть, их музыка поможет справиться мне с Тенями. Того лучше, ненависть понемногу отступит. Она уже уходит, вон, стоит на пороге и ждёт чего-то. Я ненавидел Сергея, потому что он испортил нам жизнь, разрушил её. Нет, это моя вина! Или нет моей вины? Что ты ответишь на это? Веришь, что мы все причастны к аварии, но не могли повлиять на исход? Наверное. Я сейчас обеспокоен только тем, что будет с Марком. Прочь ненависть, прочь бессонные тревоги! Прошу, скажи Алине, как она появится (а она обязательно появится), что я ушёл к нашему пианисту. Да, скажи ещё так, чтобы она не подумала всякое, что я там, называется, нагадал страшное и теперь собираюсь это страшное исправить в последний момент. Задержи её настолько долго, насколько это возможно. Она может упрямиться и пытать тебя. Но ты же сильная и перенесёшь её расспросы?

– Угощу конфетами, налью горячий чай. Она не откажется посидеть и поболтать.

– Этим ты не удержишь Алину. Сластями её не приманишь. Так и быть, разрешу вам поговорить о нас с ней. Вам, девочкам, нравится беззаботно сплетничать. Слушай, ладно, ты не девочка, но когда-то же была ею?.. Не прибегай, если я не вернусь через три часа. Думаешь, это много для того, чтобы съездить туда и обратно и побыть там целый час как минимум? Мне ещё перед Марком извиниться надо за то, что я не отвечал на его звонки. Он звонил раз десять. Мне, помимо всего прочего, что случилось в парке в Забвеннославе, было стыдно за то, как я называл при нём его же отца. А я называл его грубыми и обидными словами. Марк не отреагировал никак, словно… словно я не был достоин получить от него сдачу! Я ожидал, что он прибьёт меня.

Я ушёл в комнату за тёплой одеждой и заметил одну странность, которая сразу же бросилась мне в глаза. Огненный феникс каким-то непостижимым образом исчез с потрёпанного листа.

Мама вошла без стука и сняла пустую рамку с ржавого гвоздя, на котором ранее висела картина с тремя медведями, доставшаяся нашей семье от прабабушки по отцовской линии.

– Где феникс? Ты его убрал? – спросила она, не веря в таинственное исчезновение.

– Именно, что он был перед тем, как я последний раз спал в комнате. Не ты разве подложила лист?

– Я только пыль протирала, уборку делала, но ничего не трогала. Ты так сердишься, если я лезу туда, куда меня не просят. Хоть у тебя и запущено, особенно в ящиках с красками.

– Но он такой же. В точности, как мой лист!

– Может, может, ты когда-нибудь стёр феникса, забыл о нём и только сейчас увидел? – предположила отрывисто мама. – По-другому быть не должно!

– По твоему, я испорчу детский рисунок, который любил папа? Ай, ну разве тогда не остались бы линии от карандашей? Поднеси ближе, чтобы рассмотреть, какой этот лист чистый. Следы бы всё равно виднелись.

– Да. – Мама вынула несуществующий рисунок и изучила его со всех сторон. – Он серый, однотонный. Никаких линий, чёрточек.

– Кажется, нам обоим стоит отдохнуть после того, как я приеду. Мерещатся глупости.

– Да, большие глупости.

– У тебя остался корвалол?

Мама вышла к себе, чтобы проверить ящик с лекарствами. Вернулась она, как будто чем-то отягощённой.

– Баночка пустая. Я схожу в аптеку. Ты поезжай скорее, – произнесла она с безмерной грустью, словно не желая отпускать меня.

Дом с каменной изгородью был удивительно холоден и недружелюбен. Окна на втором этаже были закрыты тёмно-синими шторами, крыша не очищена от снега. Я нажимал на круглую кнопку дверного звонка, а затем позвонил Марку (с некоторой опаской и острым ощущением, что ненамного опоздал), и он коротко ответил, что сейчас же оставит пианино и раскроет дверь. Мы вошли внутрь. Сняв обувь в прихожей, я свернул в гостиную, полную пряного запаха, который исходил от духовки.

– Ты готовишь? – спросил я с заметной улыбкой.

– Да, пробую. Там пирог с вишней. Сядь, Паша, поговорим.

Я расположился на диване с декоративными бархатными подушками и положил на колени книгу по психологии с резного столика.

Она была полная, в старой кожаной обложке с угловатыми блестящими буквами, начертанными на буром корешке.

На первой странице содержалось подробное, удобное оглавление. Я прочёл половину строк, напечатанных жирной краской, сильно мажущей белые пальцы, и поднял голову на Марка, который сидел напротив в неподдельном недоумении и рассеянно покусывал губы, придумывая, как бы ко мне подступиться.

– Ну и чего ждёшь? – спросил я. – Я же не кусаюсь. Вообще-то я пришёл не просто так, книжку полистать. Ты вот читал её когда-нибудь?

– Нет, она, кстати, здесь давно лежит. Мама оставила. Она любит психологию, и лет пятнадцать работала школьным психологом, составляла графические тесты для старшеклассников. А я подобным не интересуюсь даже.

– Вот оно что… Прости, – осмелившись, я нарушил неловкое молчание.

– За что же?

– За то, что произошло в парке. Твой папаша, конечно же, виноват и всё такое, у меня была причина злиться, но я повёл себя отвратительнее некуда.

– Будь я на твоём месте, то также вспылил. Что в этом ужасного? Во всяком случае, я не приму извинения, потому что не обижался и не сердился. Хочешь, можешь забрать книгу? Она тебя привлекла? Мама разрешит.

– Нет. Это я так, чтобы тяжко не было, – сказал я и тихо выдохнул.

– А что мне было поделать? Я же не слепой и вижу, что ты несчастлив. Как ты зовёшь тех существ? Алина сказала, что они Тени, к ним ещё какая-то Мать прилагается. Пока не разобрался, что она из себя представляет. У моих родственников, которых сразило проклятие, были Тени. Конечно, собственными глазами я их не видал, но слышал разное, что они страшно назойливые и приходят обычно, когда на человека наваливаются проблемы, и что-то понемногу начинает уничтожать его изнутри. Они и впрямь настолько жестокие? Ну да, раз попал в больницу. Знаешь, я тут кое о чём подумал и пришёл к выводу насчёт родителей и игры на пианино.

– Что за вывод? – спросил я и, отложив книгу, добавил сухо: – Она мне не нужна. Спасибо, конечно, но я её не возьму. Может, Татьяне понадобится в будущем.

– Как знаешь. Родители знали о Тенях, скорее всего. Они боялись, что я когда-нибудь столкнусь с непониманием людей и разочаруюсь. Возможно, меня бы не заметили в творческой среде или не оценили высоко по достоинству. До осени я принимал простой факт того, что никому, кроме меня, нет дела до моей музыки. Я занимался в одиночку, а вокруг не было ни души. После конкурса я не ожидал, что мной заинтересуются. Посчитал тебя навязчивым, странным до жути. Одно дело, когда радуется весь зал и совсем другое, когда заканчивается шоу, выключается свет, и тобой восхищается незнакомый человек, но не потому, что так положено, восхищаться тем, кто играет, поёт, сочиняет, а по-настоящему, от души. Послал всё к чёрту, отбросил наставления, все сомнения. Во мне зародилась надежда, что я пойду дальше.

– Тебе действительно нельзя играть.

– Как? – спросил он и рассердился. – Сам-то утверждал обратное.

– Помнишь, я предугадал папину смерть? Как мы приехали, я погадал.

– Что, что ты увидел? – спросил Марк в нетерпении.

– Теней и тебя за пианино. Не играй, ничем хорошим это не закончится! – потребовал я настойчиво. – Я не шучу.

Марк совершенно точно заслуживал знать правду, но я не считал правильным в и так непростой ситуации его ужасно расстраивать и потому не стал расписывать в красках картину, собранную в чёрной комнатушке. Ему было достаточно выполнить мою просьбу, навсегда позабыть о музыке, пускай и волшебной.

Марк энергично возразил, хотя я предугадывал и такой поворот событий. Он всё же никогда не повышал голос, действовал мягко, без лишних эмоций.

– Это твои Тени. У меня их нет, Паша, не ставь меня рядом с собой!

– Ты ошибаешься, – проронил я горько. – Они есть. Хочешь, я позову наших Теней?

– Нет, нет, нет!

Я с небывалым спокойствием принял вспышку его раздражения. Не скрывая разочарования, Марк ходил по гостиной и невнятно ругался, причитал, шумел, быстро топая, и кричал в неловком бессилии на любимое пианино; оно не понимало, отчего всегда спокойный хозяин выговаривал плохие слова, и предчувствовало беду, пока не ясно какую.

Марк более не горячился. Он присел на диван, вымолвил еле слышно:

– Я дописал мелодию. Неблагодарный!

– Ту, что играл осенью?

– Ага. Посчитал, что раз она тебя тронула, то я на правильном пути. Хотел произвести впечатление, удивить. Пирог состряпал… А!

Марк подбежал стремительно к духовке, раскрыл и поставил на столешницу золотисто-коричневый пирог в форме морского конька.

– Кажется, полный порядок. Мы бы поели его, а потом я хотел сыграть. Я так мечтал, так мечтал об этом! Не рушь мои мечты, не сейчас!

Он выключил духовку. Я попробовал рассеять владевшее им уныние, разрезал пирог и разлил по чашкам заваренный кофе.

– Только пирог и никакой музыки.

– Паша! – взмолился он отчаянно и скривил губы. – Мелодия короткая. Всего каких-то три минуты, и я больше не притронусь к клавишам, если ты просишь. Позволь сыграть один раз. Всего один разок!

– Ни за что! У тебя, что ли, головы на плечах нет?

– Голова говорит одно, а сердце другое. У тебя не было никогда выбора между разумом и чувствами?

– Я лучше выберу разум. Как мне не быть разумным, когда я человек? Тем более, я верю в предсказания, карты и мистику. Мистика, как выяснилось, случается, от неё никуда не скрыться. С ней надо быть начеку, по-другому никак. Иначе пропадёшь.

– Но ты выбрал чувства, – обнаружил Марк с лукавой усмешкой. – Папу же не отпустил. Вдобавок к этому у тебя есть рисование. Ты художник, творец. Мы с тобой маленькие ещё, но творцы! Неужто откажешься от дела, которым горишь?

– Выставки и конкурсы я не люблю, – возразил я обиженно и отставил тарелку с пирогом. – Ты мало обо мне знаешь. Я предупредил тебя о Тенях, только и всего.

– Не только.

– Переубеди, а то полез в какие-то дебри. Творцы, разум и чувства, прочее. Прямо как поучительная беседа, от которой нет пользы.

– Вовсе и не дебри. Ты мало был на выставках, но там тебя, безусловно, уважали и твои картины нравились. Это ли не означает, что ты выбираешь чувства? Как без чувств писать картины? И ехал ты на могилу к папе, потому что внутри тебя мечутся Тени. Человек не может существовать с одним разумом. А ты и не принимаешь злые стороны, не отпускаешь отжившее. Да возьми же себя в руки! Прими, наконец, прошлое, да не беси меня зря! Хочешь сказать, ты умрёшь? Я не собираюсь умирать вместе с тобой, Паша! И тебе не дам, потому что, какими мы ни были людьми, мы обязаны жить счастливой и длинной жизнью. Кто останется писать музыку, картины, помогать тем, кто в нас нуждается, восхвалять красоту и укреплять веру в высокие идеалы? Много нас таких, простых, но глубоких, невероятно много. Человек изначально был создан для того, чтобы изучать себя и свою глубину, падать, вставать и двигаться дальше.

Марк с упоением говорил о силе и жизни. Своим восторженным монологом он окончательно вытеснил мою холодность, и я неожиданно вернулся в прежнее детское состояние, когда мне доставляло удовольствие рисовать акварельными красками. Я отчётливо услышал зов внутреннего ребёнка, мы обнялись и замечательно поладили, как старые друзья, давно не видевшиеся друг с другом. Между нами возникло понимание.

– Наверное. Так ты всё же сядешь за пианино?

– Сяду и сыграю.

Я попробовал немного остывший сладкий пирог. Он пришёлся мне по вкусу.

– Можешь, будешь кулинаром? – спросил я с жалостливым выражением лица. – Например, поваром-кондитером.

– Нет. Готовка – моё хобби. Оно не очень серьёзное. Садись на диван и наслаждайся сюрпризом.

– Никакой это не сюрприз. Скорее, пытка. Ты даже не поешь пирог?

– Аппетит пропал.

– Нельзя на голодный желудок, хм, музицировать.

– А вот и льзя.

Мы расселись, каждый на своём месте.

Марк занялся игрой, и мне тотчас сделалось плохо. Сердце замерло в груди. Я упал на подушки и будто бы потерял слух.

Появившиеся из ниоткуда Тени обрели реальные формы, схватили меня и, скрутив, понесли из гостиной на задний двор, где шаталась от ветра маленькая уродливая ель. Я кричал, яростно пинался, но они продолжали перешёптываться нестройным хором и смеяться над моей болью.

Марк гнался за нами и приказывал мучителям меня отпустить. Действовали они властно, решительно, толкали и сбивали его с ног, пока я не остался лежать в тишине на синем льду, полностью обездвиженный. Марк успел стиснуть мою хилую руку, и мы молниеносно переместились на чахлый покатый холм с бесцветной зеленью и узловатыми кустарниками. Меня забрали далее. Королевство Теней отворило высокие ворота.

На извилистом пути, вне всякого сомнения, ведущему к Матери, неоднократно попадались иные, раньше не видимые худые Тени, брошенные кем-то жестоким на произвол судьбы. Они существовали в квадратных домах, выложенных из массивных каменных плит, потрескавшихся местами, с высеченными словами на сложном непонятном языке и, как я успел заметить, грязли в убогом, скудном быту, который, однако, состоял в опрятном беспорядке.

Каждая из неразговорчивых Теней владела бедным хозяйством, огороженным забором из низких, болотисто-серых колючек, и глиняной посудой, раскиданной на полу, на котором оседал слой застарелой грязи. Места для сна у неё не было вовсе.

Внутри жилища находилась одна-единственная комната с прорубленным окном в потолке, откуда брызгал грязно-коричневый свет.

Пищали теневые крысы. Тощие, подвижные, они грызли беспощадно хозяев, когда не находили съестного, а те в свою очередь отмахивались в ленивом равнодушии и шипели тихо, чтобы не разбудить детей.

Тени выходили неуверенно и с любопытством осматривали меня, как подопытного. Я перестал вырываться, но ещё дрожал от злости и выплёскивал ярость на осколки толпы, которая подбиралась слишком близко к скользкой тропинке. Меня провожали пустыми дырами вместо глаз.

Вскоре Тени устали и остановились передохнуть на узкой развилке. Некоторые впились в меня мёртвой хваткой, чтобы я не вздумал убежать.

Шуршала ржавая от крови трава.

Стояла духота, и с меня в три ручья тёк пот.

Главная Тень, что поговаривала со мной с детства, встала в небрежную позу, похожую на человеческую.

– Наконец-то, мы дома, – воскликнула она радостно. – Ах, какие у нас здесь поля, просто загляденье! Ты ещё не видал главного и самого интересного. Мы ведь скоро будем у Матери, так что, пожалуйста, не расстраивайся и не красней. А то страшный, злющий, как чёрт! У! Твой друг много чего понимает, но он и не молчит, как мы предполагали. Он отравит тебя, забавный мальчишка. Вернее сказать, отравил бы, но мы вмешались. Пожалуй, мы сделали доброе дело.

– Я был один, когда вы меня потащили?

– Как же, ты одиночка. Кто поможет простому одиночке, который ничего не умеет? Стой, с тобой был другой человек? Неужели Марк с нами? Ничего не пойму, но я обязательно разберусь, сюрпризов и так хватает. Прямо по курсу пятно!

Тень приподняла мне подбородок и затрепетала. Её восторг разделили и остальные.

– Что это?

– Догадайся.

– Дом?

– Удивительный дом!

– Это же… Самый настоящий замок! Подумать только, Мать обитает в замке.

– Она великая, а великим положено жить в огромных и красивых замках, забавный мальчишка. В сказках короли и королевы не ютятся в халупах, в отличие от крестьян. Ну, поехали! – приказала Тень и приникла ко мне безобразной впалой щекой. – Хорошо, конечно, что успели, а то ведь могло быть поздно для пирушки. Хе-хе-хе! Ну-ка, поднажали!

Вскоре мы оказались возле замка, издали ничем не отличавшегося от прочих затхлых жилищ Теней. Над стенами его, наполовину обвалившимися, в особенности, по облезлым каменным бокам, увитым сухими лозами густого плюща, вздымались в бесконечную даль башни, как бы выстроенные друг на друге. От них уже вырастали витые шпили из свинца, а затем начиналось плоское, точно равнина, тяжёлое бежевое небо, вычищенное от белого пуха свободных облаков.

Я вскинул голову и почувствовал воздух, наполненный тысячью зловонными и терпкими запахами и звуками, столь громкими и резкими, что потребовалось немало сил, чтобы их вынести.

Тени в благоговейном ужасе остановились перед ступенями, усыпанными блёклой крошкой, и согнулись в поклоне. Набравшись смелости, они отвесили мне шлепок по заду, видя, что меня позабавило их поведение. Оступившись, я вымочил ботинки в пустом пруду.

В раскрытые двустворчатые двери меня внесли в просторный зал, где переливались ажурные витражи, и оставили на измазанном красном ковре перед Матерью, жадно обгладывающей кости крупного зверька.

– Здравствуй, Паша, – отвлеклась она секунду.

Меня сразу же замутило. Раздался скрежет железа о камни. Двери затворились.

Мать с торжеством опустилась поспешно передо мной и, взяв за локоть, как нашкодившего ребёнка, повела к оформленному длинному столу с разложенными приборами. Я в замешательстве следовал за ней. Отчего-то рука пульсировала саднящей болью. Раскраснелась, словно от ожога.

Мать снова заговорила:

– Приятно повидаться со старым другом. Присаживайся, скоро подадут обед, и мы с тобой вкусно поедим. Что ты любишь более всего? Как насчёт грибов? Мой лучший повар превосходно тушит их с луком, я выращиваю лук, к тому же, я уверена в том, что он к тебе неравнодушен. Я рассказывала ему, что ты ешь на завтрак, и он очень полюбил тебя, потому что он готовит то же самое и ест каждый день. Вчера вот зарубил коровку, очень нежную, чёрненькую коровку, которая, увы, не давала молока. Мы плакали над ней полчаса, а потом разделали. Сегодня мы её не съедим, она пока не готова.

Мать беспокойно шевелила черепом и втягивала дым, струившийся от зажжённого огня.

Она указала на стул, и я присел молча в дурных предчувствиях и, схватившись за скатерть, пролил вино.

– Ну ты, конечно, и раззява! Отчего воды в рот набрал? Пожалуй, ты рыба и грибов не надо. Ещё несварение желудка получишь.

Мать вынула из-под балахона толстых жирных тараканов и запустила мне в лицо.

– Уже пошутить нельзя, что ли?

Скривившись и, превозмогая отвращение, я смял их, как бумагу, и выбросил на пол.

– Перестань!

– Умеешь говорить? Ты даже не ответил на мои вопросы, а они, между прочим, чрезвычайно важные. Возьми-ка, погрызи сушки из чёрствых корок, чтобы живот не бурлил.

– Ни за что, – отрезал я грубо и опрокинул тарелку с баранками. – Не буду, и всё тут!

– Ты в гостях, Паша, так что бери, а не капризничай. Тоже мне, граф нашёлся! Признаться, я не ожидала, что ты отыщешь друзей. И Серёжа, который был для меня самым заурядным, но целеустремлённым мальчиком, и Алина, нежная душа (ай, как звучит, будто рот весь в опилках!). Марк ещё неприятнее поразил. Меня прямо-таки выворачивает от этого человека, будто он смертельно болен и может меня заразить. Кстати, что ты сотворил с мамой?

– Она в порядке? – спросил я, излучая враждебность.

– Похорошела. У тебя есть секрет?

– Я стал думать не об одном себе. В этом и заключается мой секрет.

– Он очень не секретный, если так правильно выразиться. Сейчас нам подадут блюда. Не испытаешь их первым?

В зал вошла высокая Тень, одетая в накрахмаленный костюм с тугим засаленным воротничком. Она поклонилась Матери и, оставив сморщенные грибы, облитые соусом, который остро пах, удалилась в фартуке на кухню. Я не притронулся к отвратительной еде и отвернулся, чтобы меня не стошнило.

– Яд не подсыпа́ли. Пробуй.

Мать всячески нахваливала повара, но потом ужасно разозлилась из-за того, что я оставался пренебрежительно равнодушен и не ел вместе с ней, как положено.

Она топнула от возмущения, подскочила и, не сдержав сердитого возгласа, сжала мою голову костлявыми пальцами. На хриплый яростный крик слетелись Тени, которые до этого не присутствовали на обеде.

– Иди сюда, Паша! Смотри, что тебя сегодня ждёт!

Мать показала в зеленоватом шаре нечто, похожее на тревожные картинки.

Мне привиделась медленная и мучительная смерть от руки разгневанной Скорби. Она окончательно нарушила моё ничтожное спокойствие. Я был готов открыто высказаться перед ней и, отбросив навязчивые мысли, порывисто оттолкнул Скорбь, тряся сжатым кулаком.

– Послушай ты! Не смеешь, поняла, не посмеешь решать! Решаешь, точно я твоя игрушка, а я не твоя игрушка! Ты не можешь жить во мне, ты не живая, как я. Этим мы и отличаемся, Скорбь. Тебе не кажется верным чувствовать родительскую заботу, их внимание и любовь. (Кто бы позаботился о тебе, кроме Теней?) Бывает же, что они долго сидят над какой-то проблемой и бесятся, и не замечают, кажется, ничего. Но они трудятся ради нас, только ради нас, детей, потому что мы для них ценный дар. А мир? Что ты видишь в замке? Исчезни из него, исчезни отовсюду! Мир так великолепен для меня, потому что я являюсь его неотъемлемой частью, я вижу, как он живо перекликается со мной! Ты бы прошлась по лесу, где мы гуляли с Марком. Этот лес мне запомнится навсегда. Там не гуляли медведи, и я не боялся, что упаду в ручей, так как со мной был друг. Представь себе, нельзя не иметь друга. Что же до Серёжи, то я не сержусь. Давно это было, хоть я будто и застрял в том времени и переживаю предательство каждый раз, когда наблюдаю за первым лучшим другом. Просто, конечно, говорить о том, что всё, что ни делается – к лучшему. Ясно, что это правда, я это уяснил. И ты, великая Скорбь, которая живёт в огромном замке… Ты достала звёзды, до которых может дотянуться любой человек? Нет! Нет жизни ни в тебе, ни в этом проклятом одиноком замке без любви, мира. Я буду больше рисовать, слушать музыку Марка, любить Алину и выйду в люди. Не нравятся мне их некоторые привычки, но они сила, они гордость, в отличие от тебя, Мать! И ведь я силён, и я отпущу тебя. Ты не нужна мне, не нужна! Отпущу прошлое, приму его с лёгким сердцем и сброшу это давящий камень с души! Я ухожу! – выкрикнул я с вполне объяснимым всепоглощающим чувством превосходства над обстоятельствами и тёмными существами, которые вязкой массой копошились в зале и гасили восковые свечи.

Шар выскользнул и, покатившись к ногам, перестал гореть зеленоватым светом. Он был серый, прозрачный и совершенно пустой. Тревожная картинка пропала. Смерть оказалась ненастоящей, а выдуманной подсознанием.

Скорбь впала в бешеное буйство и кинулась на меня. С невероятным проворством без поддержки Теней она наносила мне неисчислимые кровавые раны, и я стонал от причинённой боли, как вдруг двери распахнулись, и зал осветило яркое солнце. Я зажмурил веки, надеясь, что мне удастся переместиться в другое безбрежное пространство, где не было Матери и ни одной Тени, и где полностью затянулись укусы. Свет, который, как показалось сначала, исходил от красно-жёлтой звезды, принадлежал фениксу.