скачать книгу бесплатно
Подозрительный звук падающей тяжести взрывает парковую тишину, и прилетевший к ногам блестящий замочек жалко клацает о витую чугунную ножку лавочки.
Моя нагловатая знакомая оказывается первой проблемой.
– Ой, я сегодня такая рассеянная, – пожимает плечами Мокки и, заламывая руки, делая при этом невинные глаза, добавляет: – Прости, прости, дорогуша, чуть не упала на твой чемоданчик! Теперь придётся точно такси вызывать, ну не поедем же мы в метро или в автобусе с поломанным чемоданом!
– Это ты называешь «чуть не упала», да он же теперь даже ремонту не подлежит! – ворчу я и спешно собираю обратно всё содержимое моего развалившегося от неаккуратного движения Мокки чемодана. Вздорная дамочка не торопится помогать, а только сыплет свои: «Извини, дорогуша», «Ну, не дуйся, дорогуша», «Ну, я же не специально».
Что ж, об экономной поездке можно забыть. Вызываю такси под её неугомонное щебетание и заверения помочь дотащить вещи.
Какая ты огромная, Мать Городов! Сквозь стёкла автомобиля мелькают окна твоих железобетонных муравейников. Тысячи снующих людей-муравьёв заносят и выносят из них разговоры, дела, суету и энергию. Эта та энергия, в вихре которой я буду кружиться.
Мокки, видимо, чувствует вину. Она молчит, но по-другому и быть не может. Болтливый мужчина за рулём – удивительный человек-оркестр. Сами того не ведая, мы в одном лице получили водителя, гида и тамаду.
Ни на минуту не замолкая, он рассказывает свои многочисленные истории. Вот он, как фокусник, достаёт историю про узкую улочку, напротив которой машина остановилась на светофоре. Следом идёт длинный мост, и над ним мы слушаем длинную историю про то, как здесь лопнула шина. Затем следует рассказ, как строился большой магазин, витрины которого отражаются в нашей, проносящейся мимо, белой машине. Бонусом нам раскрывают секрет, что вот тут обманывает кассир. А вот здесь вчера у него… А вот здесь… И так – бесконечно.
Мокки с начала нашего маршрута не проронила ни слова и всем видом показывает, как она устала от этой прозы жизни маленького таксиста в большом городе, но мне всё интересно. Эти рассказы наполняют смыслом каждый сантиметр Матери Городов, каждый из них становится осязаемым и каким-то сразу знакомым.
Улицы начинают темнеть так же медленно, как едет наше авто.
Спектакль одного водителя прерывает звонок телефона. Это может быть хозяйка квартиры. Торопливо роюсь в сумочке. Расчёски, кошелёк, салфетки, помада, печеньки… печеньки… да где же этот телефон?! Звонок терпеливо продолжает разрывать вдруг возникшую тишину. Под очередной пачкой печенья я наконец-то нащупываю его.
– Алле. Марина, это вы? – голос хозяйки.
В ответ почти кричу, что это я, что я счастлива, что ключ в моем кармане, что я еду и скоро буду на месте.
– Ну что ж, отлично. Вернёте мне деньги за услугу. Мне пришлось заплатить бармену, – деловито уточняет она: – Завтра с утра я заеду всё вам показать. Познакомимся. Располагайтесь, и до завтра.
– До завтра, – отвечаю я.
Моё завтра уже наступило, и оно – уже сегодня. Я к нему уже подъехала.
Вместе с незнакомкой из кафе выходим возле пятиэтажного дома. Судя по количеству бабушек, расположившихся на дворовых лавочках, перед нами собрался весь цвет дома. А сам дом, судя по его стенам, окнам и дверям старше всех этих вместе взятых бабулек. Но он в моём новом долгожданном сегодня.
Проходим с Мокки сквозь десяток любопытных взглядов. Чувствую, как они расстреливают наши спины. Стрельбу прерывает закрывающаяся дверь подъезда.
Этаж. Ещё этаж. Ещё этаж. Квартира номер 8. Мы заваливаемся. Нащупываем выключатель. Щелчок. Темнота. Снова щелчок. Темнота.
– Да, ты точно везучая.
Не вижу глаз Мокки, только слышу её добрый заливистый смех. Нащупываю в темноте телефон и зажигаю фонарик. На высокой обувнице заботливо приготовлены свечка и спички. Что ж, значит, это не исключение.
Всё это выясним завтра. А пока пробираемся по коридору в комнату.
В квартире уже мало что видно, мы зажигаем свечку. В её свете Мокки кажется ещё выше и тоньше, чем в кафе.
– Ну всё, дорогуша, ты тут обосновывайся, а я побежала. Женщину-кошку ждут крыши небоскрёбов и приключения. Когда-нибудь расскажу тебе про них. Сейчас наступает моя пора. Увидимся, – Мокки разворачивается и испаряется в узком дверном проеме.
Глава 7. Морегрина
Мой Лувр случился. И пусть он оказался порядком выцветшим – произошло.
Лежу на разбитом диване и оглядываю стены нового пристанища. Всё имеет оттенки цветов, выстиранных самой беспощадной прачкой – временем.
Когда-то коричневые тяжёлые шторы – с вытертыми и лоснящимися широкими подхватами. Когда-то белоснежная лепнина с бутоньерками и причудливыми завитушками в центре и по краям – у посеревших углов потолка. Когда-то зелёный абажур с бахромой, висящий над столом, – закрыт ажурной пожелтевшей скатертью.
Взгляд переползает на стену. Когда-то красные обои с витиеватыми золотыми орнаментами…
С ума сойти – надо мной висит ковёр. А вот его время не постирало. Он такого яркого цвета, словно только что с ткацкой фабрики или откуда они ещё – эти ковры?
Сажусь. Ноги касаются когда-то парадного паркета, который точно был предметом гордости своих первых хозяев. Старый, дощатый, заботливо сложенный «ёлочкой». И оттого, что его клали мастера очень давнего прошлого, он практически полностью сохранился. Даже местами горделиво поблескивает потрескавшимся, повидавшим немало ног потрескавшимся лаком.
Мне от всего этого как-то даже хорошо и уютно.
Хотела Лувр? Получила Лувр!
На всём следы былого величия и парадности. Ну и пусть сейчас это всё обветшало! В старое окно громко дышит и пристально на меня смотрит Мать Городов. Она приняла меня. А дальше, Морегрина, действуй.
Страх подкрадывается незаметно. Ноги становятся ватными. И вот, кажется, что и старый паркет превращается в зыбкое, плавящееся вещество.
Наверное, у каждого, кто вступает на новую дорогу, рано или поздно наступает тот момент, когда ты умираешь в своем прежнем, ленивом, надеющемся и инертном теле. В этот миг ты понимаешь – Деда Мороза не существует: и никто не принесёт тебе подарки, не исполнит твои мечты за тебя.
Правда пронзает тебя, острая, как бритва. Всё сама!
Неуверенно отхожу от лежака, направляюсь к высокому зеркалу на стене.
Из отражения на меня смотрит не прежняя Марина. Другой, совсем другой взгляд. Новое чувство и какая-то новая сила. Её выдаёт едва заметное свечение изнутри. Эта сила огромна. Она удерживает. Свечусь, как самый яркий квазар, и стою ровно и гордо перед заляпанной зеркальной гладью.
За окном Мать Городов. За окном новая жизнь, а тут, в этой старой комнате, совсем новая Морегрина. Сама добывай, решай, находи. Сама занимайся жизнью и самыми важными делами. Больше нет места раздумьям!
Да, перед рождением бабочка должна пройти пустоту кокона. Только когда умирает надежда, просыпаешься ТЫ и ТВОЯ СИЛА!
Набрасываю цветастый халат и собираюсь строить план подвигов на день. Звонок в дверь подтверждает правоту моего намерения.
В двери входит молодая женщина в том самом мокром плаще цвета весенней травы.
– Елена! – произносит она, переступает порог и бросает открытый зонт у двери. Потом, не протягивая руки, стремительно проходит в комнату и садится на когда-то синее кресло, с львиными мордами на деревянных ручках.
Елена, судя по всему, моя ровесница. Она смотрит недобро, и львы под её рукой, кажется, сейчас откроют пасть и скажут: «Катись девочка из этого дома и из этого города».
– Буду с вами откровенной, огорчена первой встречей, – поджав губы, начинает она: – Вы, наверное, не понимаете, как дорого сейчас время. Из-за вас я опоздала по очень важному делу, – произносит она твёрдо, не скрывая досаду во взгляде и в голосе.
Набираю воздух в лёгкие. Рассказываю о том, что совсем не хотела никого подводить и сама чрезвычайно волновалась. Искренне приношу свои извинения. Заверяю, что всё оплачу. Прерывая свои обрывистые оправдания, выбегаю в прихожую по паркетному полу, ещё не совсем разбираясь в странном длинном коридоре, нахожу свою сумку, возвращаюсь в комнату, достаю деньги и кладу на стол.
– Вот! – отвечаю ей голосом самой воспитанной девочки: – Как вы и просили. Возвращаю вам расходы и готова оплатить квартиру за три месяца вперед.
Девушка тает прямо на глазах. Львы под её рукой сменяют оскал на улыбку. Твёрдая рука, которая ещё минуту назад нервно теребила их гриву, обмякает, и Елена расслабленно откидывается на спинку кресла. Теперь я слышу совсем другой тон.
– Это другое дело, Марина, хорошо. Честно говоря, могу понять. Моя мама сама когда-то так же, как и вы, приехала в этот город. И все мы люди. Бывает разное…
Она оглядывает всё вокруг: перескакивает взглядом на разбитый чемодан, на мои разбросанные вещи и упирается в помутневший стаканчик с оплавленной свечой.
– А-а! Вижу, что вы свечку нашли и зажигали. Значит, опять это всё выключилось!
Она на секунду задумалась, но тут же продолжила, не давая мне встроиться в монолог.
– Сразу хочу вам все объяснить и успокоить вас. Всё было нормально, но вот как раз перед вашим приездом что-то случилось. Мистика! – говорит она быстро, чуть смущённо и, произнося последнее слово, пожимает плечами.
– Стал вдруг вырубаться главный автомат. Всё можно исправить и объяснить. Дом всё-таки дореволюционных времён. Пока мама не приехала, не сможем разобраться, в чём дело. Но счётчик в подъезде, и это поправимо. Пойдёмте, Марина, я вам покажу
Я согласна на то, что периодически не будет света. Я согласна побыть ещё немного Мариной. Я послушно иду за ней.
– Вот и всё!
Она отщёлкивает вверх кнопку внутри серого ящика.
– Теперь свет есть! Проверим?
Возвращаемся в открытые двери. Внутри всей квартиры горит свет.
– Ну вот! – выдыхает Елена с шумом.
– Марина, надеюсь, это не проблема? Тем более, сами понимаете, такая цена. Таких цен в этом городе просто нет, – разводит она руками.
Я не даю ей продолжить. Зачем?
– Елена, я всё понимаю, и, честно, меня всё устраивает, как мы и говорили. Я ограничена в средствах, но у меня большие планы.
Она, не скрывая, снова облегченно выдыхает. Озвучивает мне правила поведения внутри квартиры и правила разговоров снаружи – с местными бабушками.
Смеюсь: «С кем, с кем, а с бабушками я умею договариваться. В нашем маленьком городе все мои соседи и соседки были 60+»
Елена выбрасывает остатки воздуха из лёгких, достаёт договор. Мы прощаемся, крепко пожав друг другу ладони. Закрываю двери – и снова: «Привет, мой Лувр!»
Глава 8. Слава
Везение пришло после смерти деда.
Бывают потрясения, которые меняют ход всей твоей жизни. И ты понимаешь: мир уже не будет прежним. Ты перерождаешься вместе с ним. Кто-то влюбляется, у кого-то появляется ребёнок, в кого-то попадает молния, с кем-то случается авария, кто-то теряет близких. Я отношусь к последним.
Не могу сказать, что его уход был полной неожиданностью. Два инсульта парализовали ноги, и врачи говорили, что третий будет последним.
Дед держался молодцом. Сам себя лечил настоями и травками из своего сада.
«Вся сила в моём чае», – говорил он. Может, благодаря своему чаю, а может быть, благодаря своей силе, он долго обманывал судьбу и удивлял врачей. Те, в свою очередь, разводили руками и недоумённо приподнимали очки, рассматривая его очередные анализы.
Дед, дед… Время и судьба не были твоими нежными подругами, которые питают любовью и заботой. Они были беспощадны, как сварливые злые бабы, которые только и знают, что отнимать, требовать, ранить.
Я зол ни них, они рано отняли у меня твоё тепло. Я долго был зол на тебя. И мою бдительность ты смог усыпить.
Ты не берёгся и сгорел быстрее, чем мог бы. Ты был постоянно требователен, справедлив и беспощаден к другим, но беспощаднее, чем ко всему миру, ты относился к себе. И ты не жалел сил, здоровья, времени.
Однако больше всего я зол на себя: ведь не хотел же уезжать на учёбу, как чувствовал. Ты настаивал, и я послушался, как обычно, как и всегда. Тебе я подчинялся беспрекословно.
В этот раз нужно было послушать не твоё резкое «езжай, Славка», а своё сердце. Но ведь ты не разрешал слушать сердце. Вот оно и обмануло.
«Живи, Славка, и не останавливайся, не оглядывайся. Не оглядывайся на свои страхи, на слабости, на других людей, на грубые слова и на чужое неверие. Даже сердцу не верь – что эта глупая, вечно нервная мышца подскажет? Верь душе и верь природной чуйке. Кто как её называет. Но, по мне, чуйка – самое верное.»
«…Он ушёл, видать, ночью. Мы утром пришли, а он того», – рассказала мне потом тётка.
Я прилетел первым же самолётом.
Всё, что было во мне до этого, вытеснила боль.
Боль неслась по венам, умножаясь, бурля и пенясь…
Дед! Я плакал, как выброшенная на дорогу жизни, никчёмная собака. Не стеснялся слёз и ругательств. Ненавидел себя в тот момент, как ненавидят самого презренного врага. Не смог обнять тебя на прощание. Не попытался отогреть твоё остывающее сердце. Не успел сказать тебе то, что никогда не произносил вслух, я держал эти слова до часа… До последнего часа, и вот …
Я самый последний дурак на свете… Час настал, но эти слова не понадобились. Их было некому сказать. А мне нужно было тебе сказать так много: слов любви, слов поддержки, слов благодарности.
Даже когда уже совсем сдал и не мог подниматься с постели, дед оставался бодрым, остро чувствующим жизнь и журил меня, своего «единственного внука-балбеса Славку».
Да, я не был единственным внуком, но дед не признавал никого, кроме меня. Он отпускал острые шуточки про наших родственников, давал мне указания по работе в саду и даже говорил, куда мне следует отправиться пробовать свои силы после его смерти.
– Дед, никуда я не собираюсь, – сидя за столом возле его постели, я расчерчивал схему для нового проекта: – Закончу институт и останусь в твоём доме, буду ухаживать за нашим садом и работать удаленно.
Помню тот день, как сейчас. Кажется, я был совсем другим, хотя прошло всего-то меньше десяти лет – не так уж и много. Уже тогда, когда я учился в большом городе на «заочке», параллельно брал много работы. Сначала было сложно справляться, но гены Деда – это гены победителя.
– Ну и балбес, – подтрунивал он, вновь и вновь называя меня балбесом. Но «балбес», произнесённое его старческим голосом, звучало, как самое горячее признание в отцовской любви. Дед с ранних лет заменил мне и мать, и отца.
– Балбес, Славка. Всё идёт правильно, всё в жизни. Не прощёлкай возможности, не сиди сиднем. Двигайся, меняйся, ищи птицу – удачу, а найдёшь – не упускай. Не будь, как наши лодыри-родственники.
Дед не любил наших родных, они отвечали ему взаимностью. Сколько помню этого ворчуна, он никогда не одобрял никакие пороки. Хотя всегда признавал, что и сам не без них.
Он рассуждает, слегка приподнимаясь на руках и заглядывая в монитор компьютера через моё плечо. Чувствую, как внимательный взгляд пытается разглядеть линии на экране, но жилистые, покрытые морщинами руки быстро слабеют, и Дед с болезненным вздохом опускается обратно на подушки. Я увлечён чертежом, но все равно внимательно слушаю.
– Не дури, Славка! – настаивает он, шумно прихлебывая своим специальным лекарственным настоем: – Соглашайся на лучшее и всегда иди к тому, чтобы строить своё. По жизни надо летать. Что это за жизнь с подрезанными крыльями? И вообще, следи за своей чуйкой, она вещь надёжная…
– Дед! Хватит думать о будущем, как будто тебя там не будет! – я обрываю его, как всегда, когда разговор переходит в нотацию. И каждый раз слова даются через боль.
– Где-то ты умный, а где-то балбес!
Ну вот, опять! Почему все старики так любят пытать близких разговорами о своей смерти? Обернувшись к нему, я хочу сказать, что он крепкий, сильный, проживет ещё не один год. Но натыкаюсь на недовольный взгляд, гуляющий по моим чертежам через сидящие на носу очки. Видимо, он взял листы с прикроватной тумбы.
– Что не так? – спрашиваю взволнованно, ловя выражение его лица. Проект, и правда, серьёзный, корпел долго, ошибок быть не должно.
– Ну как это «что»! А сам не знаешь? – Дед сердито поправляет очки и тычет крепким пальцем в мой лист: – Ты же в центральном ансамбле собрался почти друг на друга посадить розмарин, мяту и лаванду! Понимаю, в уходе они простые: и стричь легко, и по фактуре контраст интересный. Но размеры кустов и, что особливо важно, корни-то, корни! Особенно, у розмарина. Забыл, как вымахают? Да и мяту, лучше в горшке садить сразу, чтобы корневища не расползались… Почему это не отметил?
– Корни, говоришь? – сажусь рядом с Дедом и вглядываюсь в чертёж.
