Смешные люди. Повесть и рассказы

– У вас костюм по самой последней моде! Не из Парижа ли он?

– Это шутка? – спросил строго Никита Романович девчушку-переводчицу.

– Ну что вы! – удивилась та. – Разве над этим шутят? Не положено! Для мистера Лориксона главное – бизнес!

«Ну-ну», – удовлетворённо подумал Никита Романович и продолжил загранкомандировку.

Клава

«Эх, сердечко ты моё бедное! Как разогналось… – прижала руку к груди. – Это ж надо! К мужику на квартиру иду! Просто спятила да и всё!» Клава достала из кармана пальто бумажку и ещё раз прочитала адрес. «Зря отказалась. Зря! Встретил бы у метро. Поговорили, может, в кино сходили и разошлись бы по-хорошему… Ох, не к добру! Чует сердце, не к добру все это! Может, назад повернуть? И ну её, эту любовь к чертям!» Ну, это она так, будто есть еще выбор. А на самом-то деле никуда уж не повернуть. И всякие там доводы, осторожность ничуть не помогут. Уж больно мощна сила, которая несет!

Обычно хорошего, здорового цвета лицо её сейчас было бледно. Глаза блестели. Откуда-то изнутри поднималась противная дрожь, которую она с трудом сдерживала. «Эх, Пашка! – подумала с отчаянием и сразу же отсекая жалость: – Ну и чёрт с тобой! Катай свои пельмени хоть сто лет!» Разжала потный кулак и ещё раз посмотрела на записку: «Ишь, и план начертил! – мелькнуло с неприязнью к Филимону: – Предусмотрительный! Как мучиться меня заставляет, паразит!» Чуть не заплакала.

Вышла на бульвар, купила мороженое. Стала есть, не чувствуя вкуса. Встречные обращали на неё внимание, особенно мужчины. Но она ничего не замечала. Была как в тумане. Только глаз иногда выхватит что-нибудь спереди или сбоку: качели, ребенок… скамейка, дед с газетой…

В этом месте в центре она не бывала. Старенькие особнячки чередовались с новыми шикарными многоэтажками. «Народу-то не густо, – отметила машинально. – Не то, что у нас, в Нагатине… Жила бы себе в Иркутске. Нет, в Москву потянуло… Всё из-за Пашки! Ну и пеняй на себя!.. Всё глупости какие-то в голову лезут», – подумала, немного успокаиваясь. – Прямо как малолетка разволновалась. Будто первый раз…» Стало немного смешно. Вспомнила последнюю встречу. Она всё и решила. А до этого так, сплошные недомолвки да намёки. Хотя решено-то всё было, наверно, в первый paз, как увидела его. Судьба? Почудилась ей в этом слове какая-то грусть и безнадежность…

Они столкнулись в дверях центрального здания. Дурацкие такие двери! Неловко как-то прижала его грудью. А он вдруг за руку ее схватил и выпалил: «Давайте завтра! Встретимся!» И она тихо выдохнула: «Да…» Хорошо, никто не видел, а то позор был бы настоящий. И без всякой этой дурацкой чепухи, без разных подкатываний. Как настоящий мужик проявил себя. А может, опытный ловелас? Заранее знал, что не откажусь? И ей стало неприятно от этой мысли. А все равно теперь… как в омут. Потом отошли в сторонку. И будто разговор уже по делу какой пошел. Так ей казалось. Он и план нарисовал. И как-то само собой получилось, что она к нему домой. Вот только отказалась, чтоб встретил. Казалось, непременно увидит кто-нибудь из своих, и уж тогда начнут чесать языками.

Она свернула еще в один переулок. Вроде этот? Да, точно! Дом оказался старым, обшарпанным. Наверно, до революции еще построили. Какие-то карнизики над окнами, завитушки. Сейчас времени нет на всякие украшения! Если такие финтифлюшки разводить, сколько ж человеко-дней потребуется? Мужик в белой майке уставился на неё из окна. Хотела отругать его как следует, дурака! Делать нечего, вот и пялится. Глаза залил с утра!.. А может, в ночную идет? Ладно, пусть отдыхает, коль заняться нечем.

Ступила на первую широкую ступень, всю исхоженную, вытоптанную, так, что ямка образовалась, и остановилась. «А может, действительно к чертям! Повернуться и домой? Или в кино на какую-нибудь комедию, отдохнуть по-человечески и уже потом домой. То-то Пашка обрадуется. Скажу, сняли с ночной или еще что-нибудь… Наверно, к телевизору прилип. Хоккей или «Вокруг смеха»… Представила его слегка покатые плечи, голубые чуть навыкате глаза. Бреется всегда гладко-гладко. Настоящий мужик, не то что этот. Он бы этого одним пальцем… А может, и нет! Интересно, изменял он мнет? Все какие-то глупости в голову лезут. А руки прямо ледышки! Поднялась к лифту еще по нескольким ступеням. «Как Анна Каренина!» – попыталась усмехнуться и отметила, что пахнет в подъезде чем-то старым, кислым… и кошками. Чуть не вырвало. Вспомнила древний диван с валиками. В старой иркутской квартире стоял. На нем еще дед спал. Рюмку примет, свернется калачом и давай храпеть…

Поднялась на четвертый этаж, увидела высокую двухстворчатую дверь, крашенную коричневой масляной краской. Старый фанерный ящик для газет с круглыми дырками. Хотя внизу были металлические, точно были у лифта. И современная кнопка звонка, совсем как у них. Взглянула на беленький перламутровый овальчик на самом верху над дверью. С числом шестнадцать.

Сверилась еще раз с бумажкой-адресом и приложила палец с ярко-красным наманикюренным ногтем к кнопочке. Замерла на секунду и решительно надавила. Раздалось за дверью неприятное дзиньканье. Остановилось сердце. Вдруг кто из соседей? Ой, срам-то какой будет! Послышались за дверью быстрые легкие шаги. Хотела спрятаться за выступ стены, но не успела.

– Я буквально на минуточку! – Ни здравствуй, ни прощай! Оторвалась фраза от ее ярких полных губ, но до ушей Филимона не дошла.

Кивнул машинально:

– Конечно. Проходи. – Схватил за руку и втащил в прихожую. – Раздевайся! Я чего-то разволновался… Прямо-таки ужасно! – признался он.

– И я, – созналась Клава и сразу успокоилась.

Он провел ее в комнату.

– Ну и потолки! – удивилась она. – Метров пять?

– Да, старый домик. Наверно, снесут скоро, – добавил он.

На стенах висели картины вперемежку с пестрыми плакатами. Посреди застыл письменный стол на фигурных резных ножках с пишущей машинкой. Сбоку у стены притулился складной велосипед.

– Давай выпьем для разрядки, – предложил Филимон. – Ты против коньяка не возражаешь? – И, не дожидаясь ответа, разлил его в рюмки, которые поглотили заодно и свет от лампы.

– За непредсказуемое, что в нас есть, – провозгласил он, чуть не подавившись от такой пошлости. И выпил залпом коньяк.

Клава церемонно отпила небольшой глоточек, произнесла жеманно:

– Хороший коньяк! – Взяла осторожно конфету и, вдруг махнув рукой: – Чего уж тут разводить церемонии? – допила оставшееся содержимое бокала.

– Мне кажется, я немного не в себе! Нет, правда!

– И вовсе вы, гражданка, преувеличиваете, – засмеялся в ответ Филимон.

– Ты только не перебивай! Ну, сам подумай! Сорокалетняя баба замужняя притащилась домой к юному, можно сказать, мальчику! И знаю-то тебя без году неделя!

– Вот и хорошо! Что без году неделя. А то тоска одна и томленье духа! И вообще, поменьше ненужных комплексов. Кто да что! А во-вторых, мне тридцать два. А это уже возраст! Отлегло немного? – решил успокоить её Филимон. – Просто юный вид. И больше ничего!

А Клаве уже всё, ничего не надо, а только бы уйти побыстрей. Исчезло наваждение, испарилось. А ведь не отпускало ни на минуту! «Видимо, перехотела», – чуть не захохотала она. «Аккуратный», – отметила, равнодушно глядя, как стажер наполняет рюмки.

– Есть уникальные творения природы. Так вот вы, гражданка, из их числа. С чем вас и поздравляем! – начал Филимон. – Давайте-ка мы с вами выпьем за те самые сны, которые иногда сбываются. А?

«Она ни фига не понимает… Жаль. Главное – запомнить ощущения… Может, надо по-другому? Расчет, хитрость – все это муть. Я бы мог элементарно её перехитрить, но мне это не нужно…» – мелькало в голове Филимона.

И вдруг нетерпение из глаз стажера передалось Клаве. Хлынула горячая волна. Он взял её руку, поднес к губам. Осторожно, боясь спугнуть, поцеловал. Она отняла руку и стала расстегивать блузку, обшитую кружевцами.

– Разреши я, – прошептал стажёр. – Это обряд…

Она встала, подошла к зеркалу. «Ну и бесстыдница! – укоризненно покачала головой, вздохнула и озорно подмигнула своему отражению. – Настоящая паразитка… Боже, как же хорошо было… Раньше, пожалуй, и не бывало так… А может, кажется, что не бывало…»

– Майоль бы рухнул, увидев тебя, – произнес скорее по инерции Филимон.

— Кто?

– Один весьма известный француз, скульптор. Лепил обнаженных женщин.

– Ну, французы до баб большие охотники! – с лукавой важностью проговорила Клава. – Это у них в крови! Нашим до них далеко. А нам, бабам, нравится… Когда мы нравимся и когда нас признают… Хоть так… А может, именно так? А? – добавила задумчиво уже для себя.

– Ты не только чудовищно красива, но и дьявольски умна!

– Да уж ладно! Соблазнил, а теперь комплименты! – произнесла она, поддразнивая Филимона. – Не зря подружки предупреждали. Берегись его, Клава! По всему видно, опытный ловелас! Эх, не послушалась добрых людей!

– Да, беда, – охотно согласился Филимон, поддерживая игру. – Уж и не знаю, что и делать теперь? Ну а по поводу ваших хитрых мыслей скажу так. Возможно, эмансипация и возникла в результате фригидности, ну а частично из-за честолюбия одаренных женщин. Таких, как ты!

– Опять комплимент? Что-то мудрено… Но приятно. – Стала одеваться, передумала и села на край стула. – Странно! Раньше все было ясно и понятно. Как надо. Как правильно. И в душе покой. А сейчас всё сдвинулось с мест. Наваждение? Распущенность? Не думай! Я не такая дура! Знаю, все кругом так. Да и неважно, что все. Я не про это. Вот, к примеру, у меня дом, семья, муж. Все бабы завидуют. Не пьёт, не курит – всё в дом. Ну какого ещё, спрашивается, рожна надо? А на поверку всё кувырком! Может, это всё как бы снаружи? Ну, дом, в общем, вся эта правильная жизнь? Прикрывает в нас тёмное… но настоящее наше лицо?

– Иди ко мне, возлюбленная! Я открою тебе важную тайну! – загнусавил Филимон. – Одно из семи великих чудес света! Нет в мире спокойной воды. Нет и прямой линии, хоть и известно всё на тысячу лет вперед. Бурлят страсти, пересекаются судьбы. Большая возня! Великая игра! Круто замешалось правильное с неправильным. Только вот это неправильное – в угол ногой! Не хочется куда-то идти – идешь! Не хочешь с кем-то говорить – говоришь! И крутятся все эти «не хочу – сделал» внутри до поры до времени. Вырвутся, наконец, и уж отшибут все остальное!