Невиновный

– Ты такой странный. Привел меня сюда, приготовил ужин…

– Что же в этом странного? – Мое удивление было абсолютно искренним. В самом деле, что такого в помощи и не безразличии, хоть все это и напоминало авантюру? Абсолютно нормальным было бы просто пройти мимо, стараясь не смотреть туда, где хрупкую девочку с мальчишеской стрижкой буквально втаптывают в холодную грязь?

– Ну вот какое тебе дело? Ты ведь меня совсем не знаешь.

– Можно подумать, ты меня знаешь. Разве мама не говорила не садиться в машину к незнакомцам?

На мгновение Женька улыбнулась, но после привычно взглянула исподлобья:

– Лучше к незнакомцам, чем оставаться дома. Вдруг встретится кто-то вроде тебя.

– На балкон! – Скомандовал я, видя, что она уже сунула в рот сигарету. – И больше никаких незнакомцев.

– Конечно-конечно! – Женька тут же изобразила оскорбленную невинность, едва сдерживая смех. – Ты думал, я собираюсь курить на кухне?

С улицы дохнуло прохладой, и капли дождя влепили мне несколько отрезвляющих пощечин.

– Интересно, как очищается вода? – Моя собеседница выпустила струйку дыма в темноту, уставившись куда-то в одну точку.

Я удивленно посмотрел на нее. Даже голос Женьки изменился. От него веяло спокойствием, таким мрачным и нерушимым покоем, который бывает разве что в склепах. И правда, как? Вода очищает всех, смывая грязь, пот и слезы, остужая жар, успокаивая стуком по стеклу. Но кто помогает ей? Куда девается та боль, что она в себя вбирает? Кто-нибудь задумывался об этом?..

– Наверное, в небе, куда она возвращается, есть особый фильтр.

– Или психотерапевт. – Женька слабо улыбнулась, и я вдруг подумал – что, если она и есть та самая вода? И этот вопрос для нее больше, чем праздное любопытство.

Разгоряченное тело ответило дрожью на очередной порыв ветра. Не знаю, почему, я постарался это скрыть. Мало ли, что подумает Женька. Спишет на волнение, или?.. На сходство с отчимом, хоть я на него не похож. Я гораздо, гораздо хуже. И это понимание сжимает изнутри, накатывает волнами, заставляет отвернуться.

– Эй! Пока ты там стоишь, мне уже стукнуло пятнадцать!

Я не заметил, как остался на балконе один, и теперь слышал, что дверца бара открылась и жалобно звякнули бокалы. Потом шаги из коридора утонули в ворсе ковра. Потом – прыжок на кровать.

В самом деле, на часах перевалило за полночь. Такой вот, Женя, день рождения. Не в кругу друзей – их у тебя нет. Не в объятиях родителей – ты не знаешь нежности. Без цветов и подарков. Рядом только ненормальный, который сам себе противен. Которого ты зачем-то попросила о помощи…

Без подарков? Нет, это не дело. Я двинулся в зал, попутно шаря глазами по всем уголкам квартиры чокнутого Птичкина.

– Слушай, тут музыки случайно нет? Праздник, все-таки.

Голос у тебя что-то не праздничный.

Решение пришло откуда не ждали. Из-за дивана леопардовой расцветки выглянул ранее не замеченный гитарный гриф. Ох уж Птичкин, никогда бы не подумал. Скорее бы заподозрил шаманский бубен в твоем углу, никак не это.

– Будет тебе музыка! – Чуть было не закричал я, чувствуя, как уголки губ растягиваются, а в висках стучит, но не больно.

– Это… мне? Да ладно?! Что, серьезно? – Женька так и замерла с отвисшей челюстью, глядя на инструмент в моей протянутой к ней руке.

– С днем рождения, Женя.

Тонкие пальцы неуверенно потянулись к грифу, а затем сомкнулись на нем мертвой хваткой, чтобы счастье больше никогда не отняли. А глаза… Широко распахнутые, будто у ребенка, впервые увидевшего мир. Они стали влажными, и напоминали теперь море, в котором бушует шторм из страстей. В котором можно и хочется утонуть. Море, или все-таки небо?

«Пойдем смотреть на небо».

– Ты… Ты… Прикалываешься, что ли? – Она отвернулась, шмыгнув носом, но потом снова посмотрела на меня.

– Сыграешь что-нибудь? Какой фильм без саундтрека?

Пальцы осторожно тронули струны, подтянули необходимые. Сделали неуверенный перебор, будто вспоминая дорогу. Путник, не верящий, что вышел на знакомую тропку. Человек, поднявшийся из инвалидного кресла. Шаг, второй. А затем…

– Зачем кричать, когда никто не слышит, о чем мы говорим…

Теперь распахнулись мои глаза.

– …мне кажется, что мы давно не живы, зажглись и потихоньку догорим…

Откуда он берется?.. Ради всего святого, откуда?! Где в этом хрупком, истощенном тельце помещается такой голос?

– …когда нас много, начинается пожар. И города похожи на крематорий и базар…

Вспоминать дорогу более не требовалось. Женька смотрела на меня, а не на гитарные лады, и на миг на лице ее сверкнула самодовольная улыбка – конечно, ведь восторг читался на моем.

– …и все привыкли ничего не замечать. Когда тебя не слышат, для чего кричать?..

Она ведь поет для меня! Для меня, для себя. Для нас. Глаза ее посерьезнели, а брови слегка нахмурились. Песня захватила и унесла за собой. И мне было плевать, что заподозрят соседи, только бы этот сильный, грудной голос не замолкал никогда.

Удар по струнам, будто током. Мурашки бегут вдоль позвоночника, по рукам. И я чувствую. Чувствую себя таким живым, как никогда ранее.

– Мы можем помолчать, мы можем петь. Стоять или бежать, но все равно гореть.

Гори, но не сжигай, иначе скучно жить. Гори, но не сжигай, гори, чтобы светить.

Я ведь и правда горел в тот момент. Потому, наверное, и не заметил, как повисла тишина. А потом к щеке моей прикоснулись пальцы, порождавшие музыку, и губы, горячие, чуть горьковатые от виски, жадно впились в мои. Я ответил на поцелуй – в тот момент просто немыслимо было иначе. И вот с какой-то звериной грацией, одним движением Женька оказалась у меня на коленях, обвивая руками спину.

Я опомнился, наверное, через минуту этого наваждения, когда она неумело и неловко попыталась расстегнуть пуговицы моей рубашки. Перехватил ее запястья, отстранился. Начал понимать, что происходит. В синих глазах напротив читались нетерпение и досада. В моих, видимо, испуг.

– Не надо, Женя. Что же ты…

Она поднялась резко и по-подростковому угловато. Села на краешек кровати, отвернулась. Сжалась в тугой комочек нервов и крупно вздрогнула, когда я положил руку ей на плечо.

Что это было? Не знаю. Может, просто потянулись друг к другу двое не понятых и никому не нужных, не представляя, как выразить чувства словами? Желания я даже сейчас не испытывал, только злость на себя и, пожалуй, стыд. Женька отхлебнула виски, забыв о стоящих рядом стаканах. Я взял у нее бутылку и тоже сделал глоток.

– Думаешь, я дура, наверное? К первому встречному в койку? Нет, не так. Просто хотела, чтобы ты был у меня первым. Ты, а не этот урод.

Плечи ее затряслись, и я обнял свою бедную, хорошую девочку. По-отечески, никак иначе. Глухие грудные рыдания больше невозможно было скрыть. И я внезапно понял, откуда берется этот голос. Из душевной боли и отчаяния. Так он рождается и так звучит – искусства не бывает без печали.

– Тише, Женя, тише. Все у тебя еще будет, не торопись. И любовь будет, и семья, если захочешь. Я тебе ни к чему, я человек конченый.

– Что ты натворил? – Она отстранилась, часто моргая, чтобы поскорее исчезли не только слезы, но даже воспоминания о них. Перевести тему, забыть о собственной слабости, за которую было стыдно. Я ее понимал. – Убил кого-то?

– Сыграешь что-нибудь веселое?

– Значит, да. Наверное, это круто. – Отчего-то Женька улыбнулась, и отвернулась сразу же. Видимо, считала нужным скрывать не только печаль, но и радость, которая может кого-то расстроить.

– Постой, я ведь не ответил. – Мне в тот момент хотелось рассмеяться, ибо перед глазами предстала картина моей несуществующей гангстерской жизни, нарисованная воображением этой девчонки.

– Холодный ветер с дождем усилился стократно…

– И это по-твоему весело? – Я узнал мелодию с первых нот. А вообще, что за эмоция – веселье? Сущая глупость. Только грусть может быть по-настоящему уютной, вот как сейчас, например. Грусть, от которой хочется улыбаться.

***

– Что дальше?

Сегодняшним утром Женька была не похожа на себя. Не от наступившего похмелья – платы за мгновения праздника. Какое похмелье в ее возрасте? Это мне пришлось помучиться, пока в птичкинской аптечке, среди всякой дряни, будто присланной посылкой из Хогвартса, не нашелся вполне себе человеческий анальгин.

Теперь, когда мы отъехали от приютившего нас дома подальше, в машине повисла тишина, только чуть слышно болтало радио, где капитан Очевидность обещал на сегодня дождь. Женька то и дело оглядывалась назад, где на сидении торжественно возлежала ее гитара. Она категорически запретила класть инструмент в багажник, и теперь каждые несколько минут проверяла, на месте ли ее единственный и самый ценный подарок.

– А чего ты хочешь?

Обещанный дождь заволакивал стекло, искажая и без того размытую реальность. Мимо с шорохом проносились автомобили, обдавая нашу старую развалину веером брызг.

– Не хочу домой.

– Мы туда и не собираемся. – Я увидел, как после моих слов она просияла, так, что серость нынешнего дня осталась только снаружи, вне этого убежища с гитарой на заднем сидении. Казалось, вот-вот выйдет и настоящее солнце, не в силах не ответить на ее улыбку.

– Тогда… Попкорна.

***

Зачем я это сделал? Потому что действительно хотел для Женьки новой жизни, хотя бы на несколько дней? Чтобы у нее, наконец, было все, чего душе угодно, все из несбыточных мечтаний? Или же мне настолько понравилась новая роль? Может, я просто не хотел разочаровывать едва знакомую девчонку, которую, как мне казалось, я знал тысячу лет?.. Не знаю, не могу ответить. Но полчаса назад я наставил пистолет на продавца магазина со стандартной вывеской «Продукты».

– Деньги из кассы – в пакет. Пакет – мне. Живее, и не буду стрелять!

Как же кстати пришлись те дурацкие фильмы про бандитов, шедшие фоном по ТВ. Иначе я просто стоял бы в ступоре, не зная, что говорить. Продавец, худощавый и долговязый парень, явно вчерашний подросток, трясся мелкой дрожью, стараясь раскрыть пакет долго и безуспешно.

– Н-не убивайте! – Взмолился он, понимая, что целлофан не поддается, и бандит, то есть я, запросто может списать это на промедление и нажать на спуск.

– Вот же несчастье! – Презрительно бросила Женька, придя на помощь. – Руки из жопы, а туда же!

Спустя минуту деньги, включая мелочь, оказались в синей «майке» с надписью «спасибо за покупку!».

– Есть телефон? – Не знаю, как я вообще вспомнил об этом. Со лба стекал горячий пот, будто в тесной коробке магазина было градусов сорок. Вчерашний подросток молча вложил покрытый царапинами смартфон в мою руку. Через мгновение аппарат оказался разбит о бетонный пол, и для верности я пару раз с силой наступил на него ботинком.

– Стационарный? – А Женька соображает. Или просто вошла во вкус. Когда кабель старенького телефона был перерезан, она взяла стеклянную бутылку кока-колы, и как ни в чем не бывало открыла ее о прилавок до неприличия непринужденным жестом. – Пока, мальчик.

Оставь мы парню оба работающих телефона, он бы не скоро вышел из ступора настолько, чтобы суметь ими воспользоваться. И догадаться позвонить не маме, устроившей его на прескверную работу, а в полицию. Камер поблизости не наблюдалось – видимо, хозяин магазина не счел нужным раскошелиться на них. Я уже представлял, как лениво подкатит к зданию полицейская «приора», как неспешно из нее покажутся двое в форме, и, тяжело вздыхая, мол, как же вы все осточертели, начнут задавать стандартные вопросы ничего не соображающему парнишке. Да, мы точно были в безопасности. Если бы нам вздумалось ограбить банк или, на худой конец, дачу какого-нибудь депутата, мы бы ехали не с пакетом налички куда глаза глядят, а в «бобике», закованные в браслеты и по вполне известному адресу.

– А теперь за попкорном.

Мое тело не слушалось, становясь все более ватным и бескостным, и иногда крупно вздрагивало, но голос, кажется, получился веселым. Заглянув в пакет, я и вовсе рассмеялся, показывая Женьке, как выглядит наша добыча. Конечно, в мешке из-под сахара она казалось бы еще комичнее – мелочь и тонкий слой купюр на дне. Моя подельница пока смеяться была не способна. Эйфория и восторг – вот что било из нее фонтаном.

– Круто! Слушай, круто! Мы как эти… Ну, ты понял… Бонни и Клайд. Охренеть! Нет, ты слышишь?!

– Подожди, Бонни, я считаю. – Жестом я пресек ее объятия, надеясь, что подсчет денег сможет отвлечь меня и успокоить. Женьку это, похоже, совсем не расстроило – она выдала радостный и бессодержательный вопль в открытое окно, и я успел порадоваться, что мы отъехали в достаточно безлюдное место. – Двадцать тысяч сто шестьдесят пять рублей. На сегодня хватит, как думаешь?

Глаза ее округлились от радости, и она снова победно завопила, бросившись мне на шею и чуть было не оглушив. Я смеялся, обнимая ее за плечи и по-товарищески похлопывая по спине. И чувствовал себя так, как никогда раньше.

– Ты шутишь? На сегодня? Да как это?! Мы втроем на эти деньги жили месяц!

– Это все твое. Весь мир твой, Женя.

– Не верю. Господи, я не верю! – Казалось, она с трудом сдерживалась, чтобы не закричать. Пальцы ее, вчера так ловко и безошибочно создающие сложнейшие струнные комбинации, сейчас с трудом справились с колесиком зажигалки.

– Сейчас поверишь. В сити-молл?

Пять минут я слушал захлебывающийся от эмоций рассказ о том, что раньше сити-молл был пределом женькиных мечтаний. Они были там с мамой всего пару раз, и купили на распродаже футболку, которая впоследствии стала заношена и застирана до состояния половой тряпки, как всегда и бывает с любимыми вещами. А потом пошли в кино, и, хоть матери не понравился выбранный Женькой фильм, эти минуты вспоминались как истинное счастье. И я думал, что не заменю ей ни мать, ни отсутствующего отца, но должен хотя бы попытаться добавить в ее жизнь счастливых минут. Иначе зачем я вообще?..

– Ну как я? – Когда Женька выскользнула из примерочной с этим вопросом, я не сдержал улыбки.

– Похожа на техасского рейнджера.

В самом деле, это было так. Длинная рубашка в крупную клетку казалась бесформенной, но удивительно органично дополняла образ. Джинсы, «самые синие», как сказала моя подельница, заканчивались высокими желтыми ботинками, напоминавшими армейские. Не хватало только шерифской шляпы для полноты картины. Да, пожалуй, кольта.

– Надеюсь, ты не собираешься нарядить меня в платьице? – Чуть обиженно скривилась она.

– Глупости. Тебе очень идет.

– Тогда берем? – В голосе читалась неуверенность, словно в ожидании подвоха. Потому я поспешил кивнуть, с удовольствием наблюдая, как радостный огонек снова зажигается в глазах.

– Слушай, надень-ка вот это.

Я с недоумением уставился на мятного цвета свитшот с надписью «California» и спустя секунду согнулся от смеха чуть ли не пополам.

– Что такое? – Женька недоумевала, а я не прекращал смеяться, опершись рукой на вешалку с разноцветными лосинами, или чем-то вроде того.

– Ты хоть знаешь, сколько мне лет, дизайнер?

– Без понятия. – Было видно, что она не определилась пока, обидеться, либо тоже развеселиться.

– Много, Женя. В отцы тебе гожусь. А это… – Я с трудом сдержался от смеха, уставившись на потенциальную обновку. – Это для школьника впору. Ну, или школьницы.

– Много лет – не повод так одеваться.

– Как?

– Как будто ограбил похоронное бюро. На тебя глянешь – и такая тоска, хоть сразу в гроб. Кстати, где он? – Она начала оглядываться по сторонам, делая вид, что всерьез занята поиском. Я шутливо толкнул ее в плечо, наблюдая за улыбками окружающих. Они ведь думали, я и правда Женькин отец, и счастливое, пусть и неполное, семейство никак не может определиться, кто и кому обновляет гардероб.

– Ладно, шериф, сдаюсь. Но давай хотя бы не так радикально.

В конечном итоге из зеркала на меня смотрел ни много ни мало ветеран Вьетнамской войны. Оливковые штаны, выстраданный в бою с Женькой серый (не мятный, не голубой) свитер. А ведь и в самом деле, неплохо. Нужно только не забыть переложить из прежних брюк пистолет.

– Надо поставить ему памятник. – Не с первого раза я понял, что она пытается сказать с набитым ртом. В ресторанном дворике было совсем мало народу – вероятно, сегодня рабочий день, и не все могут позволить себе праздно шататься по торговому центру. «Только хозяева жизни» – додумалось само собой. И в самом деле – получается, большинству людей жизнь вовсе не принадлежит – они продают ее работодателям, отдают даром вытягивающему жилы семейству, растворяют в веществах. А мы, выходит, вырвались. Мы можем преспокойно бродить где угодно и когда угодно, делать все, что вздумается, что придет в голову в самых безрассудных фантазиях, ибо теперь над нами не властен даже чертов уголовный кодекс. Это наша жизнь, наш мир, целиком и полностью. Мы не дурацкие картины – не прибиты к месту гвоздями и не ограничены рамками. А значит…

– Ты меня вообще слышишь? – Женька ворвалась в мысли, растрепав их, как ветер занавески на окне.

– Что?.. Кому памятник? – Отозвался я, ощущая себя только что проснувшимся.

– Тому, кто придумал биг мак. И колу, конечно. Идеальная пара. – Она подняла огромный пластиковый стакан в мою честь, а я приветственно махнул ей длинной картофелиной.

– Как Бонни и Клайд?

– Ага.

Женька не смогла пройти спокойно мимо магазинчика с бижутерией и забавными вещицами ручной работы. Я все еще удивлялся потоку энергии, бьющему из нее через край. И она удивлялась – всему, что видит, так искренне и сильно, постоянно подсовывая мне всяких деревянных кошек, фигурки африканских женщин с кувшинами и барабанами, кораблики в бутылках. Я находил их красивыми, и только – почему-то, наверное, с возрастом, у моих эмоций убавилось яркости. Они будто выгорели, потускнели под палящим солнцем, но, все же, были, и я улыбался. Не насмешливо, не снисходительно – по-настоящему, как мог. Наверное, за эти дни в уголках моих глаз прибавилось морщин, хотя раньше на них не было даже намека.

На минуту (целую минуту) Женька подозрительно затихла, и я перехватил ее взгляд. Сразу стало ясно, почему она замолчала. За стеклом витрины лежали два колечка с гравировкой «forever» и «together». Навсегда вместе. Ты хотела показать их мне, даже попросить купить, но засомневалась – не стану ли я смеяться, не промолчу ли в знак отказа, как тогда, в спальне, и смогу ли обещать тебе это «навсегда».

А в самом деле, смогу ли? Нет, сомнения умерли, не родившись. Я не думал о том, что до меня доберется правосудие – только о том, что не смогу иначе. Не видеть, не знать, как там Женька, гадать, не сделал ли чего с ней отчим, никогда больше не задержать дыхание при звуке ее голоса, рвущегося из сердца под гитарные аккорды… Невозможно. Осталась формальность:

– Ты точно хочешь? – Кивнул я в сторону колец, и она бросила на меня взгляд, как выстрел.

– Точно. Не отговаривай – типа, опасно – фигня. С тобой безопаснее всего на свете. Без тебя не так. Без тебя все не так… – Женька насупилась, ведь слова в голове смешались в кашу, и никак не находились нужные. – Но если я тебе не нужна…

– Девушка, можно вас?!

Я подозвал продавца, и спустя минуту колечки оказались на наших пальцах. На указательных – не помолвка, все-таки. Мне досталось «вместе», Женьке – «навсегда», и казалось, она до сих пор не может поверить, то и дело поглядывая на руку – сначала свою, а потом мою.

– Да на месте, не сомневайся. – Улыбнулся я, а она смутилась. – Ну что, попкорна?

… – Нажала на газ? Умница. Не так сильно, сейчас взлетим. А теперь медленно… Слышишь, медленно, отпускай сцепление.

– Ничего не выйдет. – Женька зло попыталась сдуть со лба прилипающую короткую челку, намертво вцепившись в руль обеими руками. Конечно, почему бы не стать законченной пессимисткой, если эта попытка была пятой по счету.

– Терпение, немного терпения. Или что, сдаешься? – Я осторожно толкнул ее в плечо, и она бросила на меня испепеляющий взгляд. Конечно, все получится, если только знать к человеку ключик. Теперь, услышав предложение сдаться, Женька обращалась с педалями осторожно, будто ювелир с будущим шедевром – только ради того, чтобы доказать мне – она может.

Секунда, еще одна. Мне передалось ее напряжение, и я сидел, не решаясь пошевелиться, как, наверное, болельщик, ожидающий решающего пенальти. Ну же, вот, сейчас!

– Даааа! – Красная тойота, дернувшись, сдвинулась с места под победный вопль. Получилось. – Я еду! Еду, мамочки! Еду!

– Нет, Женя, ты пока ползешь. – Я иронизировал, зная – это снова ее подстегнет. – Давай-ка, воткни вторую. Смотри на рычаг, тут все нарисовано. Потяни назад. Хорошо. Да ты водитель от Бога!

Теперь глаза, еще недавно недовольные, возбужденно сверкают, будто тысячи солнц, и в них торжество, счастье, свобода.

– Третью?

Пустынная объездная дорога казалась лучшим местом для уроков вождения. А каждый уважающий себя гангстер должен уметь управляться с машиной – главный Женькин аргумент. «Что делать, если тебя ранят или ты напьешься, и понадобится уходить от ментов?» На самом деле я, конечно же, знал – все это только благовидные предлоги. Так школьники обосновывают несведущим родителям необходимость купить компьютер с мощной видеокартой – для учебы, конечно же, и только. Женька просто хотела сесть за руль, зная, что кроме меня такой возможности ей никто не даст, но можно было и не сочинять предлоги – скажи она правду, и я, разумеется, взялся бы обучать ее.

А скорость росла, и в синих глазах прибавлялось испуга.

– Смотри далеко перед собой, на горизонт, не на разметку под колесами.

«Нужно ставить далеко идущие цели – тогда не испугают препятствия впереди». – Вспомнилась мантра многочисленных психологов, поясняющих, как достичь успеха и прочих благ легко и не напрягаясь. С одной стороны, абсурд, но может быть, Женьке поможет. И правда – она куда увереннее входит в поворот.

– Я ехала, ехала, сама! – Ее руки сплелись на моей шее, а голос чуть было не оглушил. Я смеялся и бережно похлопывал Женьку по спине, когда мы остановились на обочине – так резко, что чуть не пробили головами лобовое стекло.

– Вот и все, Бонни. Теперь ты все умеешь.

– Нет, не все. – Хитро прищурилась она, глядя на меня искоса, будто гадая – сказать сейчас, или отложить до лучших времен.

– Ну-с, что еще? Выкладывай.

– Я не умею стрелять. Мало ли – вдруг тебя ранят…

Мимо по трассе проносились машины, чуть не снося нас потоками воздуха, а я все не мог прекратить смеяться, даже после того, как взгляд Женьки стал слегка обиженным. Ребенок, Господи, какой же еще ребенок…

– Конечно-конечно. Будем учиться. – Спустя пару минут, наконец, ответил я, и, вспомнив, что сам стрелять не умею, рассмеялся снова.

Потом был мотель, на другом конце города – не ехать же в тот, откуда я угнал машину. Неплохо бы снять нормальный номер, однако, деньги кончались, и у меня похолодела спина, когда я подумал, что снова придется устраивать ограбление.

– Есть только двухместный номер. – Женщина на стойке регистрации окинула нас оценивающим взглядом, будто ожидала, что после ее заявления мы поспешим удалиться.

– Не видишь, тетя – нас и так двое. – Женька дерзила, ощущая себя всемогущей. Все потому, что я стоял рядом, хоть не успел даже рта открыть.

– Ну, если вас устроит двухместная кровать…

Бог знает что подумает о нас регистраторша. Но моя спутница уже выдала безапелляционное согласие, и мне ничего не оставалось, как обреченно кивнуть. Пробубнив что-то вроде «дело ваше», женщина грохнула перед нами ключ с увесистым брелком, на котором красовалась полустертая надпись «205».

– Евгения! – Окликнул я ее не то грозно, не то обескуражено, кое-как справившись с замком. – Она ведь решила, что мы пара.

– А тебе не плевать?

В глазах ее заплясали шальные огоньки, и, прежде чем я успел подумать – «и в самом деле», Женька, сбросив ботинки, запрыгнула на кровать.

– Лови! – Подушка неожиданно прилетела мне прямо в голову, но я схватил ее за белоснежный угол, пока она не коснулась пола. Откуда в этой девчонке столько энергии и сил, ведь прошлой ночью поспать нам удалось от силы часа три?.. Глаза слипались, но я не мог сердиться, запустив «снаряд» в ответ, и Женька поймала его с ловкостью настоящего голкипера. Еще бросок. Скрипит дерево кровати. Воздух комнаты рассечен мешком, набитым перьями и заливистым смехом – настоящим, живым. Вспомнилось, как в детском саду я сам участвовал в подушечных баталиях, а потом старался успеть лечь в постель и не смеяться, когда в комнату фурией влетала разъяренная воспитательница. «Вот черти, ну я вам задам!» Не было страшно, и безнаказанность билась в груди.

– Так, хватит, сдаюсь! Продолжим после обеда!

Но после обеда, который отнял у нас остатки денег, Женька, видимо, ощутив приятную усталость, завалилась спать, отвернувшись к окну и обнимая подушку, еще недавно служившую оружием. Вот и правильно. Так и нужно.