Невиновный

Я достал из кармана ключи и с силой пробил ими консервную банку. Каким же я был идиотом! Ведь даже на миг не мог представить, что мир принадлежит мне. Масло текло по рукам, мимо оторванного куска хлеба, но я улыбался, глядя в никуда. Как все, оказывается, просто…

***

– Я больше не лошадка, хватит! – В голосе девочки в джинсовой юбочке появилась нотка мольбы.

– Но, давай! Давай, лошадка! – Подружки смеялись, безучастно, словно не понимая, что значит усталость, так, если бы они были роботами, созданными в далекой секретной лаборатории. Ветер бросил в лицо одной из них мокрый лист, и та отшатнулась в сторону, утираясь рукавом.

– Карусель! – У девчонки в розовом спортивном костюме будто зажглась лампочка озарения в голове. С радостным воплем она побежала вокруг остановившейся подруги, не выпуская леску, служившую уздечкой, из рук. Идея была поддержана моментально, без лишних разговоров. Вторая девочка с радостным визгом бросилась бежать по кругу. Одна за другой, петли обвивали горло Верочки.

***

Борясь с искушением в очередной раз оглядеться по сторонам, я всунул карточку в отверстие банкомата. Как бы доблестные полицейские ни старались, они прибудут сюда минимум спустя полчаса. Это не фильмы о торжестве справедливости. Если бы справедливость существовала в самом деле, меня бы никому не понадобилось искать. Банкомат зашуршал и заскрипел, выплюнув мне в руки карту и пачку купюр. Теперь – постараться не сорваться на бег. Прочь, спокойным шагом. Проваливаюсь в лужи – плевать. Не оборачиваться и не паниковать. И, по возможности, не налетать на прохожих – лишнее внимание ни к чему. А вот и автобус. Старенький агрегат, чихающий и издающий надсадное гудение, теперь тащил меня, и всех, кого угораздило втиснуться в его нутро, ближе к центру. Посты, оснащенные моей фотографией, скорее всего, стоят на выездах из города, и им вряд ли придет в голову, что я не собираюсь никуда уезжать.

На вещевом рынке ничего не изменилось с девяностых. Те же паленые бренды, те же лица приезжих продавцов, только уже во втором поколении. Можно было не спешить, и выбирать тщательно и требовательно – эти лица точно не выступят в суде в качестве свидетелей. Однако я торопился. Наверное, вид мой мне самому был противен – конечно, несколько дней я не имел близких отношений с душем, и отросшая щетина щедро добавила мне несколько лет. И, видимо, алкогольного стажа, но, к счастью, узкоглазым хозяевам контейнеров было плевать. Главное, конечно, платежеспособность, и, стоило на это намекнуть, как продавцы, будто по щелчку пальцев, начинали вокруг меня обходительный хоровод.

Собрав покупки во внушительный пакет, я подошел к бомбиле, скучавшему у рыночных ворот около своей видавшей виды «шестерки».

– Где можно остановиться на пару дней?

Меньше всего сейчас я походил на туриста, но в руках моих был явно не пустой кошелек, топорщившийся от мелких купюр, полученных мною на сдачу. Потому, прислушавшись к этому аргументу, таксист отвез меня к придорожному мотелю, не задав не единого вопроса.

Толстая администраторша за стойкой, неизвестно с какими надеждами нанесшая макияж, напоминающий больше боевой раскрас, внесла мою вымышленную фамилию в гостевую книгу, не спросив никаких документов. Спустя десять минут, занятых формальностями, я уже стоял под струями воды в душевой кабинке собственного номера, смутно подозревая, что нахожусь в раю. Только за какие такие заслуги? Может, белобородый мужчина подумал, мол, я достаточно настрадался, и теперь имею полное право на блаженство? Жив я или мертв – мне, откровенно говоря, было плевать. Главное – больше не придется пахнуть лежанками бомжей, и, наконец, выпадет провести ночь не на бетоне и не на украденном коврике – на самой настоящей кровати. Двуспальной, поскрипывающей состарившимся деревом, самой лучшей в мире кровати. Я боялся закрыть глаза – все казалось, что открою их в холоде чужого подъезда, ощущая пинки по ребрам и презрительные реплики жильцов. Боялся спугнуть эту радость, переполнявшую все мое естество, и не мог припомнить, когда в последний раз был так счастлив. Когда я в последний раз вообще был счастлив?..

Зеркало в ванной запотело, будто желало скрыть от меня мое же лицо, предупреждая, что к этому зрелищу надо подготовиться. Я провел ладонью по гладкой поверхности, и тут же понял всю суть предупреждения. На меня смотрел совершенно незнакомый человек. Щеки его осунулись, намеренно заостряя скулы и обросший щетиной подбородок. Глаза, некогда казавшиеся безразличными, теперь будто занимали большую часть лица, воспаленно сверкая из глубоких глазничных впадин. Что в них? Боль или тоска? Я подумал, что это лицо прекрасно вписалось бы в белизну больничной койки у окна палаты для умирающих. И что к его обладателю никто бы не пришел в предсмертный час, ведь он, по их мнению, не заслужил прощения. Единственной его радостью стало бы приоткрытое окно, голоса, слышные с улицы, и редкие порывы ветра, приносящие запахи весны. Он должен был умереть весной, когда все вокруг возвращается к жизни. Иначе никак.

После бритья я стал похож на ощипанную еще при жизни курицу. Но не на маргинала городских окраин – и то хорошо. В закусочной на первом этаже ревела музыка, а за стеной слышался звон стаканов – дальнобойщики, составлявшие здесь основное число постояльцев, закатили банкет. Жизнь шла своим чередом и без моего участия. Никто из пропахших соляркой и дешевым алкоголем мужчин, которые заселятся в этот номер спустя пару дней, и знать не будет, что здесь жил я. Даже когда меня поймают и прикончат где-нибудь в камере после суда, здешняя кровать будет скрипеть под чужими телами – спящего мертвецким сном шофера или вчерашнего зека, празднующего освобождение в компании проститутки. В мире этих людей я лишний. А разве было иначе?

Помню, как в детстве я заболел ангиной. Температура уже немного спала, и я мог встать из постели, держась за стену, пройти на кухню, и посмотреть, что там происходит. Главной моей целью было добраться до подоконника, и наблюдать за муравьиным шествием людей там, внизу, среди белого моря слитых воедино снежинок. Мама как раз доставала из духовки противень с печеными яблоками. Помню ее волосы, наскоро собранные в пучок, слегка растрепанные и почему-то уже начавшие седеть. Перчатку для горячего на руке – в цветную клетку. Она сшила ее сама, когда я был совсем маленьким, и почему-то эта перчатка всегда ассоциировалась у меня с праздниками. Мама обернулась, услышав шаги. И просияла улыбкой. Не отругала, что я встал с постели, хотя еще положено лежать и лежать, а улыбнулась – так нежно и искренне, как, наверное, никогда.

– Ну что, герой идет на поправку?

Я смущенно кивнул. Что же тут геройского – валяться дома много дней, периодически выпадая из реальности в горячечный бред. Да и больное горло – не ранение на спецзадании. Иногда я мечтал о таком ранении – ведь тогда мама точно будет гордиться мной, и проведет долгие часы в моей палате, а не, как обычно, в заботах о младшей сестре.

– Хочешь яблочко?

Конечно, я хотел. И мысль, что мама запекла их специально для меня, ведь сестра всегда кривила губки при виде этого лакомства, заставила сердце встрепенуться, пропустив удар. Вот яблоко прямо передо мной – на моем любимом блюдце с кораблями, большое и истекающее соком вперемешку с расплавленным сахаром. Такое красивое, что жалко было есть – хотелось сохранить навсегда, доставать из тайничка и любоваться, особенно в моменты, когда маме нет до меня дела. Но потом я испугался – а вдруг это всего лишь сон? Мое воображение, и так далее. Я впился зубами в горячую, сладкую мякоть, чтобы поскорее убедиться в обратном. А мама ласково взъерошила мои волосы ладонью.

Тогда я был нужным, не лишним и даже любимым. Не в школе, не во дворе, где я почти не появлялся, ведь часто болел. Все изменилось, когда маму убили.

Желудок заурчал, требуя пищи – не помню, чтобы сегодня мне приходилось есть. Придется спускаться вниз, в одно из сомнительных заведений, где неприятности можно получить раньше, чем обед.

Я, наконец, переоделся в обновки, и тут же понял, насколько нелепо буду выглядеть здесь. Чудаком, странным, белой вороной, в белой рубашке и черном костюме. Идеальные стрелки на брюках. Сверкающие ботинки. Я специально оделся как на праздник, наверное, потому что надеялся на него. В моей жизни хотя бы еще раз должен быть праздник. Хоть я, наверное, и не заслужил, но это упрямое, детское желание слишком настойчиво билось внутри.

Конечно, все пялились на меня, едва удерживаясь, чтобы не показывать пальцем. Пропахшие потом, сигаретным дымом и мазутом. Шатающиеся от выпитого алкоголя и потерявшие контроль над громкостью своих голосов. Хоть я тихо сел в самом дальнем углу кафе с традиционным названием «У Марины», какое-то время все внимание посетителей было сосредоточено исключительно на мне. Неслыханно. Обычно меня не замечали даже распространители рекламных листовок. Поначалу я по привычке прятал глаза, но потом подумал – а смысл? Теперь мне можно все, правда, на это все осталось не так много времени. И какой, спрашивается, смысл тратить второй шанс точно так же, как первый? Потому я изо всех сил старался не отводить взгляда от мужчины напротив, смеющегося с набитым ртом, из которого свисало длинное щупальце корейской моркови. Получалось забавно – чтобы, наконец, начать жить полной жизнью, я не придумал ничего лучше, чем сразу же нарваться на неприятности. Но, к счастью, вскоре моя персона слилась с фоном, и здешние завсегдатаи вспомнили, ради чего здесь собрались. Значит, можно было выдохнуть и приняться за еду. Водянистое картофельное пюре и жесткая котлета показались невиданными деликатесами. А главное – настоящий кофе. Кофе я любил, и каждое утро, даже если безбожно опаздывал, находил время водрузить турку на плиту, наблюдая за закипанием сосредоточенно и умиротворенно. Добавить сливок и уставиться в окно с улыбкой на лице, порой единственной за день. Здешний кофе, естественно, был порошковой бурдой, но все равно вызвал прямо-таки детский восторг. Конечно – за дни моих скитаний приходилось довольствоваться только дешевой минералкой, скорее всего, разлитой в магазине прямо из-под крана, и радоваться хотя бы тому, что не мучает жажда. Как, оказывается, мало нужно для счастья. Но это еще не счастье, нет. Я пока не знаю, как оно выглядит на самом деле, но должен найти его раньше, чем найдут меня. В этом и задача.

Существует ли шестое чувство? Если да, то как оно работает? По каким невидимым проводам человеку сообщается нечто важное? Подними, мол, голову, иначе быть беде. Я не мог услышать детский вскрик через двойное стекло, но посмотрел в окно будто по чьей-то команде. Девочка в ярко-розовой куртке лежала на земле, прямо в осенней вязкой грязи. Ее мать, похоже, даже не заметила падения, яростно доказывая что-то телефонному собеседнику. Пара секунд – и…

– Паскуда малолетняя, посмотри, что натворила!

Этот вопль, казалось, обрушит оконные рамы. Девочка молчала, когда мать, заломив ей руку, поднимала ее на ноги, молчала, когда на затылок обрушился удар. Зачем кричать, если никто не услышит?.. Обычно крики нуждающихся тонут в море праздных голосов.

***

Она тоже не кричала, уткнувшись носом в порыжевшую траву. Споткнулась и больше не встала. Подружки уже не смеялись. Они тянули концы лески в разные стороны. Спросить их – зачем, – уверен, лишь недоуменно пожали бы плечиками. Они затягивали удавку все туже, а я просто смотрел, не сдвинувшись с места ни на шаг, наблюдая сквозь сетку забора, будто за животными в зоопарке. За двумя животными и Верочкой.

***

А что теперь? Снова наблюдать за ужасом сквозь прозрачную преграду, привязанным к пустой тарелке, как собака на цепи?

Второй шанс? Да, пожалуй. Это сейчас. Я сорвался с места, едва не перевернув стол с ободранной клеенчатой скатертью. Противно звякнула висящая на двери «музыка ветра». Улица окатила холодным ветром и шорохом колес по щебенке.

– …будешь знать, сучка, как портить вещи!

Я уже открыл рот, чтобы остановить и помешать, но слова будто застряли в горле. Привычные сомнения и робость быстро свили вокруг меня непробиваемый кокон, в котором я честно пытался барахтаться. Что я скажу? Как это будет выглядеть? Вдруг она не послушает, а просто меня пошлет, как это обычно и бывает? И что тогда? Удалиться, поджав хвост? Руки сжимались в кулаки, но злоба была бессильной. А на кого злиться-то? Только на себя, упершегося ненавидящими глазами в существо, именуемое матерью. На секунду она затихла, поймав мой взгляд. В странном оцепенении я не сходил с места, продолжая смотреть и чувствуя, как ногти впиваются в ладони.

– Пойдем, Наташа. – Женщина грубовато, но покровительственно толкнула дочь в спину, направляя в сторону входа в кафе и стараясь одновременно следить за моими действиями, как мне показалось, несколько испуганно. Испуганно? Что за бред. В жизни бы не поверил, что меня может кто-то бояться, но сейчас увиденное не оставляло сомнения. Голова поворачивалась с трудом, будто шея вдруг стала заржавевшим за ненадобностью механизмом. Мое отражение в окне прояснило многое – неведомо как оказавшийся в этом Богом забытом месте офисный клерк с перекошенным от злости лицом, достойным роли маньяка в американском триллере, не мог не внушать опасений. Только спустя минуту ко мне вернулась способность двигаться, хоть тело все еще дрожало от отступающего напряжения. Что теперь? Мыслей не осталось. Казалось, что в мозг засунули невидимый ластик и основательно им поработали. Суперменом с первой попытки стать не получилось. Конечно – только и можешь, что стоять и смотреть. Как сейчас, так и тогда, сквозь рваную сетку забора детского сада.

***

Я любил Верочку не только из-за моей «странности». Мы часто гуляли с ней по лесу, пока сестра занималась очередными неотложными делами. Помню, как она шла по траве, осторожно, переступая каждый цветок, опасаясь задеть его или сломать. Как сосредоточенно, с видом ученого, наблюдала за передвижениями муравьев.

– Хорошо, что они живут вместе. Одному жить, наверное, грустно.

Я выпрямился, оторвавшись не столько от созерцания муравейника, сколько от Верочкиных косичек, в которых переливами играло солнце. Это намек, и она говорит обо мне? Странное чувство ударило в голову. Захотелось прижать ее тельце к себе, и говорить, пока поток слов не иссякнет. А потом впиться в ее губы жадно и сильно.

– Пойдем смотреть на небо. – Я сделал два шага назад, чтобы случайно не поддаться искушению.

– Куда? – Недоуменно захлопала ресницами Верочка.

– Узнаешь.

Я шел впереди, придерживая ветки кустов, уже покрытые нежными листочками. Тропа сужалась, превращаясь в непролазные заросли. Разные мысли лезли в голову тогда, но я никогда бы не осуществил ни одной, ведь любил Верочку. И ненавидел себя.

На удаленной поляне было тихо настолько, что казалось, мы выпали из реальности в какой-то неведомый мир. Тишину прерывали лишь птицы, пересекающие пространство над нами и иногда заливающиеся щебетом. Я постелил ветровку на траву, жестом предлагая Верочке прилечь. Она послушалась без малейших колебаний и сомнений, лишь вопросительно глядя на меня, ожидая, что будет дальше. Никогда, даже в самых чудовищных фантазиях, я не представлял, как ложусь на нее сверху, боясь повредить хрупкие кости, сделать больно, испугать. Травинки щекотали голые предплечья, и от земли исходил ощутимый холодок, смешанный с сыростью. Я лег рядом и, не глядя в сторону Верочки, взял ее за руку.

– Какое синее… – Восхищенно протянула она, крепче сжав мою ладонь. Действительно – на небе не было ни облачка. Ласточки выписывали в вышине удивительные фигуры, и крыши высоток не застилали возвышенный простор. Только столетние кроны деревьев, обступивших поляну, чуть покачивались поодаль.

– Как море. – Мне стало немного стыдно за такое избитое сравнение, но лучше сказать я не мог. Небо над нами нельзя было сравнить ни с чем – не существовало таких слов, которые могли бы его описать.

– Я еще не была на море. Мама обещала поехать, но она вечно занята… А я так хочу увидеть дельфинов…

– Мечты всегда сбываются, Мотылек. Но дельфины водятся в открытом море, далеко от берега. Не побоишься заплыть туда?

– Не-а. – Верочка отрицательно мотнула головой и на лице ее расплылась улыбка. Наверное, она представляла дельфинов, плескающихся в море, таком же синем, как бесконечное пространство над нами.

– Хочу снова посмотреть на небо. – Сказал я, когда мы остановились у подъезда. Сестра вот-вот должна была вернуться, а это означало, что нашей прогулке конец. Верочка задрала голову вверх, но синеву уже заволокло неведомо откуда взявшимися тучами. Во взгляде ее читался вопрос – какой же выход я найду из положения. Что он найдется, сомнений не было – она никогда не сомневалась во мне. Потом я не раз корил себя за тот поступок – окна пятиэтажки сверлили нас взглядами, а на соседней скамье восседал старушечий патруль, но тогда я присел на корточки и, взяв голову Верочки в ладони, чуть наклонил к себе.

– В твоих глазах еще видно то небо. – Пришлось пояснять, в ответ на недоуменно хлопающие ресницы. Мои пальцы касались мочек ее ушей, и я старался, чтобы она не почувствовала нарастающей дрожи в руках. Мы были близко, как, наверное, никогда раньше. И с каждым мгновением и без того ничтожная дистанция сокращалась. Верочка по-прежнему не боялась, не чувствовала себя неловко – улыбка на ее губах все еще оставалась нетронутой. Наверное, она думала, что это какая-то новая игра, и потому с интересом изучала меня глазами. Синее неба, светлее и лучше, лучившимися тысячами солнц. Не знаю, чем бы это закончилось, если бы сигнал машины, со скрипом притормозившей у соседнего подъезда, не привел меня в чувство. Я поднялся в смятении, ощущая, как кровь приливает к лицу и пульсирует в вене на правом виске. Во дворе все были заняты своими делами, будто ничего не произошло. Но ведь ничего и не произошло, разве нет? Тогда почему меня бросает то в жар, то в холод, почему не хватает воздуха?

– Пойдемте домой. – Мне, наверное, показалось, но в голосе Верочки слышалась досада.

– Давай лучше дождемся маму. – В горле пересохло, и слова дались с трудом. Я не хотел подниматься в квартиру, ведь тогда бы мы остались наедине, скрытые от посторонних глаз. Кто знает, что бы случилось тогда. Да что скрывать, я знал – случилось бы непоправимое, совершенно точно.

– Все хорошо? – Наверное, от нее не укрылось мое слишком частое дыхание и неестественно долго отведенный в сторону взгляд. Я боялся – стоит лишь посмотреть в ее сторону, и она догадается. Но будет ли против? Глупый, ужасный вопрос, заставивший болезненно поморщиться.

– Да, конечно, Мотылек. Просто слишком жарко. – Не зная, как наказать себя за предыдущую мысль, я укусил язык так, что он начал неметь. И в кого она так заботлива? Сестра бы не заметила, случись у кого-нибудь рядом сердечный приступ.

– А ваши глаза не похожи на небо. – Многозначительно заметила она, тоже глядя куда-то вдаль.

– На что же они похожи?

– На… Землю. На которой растут каштаны.

Я просто улыбнулся, не спрашивая, почему именно каштаны. Мы с ней действительно далеки, как небо и земля, хоть и сидим сейчас на одной скамье, настолько близко, что можем почувствовать тепло друг друга. Она так же недосягаема. И… безгрешна.

***

Я знал, что будет потом. Куда неизбежно приведут воспоминания. И весь мир будет наблюдать, отстранившись, не скрывая справедливого осуждения. Наблюдать, как я вновь и вновь ощущаю ту же боль, которую сам себе и причинил, которая после всех скитаний привела меня сюда, на стоянку около придорожных забегаловок с выцветшими вывесками и непередаваемой смесью запахов. Нет же, хватит!

Я ощутил острую потребность сбежать, хоть и так уже который день пребывал в бегах. Будто смена места поможет оставить больную память позади. Абсурдная, глупая надежда, но желание действовать буквально жгло меня изнутри. Не сплошной стеной огня – горячими уколами, словно о мои внутренности кто-то тушил сигареты.

***

– Вера! Ве-ра! – Не сговариваясь, они отпустили концы удавки. Поняли, что заигрались, одновременно, будто кто-то укоряющим голосом шепнул обеим на ухо: «Что вы наделали?». Что вы наделали?! Это же хотел спросить и я, только в горле пересохло. Так же одновременно, выждав минуту и не дождавшись ответа, девочки с истошным визгом бросились бежать в сторону здания детского сада.

***

Нет, хватит! Не знаю, что мною двигало тогда, но стоять на месте стало невыносимо. Я метался по стоянке, со стороны напоминая сумасшедшего. Что делать и куда бежать, если мой враг был заперт в моей же голове?

Прямо перед собой я увидел красную тойоту, возникшую будто из ниоткуда. Старая, местами схваченная ржавчиной, машина просто стояла у меня на пути. Без всякой цели я дернул ручку со стороны водительского сидения. Открыто. Никаких визгов сигнализации, которые, как я надеялся, меня отрезвят. Даже ключи болтаются в замке зажигания.

Помню, как тогда я перешел черту. Ею была крупная сетка забора, местами проржавевшая, местами порванная, не казавшаяся серьезной границей. Несколько шагов по порыжевшей траве. И вот уже передо мной моя Верочка. Мой Мотылек…

…Я пришел в себя от сигнала Камаза, летевшего прямо на меня. Я ехал, и ехал по встречной, а цифра на спидометре давно перевалила за сто. Уйти от столкновения удалось, однако, внутри будто что-то с бешеной скоростью рухнуло вниз.

Что это, Боже?.. Как я здесь оказался? Затертый логотип тойоты на руле невольно стал проводником назад, отправной точкой, способной восстановить неподконтрольную память. Получается, я угнал машину?..

Тормоза заскрипели так, что показалось, четырехколесная рухлядь вот-вот развалится. Я включил аварийку на обочине. Дорога знакома – почему-то я возвращаюсь в город. Наверное, другие маршруты были попросту незнакомы. Плевать, что там меня разыскивают за дела посерьезнее угона.

Осмотреть свой «трофей» казалось хорошей идеей. Начатая пачка кэмэла, насквозь пропитанный табачным дымом салон, несмотря на несколько освежителей воздуха, источающих практически беспомощный аромат ванили. Следующая находка заставила выдохнуть и зажмурить глаза. На пассажирском сидении лежал пистолет. Самый настоящий, со звездой на рукояти. Как в кино – крутилась в голове мысль. Казалось, с машиной я заполучил и статус ее прежнего владельца, который, без сомнения, был каким-то бандитом. Я в роли бандита. Было смешно представлять подобное, ведь из зеркала заднего вида смотрел типичный интеллигент в белой рубашке, разве что без галстука. Новая жизнь, как заказывал. Но что, спрашивается, с этим делать?

Закатные краски расписывали небесный холст как заблагорассудится. Есть ли порядок в этом хаосе? Есть ли порядок в любом хаосе, или же он – наша прихоть и иллюзия? Оранжевые, розовые, багровые тона густо ложились на блеклую синеву. Город, недавно скованный рабочим временем, снова оживал – служащие всех сортов торопились домой, создавая пробки, отчаянно сигналя, будто удивляясь тому, что в который раз застряли на пару часов среди таких же бесполезно спешащих. Никак не хотелось пополнять их список, потому я свернул в один из дворов, на поверку оказавшихся школьным. Уроки, судя по всему, уже закончились – толпы кричащих детей не переполняли пространство вокруг. Напротив – тишина и шорох колес где-то в стороне. В здании, наверное, остались только вахтеры, запоздавшие учителя и законченные ботаники, надеющиеся углубить и без того чрезмерные знания дополнительными занятиями.

Верочка не пойдет в школу – ударило в виски, так сильно, что я сжал рулевое колесо до побелевших пальцев, слыша лишь скрежет собственных зубов. Все из-за меня. Не задержится на дополнительные, не будет «ехать» на плече старшеклассника на линейке, отчаянно звеня начищенным до блеска колокольчиком. Не наденет выпускное платье с красной лентой. Все ради нескольких мгновений, которые я решил себе позволить. Ради нескольких мгновений я позволил себе отнять у нее целую жизнь. Ногти впиваются в черную искусственную кожу. Глаза готовы пролить боль наружу. Не впервые за время моих скитаний – на второй день слезам не было конца и края. В первый я отказывался верить в случившееся. Но если прятать голову в песок, проблема не исчезнет.

Нет, нет, сейчас нельзя. Почему – я и сам не знал, но считал, что больше не имею права. Оно закончилось в тот самый день, когда мой рассудок отказывался принимать случившееся, но щеки ощущали жар льющейся по ним боли. Наверное, ее маленькое, хрупкое тельце остыло, и теперь лежит глубоко под землей, не имея ни возможности, ни желания выбраться. Ее не засыпало острыми комьями из-за лакированной крышки деревянного ящика. Но это убежище не спасет от разрушений, берущих начало изнутри. Ее глаза, скорее всего, закрыли, чтобы не видеть, как в них гаснет небо. Нет. Хватит.

– Хватит, пожалуйста!.. – Я не замечал, как говорю это вслух. А как еще прогнать эти… Видения? Черт его знает, что. То, что делает больно, раздирает душу когтями, заставляя кривиться от боли.