скачать книгу бесплатно
– Ой, ты его не знаешь! А может, и знаешь – Бурыкин, он в музучилище преподает. А в свободное от работы время музыку пишет, композитор хренов. Начал напевать что-то из своего, а я возьми и ляпни: я, мол, где-то такое слышала! Он аж со стула вскочил: «Хочешь сказать – это плагиат?!» Обиделся смертельно! Начал собираться, схватил мой рюкзачок – и с концами! А свой оставил!
Эльвира вытаскивает из-под стола рюкзак из плащевой ткани.
– Думала, там деньги есть, а нашла только сигареты и презерватив! Если бы не ты…
Что особенного в обиде средненького мелодиста, который предпочел ущемленные амбиции – страсти? Презерватив однозначно говорит о страсти, да вот незадача: художника обидели! И что странного в звонке Эльвиры? Мы в конце концов тоже занимались сексом, причем без всякой контрацепции. Однако в целом картинка вполне абсурдная: жизнь исполнена нелепостей, она уродлива и глупа, и я сам не понимаю, почему осознавать такое – приятно.
– Чего в театр не показываешься? А? Раньше часто забегал!
– Вышел из юного возраста… – усмехаюсь. – А если честно – работа заела, просто головы не поднять!
– Работа, работа… Где же любовь?! А-а, ну его к черту, этого Бурыкина! Я его забыла, плагиатора несчастного. Давай за нас! За продолжение отношений! Ты теперь разведенный, я вообще девушка незамужняя… Ох, как я ревновала к твоей жене! Как увижу физиономию в телевизоре – прямо тарелку бросить готова! Теперь, слава богу, не маячит перед глазами. Она уехала вроде?
– Уехала. И хватит о ней, хорошо?
Эльвира приближается к опасной черте, за которой располагается мой персональный ад. Я сам решаю, кого впускать в него, кого – не впускать, в данный момент это вообще закрытое пространство!
Лицо травести вдруг вытягивается. Она что-то видит за моей спиной, но что именно, не успеваю понять – горло захватывает чужая рука.
– Ах ты сука! – слышу разъяренный голос. – На пять минут отошел, а ты уже место занял?!
Меня душат, причем всерьез. Эльвира кричит, мол, какие пять минут, козел?! Тебя больше часа не было! А рука мелодиста (а это, без сомнения, Бурыкин) все сильнее сжимает горло, в итоге у меня темнеет в глазах. Хватаю коньячную бутылку, не глядя наношу удар. Звон стекла, вскрик, после чего на пол грохается чье-то тело.
Обернувшись, вижу лежащего на паркете композитора, голова – в крови. Тот пытается встать, но я вскакиваю и ударом в челюсть посылаю его обратно в лежачее положение. Еще попытка подняться – еще удар! Непонятная ярость овладевает мной, будто эта посредственность виновна во всех моих бедах, будто именно Бурыкин олицетворяет злой рок, каковой я не в силах побороть. «Зато тебя, мудак, я побороть смогу, всю морду тебе расколошмачу!»
Избиение останавливает официант (или метрдотель?), накинувшись на меня сзади. Через пару минут в ресторане возникают люди в форме, и я понимаю: попал…
В обезьянник усаживают обоих. У Бурыкина на голове салфетка, набухшая кровью, у меня болит кадык, пережатый этим дебилом. Н-да, выручил девушку. И главное ведь, не пьяный! Ладно, композитор в хлам, ему простительно, но я всего-то две рюмки выпил! Вскоре накатывает стыд. Поглядываю на сопящего Бурыкина и вспоминаю, как несколько лет назад слушал в ДК Строителей его рапсодию. Представленная с помпой (в том числе в нашей газете), композиция была скучной и вялой, народ уходил целыми рядами. Но за это ведь не убивают!
Внезапно всплывает: надо позвонить домой! То есть кровь из носу как надо, я и начинаю сотрясать решетку. «Эй! У меня есть конституционное право на звонок!» Появившийся полицейский доходчиво разъясняет, кто я такой и где мое место в рамках действующей Конституции. После чего внутри опять вспыхивает злость. «Это вам с рук не сойдет! Я сотрудник газеты, про ваш беспредел будет сделан специальный репортаж!»
– Ты это… – хрипло говорит композитор. – Мне тоже дай позвонить, хорошо?
– Так не отдают телефон! Эй! Дайте позвонить, иначе буду жаловаться!
Вскоре появляется чин повыше, кажется, майор. Выпустив меня, он молча ведет в кабинет и выкладывает передо мной мобильник.
– Звоните.
Замечаю, что руки дрожат, а-а, и хрен с ним! Слышу длинные гудки. На то, что ответят, надежды мало, Кай испытывает к мобильным устройствам почти физиологическое отвращение, но вдруг возьмет трубку?
– Не отвечают? А нам вот удалось дозвониться.
– Кому? – спрашиваю тупо.
– Вашему начальству. Что ж вы, Артем Валерьевич? В таком месте работаете, а устраиваете черт знает что! В общем, попросили прибыть для выяснения, так сказать…
Мне возвращают журналистское удостоверение, а спустя полчаса вижу перепуганную физиономию главного. Он извиняется перед майором, дескать, досадная случайность, нашего сотрудника наверняка спровоцировали! Что соответствует действительности, душить-то меня первого начали. Но случайность ли это? То-то и оно, что закономерность. Желание расколошматить этот дурацкий мир охватывает нередко, чего греха таить, и, если мир олицетворяет рожа Бурыкина – страдает Бурыкин…
Понятно, я молчу. Прошу только, чтобы заодно вынули с кичи композитора, мол, интеллигентные люди, разберемся.
– Да уж, интеллигентные… – крутит головой Субботин, но все-таки задействует авторитет. Прощаемся на пороге отделения, серьезный разговор обещают завтра.
На улице уже сумерки, из них выныривает Эльвира.
– Здорово, что тебя отпустили! То есть вас отпустили…
Из дверей как раз выруливает Бурыкин. Не глядя на Эльвиру, берет у нее рюкзак с презервативом и, гордо подняв голову, удаляется в темноту. Собственный рюкзачок у травести за плечами, в руках она держит мой бумажник.
– Держи, – протягивает, – мне оттуда немного взять пришлось, ну, за бой посуды заплатить…
– Умница, – говорю, – завидую твоему самообладанию. О, ты еще вина купила! На чьи деньги? Впрочем, неважно, пойдем, отметим освобождение…
Мы сидим на берегу Пряжи, пьем из горла вино, смотрим на воду. Не самая живописная речка представляется то ли Стиксом, то ли Ахеронтом, словно моя жизнь кончилась. А ведь сейчас самый расцвет: и здоровья еще вагон, и карьера на взлете (после таких событий, правда, она может покатиться под уклон). Только неинтересна карьера, вот в чем беда. И здоровье поддерживать ни к чему, и куда-то ездить, например, в Японию, о которой болтает Эльвира. Кроме Осаки она видела Киото, древнюю столицу, синтоистские храмы посещала, ну и, конечно, сад камней. Это настоящее воплощение покоя и гармонии!
– Где-то есть покой и гармония? – скептически усмехаюсь. – А как же твои кабаки? Где самураев на бабки раскручивала? Сама же говорила: изображала из себя гейшу, строила глазки, чтобы японские мужики побольше заказывали! А потом свой процент получала!
– Кабаки – другое дело. При этом, заметь, я с ними не спала. Да они прекрасно знали, что это консумация, но все равно платили! У них так принято!
Я делаю крупный глоток и передаю бутылку Эльвире.
– То есть мир везде безумен. И нечего мне тут рассказывать про сады камней!
Травести тоже запрокидывает бутылку.
– Наверное, ты прав, – говорит после паузы, – в этом мире никто никого не любит. Вот и ты меня не любишь. Может, хотя бы трахнемся? Пошли к тебе? Я отдамся, честное слово! Я по тебе соскучилась!
Жаль, что я не соскучился. Эльвира симпатичная, фигурка точеная, и в постели горяча; а вот я холодный, как лягушки, чьи голоса разносятся над водой. Допиваю вино, кидаю бутылку в Пряжу и наблюдаю, как ее уносит течением. Вот и нас точно так же куда-то несет, а куда – мы не знаем. Что я вообще тут делаю? Что за идиотские приключения с представителями пряжской богемы?!
– Ко мне нельзя, – наконец отвечаю.
– Почему? А-а, знаю почему! У тебя же сын… Ну, того.
– Чего – того?! – напрягаюсь.
– Ку-ку, в смысле.
Тщательно скрываемый секрет оказывается, по сути, секретом Полишинеля. Вот и до моей травести, у которой племянница посещает ту же Мальцевку, дошла история о том, как сбрендил ведущий студент, легенда факультета. Что делать? Отрицать глупо, жаловаться – противно. Теперь важно: как себя поведет Эльвира, она ведь не в курсе, что имеет дело с проводом высокого напряжения, который бьет так, что искры из глаз…
Увы, она ведет себя не лучшим образом. Уговаривает не страдать, не гнобить себя во цвете лет, а раз уж такое случилось, отдаться на волю треклятых эскулапов. Тем более у нее работает знакомая в Пироговке, куда можно поместить моего Кая. Да, условия не лучшие, но та проследит, чтоб не обижали и не кормили дерьмом.
– Там кормят дерьмом? – криво усмехаюсь.
– Понятно, не ресторан «Центральный»! Но если приплатить, поставят на индивидуальное питание.
Напряжение в проводнике нарастает, рубеж 220 вольт уже перейден, того гляди – заискрит.
– Ну что? Если к тебе нельзя, может… – она озирается, – прямо здесь?
Эльвира присаживается на мои коленки, обнимает, лезет рукой в промежность. Самое ужасное: все делается из лучших побуждений, так сказать, от души. Женщина действительно меня хочет; и я, если не буду идиотом, получу законный кайф (заслужил!). Но я буду идиотом, раздраженным и злым, отрицающим законные радости жизни.
– Отвали… – цежу сквозь зубы.
– В смысле?!
– Уйди! – говорю. – Вообще уйди, или скину в воду!
Спустя минуту, когда цоканье каблучков стихает в темноте, я жалею о своей истерике. Глупо, жизнь должна брать свое, а я не должен жизни сопротивляться. Однако отвлечься не получается, мои норки имеют форму хитрого лабиринта, который неизменно возвращает меня обратно…
* * *
Выход на улицу воспринимается как победа. В кои веки поднадзорный причесал лохмы, слазил под душ и захотел прогуляться. Браво, Кай! То есть виват, Максим! Хочется называть сына именно так, желание воспринимается как луч света в темном царстве. Он надевает новые джинсы, футболку, легкую курточку, ба, просто красавчик! Очень стильный молодой человек, гораздо привлекательнее того хлыща, что кинулся на защиту Ани возле университета. А главное, без всяких гримас и ужаса в глазах бросает взгляд в зеркало, что висит в прихожей. В этот момент я напрягаюсь, но Макс лишь поправляет челку и направляется к двери.
Понятно, я его сопровождаю. Когда выходим во двор, выискиваю взглядом гуляющих с детьми мамаш и старушек на скамейках: фиксируют ли наше появление? Фиксируйте, соседи дорогие, удостоверяйтесь в том, что переехавшая семья морально и физически здорова. Крики?! Нет, это не из нашей квартиры, боже упаси! И человек под дождем стоит на другом балконе. Сами-то вы, извините, зачем во время ливня выходите наружу? Вот то-то, на себя лучше внимание обратите!
Затем улица, светофорный переход, еще один, и мы углубляемся в березовую рощу. Это вроде как дикий парк, сыгравший главную роль при размене квартиры. Думалось, Макс будет тут дышать свежим воздухом, в любом случае полезно, а тот показался сюда раза три – и ушел в затвор. Может, в будущем захочет гулять? Может, еще сам буду возить по дорожкам коляску с внуком или внучкой? Я с готовностью уступлю жилье молодой семье, уйду на съемную квартиру, главное – чтобы семья появилась…
Собственно, я все делаю неправильно. Я чудовищно неправ, и всякий мало-мальски сведущий в медицине может смело бросить мне в лицо обвинение. Дескать, что за чушь – в век продвинутых лечебных технологий, в эпоху трансплантации органов и кардиостимуляторов на литиевых батарейках заниматься этакой самодеятельностью! Запер сына, как «Железную маску» какую-нибудь, пичкает желтенькими таблетками (а до этого синенькими пичкал) и ждет, что мозги просветлеют! Не садист ли вы, батенька?! Не преступный ли замысел лелеете?! Вы ведь даже четкий диагноз не установили, не приклеили бирку на лоб вашего поднадзорного, только глупости всякие выдумываете! Надо же, Каем обозвал! Или того хуже – йети! Есть классификация, градация, симптомы-синдромы, из коих следует: поднадзорный болен тем-то или тем-то. Шизофрения, циклотимия, депрессия, истерия, биполярное расстройство, идиотия, деменция, наркотический психоз – выбирай на вкус! Ах, вам уже ставили диагнозы?! И что же вы не успокоились? Не поверили, ну да, теперь в медицине (как в искусстве, политике и футболе) разбирается каждый. Надеюсь, к знахарям сына болезного не возили? К экстрасенсам не записывали на прием? Собираетесь записаться?! Ну, родной, с вами просто не о чем говорить!
Мой незримый оппонент убивает аргументами, втаптывая меня в грязь. Остается только посыпать голову пеплом и поднять ручки, пискнув: «Нихт шиссен!» Не карайте строго, все ж таки просветления случаются, как сегодня, к примеру. Морок вроде уходит, Максим задумчиво глядит на небо, ну просто бальзам на мою израненную душу!
– Макс, смотри – белка!
По стволу березы скачет вверх рыжий зверек. Застыв, оборачивается и устремляет на нас глаза-бусинки.
– Сюда смотрит… – тихо произносит сын, – забавная.
Двигаемся дальше по извилистой дорожке, чтобы вскоре наткнуться на муравейник. Здесь они под охраной, пронумерованы и даже ограждены веревками на столбиках.
– А тут муравьи живут! – указываю на живой холмик. Живым он представляется из-за того, что на поверхности все время какое-то движение, тут суетятся мириады муравьев, организуя свою жизнь…
Вижу, лицо Максима искривляет усмешка.
– А это – береза! – указывает он на ближайшее дерево. – А это – трава!
Зависает пауза, после чего сын произносит:
– Пап, не веди себя как идиот. Если хочешь поговорить – говори по-человечески.
Он устремляется к скамейке, что виднеется на соседней дорожке. А я спешу следом. Мне ничуть не обидно из-за того, что обозвали идиотом – подумаешь! Макс всегда был немного язвой, особенно по отношению к дуракам, значит, возвращается в норму!
– Дай сигарету… – просит, присаживаясь. Торопливо лезу за пачкой, угощаю. Закуриваю сам, чтобы вскоре услышать:
– Мать давно звонила?
Я молчу, пыхаю дымом. Обижать не хочется, врать тоже (Зоя вниманием не балует).
– Что ж, я ее понимаю… – говорит сын. – Будет звонить – передай привет. И скажи… Нет, ничего не говори. Просто привет.
И опять наблюдаю человека. Мог бы жаловаться, ныть, оскорблять малодушную мамашу, а он вот ограничивается приветом. Гордость, значит, проявляет, что абсолютно естественно…
– А насчет зеркал… Мне действительно страшно в них глядеть. Обычный человек смотрит в зеркало – и ничего не видит, ну, кроме себя. А я вижу что-то такое, отчего волосы дыбом.
– И сегодня тоже? Ну, дыбом?
– Сегодня нет. Но придет завтра. Или послезавтра. И все начнется по новой…
– Может, их совсем убрать? – предлагаю решение.
Максим опять усмехается:
– Зачем? Вместо них что-нибудь другое появится.
Я же мысленно твержу: не появится, не появится! И завтра-послезавтра будет все хорошо! Критика возникла, рассудительность появилась, это должно закрепиться!
Вечером подглядываю в приоткрытую дверную щель, вижу, как Максим роется на книжных полках. Берет, кажется, Витгенштейна (а может, Шопенгауэра) и, присев за стол, начинает листать. Вначале медленно, вчитываясь в какие-то страницы. Потом быстрее, еще быстрее, можно сказать, лихорадочно листает. И вот – книжку швыряют в угол, а Макс сжимает голову ладонями и сгибается пополам. Фиаско! Мозг где-то споткнулся, не набрал обороты, и сознание летит под откос, будто взорванный поезд…
Вот еще доказательство того, что передо мной двойник. Настоящий Макс прочитывал такие книжки пачками да еще исчеркивал их все, делал массу выписок, чтобы потом наваять апологетическую либо разгромную статью. А тут?! Это же подмена, мошенничество чистейшей воды!
На следующий день он просит увеличить дозу таблеток. Каких таблеток, сынок?! Я включаю дурака, делаю вид, что желтеньких не существует в природе, но Макс, оказывается, в курсе моих манипуляций с препаратами. Что ж, оно и лучше. Сын проглатывает сразу три штуки, уходит в комнату и ложится на диван лицом к стене. По идее, такая доза должно срубить, но – не рубит! Ночью слышны шаги в его комнате, куда я боюсь заходить. Страшно – увидеть искаженное лицо человека, который с трудом сдерживает рвущийся изнутри крик: «А-а-а!»
Поняв, что устойчивое состояние не удержать, впадаю в прострацию. Четыре таблетки нужно? Бери четыре. Хочешь шесть? И такое не возбраняется, но учти – это предел, выписавший рецепт консультант поставил красную черту. Или красная черта – это восемь таблеток? Десять? Прострация путает содержимое головы, перемешивает знание и безответственную выдумку. Я предчувствую катастрофу, вот что важно. Самолет вошел в штопор и стремительно теряет высоту, его уже не спасти…
Самолет всплывает внезапно, спровоцированный одной фантазией Макса. Он почувствовал себя в салоне самолета, чьи двигатели гудели, но не работали. Обман, динамо, ведущее к катастрофе! Только пассажиры (салон набит под завязку) этого упорно не замечали. «Люди, двигатели выключены! – кричит тот, кто знает подоплеку. – Мы не летим, мы падаем!» А в ответ гомерический хохот, в паникера тычут пальцем, а один из пассажиров и вовсе грозит кулаком. Самое странное: они хохочут, даже когда видна земля, что приближается с невероятной скоростью. До гибели какие-то секунды остаются, а эти придурки кофе заказывают! В очередь в туалет выстраиваются!
– И чем же дело кончилось? – любопытствовал я.
– Я их оставил. Открыл дверь, вышел наружу – и полетел. А они грохнулись и все погибли.
Разница в том, что мне из самолета не выйти. Дверей то ли нет, то ли их заклинило, короче, мне предстоит грохнуться так, что костей потом не соберешь.
В одну из ночей падение все-таки происходит. Правда, без всякого самолета (но и без парашюта!). Я лечу вниз – туда, где клубится густая серая мгла, вроде как падаю в жерло дымящегося вулкана. А тогда судьба моя незавидна: пролететь сквозь дым и пепел, чтобы свариться заживо в луже кипящей лавы. Или внизу меня ждет что-то другое?
– Другое, – подтверждает некто невидимый, – ты падаешь в пропасть рождения. О ней писали буддисты, а также Чоран и твой сын. Ужас перед рождением, страх перед жизнью, каковая есть чудовищное страдание, а может, и безумие – вот что их волновало…
– Меня не волновало! – кричу. – Мне-то зачем эта пропасть?!
– Ты должен родиться обратно. Уйти в смерть.
– Зачем?!
– Чтобы понять своего сына. Ответ на ужас жизни – смерть заживо, схлопывание ракушки. Там, внутри ракушки, возможны любые фантазии, любой бред, но он – внутри. Это фантазии смерти, которые ты должен осознать и принять.
Понятия не имею, кто несет эту лабуду, возможно, дух мыслителя Чорана. Тем временем погружаюсь в облако, вокруг хоть глаз выколи, а главное, неизвестно, чего ждать. Дух волен плести любую ахинею, вопрос: доверять ли ей? Что там внизу?!
А там круглая площадка, на ней стол, за ним сидит плотный круглолицый мужик, перебирает бумаги. Приземлившись, отряхиваюсь (на одежде вроде как слизь налипла) и вздымаю руки:
– Ну вы даете, месье Чоран! Ваши пессимистические концепции – сугубо ваше дело! Я-то тут причем?!
