скачать книгу бесплатно
– «Барс», «Алмазу» —«Барс», «Алмазу» —парни – мать вашу, куда вы палите?! —проорал майор, открытым текстом. —Какой вас баран корректирует…
– «Барс», я нэ баран, – сказал ресивер с кавказским акцентом. —Меня «дэдушка мороз» звать. Добро рюсский, пожаловать в ад, «аллах—акбар», —вновь прошипел ресивер.
– Слышь ты – хорек вонючий! Ты не «дед мороз», ты от дохлого осла пенис! Покажи мне свою рожу, и я проветрю тебе мозги, – прорал командир.
– Ты «Барс», в натуре шютник! Сейчас, только шнюрки поглажу, – вновь прошипела радиостанция.
– «Алмаз», «Барсу» – это Супьян Абдуллаев – его позывной «Дед мороз». Все претензии к бармалеям! Работаем по данным разведки на восемь ноль – ноль. Извините парни за дружеский огонь! Надеемся, что вас не сильно потрепали. До связи, – сказал ресивер.
– Вот же сука! «Дед мороз» нам клим – бим испортил —сука. Командир, шампанское там осталось, —сказал Виталий с сожалением.
– Вот же черти! Представляете парни, эти бараны все наши позывные знают, —сказал майор, доставая сигареты.
– Повезло! Слава Богу, успели задницы унести, – спокойно сказал Русаков. —Еще бы секунду, и стояли бы в очередь перед райскими вратами.
– Вот вам детки и Новый год! – сказал, Виталий.
Он снял с себя шлем, и вытерев вспотевшую голову куском тряпки, закурил. Мандраж мелкой дробью стучал на зубах, от чего тряслись и колени, и руки, словно кто—то неведомый включил внутри тела отбойный молоток.
– Что-то Санек, меня нервяк стебает, – сказал «Ташкент». —Эх, сейчас бы коньячка выпить пару глоточков! Обожаю коньячок… —Не дрейфь браток, два раза не умирать, – ответил «Химик».
В какой—то миг, в голове лейтенанта Демидова воскресли воспоминания пятиминутной давности – они были еще свежи. Не успев прикурить, он рассмеялся. Пламя зажигалки потухло.
– Ты что… Часом не контужен?! – словно через глухую стену, услышал Виталий.
– Да, у меня все в тип —топ! Я тут вспомнил, как мы из—под НУРСОВ щемились, – сказал Виталий. —Сеня через окошко на лестничном марше лез на карачках. А я сзади напираю, с ПК… Ломлюсь, как сохатый по лесу. А там за спиной уже третий уровень сыпется! Смотрю, Сеня передо мной на подоконнике стоит в позе рак. Размышляет, наверное, как ему прыгнуть с первого этажа. Место для посадки выбирает? Тут я его легонько под зад подпихнул. Вдвоем полетели —он спереди, я с оконной рамой на ушах следом.
– А я думал всё – писец! Сзади, как жахнет – летел так, будто кто в подхвостье пнул! У меня до сих пор ягодицы болят, —ответил Русаков, и тоже засмеялся. Закончив ржать, «Ташкент» бросил сигарету в сторону и достал из кармана прямоугольную пачку жвачки. Он развернул фольгу, вложил себе пластинку в рот и блаженствуя, закрыл глаза.
– Тащишься…?
– А что делать, – ответил Ташкент, работая челюстями.
«Ташкент» обожал «Тутти —фрутти». Она напоминала ему вкус лихой молодости, и Виталий был не в силах лишить себя этого удовольствия, которое было предметом борьбы со стрессом. Она была каким—то личным символом – символом свободы и духа, которым он «заразился» в ЗГВ.
Во время заплаты «Ташкент» всегда шел в знакомый ларек, который торговал сигаретами, жвачкой и прочей ерундой. Он покупал себе по три – четыре блока, и не парил мозг поисками. Эту привычку он приобрел еще в школе, и никак не мог с ней расстаться. Жвачка успокаивала нервы и наполняла организм приятным вкусом фруктов.
– Санек, хочешь жвачку, – спросил он, протягивая другу блестящую пластинку. Русаков взял резинку и, развернув фольгу, положил её на язык. Неповторимый аромат наполнил рот взрывом фруктового вкуса.
– Ребят жалко, – сказал Русаков, – неудачно они попали…
– Так война же, – спокойно ответил «Ташкент». —Начальству брат, виднее.
– Я думаю, там на прежней позиции уже нечего делать, —сказал Русаков, надувая пузырь. —Разве что за шампунем налегке сгонять…
– А я там ствол забыл. Теперь отписываться придется, – сказал Виталий.
– Закончится бойня —найдешь…
– Даже заморачиваться не буду, – ответил Демидов, надувая пузырь. —Пусть вон майор Евсеев, составляет акт. Не хватало мне ползать по руинам – искать то, чего может, уже и нет…
Мотострелковая рота из майкопской бригады, «расквартировавшаяся» на какое—то время в подвалах и подъезде жилого здания, во все щели тарахтела из автоматов и пулеметов в сторону Первомайской. А тут во дворе было более безопасно. Бетонное здание «хрущевки» надежно прикрывало от шальных пуль, летевших с проспекта. Убаюканные звуками войны офицеры спецназа ФСБ разместились в чужих квартирах на первом этаже. Русаков почувствовал, что закрыв глаза, моментально проваливается в бездну сна. Для группы шли вторые сутки без отдыха. Двое суток войны только с перерывами на перекур и прием пищи. Двое суток в условиях огня и настоящего ада, который устроили чеченцы на улицах Грозного. Молодые не обстрелянные солдатики отстраненные «стариками» от боя, заняли позицию с тыльной стороны здания. Здесь было не так опасно, как на улице. Связисты сидели в эфире, а потрепанная в бою пехота, готовилась к контратаке: мотала ленты, вскрывала «цинки» с патронами, бинтовала раненых. В «печи», изготовленной на скорую руку из бочки, потрескивая, горели остатки мебели и прочей хозяйской утвари. Всего лишь день назад в этом доме проживали люди, которые сейчас от обстрелов прятались по подвалам. Разве они могли подумать, что в их дома, в их квартиры нежданно—негаданно придет эта никому ненужная война. От исходящего от «буржуйки» тепла, глаза Русакова моментально слиплись. Ему жутко хотелось спать. Откинув голову на спинку дивана, Русаков на какое —то время прикрыл уставшие очи. Он уже почти засыпал от усталости. Мысли начинали медленно крутиться в его голове, и он не мог сообразить, как дальше бороться с таким явлением. Организму требовалось какого—то стресса, чтобы через всплеск адреналина отогнать эту дрему. Несколько минут он старался бороться, но сон оказывался сильнее его. Он буквально в одно мгновенно ломал волю Русакова, засыпая ему глаза сонным песочком.
– Да, ну его нах… —громко сказал «Химик», сотрясая головой.—Не могу я так больше…
– Ты что? —спросил «Ташкент» толкая друга локтем в бок. —Что – что, спать хочу – не могу! Еще эта чертова бочка тут нагрелась…
В какой—то миг треск автоматов вновь стих. Что толкнуло Русакова, он даже сам не понял. В долю секунды, он вскочил с дивана, и выпрыгнул в разбитый оконный проем на улицу. Бежал «Химик» обратно к школе, вернее к тому, что от неё осталось.
– «Хо—ро—шо —жи—вет—на —све—те—Ви—ни—Пух», —пел он себе под нос, задавая детской песенкой темп бега. —«У—не—го—же—на —и —де—ти —он ло—пух» —прокручивал он в голове фонограмму, разбивая темп бега на слога, регулируя таким образом дыхание на два шага вдох —один выдох…
– Стой придурок, – услышал он за спиной окрик Демидова, —ты куда помчался – урод…?
Виталий увидев, что друг не реагирует на его крик, бросился следом. Тем временем «Химик» уже вскочил в дверной проем и исчез в дымящихся руинах. По обломкам бетона в кромешном дыму он поднялся на второй этаж. Полчаса назад они держали оборону. К счастью шампанское, оставленное под учительским столом, было цело. Бутылки не пострадали. Русаков сложил вино в брошенный вещевой мешок, и пулей выскочил из горящего класса, схватив пулеметный ствол. Задыхаясь от дыма, он спустился по лестнице в предбанник. Там нос к носу, столкнулся с «Ташкентом».
– Ты что Саша, псих? Придурок бляха – муха… Я вижу ты, совсем охренел… Ты что, решил свою репу, под пули подставить из—за этого пойла. Оно что – этого стоит!?
– Не ори! Ты как всегда в своем репертуаре… Снегурочек бляха муха всех распугаешь! – спокойно ответил Русаков. —Ты что забыл – сегодня ведь новый год!
Виталий на какое—то мгновение опешил. Он выплюнул жвачку и ничего не понимая, посмотрел на друга, словно тот сошел с ума. Виталий хотел что—то сказать, но слова от нервного стресса, словно высыпались из головы на лестничный марш.
– Дать бы тебе в рыло… Ты подумал урод, как я буду в глаза твоей матери смотреть, если тебя подстрелят, —закричал он. —А ну давай, дергай отсюда, я прикрою! Больной что ли- бляха медная…!
«Химик» ухмыльнулся. Закинув за спину мешок с бутылками, он бросился бежать через двор. Он петлял, словно заяц. Русаков бежал обратно – к «хрущевке», туда, где разместилась группа. Расстояние до неё было не больше семидесяти метров, но это были те метры, которые могли быть последними.
– «Хорошо живет на свете Вини —Пух. У него жена и дети —он лопух», —вновь проговаривал Русаков вслух, куплет за куплетом.
В голове щелкал незримый секундомер. Он хорошо знал, что под огнем противника на счет три надо падать.
Среднестатистический стрелок, если он не спортсмен по стрельбе, затрачивает на выстрел не более трех секунд. Поднял автомат на линию глаз – раз. Поймал цель в прицел – два… Нажал на спуск – три.
Русаков упал. В тот миг пуля с воем проскочили над его головой, и после до него донесся звук выстрела. Он вновь вскочил, и сделав два три шага, опять упал. Откатился в сторону – вновь вскочил. Прикрываясь детской площадкой, побежал к жилому дому. Там было безопасно. Вновь пули с жужжанием проносились мимо. Спасибо пехоте – прикрывают огнем из «Корта». Остаются считанные метры. Вновь кто—то стреляет уже на первом этаже соседнего дома. Смотреть мешает пот, он застилает глаза. Стреляют из подвального окна.
«Бармалеи» увлеклись охотой.
«Ташкенту» хватило всего полсекунды, и бородатые попали в его прицел. Ему хватило с лихвой этого времени. Словно на стрельбище, он приложился к прикладу автомата, и плавно нажал на спуск. Граната ВОГ вырвалась из «подствольнника», и понеслась в сторону цели. Все, что успел заметить «Ташкент», это было черное облако, разорванное в клочья раскаленными осколками. «Ташкент» вскочил в подъезд, следом за «Химиком», глубоко дыша после такого рывка:
– Ты… ты… бля… гавнюк —совсем охренел! Я из—за тебя чуть седых волос не нажил, -заорал он схватив Русакова за отворот бронежилета.
– Да ладно тебе! Тоже мне Арина Родионовна нашлась – радуйся старик… «Шампусик» цел —новый год! А какой новый год без «шампусика», —сказал Русаков, и обнял «Ташкента».
– Дурак, – ответил Виталий. Он, обиженно толкнув друга, и плюхнулся на диван, который откуда-то притащила пехота.
– Ладно – ладно – проехали…
И Русаков присел рядом поставив под ноги мешок.
– На вот держи свою железяку, – сказал он, вернув ствол.
– О, и ты ради этого бегал. Оно тебе надо было? Как представил, что тебя «бармалеи» могли зажмурить, я чуть не обосрался от страха… Русаков открыл бутылку, и подал её Демидову.
– Пей! А то в натуре обосрешься…
– А—то! В натуре Саша, у лягушки пенис зеленого цвета! Как увидел, что рядом с тобой трассера летят, меня, словно пыльным мешком накрыло…
Виталик запрокинул бутылку и влил в себя шипучее вино. Передав бутылку Русакову, Виталий достал сигарету и блаженно закурил.
– А «шампунь» – то целый остался! НУРСы этаж в хлам разворотили, а шампунь целый – примета брат хорошая. Спасибо вертолетчикам! Если они по духам, так долбить будут, то мы домой не скоро вернемся!
Русаков вдруг засмеялся.
– Старик, ты, что ку—ку —тронулся, —спросил его «Ташкент».
– Да, что-то на ум пришло. Вот вспомнил, как мы с тобой познакомились! И было это тоже за три дня до нового года – ты хоть помнишь? Был школьный вечер – играла музыка, девчонки с пацанами танцевали! А мы с тобой, притащили немок на школьную дискотеку…
– А, ты про это, – сказал Виталик, прикладываясь к бутылке. —Да, были времена, а теперь мгновения, раньше поднимался член, а теперь давление, —сказал Виталий народную «мудрость». -Такое брат, хрен когда забудешь! У меня после того свидания «помидоры» опухли – мама моя дорогая. Я думал, что у меня яйца лопнут. Мы Эрикой после вечеринки на чердак слиняли, зажиматься на ящиках. Хотел я ей тогда «впиндюрить»… Побоялся… Первый раз такое было. Страшно… А вдруг заявит, и тогда – прощай Германия, прощай Родина! Здравствуй папа Магадан!
– Не ты первый, не ты последний… У меня ведь тоже все было впервые, – сказал спокойно «Химик». —Теперь вот – как вспомню, так мне ржать хочется…
– А ты почему не сказал, что Керстин в Россию учится по обмену приехала, – спросил Виталий.
– Ну да… По обмену! В пединститут. Она сейчас в Твери учится…
– После командировки найдешь…
– Тихо ты, – ответил Русаков… ЧК —не дремлет! Будет возможность найду… Я на сына хочу глянуть. Может у неё фото есть…
– Встретишься, расскажешь, что к чему, – сказал «Ташкент». —Я тоже хочу в Германию… Сосиски, пиво, грог горячий…
– К черту! Нет брат, больше той Германии… И ГСВГ нет! Всё эти твари Горбачев, да Ельцин похерили! Есть у нас брат, одна большая жопа, и зовут её Россия… А её надо защищать от супостата…
– А мне, сердце вещует, мы еще вернемся, – сказал «Ташкент», глубоко вздыхая. – Вернемся…
Глава вторая
Начало
Эта необычная, и даже фантастическая история началась совсем недалеко от Берлина. Всего каких—то тридцать минут от столицы ГДР, и диковинная двухэтажная электричка прибывала в небольшой ухоженный городок с непривычным для русского уха названием – Вюнсдорф. Это было историческое место, которое во время войны не раз посещали бонзы третьего рейха.
Здесь – среди соснового бора на глубине десятков метров располагался целый подземный город «Майбах-1» и «Майбах-2».
Здесь в бывшем штабе сухопутных войск Германии после победы над фашизмом в мае 1945 года, расположился штаб Группы Оккупационных войск в Германии – ГСОВГ, а позже ГСВГ. А уже за год до начала вывода советских войск, группировка очередной раз поменяла свое название и превратилась уже в Западную Группу Войск.
Личный состав четырех армий, буквально через пару месяцев после победы были расквартированы по всей восточной территории Германии. В те непростые времена присутствия советской армии, огромная группировка войск численностью сотни тысяч человек, составила ударный кулак «Варшавского договора».
Гарнизон штаба расположился между немецкими населенными пунктами с названиями Вюнсдорф и Цоссен земли Бранденбург. Будь то советский офицер, вольнонаемный, или его члены семьи – все, как «отче наш» знали эти уютные немецкие городки, которые гармонично вписывались в окружающий сосновый массив. Для простых советских людей, приехавших в ГСВГ по роду службы – это была реальная заграница.
Уцелевшие после войны особняки и жилые дома немецких офицеров времен Рейхсвера и Вермахта, покрытые красной черепицей, вписывались в рукотворный ландшафт созданный пленными еще в первую мировую войну, еще задолго до прихода к власти Гитлера. Бетонные бомбоубежища и скрытые под землей бункеры были выстроены нацистами по проектам инженера Лео Винкеля. Развалины бывшего штаба «Цеппелин и Майбах» взорванные на скорую руку после войны, стали напоминанием того, что русские пришли в Германию надолго. Все эти артефакты прошедших событий, почти у всех офицерских чад, прибывающих к месту службы родителей, вызывали умопомрачительный интерес и приключенческий зуд всех органов. Не смотря на то, что после войны прошло больше сорока лет, каждое офицерское чадо мужского пола, появляющееся в гарнизоне, лелеяло надежду, что именно ему выпадет счастье, раскрыть очередную неизвестную тайну Рейха.
Большинство юных искателей приключений, окрыленные идеей поиска военных артефактов, янтарной комнаты или фантастических сокровищ Геринга, колесили на велосипедах по всей восточной Германии, предаваясь раскопкам на местах кровопролитных боёв. Воистину, для юных искателей приключений ГДР была настоящим Клондайком не только «военных штучек», но и первых романтических чувств, которые становились темами местных легенд.
Третий городок – в котором проживали герои этого романа, стал за время пребывания русских войск – родным и близким, как олицетворение малой родины. Создавалось ощущение, что гарнизон располагался не по соседству с немцами, а был каким-то закрытым секретным городком Советского Союза. Здесь беспредельно властвовал коммунизм, воспетый программами первых секретарей ЦК КПСС, а зоркий глаз особого отдела – комитета государственной безопасности следил не только за агентами империалистических разведок, но и за нравственными устоями советских граждан.
Во времена правления Хрущева, Брежнева и Андропова: казалось, что присутствие советских войск здесь будет вечным. Русские войска были гарантией мира и стабильности во всей Европе почти, от батюшки Урала и до пролива Ла—Манш. Но пришли годы, и первый Президент СССР Михаил Горбачев с какой—то необъяснимой и предательской «легкостью» отдал на растерзание западным немцам не только Советский Союз, братскую ГДР, но и весь лагерь «Варшавского договора».
Шли годы, офицеры со своими семьями в рамках ротации постоянно обновляли военные части и гарнизоны группировки. Ни кто не мог даже подумать, что грядет то время, когда великий и могучий Советский Союз выведет из Германии свои элитные и самые боеспособные войска. Всё, что было построено за послевоенное время останется здесь навеки, чтобы уже через пару десятков лет, порасти мхами забвения. Победители в великой отечественной войне, словно «побитые собаки», собрав свои узлы и баулы, двинулись нескончаемыми эшелонами в сторону Востока —на Родину, на ту Родину, которая к сожалению —их «не ждала».
В тот год, как и во все предыдущие годы, зима в Германии выдалась сырая, и без снега. В самом преддверии нового года, ничего не напоминало, что на дворе конец декабря. Не прошло недели, как Русаков, преодолев несколько тысяч километров над просторами великой родины, прибыл вместе с матерью к новому месту службы отца. Сегодня к счастью и радости был последний день учебы перед наступающими зимними каникулами. Впереди было десять незабываемых дней, которые должны были стать той яркой меткой, к которой через многие года будет возвращаться его память на протяжении всей жизни.
Сегодня двадцать девятого декабря закончилась вторая четверть. Завтра уже не надо было вставать рано в школу, делать уроки, и собирать по вечерам опостылевшие учебники. До полной свободы оставались считанные часы, и сердце предчувствовало то волшебное время, которое должно было заполнить душевные пустоты яркими впечатлениями от пребывания за границей. Последний день был короткий.
Малолетки носились по школе в костюмах зайчиков, космонавтов, снежинок и фей, а в душе Русакова Александра расцветали весенние подснежники. Уроки закончились, и ребятня с криками: «Ура! Каникулы!» стали разбегаться кто куда: кто бежал занимать места в автобусах, которые стояли на парковке. А кто в магазин за волшебными немецкими булочками. Они стоили всего пять пфеннигов, но были настолько вкусными, ароматными, что этот вкус у многих хранит память все эти годы, как напоминание об удивительном времени, которое называется юность. Полгода назад Русакову исполнилось шестнадцать лет. Он учился в девятом классе советской школы, и со слов учителей был совсем не пай мальчиком, которого можно было сделать «ручным», как хомячка. В нем был тот стержень, за который во все времена женщины обожали мужчин, называя их «мой герой». Это была верность— верность не только традициям и мужскому слову, но и чувствам, которые испытывал молодой человек в эпоху своего становления.
Закинув сумку с учебниками Сашка переоделся, и схватив со стола котлету, которые жарила мать, выскочил из дома. Свобода звала! Свобода свистела в ушах ветром приключений! Свобода звала туда, где были новые друзья, новые знакомые и новые авантюры.
– Мам, я на стадион, с пацанами в футбол играть…
– Только не долго – до обеда, – отвечала мать. —Скоро придет отец, со службы —обедать будем.
А сын уже её не слышал и хлопнув дверью, скатывался по перилам. Он бежал туда, где не было родительских глаз. Туда где целый день трещал моторчик самолета, который летал над футбольным полем, и манил будущих авиаторов и конструкторов.
Он и был тем предметом, который и Русакова тянул из дома, вызывая в его душе интерес и любовь к небу.
Не смотря на конец декабря – была «весна». На футбольном поле росла зеленая трава, и эти последние дни года, скорее напоминало теплые дни апреля, чем конец декабря.
Переодетые в спортивные костюмы солдаты спортивной роты, гоняли по полю мяч. Офицерские сынки, сбившись в стаю любителей футбола, противостояли натиску. Со стороны это было больше похоже на хаос, чем на игру. Все «вакансии» в командах к приходу Русакова были уже заняты. Оставшись не у дел, Сашка, в раздумьях о смысле бытия, расположился на трибуне стадиона, складывая в голове мозаику мыслей. Его юную душу глодала и терзала странная тоска. Ему вспомнился Советский Союз и веселая компания дворовых друзей, оставшихся далеко, далеко. Вспомнился лед Амура, где еще неделю назад он с друзьями, гонял в хоккей и катался на лыжах. Здесь в этой чертовой, как ему казалось Германии, было все не так: не было ни городского катка, где по вечерам горели разноцветные лампочки, и играла музыка, ни хоккейной коробки, ни верных друзей, которых он знал всю жизнь. Здесь надо было начинать жить заново, и заново становиться своим.
– Ну, что камарад пригорюнился? Что сидим, – спросил подошедший паренек. —Кого ждем?
– Медитирую, – коротко, как выстрел сказал Русаков, не желая вступать в дискуссии.
– Слышь ты, медитатор —счет какой, – спросил незнакомец, и присел рядом на лавку. Он дружелюбно протянул руку и представился:
– Виталий – Виталий Демидов. Я учусь в девятом «А». Видел я тебя сегодня в школе. Ты, наверное, новенький?
– Новенький, старенький, какая разница, —ответил Русаков.– Скучища— мама моя дорогая…
– Жвачку хочешь, – спросил Виталий.
– Давай…
Виталий достал пластинку «тутти—фрутти» и протянул Русакову.
– А тебя как, звать?
– Русаков я! Меня отец в честь Македонского – Александром назвал. Я учусь, в девятом —«Б», —ответил Сашка, и сунув жвачку в рот на какое—то мгновение погрузился в благоговейное смакование.
– Что себе планируешь?
