Остановка на жизнь. #Дневник из клиники неврозов

Я сказала, что так будет только первые три дня, а потом, когда мы выспимся, нам поменяют терапию.

Я открыла почту. И нашла одно из его первых писем.

Я, наверное, сумасшедший, но я вижу тебя повсюду :) Ты, как наваждение: ночью ты приходишь ко мне во снах, днем ты в моих мыслях… Я вижу твои искрящиеся глаза цвета молочного шоколада, светлые волосы и идеальное тело. Подвижные музыкальные пальцы с безупречным маникюром, тончайшие запястья. Я вспоминаю твой мелодичный голос, звонкий смех.

Мой маленький цветочек, я скучаю по тебе так сильно…

Я поняла, что многие трудности создаю себе сама. Вчера был месяц, как мы с Мартином не общались, прошло десять дней, как он не включал «наш» телефон, и пара дней, как больше не горит мое ухо. И мне очень захотелось напомнить о себе. Зачем?

Чтобы снова начать страдать, путать буквы и жить в состоянии сна? Нет, я достойна большего (я не имею в виду тот секс у Глеба в машине). Я имею в виду: семью, любовь, детей, любимую работу. Все как надо, без этих ненужных выяснений: кто главнее? У кого круче? И так далее.

Я понимаю свои ошибки в отношениях с мужчинами. И меня злит, что я их совершала. Ведь можно изначально принять, что родилась женщиной: созидать, заботиться, любить, хвалить, укрощать. И уважать мужчину. Его способность принимать решения, стремиться к цели, идти напролом, строить дом, сажать деревья и брать ответственность за ту, что подарит сына.

Все просто, все было известно тысячелетия назад. Но всегда находятся те, кто ломится против системы. Зачем? Если бы Господь решил создать меня мужчиной, я бы родилась мужчиной, а раз создал женщиной, то важно играть свою роль.

Сегодня после обеда мы с Дашей впервые вышли на прогулку. На улице настоящая весна. Глубокий вдох, взгляд на небо и понимание, что это и есть жизнь. Мы сделали круг почета по нашему двору, а потом решили сходить в храм. Он находится в двух шагах от клиники. Внутри благодать: красивейший иконостас, а под куполом сам Иисус Христос со священным писанием. Там очень спокойно.

Из-за огромного количества феназепама в крови, мне кажется, что я во сне наяву. И пока мы дошли до храма, набрали святой воды и заглянули в церковную лавку, силы иссякли.

Когда мы с Дашей вернулись в палату, близилось время тихого часа. Я машинально проверила телефон: от Глеба ничего, а я ему уже «родила сына». Как будто все равно, а на самом деле обидно. Ладно бы он тут скулил под дверью, а я ему такая: «Нет»! А так мне даже ему и «нет» не на что сказать.

Я знаю, что он стопроцентно появится. Потому что Глеб порядочный, и «в ответе за тех, кого приручает», а уж тем более в нашей ситуации. Поэтому я просто машинально проверяю телефон. Я тут многое делаю машинально. Это удобно. Расслабляет мозг.

Мне кажется очень далеким все, что находится за пределами больницы. Я ни по кому не скучаю и никого не хочу видеть, совсем. Наверное, только маму, потому что она уже почти буддист. Все принимает.

Еще по подругам скучаю. Хочу посадить их в кружок и узнать, что у каждой происходит. Спросить: «Как вы чувствуете себя? Что у вас на душе?».

Здесь я поняла, что депрессия, подавленность, нервное расстройство не приходит в один день – все копится долгие годы. И, если ничего с этим не делать, то будет как с прудом без проточной воды, он зацветет и станет болотом. Поэтому очень важно знать, что на самом деле чувствуешь, к чему стремишься, о чем мечтаешь и что хочешь изменить. Лучше признаваться себе в этом. Надо быть милосердной к себе: следить за своим прудом тщательно. А иначе все равно придется к этому прийти, только более болезненным путем.

Отделение погрузилось в сон. И только через полтора часа к нам заглянула медсестра со словами: «Девочки, просыпайтесь, ужин!». Я повернулась и посмотрела на Дашу. Она спала, накрывшись с головой подушками и покрывалом. Я дотронулась до ее плеча и прошептала: «Есть пойдешь?». Она ответила: «Нет, не хочу».

Я строго сказала: «Надо, потому что мы пьем лекарства».

После ужина в столовой остались мы с Дашей за своим столиком и два молодых человека за другим. Как выяснилось, Паша с Лешей. Когда я уходила в клинику, мне кто-то сказал:

– Вдруг любовь свою встретишь…

– Типун тебе на язык, – отшутилась я.

Паша здесь четыре дня. Высокий, долговязый шатен. Короткие волосы торчат в разные стороны. Немного сутулится. Лицо обрамлено бородкой, как сейчас модно. Большие карие глаза. Немного щурится, когда смотрит вдаль. Наверное, плохо видит. Такое ощущение, что я его уже где-то встречала. А может, он просто похож на главного героя фильма «Амели». Леша, зеленоглазый блондин со спортивной фигурой, здесь уже полтора месяца, и это вызывает интерес. Он молчалив. Напрямую диагноз не называет, но у него расстройство сна. Он спит не больше четырех часов в сутки. Сон поверхностный. Больше у ребят мы ничего не спрашивали, потому что мозг затуманен и ищет возможность снова уснуть. Меня это беспокоит, а медсестры говорят, что так надо. Пусть голова отдохнет.

Я позвонила маме и подружкам. Рассказала последние новости. Погуляла с чашкой кофе по коридорам клиники. Выпила таблетку после ужина. Все размеренно, спокойно, собираюсь в душ и спать.

Укол отменили, и я испугалась, что не смогу уснуть после пяти часов бодрствования за сутки в целом. Медсестра успокоила, что усну без вопросов.

Сегодня Марина сказала, что лежать здесь стыдно и нельзя ни с кем делиться, что находишься в такой клинике. Я спокойно спросила:

– Почему? Ведь почки болеют?

– Болеют!

– Их лечат в больнице?

– Да.

– А сердце болеет?

– Болеет.

– Его лечат в стационаре?

– Да.

– А что постыдного, что нервы болеют? Почему их надо доводить до такого состояния, чтобы все остальное болело?

Мне кажется, такова наша культура. Когда у вас отваливается нога и в разные стороны брызжет кровь, люди не сомневаются, что нужна помощь. А вот когда вы тихо-смирно стоите на краю карниза, ожидая попутного ветра, который поможет сделать шаг вперед… Нет, это не болезнь, это слабость какая-то. Лучше выпить побольше и покурить, а потом, когда будет цирроз и рак легких, то приходите уже со своими «нормальными болезнями».

У меня хорошая новость: с завтрашнего дня меня отпускают гулять. Мы с Дашей запланировали пойти на службу. Купим свечи и «почистим» нашу комнату. Святой воды мы набрали сегодня. Я чувствую, что мое внутреннее состояние изменилось: хочется говорить приятные слова и улыбаться людям. Правда, выходить отсюда совсем не хочется. Пока.

Я понимаю, что не ответила ни на один из вопросов, которые себе задавала. И так и не решила, чем буду дальше-то заниматься?

Иногда думаю о Мартине. Как будто он уже далеко-далеко и не появится больше. От этого немного грустно. В такие минуты просто шлю ему любовь в своем воображении и желаю счастья.

Мне не уснуть. В палате плачет Лана, у которой погиб сын.

И что делать с таким человеком? Обнять ее, чтобы она не плакала, пытаясь вымыть всю боль, которая накопилась в ее сердце? Игнорировать, чтобы не смущать, как будто не вижу или, еще хуже, не хочу знать о ее горе. А может надо озлобиться и сказать: «Вот ты слабая, не можешь себя в руках держать! Как все! Как все мы, сильные!».

Я так не могу, мне больно оттого, что ей больно и не важно, что у нее произошло и как «правильно» на это надо реагировать. У каждого из нас в груди есть сердце, и оно способно сопереживать другому человеку. Мне кажется, это прекрасный дар, которым наградил нас Бог! Протягивать руку помощи другому человеку, не ожидая ничего взамен, вопреки всему. Я лежу и не решаюсь к ней подойти, погладить ее, отогреть своим теплом.

Я встаю, беру цветок в горшке, который подарил Глеб, и протягиваю его Лане. Она улыбается. Я прошу ее ухаживать за ним, потому что лучше, чем у нее, ни у кого не получится.

– Так его надо только поливать? – с улыбкой спрашивает она.

– Поливать и любить, как ты умеешь.

Она рассматривает цветок и снова улыбается.

Без укола засыпалось с трудом.

День 5

Дверь в палату приоткрылась, в щелку проник свет, а затем лицо медсестры. Перечень фамилий на измерение давления. Меня в этом списке нет. Я могу еще полежать. Впервые за долгое время чувствую, что проснулась с хорошим настроением. Мне захотелось сделать зарядку, умыться, красиво одеться. Я почувствовала прилив энергии. Конечно, это зависит еще и от того, что вчера вечером не делали укола. Сознание ясное. Марина, Даша, я и Лана пошли на завтрак. На отделении совсем мало людей, все разъехались по домам. Вчера мы с Дашей посетили церковь, которая тут неподалеку. И решили с утра сходить на службу.

Марина спросила:

– А вы что как эти (имея в виду Машу и Регину) воцерковленные?

– Марин, почему ты так спрашиваешь?

– Как?

– С таким презрением? Ведь каждый человек имеет право верить во что хочет? Разве не так?

– Так.

– Ведь главное, чтобы помогало. Или нет?

– Главное, чтобы помогало.

– Тогда в чем настоящая причина твоего замечания?

– Мне кажется, вы меня за спиной обсуждаете!

– Мариша, честно тебе говорю, что нет. У нас был только один разговор, что все сюда поступают с какой-то болью и, что человека с болью намного труднее любить.

Вот только об этом мы и говорили. Я встала и погладила ее по спине, она заулыбалась. Поразительно, что нас не учат просить о нежности напрямую. Всегда через претензии и обиды. А ведь все намного проще.

Сегодня воскресенье, и в храме идет служба. Священник, как по заказу, рассказывал о таинстве причастия и исповеди. Я подняла глаза на купол, на меня с фрески взирал Христос… Давно хотела исповедаться, потому что была с Мартином и искренне желала разлучить его с семьей. Я почувствовала каждой клеточкой кожи свой грех и поняла, что, только раскаявшись, смогу наконец-то себя простить.

Я еще долго гуляла вокруг церкви. Смотрела на серые, пыльные улицы и ждала, когда начнут действовать антидепрессанты. Но я понимала, что для того, чтобы они начали действовать, мне надо захотеть вернуться туда. В обычный мир. Пока меня эта мысль пугает. Я сломалась. Кто-то взял мои стальные яйца и стер их в порошок. И вот я стою с кучей проблем и пошатнувшейся психикой перед неизвестностью. И есть четкое понимание, что только я сама смогу себе помочь. Это должен быть мой выбор. Я должна увидеть впереди что-то, что будет радовать, греть и придавать силы вставать и улыбаться по утрам. Мне обещали, что я выпишусь отсюда именно такой. В это чудо я и буду верить.

Приезжала мама. Теперь у меня куча одежды и очень вкусная шарлотка, которую мы съели всей палатой. Мама приехала между утренними и дневными таблетками, поэтому я не очень была похожа на ее обычную дочь. Но у меня сильная мама, она не показывала, что что-то не так. Она просто сказала, что отдыхать и восстанавливаться можно дома, и я могу, если что, не работать вовсе. Мне для этого не обязательно лежать в клинике и рисовать (мы с ней шли покупать карандаши). Рисовать можно и дома.

Мама у меня чудная. И очень волнуется за меня. И я волнуюсь, потому что понимаю, что реально не знаю, что буду делать дальше.

Работу свою просто ненавижу. И сейчас на нее вернуться для меня настоящая пытка. Делаю ставку на медикаменты и изменение взгляда на жизнь. А пока, клиника – это милый оазис за счет фонда социального страхования, который покроет мне кредит и основные нужды.

После обеда сон. С каждым днем он все крепче. Сегодня я проспала с обеда до ужина. У меня стал улучшаться цвет лица. Со сном я борюсь: без конца пью кофе.

Я пришла в столовую и поставила чашку рядом с чайником, ожидая пока Паша (парень, с которым мы познакомились накануне) нальет себе воду. Паша зевнул. Я зевнула за ним следом. Паша сказал:

– Я, когда сюда поступал, у меня вообще проблем со сном не было.

– У меня тоже особых, – ответила я.

Паша улыбнулся и сказал:

– Теперь у меня их вовсе нет. Теперь я постоянно сплю.

И снова улыбнулся.

Я вернулась за столик к Даше. Мы остались с ней вдвоем. У Даши нет стальных яиц. У нее все просто, кроме того, конечно, что она ненавидит свое тело. И считает себя толстой. Сейчас ей дают от этого таблетки, капельницы вкалывают с витаминами, и в понедельник у нее будет встреча с психотерапевтом. У меня тоже будет такая встреча.

Надеюсь, на этой встрече мы найдем смысл моей дальнейшей жизни, а Даша – как в этом мире жить и нормально есть.

У нас на отделении висит плакат: как антидепрессанты действуют на людей. Если коротко, то: сначала никак, потом вгоняют в грусть, потом приводят в радость. Я начала грустить, и это пугает. Мне страшно, что я отсюда вообще не хочу выходить, что мне уже ничего не нужно и ничего не хочется. И ради чего дальше жить я тоже не понимаю. От этого очень стыдно и больно. Лучше, мне кажется, просто лечь спать.

После выходных вернулась Маша и сказала, что дома чувствует тревогу. И сейчас ей тоже очень неспокойно. Я предложила пройтись по углам с церковной свечкой, читая молитву и окропляя углы святой водой. В палате нас было трое, и все надели на голову платки. Я с зажженной свечой, Маша со святой водой и Регина, лежавшая на кровати бледная из-за низкого давления. На нее мы тоже надели платок.

Выключили свет, включили ночник и пошли по часовой стрелке: я со свечой, Маша с водой и молитвой. Регина лежала на кровати и наблюдала за нами.

Когда мы обошли почти всю комнату, открылась дверь. Стоявшая в дверях Марина, ошалело спросила:

– Девочки, зачем вы хороните Регину?

На этом ритуал был закончен. Все стали готовится ко сну.

Но просто лечь спать не получилось. Я пыталась читать, слушать музыку, говорить с девочками. Мы лежали в платках, дожидаясь, пока свеча, догорая, не заберет всю нашу тревогу, волнения, боль. Я не успокоилась, пока не написала Мартину:

Я все еще скучаю по тебе…

Все мои старания, воля, вера рухнули в этих шести словах.

Я скучаю! Скучаю! Скучаю, слышишь! Я хочу рыдать в голос! Биться в истерике, чтобы ты успокаивал меня, чтобы вытирал мне слезы и сопли. Чтобы плевать было, красивая я или нет, просто рядом, просто близко. Просто заснуть без сил на твоем плече. Я так скучаю. Я не могу об этом написать, рассказать.

4 утра.

Я проснулась и осознала, что написала Мартину. Кинулась к телефону, чтобы удалить сообщение. А он уже его прочитал. И не ответил. В полумраке рассматриваю стены палаты и думаю, что я тут делаю и до чего себя довожу. Из-за чего? Пачка таблеток, выделенная мне государством, псу под хвост. И снова чувствую этот камень в животе. Снова чувствую эту боль от того, что все так сложилось. И тысячи человек могут говорить, что все к лучшему, что у нас бы все равно ничего не получилось. А мне его не отпустить и из-за этого я на себя злюсь сильно-сильно. Я ведь месяц держалась. И не писала, делала вид, что мне все равно, а вчера сорвалась… Не сдержалась… Обнажила себя настоящую. Мне кажется, что это дно. Это просто дно дна. И чувствовала ли я когда-нибудь настолько глубоко? И почему так? И тривиальное «за что»?

А он не ответил. Не ответил. Не ответил.

Остаток ночи я провела, пытаясь забыться сном, чтобы было не так больно.

День 6

День начался со слез. «Я написала поляку…», – сказала я за завтраком и расплакалась. Маша посмотрела на меня:

– Ну, написала и написала, ты же знаешь, что все к лучшему делается. Вот ты сделала – значит, точно, к лучшему!

Машаня такая трогательная и искренняя, слушаешь ее и думаешь, а ведь, правда – к лучшему. И когда-нибудь я это пойму. Это и есть, наверное, вера – наделать глупостей, а потом оправдывать себя, говоря, что все к лучшему.

Настроение, тем не менее, очень плаксивое. В слезах прошла вся физиотерапия. Как будто внутри меня большой камень, который не выплакать, и кажется, что он вообще меня никогда не покинет. И вроде птички поют, и весна пришла, и сама я «умница и красавица, и Бога нечего гневить» … А грущу. Просто вою. Просто от безысходности и от того, что впервые не уверена, что справлюсь. Что смогу. Что потом буду с улыбкой вспоминать…

Позвонила мама, и я рыдала в трубку, как конченая эгоистка. Она и так волнуется, а теперь еще больше будет.

Слушаю Сплин: «Выхода нет».

Сегодня добавилась физиотерапия в виде хвойной ванны. Вспомнилась Земфира:

«Лежишь в такой огромной луже» … А на стене напротив 3D-постер с рыбками, которые, по идее, должны бы успокаивать. Рыбки не успокаивали, я продолжала плакать.

Сегодня Виталий Станиславович в отличном настроении:

– Как спалось?

Я ответила, что нахлынули чувства к мужчине, с которым рассталась, и теперь я все время плачу.

Доктор задумался:

– А что было бы, если бы вы его не встретили?

– Я бы и дальше просто карьеру строила.

– А теперь?!

– А теперь о семье задумалась, о счастье в детях.

Доктор улыбнулся и сказал:

– Ну, вот, видите, значит хорошо, что сейчас все решилось, а не в 50 лет и не в 80.

И отменил феназепам в таблетках.

А также порекомендовал мне записаться к психотерапевту Генриху Александровичу на групповую психотерапию.

Спросил:

– Знаете, как его найти?

– Нет.

– Ок, я вам нарисую.

И он передал мне бумажку с картой пути.

Я нашла кабинет нового доктора и постучалась в дверь. Судя по шороху за дверью, он был занят. Дверь открылась, он пригладил волосы и спросил:

– Вы кто?

– Я Виктория, меня к вам направил Виталий Станиславович.

Он перевел взгляд на бумажку (думая, что это направление). На бумажке была нарисована схема прохода. Доктор назначил мне прием на завтра.

После доктора, процедур, душа, куда я от нечего делать хожу по три раза в день, был обед. В столовой поставили еще несколько столов, потому что к нам переезжает другое отделение, и придется потесниться.

К нам в палату заселили новенькую, у нее постоянное чувство тревоги. И выписали Машу. Это грустно. Я успела к ней привязаться.

Потом послеобеденный сон. Во сне можно избавиться от желания проверять телефон, перестать думать о работе, Мартине, кредитах и смысле жизни.

Я часто вспоминаю, как мы стояли с Мартином на палубе в Валенсии, еще до всего, что случилось потом, еще в тот миг, когда можно было разойтись по каютам и забыть друг о друге навсегда. Я думаю, правильно ли я тогда поступила? Верно ли сделала, что осталась? Чему я научилась, оставшись с ним? И смогу ли я справится с последствиями своего выбора теперь?

Я открыла телефон и написала:

Как же я по тебе скучаю. Я перечитываю наши письма и понимаю, как мало я ценила то, что было между нами. Я так скучаю, так много думаю о тебе и, мне кажется, это никогда не закончится. Слезы текут из глаз и боль никуда не уходит. Я как будто тону в бездне непонимания, что же будет дальше. Ты изменил меня навсегда, безвозвратно – это очевидно. Теперь важно сделать правильные выводы, научиться ходить в новой, не очень привычной для меня одежде. Научиться улыбаться и стать счастливой, чтобы дарить счастье другим. И нет таких таблеток, которые научат меня принимать верные решения и не ошибаться. Есть только я, которая принимает решение: сдаться или бороться дальше, чтобы стать счастливой…

Я перечитала и сохранила письмо, как черновик с пометкой «когда-нибудь отправлю».

День 7

Без таблеток просыпаюсь в 5 утра. Механическим движением руки проверяю телефон. От него ничего. А надежда была. Вдруг он думал целый день. Ну, хоть что-нибудь, хоть что-то… Всю ночь снились роящиеся насекомые: пауки, муравьи, черви. Их было очень много, и они были повсюду. Я ловила их, а они вырывались, и я снова пыталась их поймать.

Читаю мамино письмо, в нем столько боли, что сердце сжимается:

Вика, доченька, моя родная, любимая!!!!!!!!! Что же ты с собой делаешь? Наступила минута, когда мне стало страшно за твое будущее. Подумай, он с семьей, у него есть дети, жена, работа и вообще все ОК. Куда ты себя загоняешь? Кто оценит эту твою жертву? Он даже не знает, что ты в клинике. Ну, тяжело, ну обидно, но нужно дальше жить. Назло, в конце концов. Подумай. Сейчас вопрос стоит остро: либо ты себя дальше загоняешь, и выйти из этого состояния будет сложнее и сложнее, либо ты идешь дальше, пока не потеряно то, что ты годами создавала.

Я призываююююююююю к благоразумию!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!! Викуль, 23 года тому назад у меня из-под ног ушла земля, но я не спилась, чувствую себя очень счастливой!

А он был любимым человеком, с которым я прожила 15 лет! Все проходит, пожалуйста, не потеряй себя! Ради меня! Прошу!!!!! Заклинаю!!!!!!!!!!!!!

Хочу взять телефон и начать писать ответ, но засыпаю.

8.30.

– Девочки, просыпайтесь!

Рука сама тянется к телефону. Ничего. Настроение снова ниже ватерлинии: я захлебываюсь грустью. Заставляю себя встать. На автомате причесываюсь, умываюсь, иду на завтрак. В голове опять какая-то чехарда: завтрак, процедуры, групповая психотерапия, доктор… Опять все бегом и опять вокруг куча людей. Зачем это все? Все чаще смотрю на окна. Один шаг в пустоту и все это исчезнет. И не надо будет определяться, и не станет больше этой боли. Просто шаг. Маму жалко. Она себе никогда этого не простит. Значит, ищу возможности.

Наташка написала сегодня:

Привет, щас по телеку психологи рассказывали про мужские подарки, а главное про их мотивы подсознательные. Короче всё про тебя.

1. украшения – он считает тётку своей (те, у кого более нормально с головой), либо своей собственностью (те, у кого с головой хуже), а своё надо украшать.

2. туфли – это значит, что ОН готов идти с НЕЙ по жизни.

3. бельё – символ любви.

ну и скажи мне, кого он пытается обмануть???

как там в психушке? всех уже сумасшедших разогнали? или врачи сами разбежались?

Я ей:

Я тебя люблю, Наташа! Спасибо тебе, правда, ты не представляешь, как ты мне это вовремя написала. То реву тут, то смеюсь. Настроение все также меняется. Не очень понимаю, зачем отсюда выходить… Короче, вся надежда на российскую медицину… То есть надежды никакой.

Это не правда, конечно, у меня хороший врач, каждые два дня встречаемся, меняем терапию. Просто мне ему про мысли, с окном связанные, сказать страшно, вдруг пропишет такое, что я потом вообще отсюда не выйду.

Сегодня присутствовала на групповой психотерапии. Группа состояла из семнадцати пациентов. Вел сессию Генрих Александрович. Он предложил разобраться с понятием «обида».

Психотерапевт попросил поднять руки тех, кто хотел бы обсудить эту тему. Все подняли руки – такая обидчивая группа у нас подобралась. Я не подняла и еще одна девочка. Но она, мне кажется, не подняла, потому что вообще еще не догнала, где находится из-за большого количества препаратов в крови.

Психотерапевт посмотрел на меня и спросил:

– Вы в меньшинстве?

Я пожала плечами и ответила:

– Видимо да.

Мне хотелось ему сказать, что моя тема звучит более глобально: «Смысл жизни», например. Но постеснялась.

И тут началось: полтора часа мы обсуждали понятие «обида» и имеем ли мы право обижаться.

– Какие же суки наши родители, что обижали нас, – сказала женщина лет восьмидесяти, и ее родители, мне кажется, раза четыре перевернулись в гробу.

Потом девушка стала размахивать руками, и говорить, что двадцать лет назад ее папа обидел ее маму тем, что отказался идти за молоком. И до сих пор они, бедолаги, не могут договориться.

Женщина в зеленом платке, судя по тому, что терапевт обращался к ней по фамилии, имени, отчеству и адресу по прописке, была здесь завсегдатаем, сказала, что обида – это заноза и, главное, ее моментально вытащить. А лучше, чтобы она от вас отскакивала, и она показала, как должна отскочить обида от груди восьмого размера. Меня это впечатлило. Через сорок минут я решила, что смысл, собственно, найден, и теперь надо найти окно. Чтобы сделать в него шаг и забыть про все это. Слава Богу, на этом занятие закончилось.

Мы с доктором, согласно предварительной договоренности, остались вдвоем. Выглядит он как настоящий психолог: импозантный мужчина в возрасте с бородкой и густыми седыми волосами. Он носит очки в круглой золотой оправе. Ему сразу хочется довериться.

Он спросил:

– Что привело?

– Не знаю зачем жить дальше.

– Суицидальные мысли?

– Бывают.

Он посмотрел на меня внимательно, полистал свой пухлый, исписанный блокнот и сказал:

– Давайте в пятницу в 11 часов?

– Хорошо.

И я ушла. Стояла в холле и думала, куда и зачем идти дальше. Мне часто повторяют, что я умница и красавица, Господь меня всем наградил и грех жаловаться. А от этого еще больше возникает чувство вины. Получается, если ты уродина коротконогая, то плачь на здоровье, тебе можно, а если с тобой все в порядке, то будь добра, уж, пожалуйста, не грусти!