Финиковая баня

И так стало жалко – лета, детства, себя в предстоящей напряженной учебе и куче выпускных, а затем вступительных экзаменах; футбол, который, скорее всего, придется бросить, что готов был тут же на аллее расплакаться, зажмурившись от остро стрельнувших в глаза лучей закатного солнца.

2.5. Сомнительное предложение

На следующий день плоды плана номер два не заставили себя ждать. Нас с Митей позвали вечером к гимнасткам на веранду, да так, чтобы с нами пришли ещё несколько ребят из нашей команды. Не то, что бы попросили: «Приведите с собой симпатичных футболистов», но шутливо намекнули на чай и большой торт, который без посторонней помощи не осилить.

Гимнастки вдруг активно заинтересовались футболом. Задавали вопросы по прошедшей игре, выясняли, кто где играл, кто забил гол, обсуждали игровые ситуации, наивно, но в принципе, верно. О моей игре говорили только в превосходной форме, что было для меня ожидаемо и, всё равно, очень приятно, мне всегда нравится, когда меня хвалят. Заохали, когда узнали в Зимике автора нашего единственного гола. Было очевидно, что сразу нескольким юным гимнасткам Зимик понравился. Он, как восточный принц, тонкий, стройный, смуглый жгуче-чёрный брюнет с белозубой ироничной улыбкой, умными с едва заметной хитринкой тёмно-карими глазами, выгодно выделялся на нашем среднерусском и светло-русом фоне. Так в разговорах, анекдотах, шутках и Митиных песнях стали вырисовываться симпатии. Моя блондиночка, как мне показалось, отдавала предпочтение всё-таки мне, но почему-то мало участвовала в разговорах, редкой скупой улыбкой реагировала на шутки, а когда смотрела на меня своими бездонными глазами, то я ощущал предательский паралич конечностей, и мне казалось, что я куда-то проваливаюсь.

Вдруг среди шума и весёлого гама на веранде повисла тишина. Девочки, как по команде повернув головы, молча смотрели на аллею. Эта аллея, словно Приморский бульвар в Одессе, – самое популярное место. Неширокая асфальтовая дорожка: с одной стороны ряд деревянных домиков, выходящих верандами на море, на противоположной – невысокий металлический заборчик с сеткой, а сразу за ним крутой обрыв, пляж и море. Аллея, как стемнеет, всегда ярко освещалась фонарями, и по ней по вечерам до отбоя неторопливо прогуливались все, кому не лень. Как в старинных водевилях, чтобы себя показать и на других посмотреть. Был негласный закон, если мальчик с девочкой по ней пройдут вечером на глазах у всего лагеря, они объявлялись парой.

Внезапно возникшая на нашей веранде тишина заставила и нас развернуться в ту сторону, куда смотрели все без исключения гимнастки. Было на что посмотреть! По аллее неторопливо, тихо о чём-то переговариваясь, урывками поворачивая лица и глядя друг другу в глаза, шли Фил и Ира. Несмотря на негласный запрет Фила, я Ирой залюбовался, смотреть-то можно. Невысокого роста, тонкая талия, в обтягивающих белых бриджах, ниже которых вырисовывались очень красивые загоревшие икры ног. Белая кофточка без рукавов открывала сильные, красивые, пластичные смуглые руки; короткая стрижка тёмно-каштановых волос, царственная посадка головы и умные, спокойные зелёные глаза. Её глаза я ещё вчера рассмотрел, после игры, когда девочки нас поздравляли неизвестно с чем. С ничьей, что ли?

Фил был напряжён, но спокоен и, по-моему, счастлив. Как говорят в Одессе на свадьбах: «Много пар мы сегодня увидели во Дворце бракосочетания, но наша пара самая красивая». Смотрелись они отлично.

«Сработало!» – в глубине души порадовался я по поводу поразительных успехов плана номер два. За Фила я был особенно рад.

Тихо, почти шёпотом, поздоровавшись, они поднялись на веранду и, прислонившись спинами к стенке, присоединилась к слушателям. Зазвучала какая-то душевная лирическая песня в неповторимом исполнении Мити, девочки, замерев, благоговейно внимали. Краем глаза я следил за вошедшими. Ира, хмуря лоб, слушала задумчиво и рассеянно, видимо, её мысли были далеки от Каролино-Бугаза. Фил, наоборот, упрямо смотрел прямо на неё, и в глазах его застыл какой-то немой вопрос. Может быть, как раз в этот момент Ира и ищет на него ответ, то поднимая, то опуская красивые брови, участвующие в её внутренними диалоге.

Так они и стояли, не проронив ни единого слова. Предложение выпить чай с тортом пролетело мимо них незамеченным. И тут я услышал голос Иры.

– Спасибо, Дима, спасибо мальчики, что пришли, но мы готовимся к первенству – у нас очень строгий режим. Приходите, пожалуйста, завтра пораньше. Хорошо?

Она говорила тихим грудным голосом с внезапно проскользнувшей хрипотцой, что придавало особенное, необычное звучание. Видимо, каждый человек настроен на свой частотный диапазон восприятия чужих голосов, одни голоса нравятся, другие нет. Некоторые тембры возбуждают, другие раздражают. На меня голос Иры подействовал странно. Когда она заговорила, все присутствующие без исключения вдруг куда-то поплыли, превратившись в пёструю, дрожащую, зыбкую, шевелящуюся массу. В моем фокусе восприятия только она одна оставалась чёткой и единственной. Я смотрел на неё и с нетерпением ожидал, чтобы она ещё хоть что-нибудь сказала. Хотелось слушать её ещё и ещё, смотреть на неё и слушать.

Из оцепенения меня вывел Митя, сильно потянув за руку к выходу.

– Я всегда говорил, что у тебя на баб странный вкус, – заключил Митя, когда мы вышли на аллею.

– Кого ты имеешь в виду?

– Фила девочку.

– Так она и есть Фила девочка, – убежденно, уговаривая сам себя, сказал я, – а у меня блондинка, ты забыл?

– Это ты забыл, – укоризненно сказал Митя, – смотри, чтобы Фил не догадался.

– Знаешь, тут какой-то тупик, – перевёл я разговор на другую тему, – мы приходим толпой, они держатся стайкой. Стайка прилетела, стайка улетела. Нет возможности для личного контакта. Понимаешь? Так, чтобы погулять при луне, поцеловаться. Они всё время ходят группой, чуть ли не строем. Никакой личной жизни.

– Что ты предлагаешь?

– Вот о чём я подумал. И нам, и им запрещено ходить в «Чайку» на танцы. Так? А если мы сами у нас устроим танцы? Потанцуем, разговоримся, познакомимся поближе, пойдем провожать, каждый свою девочку. Мысль?

– Мысль хорошая, а магнитофон, пленки с нормальной музыкой?

– Говорят, что магнитофон в лагере есть и усилитель с колонками тоже. Займись этим завтра с утра. Хорошо?

– Слушай, какая у меня идея! – тут же подхватил Митя. – Если у них есть усилитель и колонки, мы можем привезти электрогитары и устроить концерт.

– Точно, – загорелая я, – мне по травме на завтра дали день отдыха от тренировок. С утра пойдем договариваться насчет усилителей, если срастется, махнем в Одессу за гитарами и пленки с записями прихватим.

Проходя по ярко освещенной аллее, Митя вдруг резко свернул в тёмный проход между домиками и забрался на спинку еле различимой под густыми ветвями ивы скамейки.

– Садись, разговор есть, – проговорил Митя, доставая из кармана мятую пачку сигарет, – хоть покурю спокойно. Будешь?

– Чтоб мои спортивные сборы сегодня кончились и меня попёрли из команды? Ты лучше сядь так, чтобы ветер не гнал на меня дым. Сева разбираться не будет. Учует, выгонит и всё.

– Да, суровый он у вас, ваш Всеволод Родионович.

– Зато справедливый… Так какое дело? Кстати, ты себе кого-то из гимнасток присмотрел?

Митя замолчал, делая одну за другой глубокие затяжки. Наклонившись ко мне поближе, он перешёл на шёпот.

– Ты помнишь, когда я приехал из Бобруйска, я тебе говорил, что стал мужчиной?

– Конечно, помню, на сеновале. Разве забудешь твой красочный рассказ. Ты его раз десять пересказывал…

– Так, вот, – продолжил очень серьезно Митя, не обращая внимания на мою иронию, – понравилось мне это дело… И я хочу здесь его продолжить. Но девочки-гимнастки – это потерянное время. Конечно, по большой любви, через год, кто-то из них созреет и отдастся, но я не ищу здесь серьёзных отношений, это раз, и не собираюсь таскаться за кем-либо целый год, это два.

Митя замолчал, достал следующую сигарету и прикурил, ловко пряча от ветра огонь спички внутри выдвинутой крышки спичечного коробка.

– Рассказываю… Сегодня в конце ужина я пошел на раздачу. Там я приметил одну деваху. Ей лет восемнадцать, кровь с молоком, всё при ней. Не баба, скажу тебе, – огонь. Подхожу и спрашиваю: «Как насчет добавки пирожка с повидлой», а она смеётся и отвечает: «У нас таких нет. Котлетку, пожалуйста». Дает мне котлету на хлебе и спрашивает: «Это ты гимнасточек по вечерам развлекаешь?». «Да» – отвечаю. И тут она выдает: «Может, ты и мне споёшь как-нибудь вечерком на пляже?». Наклоняется вперёд и, гадом буду, под халатом она без лифчика, а там такое богатство, что аж в горле пересохло. А она, стерва, мне стакан компота протягивает и смеётся, заливается. Запала она на меня, это верняк. С ней всё срастётся, тут к гадалке не ходи. Но ты должен мне помочь.

– Как? – удивился я.

– Я с ней на завтра договорился. Но она будет с подругой. Ты возьмёшь на себя подругу и уведёшь подальше, а я прогуляю нашу Машу на пляж. Её, кстати, Машей зовут.

– И как ты себе это представляешь? Если я с её подругой появлюсь на аллее или кто-то увидит нас в лагере – всё, пропала моя гимнасточка.

– Я всё продумал. Им от столовой ближе идти по дороге через баштан. Мы их там дождёмся и вместе пойдем через «Чайку» на пляж. Ты с подружкой отстанешь, затеряетесь наверху, а мы спустимся к морю, и… Сам понимаешь.

– Ничего не выйдет. Сева запретил нам ходить в «Чайку», только на тренировку.

– Ты не знаешь главного. Сегодня, когда я тёрся на раздаче, слышал, как Сева разговаривал с директором столовой. Они договорились о дополнительном питании для футболистов. Так вот, Сева сказал, что завтра он уезжает в Одессу, но пришлёт ребят забрать еду сухим пайком. А Дмитриевич в Одессе задерживается. Ты понимаешь? Завтра не будет ни одного тренера. Откладывать нельзя. Или завтра или никогда.

– Мы же обещали завтра вечером прийти к гимнасткам, – как за последний аргумент жалобно цепляюсь я.

– Если с утра договоримся насчет магнитофона и усилителя, то рванем в Одессу. Девочек своих любимых предупредишь. А откуда они узнают, когда мы вернёмся?

– А как подружка, хоть ничего? – сдался наконец-то я.

– Ничего… Вылитый крокодил в юбке. Но я не был бы тебе другом, если бы не предупредил.

Следующий день стремительно нанизывал одно событие за другим на беспощадный шампур времени.

Первым событием стала утренняя встреча с директором лагеря, для которой Митя а капелла спел «Ты жива ещё моя старушка». И хоть она была, даже на наш подростковый взгляд, привлекательной и молодой женщиной, слезу из неё Митя выжал. Растрогалась и пообещала нам всё, чем располагает лагерь: магнитофон, усилитель на четыре входа, два динамика, один микрофон, мешок шнуров, горн и четыре пионерских барабана.

Следующим был наш тренер, который не любил никого отпускать, но я, сославшись на боль в боку, просил отпустить к маме в больницу сделать рентген. Отказать было невозможно. Митя, естественно, должен был сопровождать хромающего чуть ли не три ноги инвалида. Отпустил. Обоих.

Высунув языки, забыв о травме, мы бежали на десятичасовую, последнюю утреннюю электричку. Успели. В Одессе, слава Богу, и у Мити, и у меня кто-то был дома – не пришлось целовать замки. В шесть часов вечера, нагруженные сеткой с фруктами, пленками с магнитофонными записями и гитарами, мы тайком, оглядываясь по сторонам, стараясь никому не попадаться на глаза, пробрались в лагерь, аккуратно подвесили гитары над своими кроватями и занялись тщательной подготовкой к вечерней операции интимного характера.