Восстание

– Товарищ святой отец! – Зверев был непреклонен. – Владимир Ильич всё ещё проходит реабилитацию, его миссия только начата, не время ещё, я вам сколько уже твержу одно и то же, как же не понять? Рано ещё, не время, не готов он, от нас сейчас требуется только поддержка, готовить народ, готовить ситуацию.

– Да сколько же готовить-то, коли война братоубийственная да к тому ж пустая? Что ты заладил, готов – не готов? Откуда тебе знать, готов ли Мессия иль нет? Сдаётся мне, решил ты самолично просто не подпускать к нему никого, гордыня тобою овладела!

Спор в этот раз затянулся надолго, пропадало утреннее совещание. Всеволод не уходил, игнорируя и мольбу, и намёки на вызов охраны. Да и что ему эти угрозы, если у него людей в городе не меньше, чем верных Смольному бойцов; как этих крестоходцев ни рассылали по разным заданиям благовидным, всё равно назад всеми правдами-неправдами возвращаются, как магнит их тянет к себе «Мессия».

Выпроводили Всеволода, как обычно, обманом. Уж сколько раз одни и те же приёмы использовали, а наивный поп всё равно верил, вот уж кому власть доверять нельзя.

Дождавшись поданного Зверевым сигнала (незаметно под столом он набрал номер на мобильном), в комнату без стука зашёл охранник и торжественно объявил:

– Товарищ Зверев, звонили от Владимира Ильича, он сейчас в Петергофе, приглашает вас вечером туда на совещание!

Всеволод тут же утратил к Юрию Алексеевичу интерес, быстро откланялся и умчался, надо полагать, прямиком в Петергоф.

Зверев облегчённо вздохнул и отправился к вождю пригласить на обед. Какие бы сомнения ни терзали, обедать надо вместе, чтобы видели бойцы. Теперь даже важнее демонстрировать единение и доверие.

В коридоре была какая-то непонятная суета, люди бегали из двери в дверь, прятали глаза и шушукались меж собой, выпучив глаза. Он прибавил шагу.

***

Антон отправился к Царёву около полудня, но всё равно не выспавшийся и с жутким запахом перегара. В дверях он буквально столкнулся с Новиковым, причём тот ударил плечом очень больно и удалился, не ответив на приветствие. С собой он увёл и двух солдат-часовых, обычно охранявших кабинет, оставив вместо них пару своих бывших ГРУшных спецназовцев устрашающего вида.

Разведчики также и не думали отдавать Антону честь, к чему он привык за последние месяцы, посмотрели исподлобья и настолько недобро, что по спине пробежал неприятный холодок, застыв пупырышками где-то на затылке.

Зато Царёв встретил непривычно оживлённо, аж вскочил из-за стола. В кабинете почему-то никого не было, хотя обычно в это время как раз заканчивается утреннее совещание, и должен был остаться по крайней мере Зверев.

Антон, сонно махнув рукой Царёву, направился прямиком к холодильнику в углу добыть чего-нибудь попить. И только было схватился за ручку, как вздрогнул от оглушительного яростного крика актёра.

– А, сучара, явился! Чё, всех захотел под себя подмять? Порешил, подставил друга? Главным хочешь быть, гнида ползучая?

Антон оцепенел. Как ни удивительно, но пока он ещё не осознал причин беспримерной отваги и ярости давнего знакомого кирилловской семьи.

– Чё молчишь, гнида? Ты что же думал, трудно будет, что ли, вычислить, с какого телефона донос поступил? Предал Кирюшу! И меня, и всех предашь, сука. Но не пройдёт этот фокус!

Царёв нажал кнопку вызова охраны. Практически мгновенно в дверях выросли два новиковских боевика, прыжком преодолели расстояние до холодильника и крепко зафиксировали Антона с двух сторон так, что стало трудно дышать.

Царёв, довольный зрелищем, немного остыл. Но стоял по-прежнему выгнувшись вперёд, словно готовясь к броску. Глаза горели, и тик перекашивал испитое лицо. О своей картавости он начисто забыл, да и вообще впервые вышел из образа на людях. Теперь он не орал истошно, а практически шипел внятно, с интонациями, акцентами и паузами.

– Ты друга продал. Ты убил его, а не эти солдаты. Заигрался так, что башню тебе сорвало совсем, козёл. Это фигня всё, эти игры большие, по сравнению с тем, что ты сотворил. Знаешь, я в разных ситуациях бывал, в разных компаниях. Так даже у бомжей друга предать – самое западло. А ты его убил. Думал, хитрый самый? Не узнает никто? Всё тайное становится явным!

И тут Антон вдруг понял всё, отошёл от оторопи и похмелья одновременно и, чуя, что жареным запахло всерьёз, перешёл в наступление, хрипло и угрожающе зарычав:

– Да что ты говоришь? А о себе подумал? – страх и боль гнали его в атаку. Времени, судя по всему, оставалось мало.

«Господи, хоть бы Зверев, что ли, зашёл?!» – Антона трясло, и сам он не понимал то ли от паники, то ли от ярости. Глаза налились кровью. Ситуация была яснее ясного: вот он враг перед тобою. Победишь, подавишь его – выживешь, и дальше война план покажет. Нет – лучше об этом не думать. Он не чувствовал уже ни рук, ни спецназовцев рядом с собою. Это был поединок, смертельная схватка. Победитель получит всё. Мгновенно и остро пришло это понимание.

Царёв на словах Антона подпрыгнул, выпучил глаза и завизжал тоненько срывающимся голосом, тыча пальцем в сторону задержанного:

– Заткните, заткните его! Пусть заткнётся! Кляпом его заткните немедленно!

Охранники растерянно оглянулись по сторонам в поисках подходящего предмета. Вождь мстительно осклабился, разулся и стал снимать носки.

Грудь Антона начала вздыматься рывками, ноздри раздулись, как у загнанного коня, а воздуха всё равно не хватало для выражения эмоций. Да и слов тоже.

– Ты… Ты… Да ты… – и Антона прорвало потоком непечатных отборных ругательств, словно бы и не в МГУ провёл он последние годы, а где-то на помойке рядом.

Один из охранников не в силах стерпеть такого святотатства, недолго думая, саданул Антона сзади под основание черепа. Ноги его согнулись в коленях, глаза стали пьяными, парень «поплыл», но, всё ещё цепляясь за остатки сознания, что-то нечленораздельно мычал.

Лжеленин швырнул через комнату бойцам заботливо свёрнутые в рулончик носки. Характерный пролетарский запах немедленно заполнил комнату, чистоплотностью Царёв не отличался с детства.

Охранник, что не бил, поспешил исправиться в глазах вождя и ловко запихал вонючий кляп Антону в рот.

Царёв от злобного упоения чуть не прокусил нижнюю губу. Подошёл к столу, нажал кнопку на коммутаторе.

– Фёдор Андреевич, зайди-ка ко мне и прихвати парочку своих… из команды. Тут клиент для вас. Срочный.

Несколько минут, пока ждали отдел репрессий, Царёв, вольготно развалившись в своём кресле, в полной тишине любовался поверженным и униженным Антоном, беспомощно висевшим на руках спецназовцев. Он так и не провалился в забытьё окончательно, но реальность от него уплывала. Словно в замедленной съёмке, он крутил головой по сторонам, пытаясь хоть что-то понять и рассмотреть сквозь пелену.

Зашёл главный палач и двое его «быков», как он сам их называл.

– Забирайте этого, – Лжеленин, обретший вновь свой неповторимый дефект дикции, кивнул в сторону Антона, – расстрелять немедленно. Прямо здесь: во дворе иль в подвале.

Фёдор Андреевич опешил.

– Владимир Ильич, а… есть документ какой?

Вождь побагровел.

– Я твой документ! Я приказываю! Хватит уже либерастничать! – для пущей доходчивости он хлопнул ладонью по столу. – И кляп не вынимать, болтает много, пусть так сдохнет!

– Есть расстрелять! – Фёдор Андреевич кивнул своим людям, они фактически силой вырвали Антона из рук спецназовцев, явно не ожидавших такого развития событий и не знавших, что предпринимать без инструкций руководства.

Антона уволокли.

– Вы свободны, товарищи! – Царёв повелительно махнул рукой в направлении двери.

Бойцы недоуменно пожали плечам, но вышли без разговоров, заспешив с докладом к своему командиру.

***

Расстреливать Антона решили в подвале, всё меньше лишних глаз, хотя их проход по Смольному куча народу уже видела…

За дело взялся лично Фёдор Андреевич. Антон как-никак фигура – надо уважение оказать.

Он не спеша подошёл сзади к поставленному на колени парню. Фёдор Андреевич вообще всё делал настолько несуетливо, что, казалось, судьба ему в строители, но кого-то бог уберёг, – он пошёл в палачи. Так же не торопясь, с оттяжечкой щёлкнул затвором пистолета, отчего Антон заметно вздрогнул, а затем, не получив немедленно пулю в затылок, мелко затрясся в истерике. На штанах расползалось мокрое пятно.

– Как-то не по-человечески получается, – пробурчал Фёдор Андреевич, обошёл парня и вытащил кляп из его рта.

Где-то минуту Антон жадно хватал ртом воздух, губы дрожали, по подбородку стекала слюна.

Подняв на палача полные слёз умоляющие глаза, он прохрипел:

– Ленин не настоящий!– и в подтверждение своей искренности затряс из стороны в сторону головой.

– Ну и что? – широко улыбнулся палач, убив последние антоновские надежды. – Многие догадываются, только какая нам разница?

Подошёл вплотную, отчего Антон сжался в маленький дрожащий комок, похлопал ободряюще приговорённого по плечу.

– Ты давай, парень, соберись. Судьба такая. Встреть смерть как мужчина, ничего изменить уже нельзя, – Фёдор Андреевич глубоко вздохнул и неожиданно ударился в философствования, профессия к этому располагала. – Правильно ты жизнь прожил. Все мы хотим добиться чего-то, двигаем кого-то при этом, естественный отбор. Иначе не было бы человеческой истории… Но и ни за что людей не расстреливают.

Палач договорил и начал заходить за спину.

– Последнее желание есть? Покурить, может?

– Стихи, – выдохнул Антон внезапно стрельнувшую в голове мысль, никак не обдуманную, но навязчивую.

– Какие стихи? – приговорённому удалось Фёдора Андреевича, людей убившего больше, чем комаров, удивить.

– Читать хочу.

– А-а… Ну ладно, читай. Только не поэму! – он по-солдатски грубо заржал.

И Антон начал. То, что всегда помнил, но ни разу никому не читал, считая слишком лиричным для Маяковского, его стихотворение на смерть Есенина.

Вы ушли,

как говорится,

в мир иной.

Пустота…

Он читал вдохновенно как никогда. Ситуация располагала. Помутнение рассудка уже прошло, но реальность всё равно казалась какой-то… киношной, что ли. Или как во сне: может, вот-вот пробуждение и кончится этот кошмар? Постепенно, по мере приближения к финалу, Антон начал понимать, откуда эта мысль и это вдохновение: читает он не для себя, а для палача. В надежде, в последней отчаянной и сумасшедшей попытке тронуть какие-то струны в его заскорузлой душе, поцарапать, сорвать с неё корку запёкшейся крови. И подвигнуть его простить, дать шанс…

…Для веселия

планета наша

мало оборудована.

Надо

вырвать

радость

у грядущих дней.

В этой жизни

помереть

не трудно.

Сделать жизнь

значительно трудней.

На последней фразе, ровно на точке прогремел выстрел. Фёдор Андреевич своё дело знал. Была у него своеобразная палаческая мораль – убить точно в момент завершения последнего желания, чтобы казнимый умер на высокой ноте, и лицо не было искажено животным страхом неминуемой смерти.

***

Зверев, едва открыв дверь кабинета и увидев вождя, с чего-то вдруг решившего начать потреблять ещё до обеда, с ходу озабоченно спросил:

– Что происходит, Владимир Ильич, что за шум, движение какое-то в штабе, вы не в курсе?

Лжеленин отставил стакан и совершенно спокойно ответил:

– Предательство, Юрий Алексеевич. Антон Кирилла под пули подвёл, подставил. Ночью убили парня… – и, внезапно всхлипнув, жалостливо добавил, – а я ведь его с детства, – провёл рукой где-то на уровне пояса, – знал.

Потянулся к стакану и залпом допил.

– Как? – Зверев удивлённо приподнял бровь. – Как с детства?

Лжеленин, сообразив, что от нервов сболтнул лишнего, натянуто улыбнулся, долил себе коньяка и махнул рукой.

– Ай, не обращайте внимания, находит на меня периодически! Имею в виду, что жалко парня, он больше всех со мной работал, а этот лишь подвизался, приклеился к таланту.

Затрещал коммутатор. Царёв, всё ещё плохо соображавший, нажал кнопку спикерфона, решив не напрягать себя поднятием трубки.

– Всё, Владимир Ильич, – донёсся голос Фёдора Андреевича, – кончили мы этого Матвеева. В смысле, приговор приведён в исполнение!

Зверев изменился в лице.

– Какой ещё приговор? Это что ещё за дела? Кто приказал, вы? Без согласования?

Но Лжеленин был уже не тот. Он нахально заткнул коммуниста жестом, выпил.

– К чёрту согласования! Такие дела завертелись. Обойдёмся без балласта, тут не до цацканий. Слишком много взял на себя парень.

Царёв встал, сложил руки за спиной и по-наполеоновски прошествовал к окну. Оттуда он бросил на стоявшего в прострации Зверева непривычно властный взгляд и начал придуманную только что за коньячком «тронную речь», добавив в голос металла.

– Так вот, товарищ Зверев.

Едва он набрал в лёгкие воздуха для подготовленной тирады и открыл рот, дверь в кабинет распахнулась. Ворвался разъярённый Новиков без тени чинопочитания.

– Это что за новости? Что за расстрелы в подвалах штаба? Без суда, без следствия? Как объяснять это людям?

Лжеленин, не меняя позы, с вызовом посмотрел Новикову в глаза.

– Я приказал. Так и объяснять. Собаке – собачья смерть!

Новиков замолчал и сник, по крайней мере, так показалось Царёву, и он победно усмехнулся. Генерал натянуто, одними губами улыбнулся в ответ.

– А у меня хорошие новости. Удалось полностью утрясти все вопросы со штабом федералов насчёт организации очной ставки обоих Лениных. Там будут эксперты независимые, проведём комплексную проверку. Всё в прямом эфире сделаем с трансляцией на всех федеральных каналах, чтобы без дураков и инсинуаций.

Зверев захлопал глазами, Лжеленин громко икнул, с ним такое случалось в стрессовых ситуациях.

– Вот так, товарищи, – продолжил Новиков, – скоро удастся положить конец всем мучениям. Федералы довольно легко пошли на все наши условия. Видимо, академик Подиров здорово их убедил, – генерал улыбнулся уже шире. – Так что это пошло нам на руку. Мы используем нашу студию, из которой транслировали призыв к восстанию, там как раз сейчас бригада нейтралов из Сибири стоит, они обеспечат безопасность обеих сторон.

– К-как вы обо всём договорились? А как же мы, наше мнение, вы как так за вождей решаете?! – Зверев начал отходить от шока.

– А это не моё личное решение и инициатива. Мне поступило распоряжение председателя Революционного совета, а в процессе переговоров и подготовки мероприятия принимало участие всё руководство Чрезвычайной комиссии. Мы свою работу сделали, товарищи.

Новиков с достоинством склонил голову, прощаясь. Уже из дверей добавил:

– Не будем тянуть, поедем завтра утром.

Глава Xvi

Настал звёздный час майора Чернова. Хотя не так он его изначально представлял себе. Войти в историю России, полгода просиживая штаны в брошенном обитателями элитном посёлке? Подъедая припасы, оставшиеся в домах от их тучных хозяев, да питаясь подачками, периодически подбрасываемыми то «белыми», то «красными», а то и вовсе сердобольными бабушками из окрестных деревень? Сидеть и ждать, пока что-то решится само собою, изображая из себя этакого «третейского судью», да мародёров гонять – все подвиги за несколько месяцев.

Была бы водка, Чернов бы запил. Но водки не было. Изредка закупались самогоном в окрестных деревушках, откуда никто никуда не бежал, и жизнь там шла своим чередом. Даже киоски ночные имелись, где открыто, никого не таясь, торговали самодельным пойлом. Но денег на него не было. Потихоньку военные сами начали мародёрствовать, по сути, реквизируя в коттеджах технику да мебель и выменивая у местных на товары первой необходимости, под чем в первую очередь понимался всё тот же самогон. Но так не только не сопьёшься, но даже и тоску свою не заглушишь и не обманешь. Плохо было майору, скребло на душе.

И тут – такое событие. Здесь, на контролируемой им территории, определилась судьба страны. И никто, кроме него, не способен был организовать эти решающие дебаты. К майору вернулись гордость, бритость и чистые рубашки.

Финал, впрочем, вышел неожиданный и какой-то не эпический. Но главное, что ситуация разрешилась, и бригада Чернова так или иначе вошла в историю. Гражданская война окончена. При его непосредственном участии.

Когда завершились исторические дебаты в охраняемой им студии, уставший до смерти майор сидел за столом в опустевшем штабе бригады, пытаясь осознать историчность момента и свою роль в нём. Давно уж стемнело. Вошёл его заместитель, майор Нефёдов, друг ещё с военного училища.

Чернов поднял на него красные от недосыпа глаза.

– Ну что, вот и всё. Как ни крути, Андрюха, а мы таки в спасении России важную роль сыграли с тобой. Надо бы это дело отметить!

– Давай! – с готовностью согласился Нефёдов, также чуть не валившийся с ног. – Только в деревню сгонять придётся, пусто у нас.

– Ну поехали. Пусть заводят БМП: замело, на УАЗике не проедем.

Чтобы не пугать попусту деревенских, накинули на себя гражданские пальто, благо всякого добра в брошенных особняках было валом. По той же причине бронемашину остановили на окраине села, отправившись дальше пешком через сугробы.

Возле киоска, с крыши которого светил единственный в округе фонарь, была какая-то возня, изнутри голосила продавщица. Троица только что спасённых от войны граждан, похоже, единственную на всю округу торговую точку грабила.

– Смотри, Лёха, кажись, наркоты! – шепнул Нефёдов.

В месяцы навалившихся на страну испытаний частенько возникали перебои то с продуктами, то с горючим, то со спиртным. Один только вид товара хлынул потоком – наркотики, словно размножались они, как особая плесень, на крови. И наркоманов развелось больше прежнего в разы от безделья, депрессии и доступности отравы. Торговать наркотой брались даже бабки на многочисленных, практически на каждом перекрёстке выросших импровизированных блошиных рынках.

Приторговывали, видимо, и в этой деревне. Причём, как подозревали военные, по-крупному. Ловили они тут в окрестностях не единожды и московских барыг с целыми сумками дури, и молодёжь, перевшуюся на край света, чтобы купить дозу подешевле.

Эти трое были залётные явно, больно уж не по-деревенски одеты. Решили на месте и яду себе добыть, и денег на него.

– Ну-ка стоять! – гаркнул Чернов почти в ухо крайнему, стоявшему на стрёме, да как-то бездарно, майор к нему даже не крался, просто вынырнул из темноты в пятно света.

Паренёк сиганул в сторону с места, как испуганная антилопа, чуть не упал, вытаращил глаза. Его невменяемый вид не оставлял сомнений: накурился уже или «вмазался», оттого и опасность сзади не услышал. Двое его дружков нехотя отвалились от окошка киоска, которое они всё это время, пока офицеры пробирались к ним по сугробам, лениво пытались ломать.

– Э, ты кто такой ваще? – огрызнулся «постовой», в котором при ближайшем рассмотрении да при большом только желании можно было угадать бывшего сокурсника Кирилла и Антона Серёгу Журавлёва, ныне превратившегося в некую сущность, откликавшуюся в наркоманской среде на уважительную кличку «доктор».

Но Чернов Журавлёва никогда не знал, разумеется, и потому цацкаться с ним не собирался. Он шагнул вперёд, пытаясь ухватить наглеца за воротник. Наркоты тоже подступали. Будь военные в форменной одежде, троица бросилась бы наутёк без разговоров. Но ситуация была непонятна: ночь, наглый мужик в модном пальто. Второго, Нефёдова, они даже не приметили в темноте.

– Ну-ка, иди сюда, засранец, – рука Чернова скользнула по болонье «докторского» пуховика.

Что-то блеснуло, майор издал странный звук: не то кашлянул, не то выдохнул резко. «Доктор» смотрел в упор мутным взглядом, не особо соображая, что произошло.

Чернов шагнул назад. Из груди, в области сердца, торчала рукоять отвёртки. Остро заточенное орудие пролетариата вошло в тело полностью, легко пробив дорогую и мягкую шерсть буржуйского пальто.

Никакая жизнь перед глазами Чернова не проносилась, на лице застыло изумление. Кажется, он был уже мёртв, хотя ещё стоял на ногах.

Через секунду он беззвучно рухнул в сугроб.

Первым пришёл в себя Нефёдов, прыжком он оказался рядом с другом. Упал на колено, заглянул в лицо. Наркоты так и стояли, тихо покачиваясь на ветру. Офицер полез за пистолетом, пальто мешало, он дёрнул за полу, срывая пуговицы. Увидев камуфляж и кобуру, налётчики обрели рассудок в той мере, в какой он остался у них, и бросились бежать, но не в рассыпную, не в ночь, не в кусты, а по протоптанной и хорошо освещённой фонарём с киоска тропинке.

Майор Нефёдов, не вставая с колена, аккуратно и хладнокровно, как в тире, разрядил обойму им в спины.

***

Утром накануне дебатов перед парадным входом Смольного выстроился целый кортеж: два представительских автомобиля для главных революционеров и пять внедорожников охраны. За воротами ожидала группа сопровождения из спецназовцев на бронеавтомобилях.

Перед входом, нервно посматривая на часы, переминались Зверев и Новиков.

Наконец, двое охранников вынесли под руки пьяного в стельку Лжеленина, который из последних сил сопротивлялся и невразумительно что-то мычал.

– Я сейчас, – буркнул Новиков и исчез в здании.

Через пару минут к Царёву, которого всё это время безуспешно пытались запихнуть в салон автомобиля, подбежали двое немолодых людей с квадратным чемоданчиком. Владимир Валентинович, шедший позади, подал знак, чтобы лекарей допустили к особо охраняемому телу. Охранники послушно расступились, не без удовольствия уронив важную персону на снег.

Один из докторов с силой разжал пациенту челюсти. Второй достал из кейса что-то вроде клизмы и влил содержимое ему в рот. Вождя поставили на колени, и его немедленно начало рвать. Все присутствующие, кроме врачей, вежливо отвернулись. Эскулапы, не сводя с него глаз, готовили систему.

Когда рвота прекратилась, Лжеленина наспех умыли и усадили в машину, он уже не в силах был сопротивляться, пристегнули. Рядом сел один из врачей с системой в руках, закатал пациенту рукав, вставил иглу, кивнул охране – можно ехать.

До Москвы Царёв совсем протрезвел, но запах стоял – врагу не пожелаешь.

В условленном месте на трассе их встретила колонна нейтралов, пришлось обходными путями перебираться сначала на Новорижское шоссе, чтобы избежать встречи с «белыми», а потом уже и на Рублёво-Успенское. Сопроводили до студии без эксцессов. Офицер, правда, с ними был очень уж приставучий, всё суетился, бегал вокруг, Ленина увидеть хотел. Выяснилось, что это командир бригады Чернов. Одичал, видимо, от такой службы. Просился сфотографироваться, твердил: «Мне всё равно, кто из них настоящий, всё же – история! Маме фотку отправлю, будет гордиться!». Не подпустили его, что позориться: от вождя вонища за три метра чувствуется.

Перед самым домом со студией врач что-то ещё колдовал над лидером революции, пытаясь сбить запах. Не очень получилось.

***

Внутри коттеджа почти ничего не поменялось. Кажется, камеры и студийный свет отсюда даже не вывозили. Убрали только коммунистическую символику, заимствованную некогда из кабинета лидера компартии, флаги да бронзовый бюстик Ленина с блестящей лысиной.

Народу было полно, техперсонала только человек двадцать, бегали, провода да софиты туда-сюда носили, всем хотелось присутствовать.

У зашторенного окна поставили два ряда стульев, там расположились солидные, в сединах, мужчины и женщины. По мятым пиджакам и безмятежному туристическому выражению на лицах в них сразу угадывались иностранные наблюдатели.

В самом центре комнаты стояли два больших стола и за ними люди в белых халатах, на столах – какая-то мудрёная аппаратура.

Ближе к занавешенной фоном стене – две кафедры напротив друг друга с микрофонами на них. За той, что ближе к окну, пристроились Прокуроров и Владимир Семёнович, директор ФСБ, оба сверлили Новикова ненавидящими взглядами.

Для революционной стороны, стало быть, предназначалась кафедра, что ближе к выходу. «Красные» направились к ней, хотя Зверев возражал, нехорошо, мол, нашему Ленину ихнего ждать. Новиков рыкнул:

– Не до протокола, пошли уже!

Царёв послушно зашагал, преображаясь прямо на ходу. Талант всё-таки не пропьёшь. Иностранцы жидко зааплодировали, телевизионщики засуетились, путаясь друг у друга под ногами.

Лжеленина тут же обступили стилисты, быстренько припудривая лицо и поправляя «причёску» на висках.

Аплодисменты стали громче – в зал вошёл Подиров, под руку придерживая Ленина. Того уже заранее привели в порядок визажисты. Шёл он, еле-еле передвигая слабые ноги, но лицом был как с картинки.

Подиров довёл его до кафедры, Ленин облокотился, практически лёг на неё всей грудью. Илья Иванович остался вблизи, чтобы подхватить если что.

Телевизионщики подбежали к учёному, прицепили микрофон на петличке. Ему предстояло стать одним из героев шоу.