Логово зверя

Паша, во всяком случае, услышал. Он на мгновение замер и напрягся, а после того как в ночной тиши растаяли последние отзвуки звериного рыка, повернулся к напарнику и, подняв указательный палец, с дробным нервным смешком вымолвил:

– Слыхал? Вот она, смертушка наша, рядом бродит… Всё ближе к нам подбирается, родимая…

И снова Юра промолчал. Сказать ему было нечего. Мысли в голове мешались и путались. Сердце учащённо билось в стеснённой груди. Всё тело вдруг объяла невероятная слабость, как если бы смерть, как и сказал Паша, и впрямь приблизилась к ним вплотную и он уже ощущал её тяжкое, тлетворное дыхание.

Так они в конце концов и заснули – в угнетённом состоянии, в расстроенных, смятенных чувствах, полные мрачных предчувствий и с глубоко засевшим в душах мертвящим, липким страхом.

VIII

Приятелей разбудили гулкие, сухие, резавшие слух металлические удары – именно так дежурные каждое утро будили обитателей лагеря. Которые, пробушевав до поздней ночи, спали непробудным сном и не спешили выбираться наружу. Но дежурные были неумолимы и продолжали упрямо колотить железякой о железяку до тех пор, пока в палатках не обнаружилось шевеление и наружу не высунулись первые хмурые, заспанные лица. И только после этого, постукав для порядка ещё минутку, дежурные наконец угомонились и невыносимый металлический трезвон стих.

Однако тишина всё равно не наступила. Её нарушал невысокий коренастый субъект солидного возраста и довольно странного вида – он был в шортах, с голым дрябловатым торсом и жидкой козлиной бородкой, – расхаживавший перед палатками и оглашавший окрестность протяжными заунывными возгласами:

– Дети Ярославовы, вставайте! Вы поглядите только, какая погодка сегодня. Благодать! Выползайте, сони, на свет божий. А то так и царство небесное проспите…

Слушая эти призывы, смахивавшие на какую-то диковинную языческую молитву, Юра, не спавший уже некоторое время, недовольно поморщился и пробормотал:

– Что это за идиот там голосит?

– Это Рыгорыч, – ответил Паша со слабой сонной улыбкой. – Препод ихний… Городской сумасшедший. Но безвредный.

– Ну и на том спасибо, – проронил Юра и закрыл глаза, по-видимому намереваясь поспать ещё немного.

Однако прерванный сон улетучился и не желал возвращаться, несмотря на все Юрины попытки снова окунуться в его объятия. Но даже и без сна приятно и уютно было лежать с закрытыми глазами в тёплом спальном мешке, прислушиваясь к многообразным звукам пробуждавшегося лагеря. Рыгорыч в конце концов умолк, но на смену ему пришли не менее звучные и раскатистые голоса, которых с каждым мгновением становилось всё больше и которые постепенно сливались в неумолчный монотонный гул, похожий – Юре опять невольно пришло на ум это сравнение – на гудение пчелиного улья.

У Паши, похоже, тоже не было особого желания расставаться со своей постелью. И у него для этого имелись гораздо большие основания, чем просто лень: после вчерашнего он чувствовал себя не очень хорошо – у него трещала и раскалывалась голова, а во рту было сухо, как в печке, – и он мечтал лишь о том, чтобы выпить чего-нибудь освежающего и оставить своё вялое, немощное тело в покое ещё на неопределённое время. Он едва нашёл в себе силы, чтобы чуть приподняться и вытащить из рюкзака бутылку с водой, после чего жадно припал к горлышку горячими, пересохшими губами. Могло показаться, что он пару-тройку дней шёл по знойной, раскалённой пустыне и до предела измучен жаждой. Он пил до тех пор, пока не опорожнил бутылку до дна, а затем бессильно уронил голову и замер, прерывисто, хрипло дыша и время от времени жалобно постанывая.

– Не-э… эт перебор… перегрузка, – вымолвил он чуть погодя слабым, каким-то измятым голосом, будто с трудом пережёвывая слова. – Не буду больше спиртягу пить… Такая дрянь, если честно… Как они её пьют?

– Археологи! – с кривой ухмылкой произнёс Юра, открыв глаза. – Им не привыкать. Вылакают что угодно. У них глотки лужёные.

Паша тоже несколько принуждённо усмехнулся.

– Это почему же?

– Потому что работа у них такая. Собачья, – уже без улыбки, с неприязненным, как будто чуть брезгливым выражением проговорил Юра. – Возятся в земле, как черви. Тревожат мёртвых. Гробокопатели… Паршивое занятие, одним словом.

Паша немного помолчал, точно обдумывая услышанное, и опять слегка усмехнулся.

– Вот то ли дело сталкеры!

Юра кивнул и совершенно серьёзно, чуть сдвинув брови, подтвердил:

– Да, это совсем другое дело. Сталкер – свободный человек! Может быть, самый свободный из всех… насколько это вообще возможно. Идёт куда хочет, делает что вздумается, никому не подчиняется и не кланяется… Ну, разве что обстоятельствам, – оговорился он с задумчивым видом. – Но от этого никто не застрахован… Есть вещи, с которыми волей-неволей приходится считаться…

Паша ничего не сказал. Терзаемый жестоким похмельем, он маялся, метался, крутился из стороны в сторону, не находя себе места. То порывался куда-то идти, то валился навзничь, накрывался спальным мешком с головой и, охая и шумно отдуваясь, лежал без движения, что-то по временам бурча и испуская протяжные стоны.

Юре в конце концов надоело это, и он раздражённо проговорил:

– Слушай, ты достал! Иди опохмелись. Авось полегчает.

Паша, словно только этого и ждал, тут же вскинулся и пополз к выходу. Но на пороге задержался, точно остановленный внезапной мыслью, и, полуобернувшись, произнёс:

– Там это… водила «пазика», Палыч, говорил вчера, что послезавтра утром… то есть, получается, уже завтра… поедет в город… За водой там, жратвой… Ну и мы могли бы…

Юра, явно заинтересованный сообщением, чуть подумав, кивнул.

– Отлично. Вот на нём-то мы и укатим отсюда. Так оно безопаснее будет… – Он вдруг прервал себя, будто вспомнив о чём-то – или, скорее всего, о ком-то, – и заметно погрустнел.

Паша, тоже, видимо, раздумывая о своём, помолчал немного и как-то неуверенно, понизив голос, спросил:

– Думаешь, всё нормально будет?

Юра, всё ещё погружённый в себя, шевельнул бровью.

– Надеюсь, что да… Хочется верить, что в ближайшие сутки не случится ничего экстраординарного и мы спокойно уедем отсюда… Чтобы никогда больше не вернуться, – закончил он едва слышно.

Паша помедлил ещё чуть-чуть и, покачав головой, выбрался из палатки, оставив приятеля наедине с его меланхоличными думами.

Юра действительно ещё какое-то время не двигался с места, уйдя в свои размышления – не самые отрадные, судя по его хмурому, озабоченному виду и даже как будто несколько расстроенному виду. Потом, наскучив, по-видимому, затянувшимся бездействием, поднялся и вышел наружу.

Там он застал ту же картину, что и за день до этого. Опустевший лагерь, в котором время от времени показывалась какая-нибудь ничем особо не занятая личность со скучающей физиономией и блудливо бегавшими глазами; подвешенный над огнём массивный закопчённый котёл, наполненный, как и вчера, аппетитно пахнущим кипящим варевом, и сновавшие рядом дежурные; и шумевший, бурливший и искрившийся весельем раскоп, облепленный людьми, как торт мухами. Туда после короткого раздумья Юра и направил свои шаги. А приблизившись, стал искать глазами ту, что вот уже сутки занимала его мысли – и чем дальше, тем всё более настойчиво и властно, понемногу вытесняя из них всё остальное, даже то, о чём, казалось бы, он должен был думать сейчас в первую очередь. Однако ничего поделать с этим он уже не мог, это было сильнее его, это овладевало им и подчиняло его всё больше. Он не в силах был не думать о ней и хотел по-настоящему только одного: видеть её, говорить с ней, слышать её голос, чувствовать её присутствие…

Он заметил её сразу же. Она с несколькими другими девушками работала наверху, на краю ямы, возле огромных куч выкопанной земли. Вооружившись кисточками, они очищали извлечённые из её недр находки, какие-то бесформенные, облепленные глиной мелкие предметы, – Юра так и не понял, да и не пытался понять, что это такое и какую ценность представляет. Это интересовало его меньше всего. Его интересовала только она. Он смотрел на неё почти не отрываясь, лишь изредка отводя взгляд и равнодушно окидывая им трудившихся – и одновременно не забывавших резвиться и дурачиться – студентов. А затем опять устремлял взор на Марину, нетерпеливо ожидая, когда же она обратит на него внимание и взглянет на него своими живыми, лучистыми глазами.

Ждать пришлось не слишком долго. Буквально через минуту после того, как он появился поблизости от раскопа, она заметила его и, не переставая работать и болтать с подружками – теми самыми, что были с ней накануне, за исключением, разумеется, Кати, – иногда бросала на него быстрые, скользящие взгляды. Которые, впрочем, понемногу задерживались на нём подольше и становились всё внимательнее и пристальнее. Настолько, что это было вскоре замечено её подругами, которые немедленно принялись кидать на неё и Юру многозначительные понимающие взоры, шушукаться и пересмеиваться, чем заметно смутили Марину, тут же прекратившую смотреть на него и немного насупившуюся.

Поняв, что его присутствие и слишком явное внимание к Марине вызвали нежелательные последствия, Юра, бросив на неё последний взгляд, не без сожаления отошёл и направился к реке. Он хотел побыть один, наедине со своими мыслями, становившимися всё более сложными и путаными. Окружающее многолюдство и непрекращающийся шум, необходимость всё время быть на виду, у всех на глазах тяготили и раздражали его. Ему больше были по душе тишина и лесное приволье, по которому он привык скитаться в компании одного, максимум двоих спутников. Хотя, как выяснилось совсем недавно, и в столь любезной его сердцу лесной глуши не всё было так спокойно и благополучно. И там, как оказалось, притаилась какая-то тёмная, враждебная сила, настолько всполошившая и взбудоражившая его, настолько поразившая его воображение, наполнившая его таким стойким, неизбывным страхом, что он уже второй день ходил сам не свой, не мог найти себе места и всё пытался разгадать эту странную и страшную тайну, у которой, возможно, не было разгадки. А если и была, то для неё ещё явно не пришла пора.

Как бы то ни было, его всё это время не покидала тревога. И не просто не покидала, а росла, ширилась, всё глубже проникала в него, постепенно становясь как бы частью его, необходимым, как будто врождённым свойством его существа. И, тесно переплетаясь и взаимодействуя с этой тяжкой, мучительной тревогой, точно дополняя друг друга, его практически ни на миг не оставляло упорное и не менее, если не более тревожное ощущение, что за ним следят, что чей-то зоркий, пронзительный взгляд неотступно следует за ним повсюду, не упуская из виду ни на мгновение. Причём видит его насквозь. Не только его внешние движения, но и внутреннее состояние. Видит его страх, смятение, колебания, метания, сомнения. И, возможно, даже его так внезапно зародившуюся, нежданную, ещё не вполне оформившуюся, но уже совершенно реальную и несомненную для него любовь…

Побыть в одиночестве Юре удалось недолго. Спустя пару минут после того, как он покинул раскоп, он услыхал за своей спиной чьё-то частое, прерывистое дыхание и тут же скривился, как от зубной боли, поняв, кто его преследует. Это, как и следовало ожидать, был Владик, умудрявшийся находиться, казалось, в нескольких местах одновременно, всё видевший, всё слышавший, всё знавший, бывший в курсе самых свежих и горячих новостей, которые он, благодаря своей поразительной способности молниеносно перемещаться в пространстве, всегда узнавал первым. Одной из них, самой последней, только что узнанной из какого-то неведомого, но, несомненно, достоверного источника, он и спешил поделиться со своим новым, немного нелюдимым знакомым, к которому Владик, по всей видимости, испытывал необъяснимую симпатию, несмотря на полнейшее безразличие и даже некоторое недоброжелательство к нему с Юриной стороны.

– Привет… Тут, значит, такое дело… – догнав Юру, затараторил Владик быстрым, задыхающимся голосом, рассыпая слова, как горох. – Ваще писос… Иван Саныч сёдня приезжает! Прикинь! Сам Иван Саныч! Собственной персоной… Щас там в лагере переполох, преподы бегают все в мыле, задрав хвост… А кто и поджав… Ну, а мы работу, естественно, бросили и под шумок разбрелись кто куда… Я вот приметил, что ты к речке пошёл, и побежал сообщить тебе.

– Да, да, спасибо, я тронут, – рассеянно промолвил Юра, стараясь не смотреть на Владика. – А кто такой этот Иван Саныч?

На подвижной лисьей мордочке Владика изобразилось такое неподдельное изумление, как если бы Юра спросил у него, действительно ли Земля круглая?

– Ты чё-о-о?!.. – протянул он, широко раскрыв глаза. – Ты не знаешь, кто такой Иван Саныч? Реально?!

Юра пожал плечами.

– А почему я должен его знать?

Владик распахнул глаза ещё шире – так, что казалось, они вылезут сейчас наружу.

– Ну ты ваще… Как же так можно? – недоумённо пролепетал он и, с подозрением впившись в спутника острым, пронырливым взглядом, недоверчиво спросил: – Так что, в самом деле не знаешь? Ты не прикалываешься?

Юра, глядя куда-то вдаль и, по-видимому, не очень внимательно слушая собеседника, молча качнул головой.

– Да это ж звезда! – воскликнул Владик, почти молитвенно воздев руки и трясясь от восторга. – Величина в науке! Да и не только в науке… Профессор, членкор Академии наук, народный депутат… Он же с экрана телика не слазит… неужели не видал? Перед ним тут все трепещут, по струнке ходят, чуть ли не честь отдают… Вот он какой человек, наш Иван Саныч! Великий человек! Матёрый человечище! Выдающийся учёный! Самый знаменитый археолог современности… Он тут уже пол области перекопал, прикинь!..

Владик довольно долго ещё воскурял фимиам именитому и достославному Ивану Санычу, подробно перечисляя его многочисленные регалии, звания, награды, а также действительные и мнимые заслуги перед отечественной и мировой наукой. Однако, вопреки Владиковым ожиданиям, его бурные, выспренние, явно перехлёстывавшие через край славословия «самому знаменитому археологу современности» не произвели на Юру никакого впечатления. Он как шёл хмурый, задумчивый и погружённый в себя, почти не слушая болтливого и восторженного спутника, так и продолжал идти до самого берега, пока не остановился у самой воды, едва слышно журчавшей под нависшими над ней клочьями прибрежной травы.

Но Владик, по-видимому, не желал сдаваться так легко и не собирался оставлять попыток расшевелить Юру и заставить его в полной мере проникнуться значительностью и величием неведомого ему Ивана Саныча. Владик сделал лишь короткую паузу, чтобы перевести дыхание и собраться с мыслями, и приготовился было обрушить на собеседника ещё одну солидную горсть информации о своём кумире…

Но не успел. Едва он открыл рот, как со стороны невидимого отсюда лагеря донёсся глухой нестройный гул. Владик замер на секунду с раскрытым ртом и чутко прислушался, после чего его лицо вздрогнуло и перекосилось, и он, подпрыгнув и всплеснув руками, стремглав бросился прочь с протяжным истошным воплем:

– Иван С-саныч приеха-а-ал!

Юра проводил распалённого, видимо, перегревшегося на солнце студента сочувственным взглядом и лишь покачал головой, не зная, что и думать о таком тяжёлом – хотя, наверное, и нередком – случае умственного расстройства на почве обожания и восторга.

Но, едва Владик скрылся вдали, Юра тут же забыл о нём и вернулся к своим недавним размышлениям, прерванным неуравновешенным практикантом. Оглядевшись, он обратил внимание, что находится на том самом месте, где вчера лежала без сознания извлечённая из воды Катя. Побродив вдоль берега взад-вперёд и внимательно вглядываясь себе под ноги, точно выискивая что-то, он затем обратил взгляд на противоположную сторону реки – туда, куда, по словам Марины, взглянула Катя перед тем, как пойти ко дну, и где якобы увидела что-то страшное, испугавшее её в буквальном смысле почти до смерти. Что-то, что, если верить Марине, – а у него не было никаких оснований не верить ей, – поразительным образом напоминало увиденное им самим позапрошлой ночью в заброшенном доме на лесной поляне.

Подувший с речки свежий ветерок заставил Юру поёжиться и передёрнуть плечами. Нахмурив лоб и насупив брови, он пристально оглядывал противолежащий берег, подолгу останавливаясь взглядом на каждом дереве, кустарнике, зарослях высокой травы, будто пытался различить там знакомый громоздкий силуэт. И порой, – то ли это его разыгравшаяся фантазия принималась рисовать ему то, что он ожидал узреть, то ли это просто была причудливая игра света и тени, – ему в самом деле начинало казаться, что то тут, то там под сенью густой зелени он видит громадное могучее тело, покрытое чёрной мохнатой шерстью. А затем ему даже почудилось, что из глубины плотного, пышно разросшегося ивняка на него глянули чьи-то красноватые, мрачно блеснувшие глаза…

Юре стало немного не по себе, и он, мгновенно потеряв желание оставаться здесь в одиночестве, собрался было как можно скорее вернуться в лагерь, как вдруг на его плечо мягко легла чья-то рука. Он был настолько взвинчен и наэлектризован, что это лёгкое, почти нежное прикосновение заставило его вздрогнуть всем телом и резко отшатнуться. Едва удержавшись на ногах, он обернулся с таким выражением, как будто ожидал увидеть призрак.

Однако увидел нечто гораздо более приятное. Перед ним стояла Марина, всё ещё слегка вытянув вперёд руку, которую она только что опустила на его плечо, по-видимому никак не ожидая, что это вызовет такую нервную реакцию. Она удивлённо посмотрела на него и спросила:

– Что с тобой? Ты что, испугался?

Юра, поспешив стереть со своего лица отпечатавшийся на нём испуг и проклиная себя за этот позорный срыв, который он не сумел удержать, через силу, не совсем натурально усмехнулся – или, вернее, просто скривил лицо – и, потупившись, глуховатым, дрогнувшим голосом пробормотал:

– Да нет… С чего ты взяла?

Марина, неотрывно глядя на него, улыбнулась краями губ и повела плечами.

– А-а… Ну, значит, мне показалось.

Он не нашёлся что сказать, и на некоторое время установилось молчание, прерываемое лишь отдалённым неясным гомоном и порой вырывавшимися из него отдельными возгласами, долетавшими из лагеря.

Юра в течение этого небольшого, но показавшегося ему бесконечным отрезка времени чувствовал себя отвратительно. По-прежнему уткнувшись неподвижным взором себе под ноги и не решаясь поднять глаза на Марину, он сгорал от стыда и то бледнел, то краснел, ощущая на себе её насмешливый, с лёгким прищуром взгляд. «Ужас! Ужас!.. – повторял он про себя. – Я повёл себя как последний дурак… Она, наверно, подумала, что я псих!»

Что в действительности думала Марина, знала только она сама, и по её мило и немного загадочно улыбавшемуся лицу, на котором сияли ясные, теплившиеся нежным и весёлым блеском глаза, это трудно было определить. Но, очевидно, затянувшееся безмолвие в конце концов наскучило ей, и она, сложив руки на груди и капризно наморщив носик, недовольным тоном проговорила:

– Ну, и долго мы будем молчать? Что, тебе совсем нечего мне сказать? Мне почему-то казалось, что ты более красноречив.

Как ни был Юра занят в этот момент совершенно другими мыслями, весьма далёкими от сердечных дел, он сразу же уловил в её словах вполне определённый призыв, желание и готовность обсудить то, что, вероятно, занимало со времени их первой встречи не только его, но – он не знал лишь, в какой степени – и её. И об этом говорили не только её слова, но и весь её облик – оживлённое, чуть взволнованное лицо, на котором играл лёгкий румянец, едва заметно подрагивавшие алые губы, мелко трепетавшие тонкие ноздри и, прежде всего, горевшие живым, мягким и вместе с тем озорным сиянием глаза, прямо и твёрдо устремлённые на него, так что он никуда не мог деться от их проницательного, казалось, пронзавшего его насквозь взгляда.

Да он, собственно, и не собирался никуда деваться. Ему нравилось смотреть в её глаза. Просто смотреть, ничего не говоря и лишь слегка, может быть, даже немного глуповато, улыбаясь. И медленно, постепенно, мало-помалу растворяться и тонуть в них, забывать обо всём на свете, видеть только её, её одну, ничего, кроме неё. Ему было бесконечно приятно это трудноуловимое, непередаваемое ощущение, от которого у него замирало сердце, захватывало дух, а по телу пробегали мурашки, и он хотел бы, чтобы оно продолжалось как можно дольше, словно чувствуя, что оно, скорее всего, не повторится больше. А если и повторится, то уже в каком-то другом виде, быть может, ничуть не худшем, чем сейчас, но всё-таки другом. Того же, что переживал он теперь, не будет больше никогда. И он длил эти чудесные, неописуемые мгновения изо всех сил, понимая, что вот-вот, возможно в следующую секунду, всё закончится…

И всё действительно закончилось в следующую секунду, когда Марина, видимо потеряв терпение, слегка отстранилась от него и перевела взгляд на другой берег, туда, куда незадолго до этого смотрел Юра. Её лицо при этом чуть напряглось и погрустнело, будто подёрнулось тенью.

Юра, догадавшись, о чём она думает, – что, впрочем, было не так уж трудно, – посмотрел туда же и, понемногу освобождаясь от владевшего им очарования и обратившись к недавним своим тревожным думам, вполголоса промолвил:

– Да-а, дремучие тут места… Если б не вы с вашими раскопками, так совсем глухо было бы.

Марина, казалось, не услышала его, занятая своими переживаниями. Качнув головой вперёд, на чуть изгибавшийся перед ними, поросший невысокими клочковатыми кустами берег, она тихо произнесла:

– С Катей вот тут случилось это… Я хорошо запомнила это место.

И, снова устремив взгляд на противоположную сторону реки, нахмурила лоб и после небольшого раздумья проговорила:

– Что же она могла там увидеть? Что так напугало её?

Юра, глядя то на неё, то по направлению её взгляда, тоже приглушённо вымолвил:

– Вот и меня это интересует. – И совсем уже тихо, чтобы Марина не услышала, присовокупил: – Хотя догадки имеются…

Однако Марина услышала и обернулась к нему.

– Какие ещё догадки? Что ты имеешь в виду?

Юра, посмотрев в её глаза и тут же почувствовав, что снова поневоле оказывается в их плену, чуть было в порыве откровенности не начал рассказывать ей всё случившееся с ним и с Пашей в лесу, всё, что они там видели и слышали и, главное, кого они там встретили. Ему так хотелось выговориться, открыть кому-то эту тайну, начинавшую тяготить его, поделиться своими недоумениями, сомнениями и страхами, выслушать чьё-нибудь мнение по этому поводу и, может быть, здравый и дельный совет…

Но он пересилил себя и вовремя остановился. «Нельзя этого делать, – мысленно запретил он себе. – Она же сочтёт меня сумасшедшим, параноиком, психопатом! И, возможно, будет не так уж неправа…» И вместо этого он спросил у неё то же, о чём накануне вечером справлялся у Владика:

– Скажи мне, Марина, за то время, что вы здесь находитесь, ты или твои подружки не видели тут ничего такого… подозрительного?

– То есть?

– Ну, что-нибудь не совсем обычное… Может, даже немного пугающее.

Марина смотрела на него, наморщив лоб, с непонимающим видом.

– А поконкретнее? Скажи ты толком!

Юра замялся и, стараясь осторожнее подбирать слова и чуть растягивая их, с запинкой проговорил:

– Ну, может быть, животное… Или даже человека… Только не совсем обычного вида, так сказать…

Девушка удивлённо воззрилась на него.

– О чём это ты? Что-то я не догоняю. Какое ещё животное?

Юра перевёл дыхание и, тщетно пытаясь выразиться точнее и в то же время не сказать лишнего, забормотал что-то совсем уж маловразумительное:

– Ну это… как бы сказать?.. Одним словом, здоровенный мужик… весь это… того… покрытый шерстью… Ну, типа как обезьяна… или что-то вроде того… Вот, примерно так.

Говоря всё это, Юра старался не смотреть на Марину, смущённо уронив взгляд вниз, на её стройные загорелые ноги, обутые в запылённые синие кроссовки. А когда, закончив, всё-таки поднял на неё глаза, понял, что его опасения были не напрасны: она глядела на него как на сумасшедшего, широко раскрытыми глазами, с изумлением на лице.

– Что ты несёшь? – произнесла она после короткой недоумённой паузы. – Какой ещё мужик? Какая обезьяна?.. Ты прикалываешься, или что?

Юра, не знавший, куда девать глаза от смущения, готовый провалиться сквозь землю, уже проклинал себя за то, что завёл этот разговор, и собирался было, не придумав ничего лучшего, свести всё к шутке. Однако подходящая шутка, несмотря на все его усилия, никак не приходила в голову, и ему не оставалось ничего иного, как топтаться на месте и напряжённо бегать глазами по сторонам, словно в поисках удачной мысли.

Но тут Марина, будто вспомнив вдруг о чём-то, перевела взгляд на реку, затем ещё дальше, на раскинувшуюся на том берегу буйную зелень, и, нахмурив брови, вполголоса промолвила:

– Подожди-ка… Меня только что осенило… Ведь Катя, перед тем как начать тонуть, тоже видела там, – она слегка мотнула головой вперёд, – кого-то огромного, чёрного и косматого… да, именно так она сказала… А теперь ты спрашиваешь о том же. Как это понять? – И девушка впилась в Юру острым, пронзительным взором, от которого он уже не в силах был отвести глаза.