Логово зверя

Юра хотел было ещё немного поострить по поводу жаждавших живительной влаги археологов, но вдруг уловил среди шумной стайки девушек, столпившихся неподалёку, возле обширного обеденного стола, втиснутого между двумя древесными стволами, знакомое лицо. Это была Марина. Она болтала с подружками, смеялась, жестикулировала. Потом заметила его. Улыбнулась и кивнула ему. После чего сказала что-то собеседницам, и те, прервав ненадолго свою беседу, с любопытством воззрились на него. Затем одна из них – маленькая, живая, с пышной шевелюрой и острыми насмешливыми глазами – неожиданно прыснула, прикрыв рот ладошкой, и вслед за ней остальные тоже разразились весёлым заливистым смехом, причина которого так и осталась неизвестной Юре.

Он, тем не менее, не отрывал от них, а точнее, от Марины, взгляда ещё некоторое время – до тех пор, пока девушки, вооружившись мыльницами и полотенцами, не отправились на речку. Юра проводил их долгим, пристальным взором, пока они не исчезли за пышными зарослями, скрывавшими от глаз берег реки, постоял на месте с замкнутым, немного рассеянным видом, глядя себе под ноги и лишь изредка – по сторонам. Но после того как на него пару раз налетели и чуть не сбили с ног неугомонные студенты, беспрерывно курсировавшие, как кровь по венам, по всему лагерю, он почёл за лучшее отойти в сторонку и подыскать для себя более спокойное и малолюдное пристанище.

И вскоре нашёл такое. Сразу за лагерем, подступая к нему вплотную, высился небольшой по площади, но необычайно густой лесок, состоявший из близко стоявших друг к другу рослых ветвистых деревьев, отбрасывавших плотную освежающую тень. Побродив по нему немного, Юра присел на полуразвалившийся почернелый пень, обросший снизу мхом, огляделся вокруг, послушал мелодичные трели птиц, приятно ласкавшие слух, чего совсем нельзя было сказать о нестройном человеческом гомоне, доносившемся из лагеря. И постепенно так ушёл в себя и свои мысли, что совершенно не обратил внимания, что рядом с ним давно уже нет его друга, который, очевидно, нашёл себе занятие поинтереснее, а возможно, и новых друзей, – при Пашиной общительности это было бы неудивительно.

Но Юру это сейчас слабо волновало. Он был слишком занят своими переживаниями и воспоминаниями о недавнем прошлом, которые проплывали перед ним одно за другим. Причём мысли о загадочном лесном обитателе, о котором он не знал, что и думать, и мог лишь теряться в догадках, всё более перемежались думами о милой золотоволосой девушке, повстречавшейся ему так нежданно и так быстро, почти молниеносно, запавшей в его сердце. И оба два чувства, одинаково сильных и внушительных, – пережитый страх и рождавшаяся любовь – причудливо переплетались в его душе, заставляя его поочерёдно ощущать то глухое, временами нараставшее беспокойство и тревогу, то смутное приятное волнение, разливавшееся по телу мягкой тёплой волной и заставлявшее сердце замирать в сладкой истоме…

Крики, более громкие, чем обычно, достигшие вдруг его слуха, вывели Юру из раздумчивого забытья. Он повернул голову в сторону лагеря и стал вглядываться в промежутки между деревьями, пытаясь понять, что там происходит. В лагере царила суматоха. Люди бегали туда-сюда, размахивали руками, галдели и выкрикивали что-то неразборчивое.

Юре не очень-то хотелось вставать с насиженного места и идти выяснять, что там случилось у этих беспокойных археологов, до которых ему в общем-то не было никакого дела. Но любопытство одержало верх, и он после некоторых колебаний всё же поднялся с пня и направился обратно.

И первым, кого он встретил, подойдя к палаткам, был вездесущий Владик, стремительный, возбуждённый и болтливый более, чем обычно. Увидев Юру, он тут же подбежал к нему, и, дёргаясь, заикаясь и брызгая слюной, зачастил:

– Там это… на речке… того… девка одна утонула! Только что!.. Бежим смотреть!

Юра чуть скривился. Он совершенно не разделял Владикова энтузиазма, и у него не было ни малейшего желания смотреть на утопленницу. Он хотел было вежливо, но твёрдо отказаться от этого заманчивого предложения, как вдруг замер и побледнел. Страшная мысль мелькнула в его мозгу. Он вспомнил о Марине, которая незадолго до этого отправилась вместе с подружками на речку. Проглотив застрявший в горле комок, он мрачно взглянул на Владика и проронил:

– Идём!

И твёрдым, размеренным шагом двинулся вперёд. Владик вприпрыжку устремился за ним, подбегая к нему то справа, то слева, как надоедливая собачонка, и сообщая подробности случившегося, которые уже успел откуда-то узнать. Юра, впрочем, не слушал его. Он шёл, сдвинув брови и стиснув зубы, устремив нахмуренный взгляд вдаль и напряжённо думая о чём-то.

На берегу было многолюдно. Казалось, сюда, привлечённый чрезвычайным происшествием, сбежался весь лагерь. У всех были возбуждённые лица и горящие глаза, всех буквально распирало любопытство. В однообразной, скучноватой жизни археологов, оживляемой лишь выпивкой, сплетнями и кратковременными романами, этот несчастный случай обещал стать самым знаменательным и запоминающимся событием летней практики.

Однако, к счастью, всё оказалось далеко не столь трагично. Пущенные кем-то и быстро разнёсшиеся слухи о гибели одной из студенток оказались ложными. Девушка была жива, и жизни её вроде бы ничто уже не угрожало. Но она по-прежнему была без сознания, и все попытки привести её в чувство были пока что безрезультатны.

У Юры отлегло от сердца, когда он увидел её. Это была не Марина. Это была её подруга, та самая маленькая насмешливая девушка с пышной причёской и живыми чёрными глазами, которая подняла его на смех. Но теперь ей было явно не до смеха – её лицо побледнело и осунулось, черты заострились, приоткрытые губы посинели. Она лежала на прибрежной траве, запрокинув голову и чуть раскинув руки, неподвижная и совершенно безучастная к окружающей сутолоке и шуму, невольной причиной которых она была. Вокруг неё хлопотливо и немного бестолково суетились её перепуганные, заплаканные подружки, в том числе Марина, ничем не могшие ей помочь и лишь чисто по-бабьи голосившие и заламывавшие руки. Остальные же не делали и этого, просто стояли, глазели, обменивались мнениями о случившемся и время от времени подавали более-менее сочувственные – а порой и не очень – реплики.

Естественно, вставил свои пять копеек и Владик, для которого, похоже, самым трудным в жизни было постоять на месте и помолчать хоть минуту.

– Да-а, – протянул он с идиотским смешком, по обыкновению гримасничая и кривляясь. – Яросуку подмочило маленько! Нахлебалась водицы знатно!

Юра удивлённо покосился на него.

– Кого?

Владик боднул головой в сторону утопленницы.

– Ярошук её фамилия, – пояснил он. – Катя. Стерва та ещё! Вот её Яросукой и прозвали.

Юра шевельнул бровью и процедил сквозь зубы:

– Оригинально.

Минут через пять, когда Катя стала, наконец, подавать первые признаки жизни, подъехала, не без труда одолевая малопригодный для езды путь, неотложка. Врачи с безразлично-деловитым и несколько скучающим видом осмотрели, прослушали, ощупали пострадавшую, перебросились между собой несколькими фразами, которые никто не понял, после чего уложили её на носилки и поместили в машину. Пронзительно взвизгнула сирена, наверху замелькал синий огонь, и «скорая», подскакивая и кренясь на неровностях почвы, медленно отъехала и вскоре скрылась вдали.

Зрители, как показалось Юре, несколько разочарованные, стали расходиться, обсуждая происшедшее, выдвигая свои версии и делая комментарии. Судя по обрывкам речей, долетавших до него, особого сострадания к едва не утонувшей девушке практически никто не испытывал. Напротив, почти все, подобно Владику, только и делали, что острили по этому поводу и чуть ли не сожалели, что она не утонула.

Исключение составляли лишь её подруги, только что хлопотавшие возле неё, а теперь возвращавшиеся отдельно от всех в лагерь и живо и взволнованно обговаривавшие случившееся. Юра пошёл следом за ними, невольно прислушиваясь к их беседе и не сводя глаз с Марины. Владик увязался было за ним, надоедая ему своей нескончаемой бессвязной болтовнёй, но Юра, совсем не расположенный выслушивать её сейчас, бросил на него такой свирепый взгляд, что Владик, в некоторых случаях на удивление сообразительный, тут же отстал и ретировался.

Избавившись от назойливого спутника, Юра ускорил шаг и приблизился к Марине, которая почти не участвовала в общем разговоре и лишь время от времени всхлипывала и вытирала слёзы, то и дело набегавшие на глаза. Некоторое время он молча шёл рядом, искоса поглядывая на неё и собираясь с мыслями. И, наконец, произнёс мягким, прочувствованным, немного вкрадчивым голосом:

– Мне очень жаль, что такое приключилось с твоей подругой. Слава богу, хоть жива осталась.

Марина ответила ему грустным взглядом, в котором читалась признательность, и сокрушённо покачала головой.

– Вообще ужас какой-то! Так неожиданно это… Я до сих пор в себя прийти не могу.

Юра кивнул и после короткой паузы спросил:

– Как же так получилось? Она что же, плавать не умела?

Марина решительно замотала головой.

– Да нет! В том-то и дело: она плавала как рыба! Лучше нас всех. Я ума не приложу, как так вышло. Мы плавали, баловались, плескались… И вдруг она резко вскинула голову, пристально вгляделась куда-то… туда, на тот берег, громко вскрикнула и стала тонуть… Мы еле вытащили её. Она была уже без сознания… Не понимаю, что с ней стряслось!

Тут в их разговор вмешалась одна из её подруг, невысокая худенькая брюнетка с тонкими поджатыми губами и недовольным, желчным выражением лица, промолвившая резким, не слишком приятным голосом:

– Как это «что»? Она вообще-то сама об этом сказала!

– В смысле? – вопросительно взглянула на неё Марина. – О чём ты, Янина?

Янина закатила глаза и рубанула рукой воздух.

– Ты что, забыла уже?! Как перед самым приездом «скорой» она пришла в себя и сказала, что она видела что-то… Вернее, кого-то.

Юра, услышав это, невольно заинтересовался.

– Видела? Кого она видела?

– А-а, да, – кивнула Марина, чуть нахмурив лоб. – Просто я как-то не обратила внимания. Решила, что она бредит.

Янина скорчила гримасу и протянула:

– Ну-у, не знаю… Может, и бредила… А может, и нет!

– Так в чём дело-то? – опять спросил Юра. – Что она сказала?

Марина секунду помедлила, будто припоминая, и, метнув через плечо быстрый взгляд на реку, от которой они всё более удалялись, медленно, чуть растягивая слова, промолвила:

– Ну, она, значит, открыла глаза, посмотрела в сторону речки и говорит: «Он ещё там?» Я спрашиваю: «Кто, Катюша? О ком ты говоришь?» А она: «Ну, он! Громадный такой, чёрный, косматый… Там, за рекой, под деревьями… Неужели вы не видели?!» И тут же опять потеряла сознание… И знаешь, такой ужас у неё в глазах был! Будто она привидение увидела. Я, честно говоря, так ничего и не поняла…

Если бы Марина смотрела в этот момент на Юру, она, наверное, очень удивилась бы, увидев, как изменился он при этих её словах в лице, как оно побледнело и подёрнулось тенью. То, что он услышал, настолько ошеломило и потрясло его, что он тут же умолк и шёл дальше задумчивый и угрюмый, уже не вслушиваясь особо в продолжавшуюся беседу подруг. Мрачные и тревожные размышления нахлынули на него. Нервы напряглись. Он даже стал непроизвольно озираться кругом, беспокойно вглядываясь в понемногу сгущавшийся мрак, мало-помалу окутывавший окрестный пейзаж и скрадывавший его ещё совсем недавно ясные и чёткие очертания.

Спокойнее он почувствовал себя только тогда, когда снова очутился в лагере. Некоторое время он, как потерянный, бродил между палатками с хмурым, отстранённым видом, не обращая внимания на весёлых, шумных студентов, казалось, уже совершенно забывших о недавнем инциденте и вернувшихся к своему обычному рассеянному, беззаботному бытию. На территории стоянки вскоре запылали три костра, к которым понемногу подтягивался народ, рассаживаясь вокруг них и погружаясь в приятную, расслабляющую атмосферу вечернего отдыха и живого общения. Огонь озарял довольные, смеющиеся лица, искрящиеся неподдельным весельем глаза, очень легко одетые, а зачастую полураздетые фигуры, теснившиеся плотными рядами вокруг громко трещавшего, всё более разгоравшегося пламени, отбрасывавшего кругом дрожащие, мятущиеся отблески.

Замкнутый, озабоченный Юра чувствовал себя чужим на этом празднике жизни. Он не в силах был влиться в это буйное, бесшабашное сообщество, оглашавшее объятые тьмой окрестности нескончаемым гомоном, хохотом и визгом, достигавшим черневшего в отдалении леса и невидимой за густыми зарослями реки. И не потому, что он почти никого тут не знал, а потому, что ему было известно нечто такое, о чём понятия не имел никто из присутствующих. Страшная, гнетущая тайна тяготила его, лишала покоя и выбивала из колеи, заставляя слоняться в одиночестве по оживлённому, бурлящему лагерю и упрямо думать всё об одном и том же. О том, что, как казалось ему ещё не так давно, отступило, ушло, сгинуло, чего они с Пашей счастливо избегли, что осталось где-то там, в глухой тёмной пуще, на одинокой, покрытой красивым цветочным ковром поляне, где рыщет лишь дикое зверьё и обитает что-то такое, чему нет названия, что выше всякого понимания, что леденит кровь и мутит разум…

– О, а чё это ты тут один бродишь? – ворвался в его раздумья уже хорошо знакомый ему частый, захлёбывающийся, дребезжащий говорок. – Давай-ка к костру, в компанию! Щас я тебя со всеми тут познакомлю… Вон твой друг уже прекрасно освоился здесь, прям как родной стал! – И Владик, радостно гогоча, указал на Пашу, расположившегося у ближайшего костра чуть ли не в обнимку с теми самыми озабоченными поисками выпивки субъектами, которые были замечены приятелями утром.

Но эта проблема, судя по всему, была давно уже решена, спиртное найдено и употреблено, и теперь выпивохи – впрочем, как и все вокруг – активно предавались дружескому общению. Разница была лишь в том, что они делали это гораздо более шумно, эмоционально, развязно и, пожалуй, даже разнузданно. Они орали, вопили, завывали, ржали, как жеребцы, не слушали и постоянно перебивали один одного, махали друг у друга перед носом руками, а иногда и сжатыми кулаками, тщетно пытаясь что-то доказать и докричаться до собеседника. Причём Паша явно не отставал от своих новых друзей, его голос не тонул в общем хоре, а, напротив, вырывался из него пронзительно и резко, достигая порой самых высоких нот. Он был в ударе и разошёлся не на шутку, что, по всей видимости, было очень по душе его собутыльникам, которые охотно вторили и поддакивали ему, одобрительно кивали и частенько похлопывали его по плечу и дружески приобнимали, как самого дорогого, закадычного товарища.

И только очень внимательный наблюдатель, знавший к тому же то, что пережил Паша накануне, заметил бы, что его теперешнее буйное, разгульное веселье не совсем здоровое и естественное. Он словно пытался забыться в тяжёлом пьяном угаре, найти временное хрупкое успокоение в алкоголе и бессмысленной болтовне со случайно подвернувшимися приятелями, которых он до сегодняшнего дня знать не знал и до которых ему не было в общем-то никакого дела, как, впрочем, и им до него. И, по-видимому, это ему удавалось – по крайней мере, до поры до времени: с виду он был весел и бодр, хотя и несколько перевозбуждён, кричал и хохотал громче остальных, усиленно жестикулировал и вертел головой по сторонам, не забывая от времени до времени прикладываться к пузатой бутылке с какой-то подозрительной жидкостью и делать быстрые жадные глотки.

Юра, поглядев минуту на разошедшегося друга, ещё больше помрачнел и, прервав Владика, продолжавшего без умолку пороть какую-то дичь, холодным, чуть глуховатым голосом произнёс:

– Слушай, Влад, у меня к тебе вопрос.

Владик тут же примолк и внимательно уставился на собеседника.

– Какой?

– Сколько вы тут уже находитесь?

– Больше недели, – ответил Владик и, чуть подумав, уточнил: – Девять дней.

Юра кивнул, немного помедлил, будто раздумывая, как бы поточнее сформулировать следующий вопрос, и по-прежнему прохладно и размеренно, с небольшими запинками проговорил:

– Скажи-ка мне, а за это время… вы не видели тут или в окрестностях ничего… как бы это сказать… в общем, необычного?

– В смысле? – спросил Владик, непонимающе наморщив лоб.

Юра на мгновение замялся и повёл глазами по сторонам, как бы в поисках нужных слов. Потом опять посмотрел на Владика и более твёрдо вымолвил:

– Ты или кто-нибудь из ваших не встречали тут что-то странное, подозрительное?.. Точнее, кого-то!

Простое, глуповатое лицо Владика, как и прежде, выражало недоумение.

– Так а что странное-то? Что подозрительное?

Юра, опять после некоторой паузы, вынужден был уточнить:

– Ну, животное… или, вернее, человека… только очень заросшего… как обезьяна практически…

Прыщавая Владикова физиономия удивлённо вытянулась.

– Чего-о?!

Потерявший терпение Юра, глядя на придурковатого студента в упор, спросил напрямую, делая ударение на каждом слове:

– Огромный, за два метра ростом, мужик, заросший с головы до ног, не попадался вам тут случаем?

Его пристальный взгляд и внушительный тон подействовали, наконец, на Владика, и он, сохраняя на лице недоумённое выражение, снова наморщил лоб и закатил глаза кверху. Подумав несколько секунд, пожал плечами и мотнул головой.

– Нет, не видел ничего такого. Никакого заросшего мужика.

– И никто из ваших тоже ничего и никого не видел? – промолвил Юра, не спуская с Владика упорного, пронзительного взора.

Тот ещё решительнее замотал головой.

– Нее! Если б кто-то что-то видел, я б наверняка узнал.

Юра, поняв, что Владик ничего не знает, тут же потерял к нему интерес и, мгновенно сделавшись равнодушным и безучастным, коротко обронил:

– Ну ладно.

Владика же, напротив, его вопросы, по-видимому, заинтриговали, и он, бегая по Юриному лицу быстрыми поблёскивающими глазками, полюбопытствовал:

– А что это за мужик-то заросший? Зачем он тебе нужен?

Юра, глядя куда-то в сторону, в непроницаемую, залитую тьмой даль, еле слышно вымолвил:

– Да так, знакомый один… случайный…

Владик хотел ещё что-то спросить, но Юра, не произнеся больше ни слова, отошёл от него и скрылся в своей палатке. Владик ещё некоторое время постоял, с разочарованным и даже немного обиженным видом глядя ему вслед, а затем, привлечённый чем-то другим, сорвался с места и стремительным семенящим шагом помчался куда-то.

В палатке Юра замотался в спальный мешок и попытался заснуть. Однако сразу же убедился, что это не так-то просто: извне доносился такой мощный многоголосый гул, что о сне не могло быть и речи. Время близилось к полуночи, но неутомимые студенты и не думали об отдыхе. Напротив, шум и гам, казалось, лишь усиливались, чему, как нетрудно было догадаться, в немалой степени способствовали крепкие напитки, которым археологи, видимо, отдавали решительное предпочтение перед безалкогольными. В результате охваченный буйным вакхическим весельем археологический лагерь в этот поздний час сильно смахивал на разгулявшийся цыганский табор; звон гитар и дикие завывания самодеятельных исполнителей лишь усиливали это сходство.

Однако усталость брала своё, и Юра, несмотря на не прекращавшийся снаружи галдёж, нет-нет да и забывался чуткой неспокойной дремотой. И даже успевал увидеть короткие, смутные обрывки сновидений, в которых причудливо переплетались впечатления минувшего дня и более давние, уже успевшие укорениться в нём страхи, норовившие при первой же возможности вырваться наружу и дать знать о себе. И это отчасти удавалось им: даже здесь, среди многолюдства и шума, он не чувствовал себя в безопасности. Его не покидало ощущение – стойкое, упрямое и, главное, всё усиливавшееся, – что опасность где-то рядом, возможно, совсем близко, в двух шагах. И в любой момент она может надвинуться на него, захватить врасплох, смять и раздавить…

От этих мыслей мороз подирал его по коже, начинало шуметь в голове, спирало дыхание. И лишь усилием воли он стряхивал с себя это наваждение, пытался взять себя в руки и взглянуть на происшедшее трезво и непредвзято, разобраться во всём и попытаться понять. А когда это не совсем удавалось ему, старался просто думать о чём-то другом, менее пугающем и травмирующем. И тогда перед ним возникали милые Маринины черты, тронутые лёгким румянцем и мягкой, немного застенчивой улыбкой. И слышался её тихий нежный голос, шептавший ему что-то томное и завораживающее. И ему становилось легче, он начинал дышать ровнее и спокойнее, в груди разливалось приятное тепло, и сердце замирало, будто в предвкушении чего-то особенного, невыразимого…

Но, увы, это длилось недолго. Прекрасный трогательный образ вдруг пропал, развеянный внезапно нахлынувшей чернотой, смявшей и поглотившей его. И на смену ему явился совсем иной облик – жуткий, отвратительный, леденящий кровь. Не то животное, не то человек, не то что-то другое, невиданное и небывалое, чему нет названия, что невозможно даже вообразить и тем более осмыслить. И вот это самое невообразимое и немыслимое предстало перед ним, выплыв из ниоткуда, из какой-то тёмной дьявольской бездны, и взглянув на него неподвижными, горящими мрачным огнём глазами. И он, холодея, цепенея и почти не дыша, смотрел в эти застылые мерцающие глаза, повергавшие его во всё более глубокий, несказанный ужас, гипнотизировавшие и подавлявшие его, лишавшие воли и сил. И чувствовал, что от этой страшной галлюцинации он уже не в состоянии избавиться. Что если это немедленно не прекратится, если никто не придёт ему на помощь, сердце его не выдержит этого нечеловеческого напряжения и дикого страха и разорвётся…

Он вздрогнул от чьего-то прикосновения и открыл глаза. Рядом, укладываясь спать, возился Паша. Вздыхал, кряхтел, пыхтел, бормотал что-то и вполголоса матерился, не в силах разобраться со своей постелью. Юра сразу же понял, что он в стельку пьян, но всё равно рад был видеть его, так как именно приход товарища избавил его от кошмарного сновидения, от которого у него, как ему казалось, едва не остановилось сердце. Перед глазами у него ещё какое-то время носились чёрные тени привидевшейся ему жути, пока не рассеялись окончательно. Но в памяти остался таинственный пугающий образ, вынырнувший из ночной тьмы и туда же вернувшийся. Вот только надолго ли?..

Паша тем временем наконец улёгся. Однако долго ещё не мог успокоиться, ворочаясь с боку на бок, испуская протяжные вздохи и ворча что-то себе под нос. А затем, повернувшись к напарнику, дыхнул на него таким мощнейшим ядрёным перегаром, что тот едва не задохнулся.

– Ну, блин! – воскликнул Юра, скривившись и невольно подавшись в угол палатки. – Что за сивуху вы там лакали? Это ж отрава какая-то!

Паша хмыкнул, почмокал губами и нетвёрдым, заплетающимся языком проговорил:

– Да номано… Клёвый выпивон… Пробирает до костей… Ты зря не попробовал… те б понравилось… И ребята хорошие, душевные… Выпивохи зна-атные!

Будто в подтверждение его слов, ночную тишину, так неожиданно пришедшую на смену стоявшему тут ещё совсем недавно гаму, вдруг разорвал пронзительный, с истеричной ноткой пьяный вопль:

– Иди в жопу!!! Я не хочу спать!

Паша тихо рассмеялся и, вскинув кверху большой палец, пояснил:

– Это Кирюха. Вот такой парень!.. Главный забулдыга тут… Практически не просыхает… Отличный поц!

Из темноты ещё некоторое время доносились два одиноких голоса – сбивчивые, отрывистые Кирюхины выкрики, делавшиеся, правда, всё тише и невнятнее, и частый приглушённый говор, почти шёпот, – очевидно, кто-то, более трезвый и адекватный, убеждал неуёмного Кирюшу идти спать. И, судя по всему, убедил: их голоса, понемногу утихая и отдаляясь, в конце концов совершенно заглохли.

Друзья, задумавшиеся вдруг о чём-то, тоже притихли и, казалось, через минуту-другую стали засыпать. Но внезапно Паша, лежавший – чтобы не дышать тяжёлым перегаром на приятеля – спиной к нему, довольно отчётливо и внятно, насколько это было возможно в его состоянии, произнёс:

– Он придёт! Я чувствую это… И убьёт нас всех! Никто не спасётся…

Юра, у которого от этих слов холодок пробежал по спине, ничего не ответил, притворившись спящим. Безрадостные, тревожные думы нахлынули на него с новой силой, исчезнувший было жуткий образ из недавнего сновидения предстал перед ним вновь, может быть, не такой яркий и реальный, как во сне, но не менее пугающий и отталкивающий. Стоявшая вокруг мёртвая, непроницаемая тишина, которой он так желал недавно, стараясь заснуть, теперь беспокоила и угнетала его. Он чувствовал, думал, предполагал, что в этой тишине, в этой тьме затаилось что-то чёрное и зловещее, как сама ночь, ждущее своего часа, чтобы выйти из мрака и обрушиться на них всей своей безмерной, неодолимой мощью…

И – случайно или нет, – как бы в ответ на его мысли, откуда-то издалека вдруг донёсся, будто из-под земли, глухой протяжный рёв. Точь-в-точь такой, который они слышали позапрошлой ночью в лесу. Только не такой отчётливый, более приглушённый и далёкий. Но это был именно он, никаких сомнений быть не могло, Юра узнал бы этот звук из тысячи других. И это уже был не сон, всё происходило наяву, этот принёсшийся из беспредельной тёмной дали дикий рёв могли бы услышать – а возможно, и услышали – все, кто ещё не спал в этот полночный час.