Светом двух миров

«Он же уже вышел!» – недоуменно подумал Витька.

Но, приглядевшись, успокоился – другой.

«Сколько же их тут?!» – мелькнуло у Витьки в голове.

Старичок тем временем молча протягивал ему монетку. Витька стал отнекиваться, нелепо улыбаясь. Начал что-то бормотать, убеждая, что не может взять. Тогда старичок, не вступая в полемику и уговоры, повернулся прямо к кондукторше и протянул деньги ей. Та, скептически посмотрев на его благородный жест, снисходительно приняла их и вернула обратно оторванный билетик, который тут же оказался в руках у растерянного Витька. Он как школьник, стесняясь нелепости своего положения, начал неуклюже благодарить старичка. Тот только рукой махнул.

Вдруг, в разгар слов признательности, троллейбус неожиданно содрогнулся и остановился. Его электрическое гудение, спикировав с высоких тонов вниз, вдруг затихло. Все пассажиры повернулись к запотевшим окнам, чтобы понять что произошло. Там с проводов слетели троллейбусные рога, питание прервалось и худенькая водительша торопливо пробежала вдоль борта, потянув на себя толстые веревочные канаты. Она старалась быстро восстановить контакт. Уверенными движениями заставляла массивные канаты извиваться, подчиняя их её неожиданной силе воли.

Витька посмотрел тем временем чуть дальше вдоль дороги. Знакомый уже перекрёсток. Впереди – белый седан, грустно уткнувшийся в столб. А вокруг него, как на панихиде по покойнику, печально и молчаливо стояли зеваки, все одетые в чёрное. Белый снег вокруг них делал мир черно-белым. Траурную церемонию игнорировала только сама дамочка, владелица белой машинки. Она отвернулась и с упоением гладила чёрного кота, который не мог решить, которым боком к ней лучше повернуться и подставлял ей то один, то другой. Эти двое были рады встречи.

Витька, глядя как привороженный на место ДТП за стеклом, прошёл по салону к задней площадке. Забился у последнего ряда сидений в самый угол, пытаясь придти в себя. Таких поворотов событий в короткий срок он давно не встречал. А теперь как-то всё навалилось в сумбурном миксте.

«Что происходит? – внутренне спросил Витька. – Семён!»

– Перезагрузка реальности. Так бывает, когда человек принимает важное решение, – раздалось за спиной.

– Какое решение?

– Твоё решение, – сказали сзади.

Витька резко повернулся. Там – никого. Да и не могло быть. Позади грязное стекло обрывало холодный мирок троллейбуса, за которым стояла твёрдая плоскость асфальта.

– А как же это всё… – начал было Витька в попытке подобрать слова к своим мыслям.

– Обычно никто этого не замечает, просто считают неудачным стечением обстоятельств. И не всегда успевают принять изменившуюся жизнь, как новую возможность. Для них это чёрная полоса, которую просто надо поскорее пройти и забыть – продолжал голос. – И только поэтому жизнь их безвыходна. А зло – реально.

– Да уж, – прошептал Витька. Но не так тихо как хотел, и сосед, стоящий рядом, оглянулся на него.

Они встретились взглядами. В глазах соседа промелькнул интерес, но неожиданно он вдруг громко икнул, а от того засмущался, залившись краской, и тут же отвернулся в сторону.

– Точно, – уже тише закончил Витька.

– Оптиус экзитус эст. Твой выбор и есть выход. Ты сделал выбор – реальность подстраивается.

– Ну не один же я тут? – уже мысленно спросил Витька. – Я перезагрузил, а людей вон сколько вокруг во всём этом участвует. И не всегда безобидно.

Он посмотрел в сторону ДТП, сказочно укрываемое белыми хлопьями.

– У каждого свой смысл происходящего в жизни, – голос всё так же звучал из-за спины, но слышен был только Витьке, никто на звук не оборачивался. – Это и есть фактор сознания. Кто-то вообще ничего не увидит. Кто-то выдернет лишь часть. А если кто и окажется чуть более внимателен и заметит изменение, то будет искать своё, удобное, объяснение. И находить. Тут в ход пойдёт всё, что угодно: религия, набор суеверий, рационализация. Люди слишком сильно верят в свой мир и берегут привычный для себя порядок мыслей, даже когда рушится самое последнее его основание. Им важно сохранить своё уникальное Я.

Тут снова со стороны впереди стоящего пассажира прорвался визгливый чаячий звук подавляемой всеми силами икоты. Витька даже пожалел его.

– А разве это не так? В смысле, мы не уникальны?

– Наверное, лишь в вашем воображении. Пока человек ищет себя, он утверждает своё Я, как единственную истину. Она – его уникальность! Когда же находит, его Я ему становится слишком малым смыслом для той жизни, что он видит, и поэтому оно теряет статус истины для принятия решений.

– Что же больше этого? Больше моего Я? – мысленно спрашивал Витька.

– Переживание единства. То, что вы называете словом «любовь», но видите слишком узко, чтобы это действительно стало настоящим откровением в жизни, открывающим глаза на реальность. Смысл вашей человеческой «любви» прост, и он в том, чтобы любить то, что нравится, и чему человек сам хочет понравиться.

– Но, так же и есть. Как можно любить то, что не нравится?

– Когда любовь настоящая, перестаёшь оценивать всё с позиции удовольствия своего Я. Так что, это уже не вопрос того, что тебе нравится, и что хорошего для себя ты получишь, для кого хорошим станешь. Любить можно не тогда, когда ты ожидаешь и желаешь что-то получить для себя, а когда у тебя есть, что отдать. Изнутри. От полноты своей души. Её внутреннее удовлетворение – это и есть переживание единства, изливаемое любовью. Ведь так?

Витька задумался, вспомнил об Аньке и Ленке. При всей изменчивости жизни и своего настроения, в хорошие или серые дни, в светлых мыслях или гнетущих, он дорожил тем чувством, что рождалось по отношению к жене и дочке. Оно рвалось изнутри, даже когда его девчонок рядом не было, и он лишь только вспоминал о них, находясь далеко.

Даже сейчас он едва заметно улыбнулся.

А потом вдруг вспомнил про угрозы долговязого засранца, и внутри смешался страх и гнев.

– Не теряй любовь, – послышалось из пространства вокруг.

Неожиданно троллейбус дёрнулся и, качаясь, поехал. На радость пассажирам, которые все куда-то торопились в это утро. Которые, даже не обращая на это внимание, вместе легко качались теперь в одном рваном ритме.

Из-за плеча тихий светлый голос снова завладел вниманием Витьки:

– Посмотри на людей в салоне. Так ли вы различны, чтобы быть безразличными друг для друга? В самой глубине вы – единая душа, которая всего лишь повёрнута к миру разными своими сторонами.

Витька посмотрел. Просто внимательно посмотрел. И стал замечать их мысли, надежды, стремления к счастью и потребность в чём-то большем, чем обычная рутина их дней. И в этом все они были близки между собой и близки ему, Витьке, хотя он всегда это воспринимал, как основание для соперничества в обществе людей: каждый ведь хочет своего счастья, и надо побороться за него, утвердить свой путь среди чужих желаний и амбиций. Только, как оказалось, хотеть счастья – это совсем не тоже, что стремиться к счастью. Наши хотения нас разделяют. А наши стремления – всегда едины.

– Любовь – это тоже выбор. Тоже – выход. – послышалось из-за плеча тихим голосом Семёна. – Переживание любви, как принятия, открытости, теплоты и света. Всего, что дарит переживание покоя, когда единство всеобщее. Некого побеждать, чтобы что-то утвердить. Душа сама проявляет себя, когда ты даёшь ей простор касаться мира с благодарностью.

И Витя это ощущал в себе. Чувство это, казалось, длилось целую бесконечность. А на самом деле всего минуту.

Но в эту же минуту последние снежинки ударились вдогонку в стекло позади, и город вдруг осветило яркое солнце. Воздух стал прозрачнее и чище, город – моложе. Стало теплее.

Снова пришла весна.

Троллейбус мерно продолжал свой путь.

Витька чуть было не опоздал. На вахте промокший пропуск, лежащий в кармане невысохшей ещё куртки, никак не считывался на входном турникете. Вахтёр, дядя Ваня, строго следовал должностной инструкции.

– Дядь Вань, пусти. Ты же меня знаешь, – прикидываясь незаслуженно обиженным, кончил Витя.

– Я-то знаю. Но мне начальником наказано только по пропускам пускать. Вот ты пришёл на работу, пропуском чирканул, – зарплата тебе пошла. Не отметился в компутере, – нет тебя на работе. Понял, как оно? И денег тебе не положено.

– Ладно. И что делать? – Витька не сдавался.

– Начальника ждать. Щас придёт, удостоверится и своим пропуском тебя проведёт. Так мне велено было.

Пришлось ждать начальника караула, который Витьку знал. Короче, по-простому пока ничего не выходило. Реальность там качающаяся, или ещё что, но голова у Витьки шла кругом.

Дядя Ваня тем временем позвонил по телефону, обстоятельным образом обозначил расклад и с умным видом положил трубку:

– Так-то, брат. Хоть и электронные технологии, а порядок-то старый.

Витька только головой мотнул и стал ждать, обсыхая. Дядя Ваня же пустился в разговоры:

– Вот недавно тоже умник один был в очках, с телефоном, как с лопатой наперевес. Идёт в контору на третий этаж. Я его спрашиваю: «Фамилия». Он называет и стоит, смотрит на меня. Ждёт чего-то. Я ему говорю: «Ну, идите!» – и двери открываю. А он расхохотался тут на меня и пошёл.

Дядя Ваня, кажется, стал злиться:

– Так на обратном пути я его останавливаю, спрашиваю, и чего, мол, он такого смешного во мне нашёл? Он спрашивает, паршивец, зачем я его фамилию спросил. Я ему: «Велено спрашивать, вот и спросил». А он мне: «Так вы же никуда не записали, значит, просто так спросили? Вот скажите теперь, как моя фамилия?» Ну, я вежливо ему говорю, что как велено, так и спрашиваю, а ты, мол, чего тут комедию ломаешь. «Я ведь ничего смешного не вижу. Ты-то чего смеёшься? – говорю. – Щас начальника позову, с ним смеяться будешь». А он опять давай хохотать, аж распирает его. И ушёл.

– Ну, вот скажи, как работать с такими людьми? – заключил дядя Ваня. – Философами хреновыми.

Дядя Ваня размахнулся и страстно хлопнул газетой севшую на стол и зазевавшуюся муху.

– Вот так их!

А потом пришёл начальник караула, Лёха. Пропустил Витьку через турникет. Когда вдвоём с ним они вышли на территорию, Витька спросил:

– Слушай, деньги нужны.

– Да что ты! Серьёзно? – усмехнулся Лёха.

– Серьёзно, – грустно подтвердил Витька.

– Ну, деньги – они всегда либо весело, либо нет, – философски заметил начальник.

– Короче. Может где-то подзаработать можно? Или занять, там?

– Ну… Первое, что на ум приходит, это вахта на севере в поту и крови, либо материнский капитал по рождению ребёнка в радости и любви. Ты что выбираешь?

Лёха был шутником.

– Понятно, – резюмировал Витька и выбирать не стал.

– Ограбить кого-нибудь не предлагаю. Вряд ли выгорит. Мир со времён Стеньки Разина сильно изменился в сторону закона и порядка. Это мы с тобой, как работники охраны, уже знаем. Да и лёгкие пути не всегда прямые, как говорят. Или, наоборот? Не важно.

– Правильные.

– Чего?

– Лёгкие пути не всегда правильные, говорю, – объяснил Витька.

– А-а. Ну вот, ты в курсе.

– Просветлили уже.

Потом с досадой выдохнул:

– Эх! Почему всё так сложно в жизни?!

– И не говори, – согласился Лёха.

Дошли до корпуса молча. У тех, кто в офисе сидел, Витька тоже потихоньку поспрашивал. Где окольными вопросами, а где и напрямую стал интересоваться у сослуживцев насчёт денег. Кто может крупную сумму в долг даст, а может и заработать в короткое время

Но. Прорывного решения Витька не находил. Хоть и качнулась эта реальность круто, но пока упорно держалась на старых позициях.

На работе день выдался скучный, никаких вызовов. Нудное сидение в служебке в компании скучающих людей, жаждущих действий. Поэтому все вокруг десять раз поругались и девять – помирились. Последняя ситуация подвисла и не успела как-то разрешиться, потому что все вопросы сняла новость о зарплате. Конец месяца, как-никак. А это само по себе событие радостное. Тем более в конце твоей смены.

Расписавшись на кассе в толстенном журнале и получив свой конверт, на содержании которого можно было жить весь месяц, Витька сдал смену и вышел с территории через проходную, заспешив в сумерках домой. Дома ждала его Анька с Ленкой.

Уже поднимаясь по гулкому колодцу лестничных пролётов на свой этаж, Витька вдруг заметил открытую входную дверь своей квартиры.

Тонкая линия просвета, вырывающаяся в холодный полумрак площадки этажа, не была приветливой, и воображение тут же взорвалось холодящими картинками.

Витька рванулся к двери. Вбежал внутрь.

– Аня! Где ты? – громко позвал в сторону комнаты и, не разуваясь, метнулся к кухне, потом и в саму комнату.

Никого там не было.

Тут из ванной донёсся слабый голос Аньки. Витька в два шага оказался у дверей и рванул их на себя.

На полу сидела Аня, прижав улыбающуюся Леночку к груди. Глаза у Ани были красными от слёз.

– Что? Что случилось? – заволновался ещё больше Витька. – Здесь кто-то был?

– Был.

Аня покачала головой. И Витька тут же похолодел:

– Кто?

– Высокий парень встретил меня в подъезде, когда мы с Леной поднимались. Когда открыла дверь в квартиру, он не дал мне её закрыть и зашёл внутрь, – начала было Аня. – Витя! Я так испугалась!

Витя прижал её с дочкой к себе.

– Что? Он что-то сделал? – он боялся её ответа и одновременно просил его.

– Нет-нет, не беспокойся. Нам – ничего. Только говорил какие-то страшные вещи и… ещё его ухмылка. Я так испугалась!

– Всё. Всё хорошо, Аня. Я здесь! А он давно ушёл?

– Минут десять назад. Я заперлась в ванной и не выходила ещё.

– Всё хорошо, всё хорошо – заклинал Витька, прижимая к себе жену.

– Он сказал ещё, что тебя ждал. И может на улице теперь дождётся, – всхлипнула в Витькино плечо Аня.

– Подожди тут, я сейчас приду. Ничего не бойся уже, – пообещал Витька и, оторвав от себя жену, кинулся вон из квартиры.

Сердце быстро заколотилось вновь, дыхание стало звериным. Как у собаки, несущейся к жертве: выдох, выдох, выдох! Витька перелетал сразу через три ступени, хватаясь на поворотах лестничных пролётов за жёсткие холодные рёбра перил. Он спешил на улицу. Что он там будет делать – ещё не знал. Может, просто хотел снова посмотреть в глаза этому подонку. Только теперь иначе, чем утром. И не важно, сколько их сзади будет стоять. Он ударит.

И как это он не заметил их на входе! – мелькнуло в голове.

Выбежав на улицу и пролетев по инерции метров пять от подъезда, Витька остановился на тротуаре и быстро оглянулся. Мирный двор не предвещал битвы, которой он теперь жаждал. Тут никого не было.

Он рванул в сторону улицы, откуда доносились звуки машин, но и там его цели не оказалось. Где эту скотину теперь искать? Поздним вечером.

Тем временем Витькины мысли, отрывками прорывающиеся сквозь удары сердца и тяжёлое дыхание, теперь вернулись в стройный поток рассуждений. Витька стал строить холодный план мести: «Завтра с утра – в их офис! Найду долговязого – кишки ему наружу выпущу». Возвращаясь по пустынному тротуару к своему подъезду, он вдруг почувствовал такую силу и смелость внутри и понял что хочет сделать. «Принял решение! Так вроде Семён это назвал? Теперь пусть все они подстроятся, скоты!» – подумал Витька.

«Это ошибочное решение» – вдруг тихо пронеслось внутри.

– Да иди ты… лесом – огрызнулся Витька и шагнул в совсем уж тёмный подъезд. – Помог, называется…

Голос исчез.

Вернувшись в квартиру, Витька уже выдохся и силой своего тела, и в силе прорвавшегося вдруг изнутри гнева. Всё забрали ступени лестницы, которые он от бессилия безжалостно топтал, пока поднимался на свой этаж. Войдя, он застал жену с дочкой на том же месте, где и оставил.

– Ну, всё! – запер он дверь на все замки, всё ещё захлёбываясь на каждом вдохе, – Никого уже нет. Выходите.

Он снова возник перед Аней, возбужденный герой и защитник семьи. Аня медленно поднялась с пола и вышла в коридор, прислонившись к косяку ванной комнаты:

– Вить. Почему ты мне не сказал, что у тебя долги?

Витька остановился, упершись вдруг в спокойный взгляд жены и не зная, что ответить.

– Мы бы что-нибудь вместе придумали, чтобы не доводить до такого.

Аня опустила глаза и, кусая губу, уставилась на пол в ванной.

И тут Витька вдруг почувствовал себя виноватым.

– Я не хотел огорчать. Думал, сам справлюсь со всем этим. Заработаю. Отдам.

Он стоял в прихожей, будто теперь его не пускали в дом, пока он всё не объяснит.

Нет, Анька, конечно, не такая. Она не будет цепляться и держать тебя на крючке, как извивающегося червяка, пока ты не докажешь, что ценная рыба. Просто её вопрос до сих пор даже не приходил на ум Витьке. А простой ответ её отвергался его мужским самолюбием.

– Ань, ну как я мог? Ты беременная, потом Ленка родилась. Тебя ещё впутывать! – Витька включил свою мужскую убедительность.

– Сколько ты им должен? – спокойно спросила Аня, поправив сидящую на руках Ленку, увлекшуюся тонкой прядкой волос, повисшей над ухом мамы.

Аня коротким движением заправила прядь за ухо:

– Сколько, Вить?

Витька помолчал несколько секунд, будто за эти секунды вопрос может потерять свою актуальность или разрешится сам собой. Потом закусил губу.

– Ну, там, не больше миллиона теперь, – не поднимая глаз, сказал он сквозь закусанную зубами губу, будто с усилием выдавливал пробку, которая сдерживала правду внутри.

Ещё несколько секунд стояла тишина. Потом Аня сказала:

– Пойдём чай пить. Может, что надумаем, – и повернулась в сторону кухни.

Витька за ней.

Ангел смотрел на них из противоположного угла кухни весь вечер.

Аня подливала кипяток из чайника в большую жёлтую кружку Витьки. Витя поправлял дочку в её детском высоком стульчике. Ленка не давала им спокойно поговорить, требуя к себе внимания. Они так ничего и не решили. Просто пили чай, кормили дочь, смотрели в глаза друг друга, говорили друг с другом.

Невидимый ангел улыбался и тихо просил вселенную указать ему верное решение для этих двух людей.

На следующее утро Витька встал с постели спокойный и решительный. Даже не завтракая, оделся, убедился, что Анька закроет за ним дверь изнутри, и вышел из дома. Привычный путь до остановки даже не запомнился ничем особенным. Да и вряд ли мог. Ничего не отвлекало Витьку от той внутренней уверенности, с которой он проснулся и с которой теперь шёл.

Остановка, нужный ему маршрут, плавное гудение электродвигателей полупустого троллейбуса. Витька ехал к своим кредиторам. Вернее, к тем, кто от их лица вмешивался теперь в его жизнь.

Он не знал что делать. Как сказать. Даже с чего начать. Но готов был ответить так, чтобы было доступно и понятно: жену и дочь он в обиду не даст. Они ему условия ставят, – он тоже имеет свои. Они с угрозой, – он ответит. Ударят его, – ударит и он. Смутно, конечно, всё это виделось, но отступать ему уже было некуда.

Он ждал, что Семён что-то скажет, как-то проявит себя, но его нигде не было.

«Ну и хорошо, – думал Витька. – Обойдёмся».

Витька вышел из троллейбуса на остановке возле старого здания СТО, за которым рядком стояли двухэтажные деревянные бараки чёрт знает какого года постройки. В них ещё жили люди, висели занавесочки на окнах, цветы росли в палисадниках, и прямо в пыли улицы у входа валялись детские игрушки.

Витя прошёл мимо, к отдельному кирпичному зданию какой-то советской ещё конторы, которое переделали под офисные помещения. По этому адресу ему было велено возвращать его долг.

Войдя внутрь, он почувствовал сладковатый дух старого крашенного дерева и ступил на скрипучий пол, укрытый линолеумом. Евроремонтов тут не наводилось. Простой длинный коридор с одинокой вечно горящей лампочкой в дальнем конце и железные двери офисов на обе стороны.

Витя нашёл нужную. Хотел сразу толкнуть, но потом всё-таки сперва постучал, а затем уже отворил её.

Полупустая комната. На стене – календарь. В дальнем углу – старый полированный стол, над которым всё пространство комнаты заливало светом давно немытое окно без штор. Из людей – никого. Но слева была открыта ещё одна дверь, куда Витька прошёл.

Следующая комната была более обжита, даже стояла массивная стенка со стеклянными дверцами и большой кожаный диван. На нём сидел, пристально глядя в глаза вошедшего, старший вышибала Витькиного долга, который и говорил с ним в подъезде у его квартиры. Который тогда оставил о себе крепкую память судорогой в его лёгких. И он теперь молча ждал.

Витька сперва упёрся в этот взгляд, хотел было сказать по привычке «добрый день», но потом, насупившись, просто кивнул мужику головой. Тот, всё также недвижимо и молча, не отвечал.

– Я не привёз денег, – чуть с вызовом начал Витька.

– А чё пришёл? – спросил мужик.

– Вчера один из ваших вломился к моей жене, напугал её, угрожал ей. Мне нужно его… Я с ним хочу поговорить.

– Его тут нет.

– А где он?

– Я чё, справки тут даю?

Витька помялся, нервно переступил, не зная куда себя деть, оглянулся. Он стоял посреди комнаты перед сидящим в мягком диване мужиком, как школьник. А тот, не мигая, тяжело смотрел на него.

Витя чувствовал в нём грубые привычки девяностых и, одновременно, усталость от бессмысленного насилия. Не то, чтобы эмпатия и открытость, но, по крайней мере, отсутствие нереализованного желания причинять боль. Поэтому Витька заговорил:

– Так нельзя! Это мои долги, а жена даже не знает ничего. У неё дочка маленькая. Угрожать ей – это подло. И вообще – надавил Витька, зацепившись за всплывшую вдруг в голове новую идею, – вы мне неделю дали! А ещё только два дня прошло!

Мужик отвёл взгляд в сторону, брезгливо поморщился, потом снова тяжело посмотрел на Витьку и спросил:

– Ну, а мне зачем все эти жалобы? Я тебе дал неделю, – я сижу тут и жду своих денег.

– Ладно, – осёкся Витька и растерянно спросил. – А где этот, долговязый? Когда будет? Я с ним говорить буду тогда.

Мужик на диване всё буравил Витьку взглядом. Молчал. Несколько секунд, длящихся каждая как минута. Кажется, что разговор был окончен, и нужно было уходить.

Витька медленно повернулся и шагнул к двери.

– Стой! – тихо скомандовал мужик и встал с дивана. – Сядь.

Витя оглянулся и увидел стул у стола. Сел.

Мужик подошёл и сел на край этого стола, нависнув над Витькой. От него пахнуло сигаретным перегаром.

– А ты чё хотел? Дружеского общения что ли? Жена у него, дочка. Кто эту всю ситуацию начал? Я что ли? Или молодой?

Витька не смел поднять глаза.

– Тебе пошли на встречу, а ты кинул людей, – а у них тоже жёны, дочки. Тоже жить хотят.

– Я же им не угрожаю, – вставил Витька.

– Ещё бы ты угрожал! Тут совсем другой разговор пошёл бы.

Мужик устало сполз с края стола, отошёл к окну.

– В общем, сюда придёшь, когда деньги будут. Или не придёшь уже вообще. Мне твои жалобы не нужны. Иди.

Витька упрямо пристыл к стулу.

– Деньги я принесу. Или… – он не договорил эту фразу. – Но жену не троньте.

Мужик повернулся к нему.

– Кому она нужна! Иди уже, – утомил.

Витька встал и вышел из комнаты. Потом в коридор. И из здания, на воздух и солнце. И, кажется, только там первый раз вдохнул.

Пока шёл прочь, всё ему казалось, что ему смотрят из окна вслед, хотя действительно, никому он тут нужен и не был, только его деньги.

Он прошёл вдоль бараков, повернул в тихий дворик с детской площадкой, над которой навис старый, порезанный поперек толстого ствола, облезлый тополь.

С краю дворика, запросто, будто обычный горожанин и местный житель, на скамейке сидел Семён.

Витя молча подошёл и сел рядом. Тихо посидел с минуту, потом спросил:

– Ты знал, что так будет?

– Ага. – Семён спокойно разглядывал детей в песочнице, один из которых строил, другой упорно разрушал построенное, и оба – недовольные друг другом – никак не хотели прислушаться к молодой мамочке, которая пыталась объяснить, что строить вместе хорошо, а рушить чужое – плохо.

Витя тоже безразлично посмотрел на эту педагогическую историю.

Через несколько минут снова спросил:

– Что же теперь делать?

– Ты пытаешься открыть дверь не в ту сторону. Толкаешь от себя. Наружу. А она открывается внутрь.

– В смысле?

– Ну, ты вот правда думаешь, что придёшь к этим крутым ребятам вот так, запросто, покажешь, что и ты крут, а они вдруг признают тебя за своего, отступят, и всё сразу разрешится? – своим вопросом ответил Семён.

Витя долго молчал.

– Ну, надо же было что-то делать, – наконец сказал он.

– Понятно, – вздохнул Семён.

Витя устало и долго набирал воздух в грудь, потом выдохнул:

– Что тебе понятно? То же, что и там, в подъезде, когда я под дых получал? Легкие пути не всегда правильные?

Семён промолчал.

– Знаешь, я всяких там Господних Чаш себе не просил, – не глядя на Семёна, сказал Витя грустно.