Светом двух миров

– Не зовите справедливость, – станьте безжалостны! Излейте свою ненависть, ибо ваша ненависть – это тоска по другому берегу! И вот – чёрная туча над вами! Молния ищет вас! Она лизнёт вас, и погибнете вы! Но не умрёте, а станете чем-то большим над собой, если жаждали страстно.

И вот – война. Чужая боль. Первозданный хаос затопил слезами мир, который будет разрушен. До оснований! А затем – собран из кусочков наново. Новый мир!

Мощно и страстно.

Властно!

В одном порыве, как по команде, крик толпы: Heil!

Голос покрыл её рёв:

– Я для вас предвестник молний и тяжёлые капли из туч. И та молния – Новый Человек! Только лучшие, свободные от слабостей любви и жалости, выживут. Отдайтесь великой безжалостности цели и победите! Через медлительных и нерадивых перешагну я. Пусть будет моя поступь их гибелью!

И снова гул толпы.

– Да! Я вор! Но я хочу крови, а не грабежа! Кровью настоящего я напишу новые истины! Я жажду крови! Я жажду счастья ножа!

И снова мрак. Бессилье и злоба. Во мраке – кружение других видений.

Руки связаны. Земля – грязная жижа под щекой. Толпа вокруг.

– Будьте прокляты! Я смеюсь вам в лицо – видите! Вы жалкие черви, не достойные даже смерти. И вот – будете бесконечно ползать в своей слепоте!

– Заткни ему пасть.

В волосы на затылке резко цепляются чьи-то пальцы. Холодная сталь обжигает горло. На улыбающихся губах брызги ярко-алой слюны. И чернота заливает весь мир, пульсируя струями из разорванных сосудов.

И наконец – тишина.

Голоса стихли. Видения стёрлись. Всё исчезло.

Ангел приблизился к мерцающей звёздочке во мраке. Оглядел бесстрастно колыхание безликой мглы вокруг неё. Тихо прошептал в черноту, легко и ясно:

– Ты, наверное, думал, что сможешь украсть и у бога, и у чёрта? Но. Бог уже всё отдал от себя. А чёрт – тот более искусный вор, что крадёт добычу у любого другого вора, а с ней – и самого вора. Ты всё понял как оправдание своего презрения к жизни. И удобно приладил это к гордыне самолюбования. Говорил о Новом Человеке, а лелеял старого. Говорил, что не умрёшь. И вот – не умер, но лишился искры бесконечной жизни, что выше всего: и тебя, и любой идеи в твоей голове. Не обрёл мудрость, но потерял и тот маленький разум, которым можно было бы понять смысл твоего безумия. Бедный. Обманутый своим же сердцем, что доверилось страсти.

Ангел качнул головой. Что ещё он мог сказать?

– Ты заигрался с хаосом. Столь непочтительно, столь надменно! И он поглотил тебя в ответ – единственный его дар всем своим слугам. Хаос расщепил твой мир, оставил тебя во тьме того, что ты жаждал превзойти и над чем – вознестись. Где ты теперь и куда идёшь?

В ответ тихим словам ангела гном забормотал, губы несмело и невнятно вытягивали слова из утробы. При этом мимо проходили считающие себя нормальными люди и, услышав бессмыслицу его бормотания, с недоумением оборачивались, тут же быстро отводя взгляд от стеклянного взора умалишенного. Одна бабулька прижала идущего рядом малыша к себе, прикрыв его своим телом, словно предупреждая тем все свои страхи, и быстро увела подальше. И лишь двое подростков, чистенькие, болтливые, вдруг одновременно замолчали и стали завороженно таращиться на гнома, проходя мимо и чуть ли не обернувшись в его сторону в конце.

– Что это он бубнит? – спросил один другого.

– Да, какой-то «мурамур», – ответил второй.

– Дурачок.

– Мудачок, – снова развеселились они.

По-другому и не умели.

Только ангел всё слышал. И понимал.

– Mutabor, Mutabor, Mutabor! – гном заклинал и давал новое обещание, древний язык сам прорвался из глубин памятью веков. Покрасневшие глаза гнома увлажнились.

Ангел улыбнулся, предвкушая развязку. Что-то должно было измениться, он это чувствовал. Что-то уже менялось. Пришёл срок, и новое жаждало прорваться в настоящее. Прошлое отмирало, сполна поживившись грехами, неосторожными мыслями и безудержными страстями. Пресытившись, оно, наконец, отпадало, как переполненный кровью живой плоти клещ. Судьба ему теперь – сгореть. И благостное пламя это родит искру будущей надежды на искупление.

Ангел прошептал:

– Я предчувствую новое. Свободное от отрицаний прошлого. Не связанное призраками боли.

Он приблизился, всмотрелся в глубину черноты, разорвав взором пелену забвения, в которой блуждала маленькая одинокая душа. Он подарил ей одну лишь ясную свою улыбку. И почувствовав это тепло, душа встрепенулась, ожила, потекла сияющим потоком.

– Mutabor – веки безумца дрогнули. Одинокая капля, наконец, прорвалась и скользнула по щеке.

Ангел плавным парением воздуха посторонился, открыл путь перед гномом, и тот сделал первый шаг. Потом второй. Медленно побрёл он в потоке людей, всё яснее и внятнее заклиная:

– Mutabor!

Ангел неотступно двигался подле, ожидая неизбежного. Когда мосты позади сжигают, миры, из которых они проложены, умирают для человека. Или человек – для них. Ненужный и будущему, потому что оно соткёт нового его для грядущих опытов. Так заведено. В изменчивом мире. В играющем с нами мире.

– Mutabor!

Безумец обессилено брёл, тоже предчувствуя развязку. Как же он долго шёл, как же он устал, как же он пуст теперь и смиренен. И как же хорошо это было! Только таким нужно прощаться с прошлым и открываться будущему: усталым, пустым и смиренным, иначе и не разглядишь нового шанса, которое оно может подарить вместе со своим приходом.

Шаг его всё замедлялся, наконец, он сошёл со своего пути, прислонился к старой липе, что только собралась задышать в мир пьянящим ароматом беспечной невинности и радостного обновления. Потом сполз вдоль её ствола на разгоряченную дневным солнцем землю и прошептал, улыбаясь:

– Mutabor…

Затих. Обмяк. Выдохнул.

Ангел был свидетелем тому, находясь поблизости. Он не отошёл от гнома, привалившегося к дереву, весь последующий день, потом и всю ночь, пока на утро к остывшему уже телу не подошёл старичок с тросточкой, выгуливающий мелко трясущуюся в утренней весенней прохладе собачонку. Старик окликнул несколько раз, протянул руку к шее мертвеца и тут же одёрнул, задев холодную плоть. Уже скоро появилась машина полицейских и железный фургон, из которого выпрыгнули двое молодых парней и крепкими безжалостными руками водрузили тело на носилки. Бодро вкатили их в свой транспорт и уехали. Полицейский, не отпускавший старичка к его утреннему кофе до последнего, наконец, сделал всё необходимое в своей нерадостной работе и тоже укатил.

Последним печально уковылял задумчивый старичок с замёрзшей собачкой. Её ожидал тёплый плед на старинном кресле, его – густое горячее кофе, терпкое, без сахара. Ему надо было чем-то покрыть, согреть эту прицепившуюся к нему стылость, что ещё жгла кончики пальцев. Да, тело, что он нашёл этим утром, уже увезено из его мира и теперь навсегда будет предано забвению. Только вот, старичка в это утро никак не отпускало и сильно беспокоило это короткое слово – «навсегда».

Ангел стоял посреди улицы, по которой спешили люди по своим утренним делам, и вспоминал позабытую жизнь среди них. В их толпе легко почувствовать себя ненужным. Это было и тогда, осталось и теперь.

«И это всё?» – подумал он, стряхивая со своих плеч тяжёлые вериги прошедших веков, что ему привиделись, – «всё, что дОлжно было случиться? Неужели в этот весенний солнечный день главным опытом будет опыт смерти?»

Ангел медленно поплыл вдоль проспекта, приглядываясь. Бодрый апрельский холодок медленно согревался поднявшимся над домами солнцем. В силуэтах этих домов ангелу привиделась его прежняя печальная судьба. Этот город не мог пока отпустить. Он напоминал каждой своей чёрточкой что-то ещё, неисполненное, невнятное. Ангела звала чья-то жгучая боль и неразрешенный вопрос. Неясный пока.

Вот горделивые торговые центры, рядом с которыми когда-то ютились шатры шапито. Площадь между ними теперь закатана в асфальт, превращена в чистое пространство для рыкающих автомобилей, заполняющих ровными рядами сияющий светло-серый глянец. Через дорогу – грязно-жёлтые стены домов, из узких проходов между которыми люди спешат, сбегая из домашнего уюта ради необходимости работать. По собственной воле или по чужой – не имеет значения.

Город окончательно проснулся. Загудел.

И вдруг, ангел замер. По тротуару навстречу ему шёл мрачный сутулый Витька. Друг. Партнёр, никогда не унывающий прежде. Как он изменился теперь!

У поворота дорожки он остановился на миг и неуверенно повернул к чёрному фасаду двухэтажного строения, рядом с которым замер и ангел. Стены того строения были покрыты керамическими, черноты глянцевого обсидиана, плитами огромных размеров. Здание возвышалось мрачным кубом и презрительно блестело в сторону улицы холодными бликами отраженного солнца. Тремя лестницами зиккурата массивно выпирало высокое крыльцо. Над ним – серебро огромных букв: бар «NEBESA». Единственный в городе круглосуточный бар, которого три года назад даже не существовало. Теперь же блестящая вывеска горделиво заявляла о себе, будто претендовала остаться тут на века.

Витька ступил на первые широкие ступени, тяжело поднимаясь вверх, и тут в его кармане весело завопил телефон. Витька остановился, вытащил его на свет, приложил неоновым экраном к уху:

– Ало.

Из телефона летящим почти детским бормотанием заструилась женская речь. Можно было, чуть прислушавшись, разобрать слова даже со стороны:

– Привет! Ты идёшь домой? Мы уже ждём тебя! Купи памперсов упаковку, молока, масла сливочного. Леночка уже проснулась, завтрак требует.

– Ага, – голос Витьки чуть посветлел в ухмылке, но потом снова обесцветился: – Буду скоро. Пока.

Он, опуская руку, остановил экран телефона перед собой и нажал пальцем на кнопку, погасив дисплей. Сунул руку в карман.

Потом поднял глаза, сощурившись от блестящих бликов, бьющих в лицо. Долго посмотрел на прозрачную дверь в бар, за которой, играя, переливалась беспечная иллюминация и доносился однообразный бит. Вздохнул и повернул назад. Медленно спустился с лестницы. Вышел на широкий тротуар и направился прочь от бара.

Ангел медленно, невидимый в прозрачном и лёгком солнечном воздухе, скользил за Витькой. Только сейчас он заметил, что на нём была форменная чёрно-синяя куртка какой-то охранной службы. Витька возвращался с ночной смены домой.

Как много изменилось в этом городе! Как изменился Витька!

Ангел не мог теперь просто улететь. Плавно скользя вдоль щербатого асфальта, он всматривался в сутулую спину Витьки и понимал, что его судьба изменилась из-за него. И между ними ещё висел неразрешимый вопрос, боль от которого даже ангел чувствовал, читая сердце друга.

Тот, пройдя пару сотен метров, свернул в раздвижные двери супермаркета. Привычно прошёл вдоль рядов, накидав в корзинку товар со стеллажей, занял очередь в кассу. Кассирша знала его. Не улыбаясь, быстро проводя перед собой товар для регистрации, спросила:

– Привет! Как там Анька?

– Здорово! Нормально Анька. Вот, в магазин послала.

– Леночке? – улыбнулась та.

– Ага.

– Ну, привет им! – кассирша приняла оплату картой и махнула на прощанье Витьке.

Тот сгрёб всё в пакет:

– Ага.

И вышел в распахнувшиеся перед ним двери.

За супермаркетом расположился скверик. Кружком – низенькие скамеечки у старинного фонтана, который пока что стоял без воды. Обычно, в летние жаркие деньки, здесь полно народа. Молоденькие женщины с колясками, дети в мокрых майках брызжут прохладной водой друг в друга, подростки на роликах и скейтах. Пенсионеры тоже любят тут посидеть.

Теперь же суматоху в этом пока ещё пустынном месте наводили лишь две деятельные молодые девушки. Они водрузили складной навес, и под новенькими яркими флагами разворачивали точку политического пикета. Одна из них, маленькая, писклявая, противным голоском кричала в проходящих мимо людей через небольшой мегафон:

– Восстановим суверенитет! Восстановим государственную идеологию! Поддержим президента!

Вторая, спокойно, но чуть-чуть неуверенно, протягивала прохожим листки газеты. Возьмут, не возьмут – её это сильно не беспокоило. Она была на работе, за которую платили.

Первая же – заведённая – без остановок говорила:

– Восстановим границы отечества! Дело – за народом! Отдай свой голос за правду!

Её снимал на маленькую камеру худощавый неопрятно одетый парень. Видимо, для отчёта. Поэтому слова вылетали даже чересчур страстно.

В Витьку тоже ткнули газеткой. Он, не глядя, мотнул головой. Газетка отодвинулась. Но писклявый голос это только раззадорило:

– Наша пассивность поощряет беззаконие. Требуем всенародного референдума! Наказать предателей, разваливших страну! Газетка бесплатная, – тут же спокойно ответила она интересующемуся старичку.

Витька не слушал. Тяжёлыми шагами удалялся от противного голоска. Ангел же на миг задержался, посмотрел на активистку. Округлое азиатское лицо, мелкие черты носа, губ, бровей, чёрные глазки за очками в тяжелой оправе таращатся на тебя сквозь увеличительные линзы, тонкие губки быстро шевелятся, отпуская лозунги. В душе её – чувство собственной важности и ненасытная жажда заявить о своём. И ещё – вера в правоту того, о чём кричит. Она пришла говорить, а не разговаривать, потому что большие цели не оставляют времени слушать. Такие нужны политикам для продвижения идей в массы.

Ангел оставил их заниматься своими делами, нагнал Витьку, который уже повернул во дворы, направляясь к своему дому. Тут всё было по-старому. Единственное, что бросилось в глаза, – это обрубки толстенных тополиных стволов, стоящих по периметру квадрата двора и лишенных зелёных крон. Теперь двор выглядел пустым, зеленеть было нечем. Высокое солнце заливало всё пространство и ослепляюще отражалось от стен и окон.

Это ангелы могут видеть живой свет и ветер, такими, какие они есть. Для человека же невидимое должно коснуться видимого и, отразившись в мир под разными углами, переливаться во множестве форм, расцвечиваться оттенками, углубляться тенями. Мир человеческий тогда оживает. Наполняясь красотой, становится близким. В нём есть, где пробудиться душе, которая и будет видеть свет во всём.

Двор же теперь выглядел неуютно. Ещё эта весенняя прозрачность, обнажившая все неприглядные детали.

Витька свернул к своему подъезду, не замечая ничего вокруг, скрипнул тяжёлой дверью.

В подъезде было прохладно и темно. Подошвы зашуршали по пыльному бетону пола, шаги мерно отсчитывали ступени, резко разрывая стоячий воздух гулкими звуками. Один пролёт, пауза лестничной площадки, другой пролёт. Когда Витька подходил ко второму этажу, снизу скрипнула дверь и послышались вкрадчивые шаги. «Соседи», – подумал Витя. Когда он поднялся к площадке между третьим и четвёртым, навстречу ему вышел широкоплечий мужик в чёрной кожаной куртке. Солнечное окно за ним засветило силуэт квадратной фигуры, из которой торчал маленький бутон короткостриженой головы. Витька ещё прошёл пару ступеней вверх и остановился. От самого вида преградившего путь мужика.

– Давай, давай. Поднимайся, – хрипло сказали сверху.

Снизу вкрадчивые шаги приблизились, из-за поворота показалась тощая долговязая фигура, которая преградила путь к отступлению.

«Что они думают: я побегу из собственного дома, где жена и дочка?» – зло подумал Витька. Он поднялся выше, к межэтажной площадке, и оказался стоящим между двух угрожающе надвинувшихся на него бандитов.

Тот, что был перед ним, квадратный, был старше и мрачнее. Он, устало, уверенный в своей силе, исподлобья смотрел прямо в глаза Витьке. Витька опустил взгляд, оглянулся. Позади ухмылялся тощий, который явно наслаждался превосходством своего положения.

– Сроки нарушаешь, – густо прохрипел главный.

– Я немного опоздал, сумма, которую копил, на дочку ушла. Так получилось.

– Дочка – это хорошо. Только деньги наши, а нам своих тоже кормить надо.

– Я отдам. Честно! – начал было оправдываться Витька.

– Слышали уже, – перебил его главный. – Можешь уже не повторяться. Давай чётко обозначим: когда?

– Ну, я сейчас решил оборудование продать. Только это всё не так быстро происходит. Вот продам, сразу всю сумму с процентами закрою.

– Тоже слышали уже. Когда?

– Скоро. Думаю, скоро. – Витька понимал, что лишь оттягивает момент.

– Ты смотри, – люди, которых мы представляем, серьезные, и трёпа не любят, – спокойно сообщил пожилой.

Он уже многое повидал в этой жизни, слышал все эти похожие друг на друга отмазки. Ему было скучно. Поэтому он просто выполнял свою работу, без излишнего рвения.

– Да что там, – вякнул развязано молодой пацан за спиной. – Не у тех людей ты денег попросил. И за трёп порешить могут. Вот в прошлом году мальца вальнули…

– Рот прикрой, – грубо обрубил долговязого пожилой, – когда старшие говорят.

Пацан скулящим тоном ответил:

– А что? Я так, для убедительности.

– Мал ещё, убеждалка не созрела, – обрубил старший.

Пацан только сжал губы и перестал ухмыляться.

– Короче, тебе ещё неделя осталась. Потом другой разговор пойдёт, – сообщил мужик.

– Да, конечно, – опустил взгляд Витька.

– А это тебе, чтобы помнил, – мужик вскинул руку и плотно ткнул Витьке кулаком под дых.

Витька открыл рот, хватая воздуха, который в лёгкие войти уже не мог. Грудь сжало судорогой, защемило так, что к горлу подкатил комок и бросило в пот. Витька скрючился и присел на ослабевших ногах.

Пацан за спиной не удержался, визгливо хохотнул откуда-то сверху. Потом наклонился к уху и прошипел, брызнув слюной:

– Помни!

А потом две пары ног звонко зашлёпали по ступеням вниз. Они просто ушли.

Витька привалился к холодной стенке, шумно всасывая носом воздух, который в грудь никак не шёл. Скрипнул зубами, попытался сглотнуть комок. Затем, уже через несколько секунд стало отпускать, и он жадно задышал. Ангел тихо опустил руку на его голову, и тоже выдохнул, подняв лицо вверх.

Через минуту Витька встал, стряхнул пыль с куртки и штанов, поднялся на пятый этаж. Своим ключом лязгнул о металл замочной скважины, отворил дверь.

– Я дома! – оповестил он жену.

Примостил пакет с покупками на скамеечку в прихожей, сбросил ботинки и тут же юркнул в соседнюю дверь ванной – Анька не должна была увидеть его таким взъерошенным, испуганным и грязным. Вопросы начнутся. Оправдания. Сплошные расстройства.

Уже за закрытой дверью голос жены:

– Привет! Ты что, едва дотерпел до туалета? – Анька задорно засмеялась. – Чего заперся-то?

– Ага, – поддакнул ей Витька. – Скоро выйду.

– Ну, ладно. Я тебе завтрак приготовила, выходи, – Витька услышал шлёпанье по линолеуму босых ног жены.

Но Витька задержался чуть дольше, чем обещал. Кинул одежду в стиралку, залез устало под душ, врубил горячие струи на максимум, чтобы кололи оголенные плечи, чтобы врезались и жгли их. Выжигали противное чувство слабака в груди.

Ему это было нужно.

Только разгоряченное, исколотое иглами струй тело позволило ему почувствовать себя живым. Размякнуть, отпустить дурные мысли. Завертев кран, он выбрался из ванной, укутался в белое пушистое полотенце, наскоро промокнув мокрые волосы, и вышел.

На кухонном столе уже парил ярко-красный борщ в огромной тарелке – всё, как он любил. Рядом – ломтями ржаной хлеб. Как был, Витька сел на табуретку, вооружился ложкой, ломтём хлеба и стал жадно, причмокивая, поглощать обжигающий сладковатый бульон.

Ангел смотрел. Улыбался.

У Витьки с главным было всё в порядке: дом был наполнен душой, светлой и юной. Это чувствовалось, как тонкий аромат чистого детского белья и согретого на огне молока, как пряная сладость борща, пропитавшего кислинку чёрного хлеба, солнечный свет, играющий в складках лёгкой занавески, и как звук, доносившийся из комнаты, где Анька забавлялась с малышкой-дочкой.

Аня всплывала в памяти ангела радостью и простой девичьей теплотой. Дочка у них появилась позже, после того, как он неожиданно решил исчезнуть из этого мира. И, видимо, позже того, как у Витьки начались проблемы с деньгами – ах, эта встреча в подъезде!

Ангел плавно, невидимый никому, вошёл в комнату. Аня заканчивала кормить дочку, годовалого ангелочка в белой рубашке, уже чуть замазанной сладко пахнущей кашей. Девочка, вцепившись в ложку, скребла ею по легкой пластиковой тарелке, отчего та скользила по детскому столику. Аня ловила тарелку, помогала сгребать в ложку сладкую манку и подбадривала ребенка, когда та тянула ложку с кашей в рот. Обе получали от процесса удовольствие.

Потом Аня подняла дочку со стульчика и плюхнулась с нею на разложенный диван. Лежа на боку, поперёк всей его ширины, о чём-то тихо мурлыкала с ней.

– Скажи, ма-ма. Леночка, скажи МА-МА.

Ей так хотелось услышать первое слово дочки. Но та лишь беззубо улыбалась ей.

Потом Анька притянула поближе большеухого плюшевого зайца, играючи ткнула им в грудь малышки. Та схватила игрушку за ухо и начала старательно выковыривать пальцем её пластиковый глаз.

– Глазик у зайки. А где у Леночки глазки?

Малышка тут же показала.

– Во-о-от. А ротик?

Пальчик ткнулся в губки.

– Во-о-от. А у мамы?

Аня засмеялась, когда маленькие пальчики затеребили её нижнюю губу.

Витя вошёл в комнату, одетый в домашнее, и медленно растянулся на диване возле жены и дочки, улыбнулся. Потом приподнялся на локтях, поцеловал сначала одну, потом другую. Снова опустил голову в мягкие покрывала.

– Спать хочу, – прошептал он Ане.

– Ага. Мы всё равно сейчас с Леночкой уходим в бассейн, потом погуляем, может, к маме зайдём…

– Хорошо.

Пока Аня одевала дочку, Витя закрыл глаза и позволил сознанию затуманиться, задышал ровнее и тише. Уже скоро он ничего не видел и не чувствовал в этом мире. Не откликнулся, когда жена наклонилась и поцеловала в небритую щеку, накрыла легкой простынкой. Не услышал, как тихо затренькал телефон и Аня нажала кнопку:

– Ало.

Через паузу вновь ответила:

– Да, конечно, зайду. Ещё раз объясни, я найду.

Она взяла маленький клочок бумаги, который тут же лежал на детском столике, и стала записывать, шевеля губами:

«Скорая помощь.

1-ый поворот.

На ул. Энтузиастов.

Левая дверь в

маг. Семена»

Потом уверила в трубку:

– Хорошо. Я куплю и сразу к вам… Хорошо… Пока.

Витька уже не слышал разговор. Аня ещё раз внимательно посмотрела на бумажку, запомнила. Затем порвала её, как обычно, чтобы не гадать потом, что это за адрес. Сгребла заодно клочки бумаги со стола, что старательно разрывала Леночка – как писали на одном сайте для мам, это хорошее упражнение для маленьких пальчиков – и встала, чтобы всё это выбросить в мусор. Маленький клочок выпорхнул вдруг из сжатых её кулачков и плавно опустился в витькины тапки, что стояли подле. Аня и не заметила.

Потом она собралась, старательно одела Лену и, хрустнув замком в дверях, вышла.

В квартире повисла тишина, слабо поющая весенним городским гулом за окнами, который только оттенял её мягкий покой. Даже Витя стал дышать тише.

Ангел слушал его дыхание и ждал.

Через пару часов Витька проснулся. Солнце показалось в окне и теперь жарило его в спину.

Поднялся над диваном, потёр разгоряченное лицо, нащупал пальцами ног тапки на полу. Когда полез внутрь их, что-то шелестнуло под стопой.

Витька наклонился и выудил из тапка мятую бумажку. Развернул и прочитал: «помощь…от…Энтузиастов…верь в…Семена». Озадачено нахмурился. Потом скомкал её и бросил на детский столик у кровати, попав в стопку книжек. На одной из них, небрежно накрытой другой, – большие буквы «ЖДИ».

Витя протянул руку, подвинул стопку, открывая всё название. Оказалось – «ВЕСЕННИЕ ДОЖДИ».

Весь апрель ни одного дождя нет, – почему-то подумал Витька, – жди их.

Встал, пошёл умыться, потом завернул на кухню, включил телевизор, достал из холодильника ряженку и сыр, стал медленно жевать и запивать, уставившись в экран. На работе Витька почти не ел, зато дома готов был жевать в любых обстоятельствах.

Посередине какой-то шутки развлекательной программы, которую смотрел Витька, в дверь позвонили.

Витька устало поднялся, шаркая тапками направился к двери. По привычке, что уже выработалась за последние месяцы, посмотрел в глазок. Там стояли две женщины: очень молодая и очень пожилая. Витька открыл дверь.

– Мы к вам пришли с вестью о спасении, – пугливо заговорила молодая. – Возьмите бесплатный журнал, там ответы на все страдания людские.

Пожилая протянула ему тонкую книжицу и ласково улыбнулась. Как внучку, которому предлагала сейчас горяченькие пирожки. Витька посмотрел на журнал, на распространительниц благой вести, потом снова – на журнал. Повисла пауза, которая обнадёжила молодую девушку:

– Мы не одни со своими про…

Витька захлопнул дверь, не дослушав до конца, прямо перед носом молодой девушки, которая для придания силы своим словам даже подалась чуть вперёд. Разве что по носу дверью не хлопнул.