скачать книгу бесплатно
– Смотря кому. Все мы думаем, что лучше других, однако, другие думают так же, как и мы. Человек предполагает, Бог располагает. Взять цыган – ленивые, хитрые, тупые, вороватые, а живут и живут. При фараонах жили! Где теперь фараоны? Вон цыган Володька Пулькач: круглые сутки пьяный, семерых наплодил, нигде не работает и живёт не хуже нас. Хотя я, и любой другой человек скажет, что мы лучше Пулькача.
– Пап, но ты же лучше, ведь, правда?
– Потому-то мне бог детей не даёт, – Адам сумрачно достал мятую пачку «Шахтёрских», молча раскурил папиросу.
– А мы, а я, пап?
– Ладно, Вань, ты меня меньше слушай, ничтожный я человечишко, болтаю тут всякую ерунду. Пойду маму встречу, а то ей страшно ночью со смены возвращаться. Завтра сходим в раймаг, телевизор купим, нечего тебе по соседям бегать.
– Ура!
Ване очень хотелось жить в достатке, в почёте и уважении. Глядя на родителей, которых очень любил, Ванёк внутренне содрогался. Неужели и ему придётся вот так же кормить свиней, копать огород, ходить каждый день на работу, чтоб получать несчастные гроши? А как иначе, не воровать же? Бронька попробовал… спасибо советской власти, не посадили. Лучше самому сажать, чем от других зависеть. Эх, Бронька!
Хорошо детство со старшим братом за спиной! Бронислав Ванюшку никогда в обиду не давал. Как-то на речке Мишка Фына, у которого отец в тюрьме сидит, выбросил Ванину удочку и весь улов в речку. Просто так, озоруя, чтоб перед своими друзьями выпендриться. Бронька в это время с другими пацанами ушёл в сад Завадских, урожай проверить. Натырили полные пазухи, пришли на берег, а там Ванёк хнычет, а Фына со своими друзьями весело в заводи плещется. Пока выясняли, что к чему, Мишка накупался, сел на бережку в карты перекинуться. Играют, курят, матерятся, всё путём, всё, как всегда. Бронька прихватил булыгу, подошёл к картёжникам. Те – ноль внимания.
– Фына, ты чё брата обидел?
– Пошёл ты, пшек, к ксендзам облатки хавать… – Бронька саданул камнем по Мишкиной башке. Игроки оторопело вскочили и, встав полукругом, заинтересованно ждали развития стычки. У Фыны папироса на губе висит, по морде кровь юшит, зенки побелели от злости. Он достал финак с наборной рукояткой и медленно пошёл на Бронислава. – Ну, сука, щас, бля, прирежу.
– Попробуй. – Бронислав вытащил из-под рубахи начищенный до блеска наган, взвёл курок и тоже ступил на шаг вперёд. Фына остановился.
– Ты чё, кацапчук, ржавой фузеей на понты берёшь?
– Лезь, падла, в воду, доставай удочку!..
Они стояли друг против друга долго, упрямо, пока остальные пацаны не нашли зацепившуюся за ивовый куст удочку и не отдали Ване. Ванюшка взял брата за руку, потянул домой. Сплюнув на землю, Бронька подчинился младшему. Фына, с облегчением спрятал финак в рукав, высморкался и пошёл со своей ватагой в лес. Бронькин наган, остановивший Фыну, был со сточенным бойком и негодными патронами. Стрелять не мог, но Бронька так не считал. Он верил, что револьвер, невзирая на всякие законы физики, по законам чуда, мог выстрелить. После стычки с «малохольным Бронькой» Фына с младшими пацанами не больно-то связывался. К тому же, вскоре он умер… не умер, его как бы зарезали, врачи на операционном столе.
На призывной комиссии у Фыны обнаружили грыжу и направили в районную больницу на операцию. Прооперировали, вроде успешно, а он скончался, не приходя в сознание. Народ тихо возмущался, сваливая и врачей и районное начальство в одну кучу. «Вот и лечись у этих коновалов. Жалко пацана и мать его несчастную! Мало того, что мужа посадили, так и сына сгубили. Вот так с нами, с простыми. Сами-то, небось, по областным больницам и санаториям лечатся, на легковых машинах раскатывают, плащи кожаные носят, рожи сытые аж лоснятся…»
Хоронили Мишку не как принято – с красными флагами, а с попом, с кадилами, с хоругвями. Его мать, тётя Франя, при выносе из хаты гроба громко рыдала, билась в истерике и, проклиная докторов, упала в обморок. Мужики поставили гроб на «газон» с открытыми бортами, устланный домоткаными дорожками. Медсестра, выделенная от райбольницы, привела в чувство убитую горем мать. Пришла пора трогаться, но опять заминка – никто из молодых не соглашается нести хоругви, а старшим, вроде, не положено… Пацаны за спины прячутся, старики их ищут, уговаривают, старухи истово шипят, пальцами в небо тычут, но ничего поделать не могут. Хотя к католику Брониславу никто из православных не подходил, он решительно сунул кепку за пазуху, взял в руки самый большой шест с перекладиной, на которой висела блестящая тряпка с бахромой, похожая на штаны только как бы для трёх ног, встал перед полуторкой. Следом за Бронькой церковные причиндалы разобрали друзья Мишки. Траурная процессия двинулась через центр мимо больницы, райисполкома, по улице Ленина и далее по окраине до самого цвынтаря.
Тогда пацанам, а больше всего Броньке, здорово досталось за помощь попам и соблюдение религиозных забобонов. Осудили в школе, но дома никто слова худого не проронил. Ванюше было жалко Мишку и его маму, он тоже шёл за гробом, в самом хвосте процессии и никак не мог понять, зачем Броньке нарывался на неприятности.
Странный у Ивана старший брат – больной на голову. Так и соседи говорят. После его отъезда, дед Махновецкий сказал, что туда ему и дорога, в Одессе с бандюгами цацкаться как в местечке не станут, быстро посадят. Бабушка Броня обидчиво ответила: «Ой, Махновецкий, лучше смотрите, чтоб вашего Гришку не посадили за спекуляцию». Как в воду глядела, через год Гришку с двумя молдаванами арестовали за изнасилование цыганки в Могилёве. Всех насильников посадили, а хата Махновецких загорелась тёмной ноябрьской ночью с подветренной стороны. Говорят от электричества, но люди думают, что от цыган. Ване Махновецких не жалко, пусть не болтают, что ни попадя.
Сложные мысли витали в голове подростка, одно ему было ясно – в жизни должен быть кто-то сильный, способный защитить и поддержать, как в детстве делал старший брат.
Глава 8.
МАРГОЛАНЫ
На Двадцать втором съезде, Коммунистическая партия СССР торжественно заявила – нынешнее поколение будет жить при коммунизме!
Рабочие и колхозники, трудовая интеллигенция, все как один встанем на выполнения программы построения коммунизма в Советской стране!
Товарищи колхозники, правильно сочетайте общественные и личные интересы!
Бронислав, без затруднений, не напрягая извилины, учился на заочном отделении техникума и параллельно в одиннадцатом классе вечерней школы рабочей молодёжи. Спешил доказать всем и друзьям, и недоброжелателям, что он, таки, не вор, а башковитый и целеустремлённый. Получив школьный аттестат, поступил в политех. После, как защитил диплома в техникуме, стал работать мастером механического цеха на заводе Январского восстания. И учился опять на заочном, но в институте.
Вероятно, с дури, а не от большого ума «упирался, как слепой конь в шахте». Это выражение Бронька услышал случайно, в трамвае от подвыпившего работяги, видимо, шахтёра. Фраза ему понравилось, и он вставлял её к месту и не к месту. Как бы то ни было, завод парню был по душе, нравились запахи горячей стружки, деловая суета цехов, рабочий класс, удовлетворяла зарплата. Платили вполне сносно, особенно много набегало в конце, да и в течение года не единожды подбрасывали то премию, то прогрессивку. На сберкнижке накопилась изрядная сумма, хватило бы на автомобиль, если бы кто помог, а так маловато, но на мотоцикл вполне, даже с остатком, только очередь большая. Выручил как всегда, Михаил Васильевич. Кое-кому позвонил, кое с кем посидел, велел принести характеристики и ходатайство от завода. С ходатайством профком заартачился, но начальник механического цеха Лев Борисович смог переубедить профсоюзных функционеров. «Такие кадры поощрять надо, тем более Бронислав Эрастович не на заводскую очередь покушается, он сам по себе… У него будущий тесть в облисполкоме». Это он конечно загнул, можно сказать, малость преувеличил. Отец Маргариты Георгий Константинович ни слухом, ни духом не ведал о страстях, разыгравшихся на заводе, но покупку одобрил, чего не скажешь о её маме Софье Павловне. Женщины существа чувственные, им бы только сокрушаться по любому поводу.
Новенькая «Ява» – последний писк в среде понимающих чуваков. Отпустил сцепление, газ до упора, переднее колесо на подъём… Через несколько секунд превращаешься в точку, растаявшую в мареве причерноморской степи. Бронька носился по бульварам, как Святой Илья по тучам, а уж за городом, никакой пророк не угнался бы за ним на своей допотопной колеснице. Маргарита, завершив преддипломную практику, писала диплом, после защиты которого, молодые решили расписаться. Родители в дочери души не чаяли, к Брониславу присматривались, особенно отец Георгий Константинович, призывавший Бронислава перейти работать под его начало в облисполком. Броньке в бюрократы идти не хотелось, и он тянул время. Но он так любил Марго, что готов был на любые жертвы. Как он любил её, как любил! Маргарита – самая прекрасная девушка из всех когда-либо рождавшихся в мире. Она самая красивая, самая умная, самая нежная, самая, самая, самая! Описать её невозможно, как невозможно описать воздух, которым мы дышим. Впору потратить кучу сравнений, метафор, эпитетов, говорить, что он свежий, бодрящий, влажный, сухой…
Но! … Представьте, что вы третьи сутки сидите в затонувшей подводной лодке, дышите смесью, состоящей из остатков кислорода, дыма, человеческих испражнений и прочих гадостей замкнутого пространства, худо-бедно обеспечивающих ваше биологическое существование.
Снаружи корабля, на глубине восьмидесяти метров трудятся водолазы с целью спасения затонувшего экипажа. Работают как всегда с энтузиазмом, с огоньком… и крайне непрофессионально. Прожигают дыру не в нижней части помещения, где вы находитесь, а в верхней. Не взошло, «колокол» не получился, вышла кефирная бутылка с сидящей на дне мышкой, опущенная злобным мальчишкой, желающим утопить грызуна. Роль бочки с водой, кишащей головастиками, исполняет Баренцево море, заселённое треской. Мышка, разумеется, это вы, до сих пор вполне сносно дышавший спёртым воздухом и жаждущий оказаться на поверхности. Благодаря доблестному труду «умельцев», грязное, тёплое помещение заполняется чистой и прохладной морской водой, а ваши надежды вместе с огромными пузырями вонючей, но живительной смеси, которой вы только что поддерживали душу в теле, убывают к поверхности моря куда минуту назад стремились вы. Теперь сделайте милость, опишите красоту пузырей воздуха, которым вы дышали… Трудно. Тогда попытайтесь описать девушку, без которой для вас нет жизни…
Судьба свела в спортзале, что по улице Жуковского, на тренировках. До революции там был добротный костёл, в веке девятнадцатом воздвигнутый выходцами из Краковского воеводства. Когда пришли другие времена, цитадель папства перешла на службу спорту. Реконструкция религиозного храма в храм здоровья советской молодёжи не потребовала особых трудозатрат и капиталовложений. Посшибали со стен и потолков Херувимов с Серафимами, отгородили боковые нефы, которые стали служить раздевалками, в алтарь ловко вместили душевые и туалеты. Словом, спортзал получился не хуже, нежели костёл. Бронислав сначала даже не догадывался о культовом прошлом любимого спортзала, но, когда узнал о преобразовании сакраментального места отправления культовых церемоний в спортивную арену, не расстроился.
Баскетбольная команда девушек технологического института тренировалась параллельно с командой ребят из механического завода, благо дело, площади здания позволяли. Маргарита играла средне, но снайперские броски, особенно с дальней дистанции, это не жалкие потуги местечковых спортсменов. Бронька наблюдал и восхищался. Он-то действовал больше на энтузиазме и выносливости, нежели на техничности и профессионализме. Игра нравилась, жаль, что поздно пришёл в баскетбол, родись он в Одессе, мог бы и в команду мастеров пробиться. Девушки в зале с парнями коллегами по спорту вели себя вполне адекватно. Молодых людей, разница во взглядах, устремлениях и образовании, игра никогда не разъединяет, напротив, на площадке любой диалог возникает по делу, без особых претензий на будущее. Однако, нет правил без исключений, ведь исключения только украшают правила. Божественная искра пролетела, когда Маргарита и Бронислав впервые встретились глазами. Пролетела и померкла. Маргарита, взмахом ресниц погасила её свет, пламя не возгорелось. На то были причины, привычки…
Ритуля, с детства не страдавшая миниатюрностью, вниманием ребят обделена не была. Так уж «повезло», что во всех параллельных классах не было мальчишки выше её ростом, мало того, недомерки едва достававшие до косичек, воспринимали Риткин рост, как личное оскорбление, и от того ещё больше дразнились. Как эти «клопы» ей обрыдли! И о какой «дружбе» или совместных гулянках могла идти речь? «Дылда» – самая безобидное прозвище школьных лет. В институте ребята за косички не дёргали, кличек не вешали, но романтические отношения так и не случились. Вероятный претендент на свидание, издали уловив взгляд лучистых глаз и оценив миловидный овал лица, подойдя ближе и сравнив свой рост с баскетбольными данными предмета будущего воздыхания, смущённо ретировался, так и не завязав разговор.
Бронислав, хотя и познавший сладость плотских утех с разбитными фабричными девчатами, как-то не воспринимался ими как объект для серьёзных и даже романтических отношений. Девки считали его чудаком на букву «Му», а он имел их за круглых дур, и это было справедливо с обеих сторон. Местечковый, застенчивый, не единожды натыкавшийся на циничные отповеди спесивых одесситок по поводу своего гыкающего и шокающего акцента. Однажды, он увидел в парке девушку… ЕЁ – свою мечту, сон, суженую, можно сказать – фею, дивную, сказочную, к тому же, вроде-бы, стрельнувшую в него заинтересованным взглядом… Он расслабился, подошёл… и наткнулся по полной программе. «Парубок, ты з якои коммунии, «Шлях до могылы», чы ты з колгоспу «Чэрвонэ дышло, куды повернёшь, туды и вышло?» Образ неземной феи померк, обложив сказочную диву пятиэтажной нецензурщиной, Бронислав с презрением плюнул несбывшейся мечте под ноги и гордо удалился. Не то чтобы его сильно задевало собственное мухосранское происхождение, скорей неприятно хамить миловидным дурёхам, кичливо пренебрегающих им – убогим провинциалом. Возможно, надменность города имеет объяснение…
А вот с Марго возникло как-то мило и естественно. Познакомившись, Бронислав не стал форсировать события, он и не сторонился её, но и не ставил никакой ближайшей цели, впрочем, не исключал возможного. Их взаимоотношения развивались достаточно медленно и бережно. Впервые они перебросились двумя-тремя словами в тренажерном зале, потом стали издали кивать друг другу, норовя будто невзначай попасть на близко стоящие снаряды. Что, поскольку обе стороны стремились к одной цели, удавалось довольно часто. И всё же, Бронька, как-то непривычно робея, не решался углублять отношения, он не будучи уверенным в себе, комплексовал сильно, можно сказать – боялся её… Нет, не её, он опасался разомкнуть хрупкую связь, наметившуюся между ними. Общеизвестный факт, что робость не сильный помощник в любви, но, иногда, замечательный.
Как-то, они вместе шли к остановке, подсадив ее в троллейбус, он, вдруг выдумав, что ему позарез необходимо в другую сторону, не стал заходить следом в салон. И троллейбус ушёл, а счастливый Бронислав потёхал следом. Моросил мелкий дождик, холодили свежие порывы ветра, было неуютно. Однако, в каком-то глупом, телячьем восторге он протопал восемь остановок, с упоением перебирая в памяти каждое слово, каждый поворот головы, каждый, взгляд Маргариты. После следующей тренировки Бронислав, не придумав ничего оригинального, задержался в вестибюле за колонной и инсценировал случайную встречу. «Как это глупо!»
Вышли на улицу. Стоял милый октябрьский вечер. Под ногами шуршали опавшие листья платанов. Тлен засыпающей природы накатывал волнами душистых запахов и, дрожа в лучах уличных фонарей, исчезал в звёздной дали небес. Болтая о пустяках, молодые не спеша прошлись к остановке троллейбуса, но не стали садиться, а пошли дальше. Зашли в гастроном, выходивший тремя ступеньками на перекрёсток Ленина и Жуковского, угостились томатным соком, который добродушная продавщица, отпустив паре приятный комплимент, нацедила из конусных колб с краниками внизу. И от добрых слов, возможно, от предвосхищения грядущего их души переполнились потоками счастья.
Их встречи случались всё чаще и чаще, потом ежедневно. Соскучившись, Маргарита встречала его у проходной. Иногда они то на трамвае, то в троллейбусе уезжали в самые отдалённые районы города, иногда шли пешком, обнимались, целовались. Им нравилось всё. Что не вызывало симпатии, того не замечали. Но разве могут быть неприятными – гул трамваев на улице Советской Армии, шум прибоя на Большом фонтане, гомон народа на Привозе, лепетание детей на пляже? А как хороши плоские одесские шуточки про воробушков, которых высокорослым влюблённым предлагалось достать из гнезда, если, конечно, им не трудно нагнуться. Ах, как вы милы ироничные и доброжелательные одесситы, особливо низкорослые, тонко чувствующие конъюнктуру ситуации. Какое удовольствие отпускать комплименты грациозной девушке, выше тебя на две головы, и ничем не рисковать. Длиннобудылая, но чужая невеста никак не уязвит чувство собственного достоинства коротышки, так почему бы не сделать приятно, себе и ей?
Марго цвела, как белые акации на Приморском бульваре, порхала, как бабочка в степях за Третьей заставой, щебетала, как птичка в ветвях могучих платанов по улице Пушкинской. Влюблённый Бронька парил на седьмом небе. Любовь и учёба, что в молодости может быть лучше? Ничего! Ничто не омрачало его жизни, даже тот факт, что его признали непригодным для службы в армии. Оно, конечно, стыдно и несправедливо, но против врачебной комиссии не устоишь. Когда призывнику отказали в исполнении всеобщей воинской повинности, он чуть не заплакал и целую неделю скрывал от Маргариты факт своей ущербности. «Значит я действительно больной, хотя почему-то этого не ощущаю, да и другие тоже не замечают. Есть, возможно, некоторые странности, но это скорей особенности характера, а так я вполне здоров – учусь, в баскет играю, работаю не хуже других. И с достоинством у меня в полном порядке. Проверено, неоднократно…
Идиот, заскакивал с ребятами в женское общежитие. А если бы что поймал? … Теперь другое дело, как бы ни хотелось, буду терпеть до свадьбы. С Марго всё серьёзно… настолько глобально, что не хочется её оскорблять даже мыслью о каком бы то ни было постельном устремлении. Как же ей сказать, как объяснить, что я не дефект, что только для службы не пригоден?» Долго маялся, наконец, открылся.
До Маргарита не сразу дошло, о чём это он, то краснеет, то сбивчиво мычит? «Глупый, да такому повороту только радоваться надо»! Броньке сразу стало легче. «В конце концов, не навсегда же отказали, только на период мирного времени, а во время военных действий очень даже годен к нестроевой. Пусть к нестроевой, а когда понадобится, то пригожусь и к строевой, и к боевой».
Пришла любовь, сменив робкую влюблённость, она росла и продолжалась, и не было ей ни начала, ни конца, как у вечности и бесконечности, этими разными сторонами одной сути, с которыми влюбленные соприкасаются душами.
«А когда человек, то есть я, живёт в исключительно замечательном городе среди его прекрасных, великолепных людей, в лучшей свободной стране, запускающей свои корабли-спутники с космонавтами на борту, строящей самое передовое общество в мире, то он, то есть я, становится ещё лучше, возвышенней и благородней».
Без сомнения, дело шло к свадьбе.
На майские праздники молодые решили смотаться в местечко, порадовать мать. Кроме матери были ещё ба Броня и брат, и Адам, но Бронислав как-то не желал это подчёркивать. Ну, что это за общение со старухой или с пацаном, тем более с отчимом, про которого непременно говорил всякие колкости. Нет, мать это святое, едем к матери. Подумаешь, каких-нибудь неполных четыреста вёрст. При средней скорости семьдесят оглянуться не успеешь, как окунёшься в волшебный край детства – кругом возвышенности, речка, река, мама, бабушка, брат, друзья… Маргарита тоже загорелась поездкой, стали загодя собираться. Конечно, в мотоцикл много не возьмёшь.
– С харчами даже заморачиваться не стоит, почитай в каждом городишке столовая или ресторан найдётся. Плащи «болонья» само собой возьмём.
– Роня, почему в Италии плащи не выгорают на солнце, а в Одессе выгорают?
– Ну?
– Сдаёшся?.. Потому что в Италии их носят только в дождь.
– Смешно, но мы не собираемся их одевать, просто лёгкая и модная одежда… для ненастной погоды.
– Бро, ты меня любишь?
– Лублу.
– Фефе, как ты меня любишь, как!..
– Ритка, не дурачься.
– Ну, как, Фефе, покажи, как ты меня любишь.
– Насмехаешься, донасмехаешься, итальянка. Возьму и выпорю.
– Всё-то вы обещаете, Василий Иванович.
– Рит, ты как знаешь, а я поеду в джинсовом костюме. Всколыхнём уездную старину современной одеждой!
– Бронь, а у тебя там никого нет?
– Нет. Местечковые комсомольцы не поймут, но перебьются.
– И не было?
– Марго!.. Тебе сгодятся джинсы, просто джинсы… водолазка. Так, я вместо галстука повяжу шнурок, на голову напялим сомбреро. Сомбреро обязательно, плюс зеркальные светофильтры с узкими стёклами, массивными дужками и плавки? … Возможно, купаться не придётся, но нейлоновые плавки взять надо. Нейлон нынче в фаворе.
– В Америке женщинам делают нейлоновую грудь. Правда, у меня грудь красивая.
– Прекрасная, и ты тоже, очень. Так, пару нейлоновых рубашек на смену и полдюжины нейлоновых носков. Что ещё? …
– Грудь у меня соблазнительная. Только никто не соблазняется. У нас одни праведники. А ноги? … Глянь. Нет, не так, ты внимательно посмотри.
– Хулиганка. Стройные. Возьмём мокасины, добротные югославские мокасины бледно-коричневого цвета на тонкой подошве, толстая уже не катит, вчерашний день…
– Ой-ой-ой, неуловимый Бро, в сомбрере, на мацацыколе и с тонкими подошвами.
– Именно с тонкими. Может где-то в глухих Винницах или в державных Киевах их и донашивают, но не в Одессе же.
– Ро, ты меня любишь?
– Люблю. Берём, естественно, Пресли… я вчера Битлов «на рёбрах» отхватил…
– Где?
– На Мясоедовской. В местечке с настоящей музыкой туго. Небось, кроме «Марина, Марина, Марина – хорошее имя друзья…» ничего не крутят. Ошарашим их заморскими шлягерами…
– Бро-ни-слав, ты как в Париж собираешься. По-моему, у меня слишком оттопырены уши… Зато губы просто распрекрасные, правда?
– Правда. Пусть знают, пусть возмущаются, а то сидят, как кулики в своём болоте, и квакают.
– Кулики в болоте не квакают, они его нахваливают. А губы, которые распрекрасные, надо что? …
– Целовать… Настоящие кулики, только бы про своё болото и цукровые буряки квакали. Помнишь, я прошлым летом ездил. Так меня милиционер чуть из дома культуры не вывел, за то, что я пришёл в джинсах…
– А через день на тебя и ещё одного парня нарисовали карикатуры.
– Да, повесили под стеклом в центре городишка, возле кинотеатра. Там раньше памятник Сталину стоял. Памятник снесли, а постамент остался. Вот они и закрыли его газетной витриной.
– Знаю, сто раз рассказывал…
– Но почему они такие, твердолобые?
– Им так привычнее, не злись.
– Я не злюсь, но зачем они написали, что я уголовник и стиляга?
– А ты разве не стиляга?
– Стиляга, как бы, но не бездельник и не уголовник.
– Это что-то новое.
– Я ж тебе говорил, что по глупости в магазин залез.
– Я думала это неправда, детская бравада.
– Да нет, было дело, потому и в Одессе оказался.
– А болтал, будто из-за смутного желания меня найти.
– Что? Конечно же, я приехал к тебе, Маргуша.
– А-а, Бронька, ты меня ничуточки не лю-юбишь, не хочешь…
– Люблю.
– Как?
– Очень-очень.
– Преочень?
– Да, и ещё больше. Маргуля, я тебя так люблю…
– Мы будем жить долго?
– Долго-долго и умрём вместе.
– Я не хочу умирать. Я хочу…
– Значит, будем жить вечно.
– Не хочу вечно, хочу детей, много детей. Давай сейчас…
