скачать книгу бесплатно
«Да, это не десять заповедей и даже не моральный кодекс строителя, знаем какого. Этот документ! … с красивой подписью и круглой, гербовой печатью – плацкартный билет туда, где пахнет кедровой делянкой. Уникальный образец педофобской мысли, отягощённой скудоумием и графоманией. Надо иметь и язву, и больную печень, чтоб излить столько желчи на одной странице, я уже молчу за голову сочинителя. А стиль изложения! … Куда там произведения Салтыкова-Щедрина и жалкие сценические потуги товарищей Тарапунькии и Штепселя. Последний, кстати, абориген славного города Одессы, его мама троюродная сестра шизанутой тёщи вашего покорного слуги. Однако вернёмся к дивной верительной грамоте, я бы сказал «путёвке в жизнь», выданной отроку за подписью и. о. директора школы. Сквозь рубленые строки произведения угадываются знакомые очертания одесского кичмана с ясной перспективой на Владимирский централ… Бронислав, я вас умоляю, сохраните сей артефакт для потомков, этим в двадцать первом веке будут пугать внуков ваших внуков. Не будь я героический участник подполья «Красные Подолы», друг Эрика, родственник Манюси, я бы, по окончанию прочтения оного педагогического перла, выскочил бы на середину Канатной и возопил к городовому о спасении меня любименького от малолетнего грабителя и маньяка. Но не будем на ночь вспоминать церберов монархизма и прочую сволочь, ибо, благодаря моим маме и папе, мы, таки, живём в самом демократическом государстве, из всех на Земле… Не стоит обращать внимание на злобные, ироничные, я бы сказал саркастические, улыбки прихвостней капитализма и мирового империализма. Их демократия поклоняется золотому тельцу, наша – партии, а партия служит рабочим и колхозникам… О чём я? … Да, о партии, которая торжественно заявила, что наше поколение будет-таки жить при «коммунизьме». А кто против? … Никто. Но пока наступит светлое будущее, народ Одессы намерен получить обещанные сто граммов масла на свою душу населения и подумать: «А не положить ли сверх масла ещё и кусок колбасы, ветчины или паюсной икры? …» Икра это уже на любителя, не будем касаться её нежных округлостей своими грязными обывательскими мыслями, поскольку она продукт номенклатурный… О чём это я опять? А, в ученики токаря с предоставлением общежития пойдёте?..»
«Да!» – выдохнул Бронислав. «Пойдёт», – подтвердила мать.
Общежитие рабочих механического завода располагалось в дореволюционных казармах пролетариев канатной фабрики, но реконструированных по стандартам передовой коммунальной мысли. Убрали из комнат глупые рукомойники, закрасили чистой белой известью пошлую лепнину, закрыли скрипучие паркетные полы гигиеническим линолеумом современного серого цвета, повесили лозунги, выпустили стенные газеты, установили радиоточки, провели электричество, посадили вахтёров. И потекла новая жизнь передового класса страны советов… Советов в общежитии имелось великое множество: от примитивных – как лучше открыть бутылку пива о край стола, до философско-прагматичных – «учись– не учись, а на одну зарплату не проживёшь». Однако, вопреки обилию советов, ученик токаря Бронька поступил в вечернюю школу рабочей молодёжи. С точки зрения соседей по комнате – склонность некоторых хитромудрых к учёбе носила потаённый смысл. В то время как нормальным работягам приходилось горбатиться в две-три смены, учащиеся «вечерних» выходили на работу исключительно в первую смену. Гегемон шершавой шкурой мозолистых ладоней чувствовал вопиющую несправедливость и не допускал мысли о какой-то жажде познания, о прочей интеллигентской дребедени. Но, как всякий великан, будучи добр и покладист, величественно позволял. Ладно, пускай ходит пацан в школу, мал ещё другим заниматься, через год два подрастёт и побежит как мы, через улицу в общежитие работниц камвольно-прядильной фабрики.
О, невинные Нимфы и Наяды, слетевшиеся в трёхэтажный особняк славного женского общежития из степных хуторов, сёл и местечек! О, вы, ставшие лимитными Горгонами, где ваше былое целомудрие? В далёком провинциальном прошлом, в родительских хатах и в средних образовательных школах.
Фабричные девчата запросто посещали холостяцкие покои рабочих механического завода, а заводские ребята были вхожи в светёлки фабричных невест. Визиты, в установленное администрацией время, носили просветительский, морально-эстетический и культурно-развлекательный характер. Исключительно в целях проведения тематических вечеров советской поэзии, передачи передового опыта по организации рабочего места, исполнения песен советских композиторов и, иной раз, танцев под пластинку.
Броньке жутко нравилась городская жизнь. Он с упоением читал Светлова, Рождественского, Евтушенко, бренчал на гитаре, представляя, как приедет домой… «Нет, Гальку вспоминать не хочется… Среди фабричных девушек ничего хорошего, в основном двадцатилетние старухи или ещё более древние с романтичным блеском в глазах. Дуры! Друзей в общежитии и на заводе пока не обрёл, к дяде Мише заходить не хочется, уж больно его Клара гордая и фанаберистая. Разговаривает как с дебилом, да всё с подковыком… Анька, их дочка, вроде, хорошая девчонка, на скрипке играет, разговаривает красиво, но соплюха ещё… прыщавая. Несколько раз просила встретить её в субботу возле школы и проводить домой. Понятно, перед подружками выпендриться, что и у неё есть мальчик. Не жалко пусть выхваляется, только, кажется, она что-то себе придумала? Вообще-то, городские девчонки ранние и красивые, не то, что наши сельские, одна другой «краше» … Целомудренных из себя корчат. Одесские все симпатичные… правда, только когда принарядятся, «зашпаклюются». Местечковые краситься ни-ни, а этим хоть бы хны. Выйдут из школы, зайдут за угол, и ну стрелки подводить. Конечно, их дома за это не сильно ругают. Не то, что местечковые матери, те сразу за подол и давай им дочерям по рожам драить да с руганью, чтоб, не дай бог, отец помаду или румяна не заметил. Правильно Адам про крипаков говорил… Мама раз в неделю по вечерам на вахту звонит. Скучают, обещала на то лето приехать, Ивану море показать. А что его показывать, в нём купаться надо. Я домой не вернусь ни за какие коврижки, останусь жить в Одессе, поступлю в техникум. Меня комсорг Сашка Пушкарь, который возле окна спит, обещал в комсомол принять. Говорят комсомольцам и спортсменам легче по конкурсу пройти. Пойду, запишусь на баскетбол, прыгать в высоту что-то не тянет. Так, чуть не забыл, надо решить примеры по тригонометрии».
Поздней осенью, после ноябрьских праздников на вахту заступил Григорий Иванович Цыбулько, подпольная кличка – Котовский. От него попахивало винным свежачком, хамсой и благодушием. Заведующая общагой добрейшая Вера Сергеевна, погрозив работнику турникета пухлым пальчиком, покинула, вверенное ей в подчинение, здание. На столе вахтёра мгновенно нарисовалась: фугаска красного креплёного, хлеб, ветчинно-рубленная колбаса, завершали натюрморт два гранённых стакана, позаимствованных из автомата газированной воды, что установлен на улице Белинского угол Отрадной. Змеи-искусители в лице жильцов подведомственного механическому заводу общежития, весело набулькали по полной и чокнулись с дядей Гришей, принципиально употреблявшего только из своего «бокала» – эмалированной кружки с голубым цветочком. Счастье разлилось по щекам «Котовского» и отрикошетило в сердца проходивших мимо вахты фабричных девчат. Вахтёр лихо подкрутил рыжеватые от табака усы, заговорщицки подмигнул сотрапезникам, взял в руку полную кружку… а в это время на столе возникла следующая фугасочка! … «Ямщик, не гони лошадей…» -, чувственно промурлыкал дядя Гриша и осушил «бокал».
Ближе к полуночи Броник аккуратно сложил учебники, расстелил постель и приготовился отойти ко сну. «Куб суммы двух чисел равен кубу первго… Утром надо ещё раз проштудировать Устав комсомола…» В коридорах угадывалось волнительное брожение, из красного уголка долетали звуки музыки, то вероятно завершался тематический вечер по произведениям одесских композиторов. Довольно поздно… «А почему бы и нет, завтра выходной…»
Бронислав сладко зевнул. «Я живу в замечательной стране! Где, в какой стране мира уголовников берут на поруки, предоставляют место в общежитии, еженедельно меняют постельное бельё, разрешают готовить на общественной кухне? Какие капиталисты устраивают в красных уголках, тематические вечера? Меня, малолетнего преступника, бесплатно обучают токарному делу, даже платят стипендию! Я учусь в вечерней школе, играю в баскетбол в спортивном зале завода, иногда даже на стадионе «Черноморец». Могут ли о таком мечтать всякие негры из какой-то Алабамы? Жаль, что нас разъединяют океаны, иначе бы все американские негры перебежали бы в Советский Союз. Больше я ни за какие блага не украду у родного государства. Поступлю в комсомол, потом в техникум, в институт… Странно, почему рабочие Финляндии массами не пересекают границу в районе Выборга? Капиталисты не пускают, кто на них будет работать? Жалко бедных рабочих всего мира эксплуатируемых капиталом. Пора спать…»
Ему приснилась речка детства, но впадавшая в море. По морю, под красными флагами плывут пароходы, над ними летят самолёты. В одном из них лётчик Бронислав… Нет, он не лётчик, он сам по себе летит и смотрит на прекрасную жизнь, на девушек в белых блузках и бордовых, расклешённых юбках, танцующих чарльстон. Точёные ножки в туфлях на высоких каблуках, обтянуты прозрачными чулками. Чулки сияют капроновым блеском и струятся стрелками от туфлей вверх под интригующие взор подолы. Девушки сплошь красавицы, модно подстрижены, губки накрашены, брови подведены. Они танцуют и поют в унисон:
Девки суки, девки ****и
Отцепили член у дяди.
Дядя в ужасе рыдает
Член по воздуху летает.
А над морем кружат белые чайки и голуби мира и выше всех его «сталистый» … с банкой мёда, повешенной на член хромого Ясинского. Девушки с хохотом отцепили гениталии, они полетели с голубями мира под самые тучи. Хромой горько заплакал и, схватив мешок с часами, побежал прочь. Бронислав, увидев милиционера, работавшего молотобойцем в МТС, испугался, рванул за хромым. Они неслись по улице Свердлова, бывшей Канатной, тяжело дыша, теряя по дороге часы. Часы не жалко, главное убежать, но тут пьяный мент схватил Бронислава за плечо и, натужно хрипя, стал щекотать кошачьим хвостом в ухе! Бронька, яростно увёртываясь, проснулся…
Сверху, елозя языком в его ушной раковине, наклонилась фабричная краля из тех, что следили за ним воспалённым взглядом. «Что ей надо? … Кажется, её звать Люся?» Рядом на койках храпели товарищи по комнате. Люська, выдыхая винные пары, целовала и гладила, гладила и целовала, потом сползла ниже, схватила Бронькин член зубами!.. Он с ужасом подумал, что откусит, но ничего подобного не случилось. От облегчения Бронька поплыл… Разохотившись, намотчица так наматывала, что неопытному придумать сложно… Завершив цикл, Люсьен наливала им по стакану портвейна, и они пили, потом… «целовались» затем снова пили, пока не уснули… Как любил повторять Сашка Пушкарь «Целовалась бы исчо, но болит влагалисчо». «Грубиян» подумал уставший Бронислав, засыпая под мирное сопение Люсьен.
Ранним утром, проснувшись от странных звуков, Бронислав увидел, как его краля галопирует у окна верхом на Сашке. «Значит, она меня не любит, а ещё комсомолка», – огорчённо констатировал молодой рабочий и отвернулся к стене. «Первый раз случился вовсе не так, как я себе это представлял… но тоже хорошо, даже саднит… А я не промах, не хуже хромого, могу, сколько надо, хоть сейчас, только, после Сашки противно».
Двадцать четвёртого января, комсомольцы токарного цеха единогласно приняли в свои ряды, ряды передовой советской молодёжи ученика токаря – Бронислава Божемского. Сбылось.
Глава 6
ЛИГО
Да здравствует передовой советский народ, впервые в Мире запустивший человека в космос!
Учиться, работать и жить по-ленински, по-коммунистически!
Позор американской военщине и их приспешникам!
В ночь на Ивана Купала Брониславе Казимировне не спалось. С четырёх до семи утра моросил мелкий дождь, после дождя за рекой, в поросшем орехами овраге, печально куковала кукушка. «Совсем как дома в Вильно, теперь Вильнюс столица Литовской ССР. Может съездить? … Теперь не сороковые… те времена прошли, сейчас людей за родственников не сажают… больше за воровство. Кто знает? Грабовского упекли в психиатрическую больницу почти ни за что. Хороший человек, да здравого рассудка мало, наивный. Искал правду и справедливость в газете «Правда Подолии», послал им снимки изобличающие секретаря райкома. Из газеты фотографии прислали в райком и предложили разобраться. Разобрались, теперь «Баба Вася» бесплатно лечится, а первый секретарь райкома стал вторым, но в обкоме… Опять кукует, проклятая, душу разбередила! Нечего мне делать в Вильно, и писать не стану. Вот бы найти то золото, ведь было же оно… Ох, не к добру такие мысли, и что это я? … Ну да, праздник Лиго. Схожу-ка я в лес на вторую поляну, там родник… Хорошее место – священное, не зря посредине вековой дуб стоит. В нём наверняка Носолум водится. Местные люди ничего не знают о «Том», обитающем в ветвях священного дуба. Дубы уважают, но им не поклоняются, а если поклоняются, то не Носолуму, а просто могучему дубу, возле которого их предки гулевали. Тоже хорошо вспомнить своих… Ануси нет, Бася погибла, Вася больной и дуре достался, совсем с ума сошла, молодая, а заговаривается. Приберусь в доме и пойду, может Носолум подскажет, жива ли Ануся».
Дорога шла через речку мимо каменных карьеров, где все, кому не лень, добывали песчаник. Ленивых в местечке много, каменные дома не строят, предпочитают саманные, но фундаменты каменные. Бронислава с узелочком в руке осторожно пошла через «кладку» – цепочку валунов на широком и мелком перекате. Однако сегодня вода поднялась выше обычного и грозно бурлила между камнями, видимо где-то дожди прошли. На правом берегу цыганка Сонька со своим выводком ждали пока пройдёт Бронислава, кладка освободится, и они пойдут на базар. Приветливо поздоровались. Цыганята, шмыгая носами, устремились на камни. Сонька не спешила, успеется. С утра пораньше народ ходит между рядами, ищет товар получше, подешевле, только когда устанет, можно заниматься гаданием.
– Шо, тётя Броня, от Ани ничего не слышно?
– Откуда, Соня? – «Бродяжье племя, нутром чуют людские мысли».
– Может вам кто погадает? В Сороках есть одна…
– Грех это, Соня, Бог запрещает.
– А вы в церкви не говорите.
– Бог накажет.
– Может и не накажет, вы ж не на себя гадать станете. На себя может быть и грех, а спросить за дочку не грешно.
– Ну, так ты погадай.
– Соседям нельзя гадать, только чужим.
– Да? … А как её найти, твою гадалку?
– На цыганской горе, туда с Бужеровки автобус ходит. Как только заберётесь, будет магазин скобяные товары, от магазина по этой же стороне улицы, через три хаты, дом с террасой, покрашенной голубой краской. Там она и живёт.
– Как её звать?
– По-вашему Света. Только, вы много денег с собой не берите. Возьмите сколько не жалко, мелкими, и тогда уж все отдайте. Не жалейте.
– Как же я назад поеду?
– Купите заранее обратный билет.
– А без этих цыганских хитростей не обойтись?
– Я, тётя Броня, говорю вам по-хорошему, по-соседски, а вы поступайте, как хотите.
– Ладно, Соня, не обижайся. Спасибо на добром слове. Вот тебе три рубля…
– Вы шо, тётя Броня! …
– Бери, возьмёшь детям гостинцев.
– Нехай сами заработают, лучше Анатольке вина куплю.
– Как знаешь, бывай здорова. – Бронислава продолжила свой путь.
– Тётя Броня, сегодня большой праздник – Ивана Купала, солнцеворот, попросите у бога поворота судьбы.
– Иди уж, Сонька, другим советуй.
Бронислава, раздосадованная встречей, вышла на брусчатку, проложенную в тридцать третьем году, заключенные мостили. Она помнила те времена. Голодовка косила людей семьями, в основном единоличников. Многим тогда не верилось, что хлеб может просто лежать на столе, и никто не захочет его тотчас съесть. Колхозникам тоже было голодно, но не до смерти. Потом с продовольствием наладили, единоличники исчезли, и жить стало легче. За голодными заботами люди мало обращали внимание, на возню военных. Про тайное строительство намекали, шептались, но говорить открыто боялись. Отрывки брусчатки существовали повсеместно, порой в самых глухих местах, в то же время улицы местечка даже не равнялись и не засыпались щебёнкой. Позже говорили, что всё это безобразие произошло по злому умыслу врагов народа, затесавшихся в руководство страны. Возможно, но скорее всего обрывки дорог служили прикрытием при строительстве Укрепрайона. Тёмное это дело, сами строили, сами же и взорвали».
Брониславе не хотелось встречаться больше ни с кем, и, сойдя с брусчатки, она пошла по крутой глинистой тропинке через кусты, мимо кривобокой, покрытой жухлой соломой хаты. В убогом жилище с незапамятных времён ютилась семья Онысько, в людской молве – Турчики. Со времён Речи Посполитой ходила легенда о происхождении несчастного семейства, но насколько она правдива, определить невозможно. Ей ещё покойный Стасик рассказывал…
«Давным-давно, когда Бессарабия была под турками, а на нашем, на левом берегу русскими людьми управляли ляхи, то часто случались турецкие набеги. Нападали на христианские земли и крымские татары, и турки-янычары – искусные и отчаянные воины. Янычары эти, существа сплошь дивные, совершенно разные по виду не то, что славяне, мадьяры, или даже татары. У иных башка бритая, рожа круглая, другие собакоголовые, иной мурин чёрен телом на башке две рожи чёрная вперёд смотрит, белая – назад, случался янычар жёлтый бывал и с хвостом, и с козлиными копытами. Разные они были, но все турки-янычары. Что это за твари христианам понять трудно, да и незачем, ибо и без попа ясно – иноверцы все, бесовское отродье… В те памятные времена, на месте нынешнего сельпо, там, где при строительстве дома культуры прораб ПМК Витька Коваль откопал глубокие сводчатые погреба, стоял замок-фортеция родовитого шляхтича Януша Замойского – грозное укрепление с мощными стенами и боевыми башнями. Старые люди сказывали, что строили фортецию пленные казаки, а руководил строительством немец Геденрейх, сам в белом парике синем жупане с золотыми галунами и в белых панталонах. Выстроили, значит, замок, ксензы его освятили, православный люд втихомолку хозяина проклятьями осыпают и незаметно плюют. Плюют в ту сторону, где над главной брамой, красуется выложенный мозаикой портрет-парсуна владельца-основателя. Хорош лях, истинный сармат – носатый, усатый, краснощёкий с пронзительным взглядом умных серых глаз. По червлёному жупану два ряда золотых пуговиц, в руке символ власти – золотая булава. Чуть выше портрета родовой герб «Елита» – на чермном поле да три скрещённых копья в окружении начальных букв имени и титула. Под портретом надпись – «Ян Сариуш Замойский, высший военачальник и канцлер коронный, общины Янпольской года 1580 основатель». Даже в мозаичном облике угадывались незаурядный ум и гордыня основателя. Амбициозный Ян Сариуш на польский престол метил и почти не бывал в своём имении, всё больше по заграницам колесил, союзников искал. А маенток, отданный в руки управляющему Мацею Лядовецкому – старел, ветшал, пользовался дурной славой. Челядь польских кровей, забалованная паном Лядовецким, нежилась в высоких покоях, лакала хозяйские вина, заедая жирными гусиными паштетами. Оно и понятно, что ни поляк, то пан, а пану многое позволено. Местных схизматиков в лакеи не допускали, холопам не место в палацах, их удел – навоз и быдло на заднем дворе. Однако сказывали, что ходила в прислуге гарна дивчина руських кровей Марыся Онысько – чёрнобровая, белозубая, волоокая. И понравилась красуня Марыся, управляющему пану Мацею, и дабы добиться взаимности у казачки, приступил гонористый пшек обихаживать дивчину, подарками да льстивыми словами увещевать. Тщетно поганый силы тратил, ибо сильно люб был Марысе казак Кондрат Качалаба, родом из села героического из самой Буши. Славный был легинь Кондрат, могучий и гордый, да силы не равные с гнусными «пшеками» тягаться. Подстроили слуги Лядовецкого казаку подлость, якобы он намерился поджечь замок. Поймали героя, долго пытали, но не удалось им сломать волю козацкую. От бессильной злобы повесили ляхи бедолагу за ребро на крюк, так в страшных муках отдал Богу душу православный Кондрат Качалаба. От горя Марыся повредилась умом, взбежала сердечная на стену замка и бросилась в реку, чтоб утопиться… Бог спас. Вынесла пенная стремнина горемычную на бессарабский берег, туда, где сейчас паромная переправа, там и выловили её турки-янычары. Ловили с умыслом дабы продать красавицу в столичном городе Стамбуле. Однако, повреждённая умом не лучший товар на невольничьем рынке. Вдоволь поизголявшись над несчастной, турки, в знак дружеского расположения к Речи Посполитой, прислали безумную обратно на левый берег. Что от них, от магометан некрещеных, ещё ждать? Пан Мацей, пожалев христианку, не стал выгонять её за стены замка, а отдал на скотный двор, где ночевала Марыся в яслях для быдла и питалась вместе с дворовыми собаками. Вскоре родился у безумной сын, смуглолицый, кудрявый с печальными карими глазами и шестью пальчиками на правой ножке. Люди назвали выродка Турчиком и на всякий случай сторонились. От того и пошли те Оныськовы Турчиками прозываться, по непонятным причинам одновременно оберегаемые и презираемые местечковым людом".
Поселились Турчики в землянке на ничейном косогоре, поросшем полынью, ковылём и чёртополохом. Так и обитали с тех пор и до нынешних. Перед самой войной надстроили Турчики над землянкой саманные стены, обмазали жёлтой глиной, покрыли соломой, вот и всё жилище. Заросла хатка со всех сторон чумаками и, взирая из зарослей подслеповатыми окнами, существовала почти незаметно. Длинные листья растений, напоминавшие пальмовые, испускали неприятный запах напоминавший дух тлена. Никто не сажал эти растения и не терпел их возле дома, а безумные средь них жили. Что возьмёшь – Турчики.
На порог мазанки, держа в одной руке ведро с помоями, в другой годовалого малыша с чумазой, сопливой рожицей, вышла хозяйка Хима Турчик. «Нелёгкая тебя вынесла! …» Бронислава замедлила шаг в надежде, что Хымка вернётся в хату. Но у Хымы были свои виды. Заметив Брониславу, она, стоя над крутым склоном, куда обычно сбрасывали мусор все поколения, проживавшие в жилище, терпеливо ждала.
Выглядела Хымка как всегда нелепо: на голове большой клетчатый платок, завязанный двойным узлом где-то сбоку выше левого уха, фигура худая, живот большой, выпученные глаза, блестевшие диким, невежественным огнём вперились в Брониславу. «Упрямая, наплодила пятерых и, судя по всему, останавливаться не собирается. От кого она их рожает? …» Старший мальчишка Славка был одного года с внуком Ванюшкой, даже учились в одном классе. Ваня перебивался с тройки на двойку, иногда приукрашивая дневник явно незаслуженной четвёркой, а Славка сплошной отличник. Внутренне Бронислава оскорблялась на Турчиков, сами безумные, к тому же лодыри, а их Славка отличник. Ей казалось большой несправедливостью такое положение вещей. Из сеней выскочила грязная лохматая собачонка и, звонко залаяв на незнакомку, проходящую мимо её дома, оглянулась на хозяйку. Хыма шикнула на собаку, и, пожелав счастливой дороги, плеснула из ведра через тропинку грязной водой… примета такая – хорошая. На пороге показался длинный, худой Вася Турчик – брат Хымы, за ним высыпали детишки.
– Здрасти, Тётя Броня. – Семейство явно желало общения.
– Добрый день.
– Если вы в лес, за ветками к празднику, то липа ещё не зацвела.
– Жалко.
– Но есть одна с цветом, на первой поляне. Послали бы Ваню, ему Славка покажет. Славик! – Из хаты вышел с книжкой в руках худосочный лупоглазый Славка. – Славик, сходи с тётей Броней в лес, покажи ту липу с цветом.
– Не надо, я сама.
– Расскажи тёте Броне.
– Да там она, возле развалин Дымчуковой хаты, через крапиву проберётесь и увидите. – Славка, явно не желавший прекращать чтение, шмыгнул в заросли чумаков.
– Тётя Броня, ваша Аня жива. – «Что они сговорились с Сонькой! …»
– Откуда мне знать, – не очень любезно буркнула Бронислава.
– Я знаю, жива. Замуж вышла, за сарацина.
– Что за сарацин такой?
– Человек такой – сарацин. Вера у них сарацинная. Сами тёмноволосые, курчавые и, как евреи, обрезанные. Мне мой дед говорил, а ему его прадед рассказывал, что скоро всю землю железная паутина заплетёт, по небу железные птицы летать станут, тогда придёт на землю грозный сарацин… Сбылось всё, тётя Броня, самолёты, провода…
– Не сарацин, – возразил сестре брат Вася, – а муэдзин и позовёт людей на молитву.
– «Безумные, что возьмёшь?» Ну, я пойду…
– Погодите, тётя Броня, я вам квасу вынесу. Вася, заспивай тёте Броне про Латипак и Ануммок. – Хымка проворно метнулась в тёмный проём мазанки.
Глядя на Бронислву влажными лягушечьими глазами, Вася Турчик достал из сеней рассохшуюся бандуру, изрек нечто непонятное – «ЛАТИПАК И АНУММОК» Тренькая заскорузлыми пальцами по расстроенным струнам, «Перебендя» загугнил свою песнь напыщенную, глупую и бессмысленную, настоящий бред сумасшедшего:
«Гой вы гей, козаки, люде добрые,
Послухайте кобзу мою гласом звонкую,
Молвой вещую, притчей мудрою.
Давным-давно, в поры дивные, стародавние,
Во годины воладоеф, живали языцы, языцы Тефаи
Гуляли языцы в юдоли Апорве.
И приспели онде пеняжники родом кищвотсор.
Следом гряде реснота, знамения, мор.
И на нивы Тефаи пало вороньё…
Последовал дикий аккорд, собачка задёргала ухом, оскалилась. Вещун самозабвенно продолжал:
Геенна бесовская меж языц витает.
Каркает поганая, прахи раздирает
Возопили патриархи «Осанна, Состирх,
Спаси, Авва от напасти, аки чад своих!»
Простёр длань благий Состирх Апорве ошуюю
Константину Эллину простёр одесную…
Бандура затренькала успокоительно:
Гой вы, люди-христиане, страдайте, поститесь.
Творите поклоны и Христу молитесь.
Аз есьм юродивый без роду, без доли
Рече Турчик правду-матку, имам ветра в поли.
Меж Отца и Сына унизоша зависть,
Посеяв в Юдоли вражду да ненависть.
И восстали, ужики, брат, с ножом на брата
Смежили грехами златоглавы врата.
Опустилась мгла густая на луга, на нивы
Захрипели удавленные, содрогнулись ивы.
Текут реки чермные, стенанья и стоны
