Введение в общую культурно-историческую психологию

И научное сообщество не исключение. Поэтому предположение, что «научное мировоззрение» насаждалось нам научным сообществом в его, а не в наших интересах, вполне допустимо, по крайней мере, хотя бы для исследования. Именно ради этого мною в начале этого исследования и был поставлен вопрос о наличии двух парадигм в современной науке вообще и в психологии в частности. Впрочем, выглядит вполне допустимым говорить и о большем количестве парадигм, которые правят современной наукой. В отношении же отдельных ученых наблюдаются, кроме парадигмальных, еще и личностные цели внутри научных по видимости поступков.

Исходный материал любой науки похож на запутанный клубок, мешающий видеть истину. Начиная исследование, неизбежно приходится убирать все помехи и все лишнее, что к исследованию не относится. Большая часть моей работы и была посвящена именно отсеканию помех. Введение в предмет во многом должно было быть историей его становления. Однако прежде чем приступить к ее изложению, мне пришлось ввести чисто психологическое разграничение, связанное с показанным выше механизмом свойства или общественной психологией науки.

Понятие «научной парадигмы», неважно, первой или второй, предполагает, что понятие «наука» при этом само собой ясно любому читателю. Однако очень часто, как только мы начинаем описывать действия того или иного ученого, чтобы отнести их к той или иной парадигме, выясняется, что, делая «научное» открытие или заявление, он о науке вообще не думал! Пример.

Месть сладка. Чтобы отомстить, можно взять автомат и перестрелять всех этих гадов. Или нож и тыкать, тыкать, тыкать…А можно стать профессором, директором НИИ или академиком и однажды, встретившись со своими обидчиками, взять и не увидеть их. Просто так вот, взять и посмотреть сквозь него, как сквозь пустое место! Чем плоха месть? А кто из добившихся успехов в науке может однозначно сказать себе, что обиды из-за недооцененности в школе или дома не прибавляли ему силы во время учебы? И кто хоть однажды не попытался не узнать или не заметить прежнего знакомого? А что такое – перестать видеть кого-то? Ведь это значит – выкинуть его из своего мира. А выкинуть человека из мира – значит, предать смерти, так обычно уходят из нашего мира. Перестать общаться с человеком – значит убить его в своем мирке насмерть, и это ничем не лучше, чем застрелить из автомата, только сдержаннее. А сдержанность – это злость.

Чего-чего, а сдержанности у ученых хватает. За последние два века литературой и кино создано множество образов ученого-маньяка, одержимого идеей мирового господства, – или мести за недооцененность, добавил бы я. Именно так люди воспринимают и настоящих ученых, изобретающих бомбы, химическое и бактериологическое оружие и многое другое, об опасности чего мы даже и не подозреваем. В глазах обычных людей ученый – это человек без совести, способный ради торжества своего гения погубить всё и вся!

Да и сами ученые все жестче относятся к собственному сообществу. Жак Бержье пересказывает книгу нобелевского лауреата Джеймса Д.Уотсона «Двойная спираль»: «Профессор Уотсон не стал церемониться ни с кем и ни с чем. В его книге научная среда нисколько не напоминает собрание благородных умов, занятых поисками истины, она похожа скорее на разбойничий притон, где все подстраивают друг другу всевозможные гнусные каверзы. Можно подумать, что речь идет о партии большевиков или мафии, а не о науке, какой мы привыкли себе ее представлять.

Высказывания такого рода – не новость. Жорж Дюамель и Жюль Ромен уже писали нечто подобное. Но гениальный ученый, нобелевский лауреат такое выбалтывает впервые» (Бержье, с.127).

Для психолога особенно ценным является в этом отрывке то ощущение двойственности отношения к науке, которое передает Бержье. На него-то и стоит обратить внимание.

Наука двойственна и даже тройственна. Если отсечь всяческие личные цели, к науке вообще отношения не имеющие, то весь собранный мною в книге материал естественно разбивается на две части в соответствии с двумя возможными определениями понятия «наука». Наука может быть способом, орудием достижения или постижения истины. И наукой называется сообщество ученых. Всяческие личностные проявления являются материалом Индивидуальной психологии. Все, что ощущается связанным с наукой как сообществом, подпадает под действие Психологии сообществ. Это отдельные и очень большие темы. Поэтому каждый раз, когда сквозь действия ученого просматривался не поиск истины, а иные цели, которые этим поиском прикрывались, я старался дать этому достаточно подробный разбор и отбросить как помеху.

В любом случае, кризис науки – это или кризис метода или кризис сообщества. И это два самостоятельных исследования. Но даже если это одновременно и то и другое, все-таки хотелось бы, чтобы наука как способ постижения действительности и достижения истины выжила. Более того, как бы много ни говорилось о кризисе науки, очень похоже, что это обычное для нее состояние, являющееся признаком роста и развития. Отрицая Науку, как сообщество, я делаю это, исходя из того, как я представляю себе настоящую науку, и в соответствии с тем, как, на мой взгляд, это должен делать настоящий ученый. Просто отказываться от науки, как сама наука выкидывает на помойку обычное мировоззрение, неразумно и не хочется. Как глупо было бы и агитировать за науку. Она вряд ли в подобной помощи нуждается. Просто в рамках КИ-психологии надо сохранить все полезное и вычистить все, что самой же науке мешает.

Как бы ни было виновато перед человечеством научное сообщество (а оно виновато ничуть не больше религиозных, политических или экономических сообществ), виновато оно более всего в том, что не выполнило собственных обещаний о быстром и без труда достигаемом Рае для всего человечества. Иначе говоря, в шарлатанстве. Но это никак не умаляет заслуг Науки в высоком смысле этого слова. Метод постижения действительности, предложенный наукой, на сегодняшний день остается, возможно, самым действенным. По крайней мере, никаких очевидных доказательств того, что мистический метод или метод искусства лучше, пока не видно. Вынести окончательное мнение о степени полезности научного метода можно только если исследовать сам этот метод в чистом виде, без сопутствующего ему хлама.

Поэтому, обозначая, где возможно, проявления в ученом психологии его сообщества, я постарался уделить как можно больше внимания именно культурно-историческому методу познания истины. Именно его становление и было основным содержанием работы.

Становление метода

Становление метода – это все то же постоянное отсечение материала, относящегося к другим научным дисциплинам, и так до тех пор, пока окончательно не определится собственный предмет. Именно так и выстраивалось мое исследование. Описывая культурно-исторические воззрения одного мыслителя за другим, я с помощью этих описаний пытался показать, в чем отличия КИ-психологии от других научных дисциплин.

Итак, как считается, наука рождается в Древней Греции. Науковедение довольно уверенно говорит, что греки создали самое малое три образа того, что называется наукой. Последним был образ Аристотеля. Вторым – Сократа. В отношении первого есть некоторые расхождения. Одни ученые считают, что самым ранним был математический образ науки, созданный Пифагором и развитый Платоном. Другие отдают первенство милетским философам VI века до нашей эры – Фалесу, Анаксимену и Анаксимандру.

Однако эти мнения создавались исходя из каких-то неизвестных мне представлений о науке. Исследование, проведенное мной, позволяет создать собственную лествицу развития науки, исходя из того, что потребуется для развития КИ-психологии.

Во-первых, разберемся с некоторыми из определений. Если определить науку как орудие постижения истины и извлечения из нее пользы для человека, то вопрос об истине оказывается двойственным. Если это естественнонаучный подход, то истина оказывается действительностью, а наука постигает окружающий мир, мир-природу. В рамках культурно-исторического подхода, где предметом является человек, истина может определяться множеством разных способов в зависимости от культурной среды, где бытуют эти определения. Ближе всего понятие «истины» соотносится с понятием «счастья», хотя бы через отрицание: не может быть Истиной то, что несет несчастье. Да и сама наука заявляет, что она служит человеку и призвана содействовать человеческому счастью. Наука – все-таки всего лишь одно из человеческих орудий, а не самоцель.

Как бы там ни было, но первой задачей науки оказывается описание действительности как мира, выявление его скрытых связей и закономерностей и поиск возможностей их использования. Иначе говоря, создание Образа Мира, позволяющего жить на Земле лучше и легче удовлетворять свои потребности и желания. Иными словами, быть счастливым, потому что счастье и есть сбывающиеся желания. В таком случае, Образ науки в ее идеальном понимании совмещается с понятием Образа Мира и Образа извлечения из него пользы. Та самая наука, без людей и психологии, наука в высоком понимании этого слова есть не что иное, как очень большой Образ, включающий в себя представления о мире, языки его описания и способы извлечения из него пользы. При такой постановке вопроса это может стать психологией, потому что Образ Мира является одной из основных составных частей человеческого мышления.

С точки зрения КИ-психологии, самым первым Образом Мира является тот, который естественно возникает у любого человека, живущего вне культуры, просто в силу того, что он воспринимает окружающий мир и должен его знать достаточно хорошо, чтобы выживать. Его можно назвать Обычным Образом Мира. Для его описания родился или, условно говоря, был создан так называемый обычный язык (которым является любой из национальных языков). Это величайшее из достижений человеческой культуры.

Однако человек не живет в одиночку. Он живет в сообществах, а значит, в той или иной культуре. С этой точки зрения, вторым Образом Мира, прямо и непосредственно предшествовавшим научному, считается культурный или, как его называют, Мифологический Образ Мира. Для описания или создания Мифологического Образа мира использовался тот же самый обычный язык. И обычный язык, и мифологический Образ Мира – огромные темы, которые я оставляю за рамками данного исследования.

Научное мировоззрение приходит на смену мифологическому. Так говорится. Это вовсе не значит, что с его приходом мифологическое мышление отмерло. Мало того, что оно не отмерло до сих пор в окружающей ученых среде, но оно редко когда полностью отмирает даже у самих ученых. Сохранение хоть каких-то остатков обычного мышления означает и обязательное сохранение каких-то осколков мифологического мышления у ученого. Пример.

То, что ты выступаешь на митингах воинствующих атеистов и в диспутах громишь попов с позиций науки, еще не значит, что ты перестал быть приличным человеком. И если ты приходишь в гости к своему начальнику, то обязательно снимаешь шапку и не свистишь в его доме, чтобы не высвистеть деньги. Ученые – очень приличные люди. Это не сумасбродные поэты. Ученые – одни из самых показательно приличных людей в мире. Правда, редко кто из них задумывался, что все приличия коренятся в Мифологическом Образе Мира и имеют давно забытые мифологические объяснения. Ты можешь об этом не задумываться, но сама ткань твоего мышления, так сказать, операционная среда – мифологична.

Рождается научное мировоззрение в определенной культурной среде, то есть в сообществе, которое в какой-то миг своего существования разделилось на людей, имеющих разные мнения об устройстве мира. Я подчеркиваю: мнения, и не более того. С этой точки зрения, пожалуй, правильнее было бы считать следующим после Мифологического тот Образ Мира, который пытались создать милетские мыслители. Суть их нововведения заключалась в том, что они осознанно отказались видеть мир и его устройство такими, как рассказывали древние мифы. Они задумались о космологии и первоосновах, или первокирпичиках мира. В силу этого их и их последователей называли натурфилософами. Но точнее было бы этот раздел философии назвать вслед за Аристотелем физикой. Тогда, по крайней мере, это будет очень определенно соотноситься с понятиями современной науки.

И тогда третьим был Физический Образ Мира. Конечно, эта физика еще очень отличалась от современной, но не более, чем семя отличается от растения. Что необходимо отметить, это то, что у греческих натурфилософов уже было физическое видение Вселенной, но не было иного языка для ее описания, кроме бытового. Сделать описание Мира на бытовом языке с достаточной точностью для извлечения пользы оказалось им не под силу. Хотя рассказывают, что тот же Фалес, которого сограждане считали изрядным дурачком, благодаря своим наблюдениям над погодой произвел однажды чрезвычайно выгодную спекуляцию оливковым маслом и доказал всем согражданам, как они его недооценивали! После этого он был признан величайшим мудрецом в мире.

Все последующие научные деления, все последующие образы науки, создававшиеся вплоть до последнего времени, гораздо сложнее, чем этот первый научный образ мира, потому что они, по сути, есть поиск иных способов описания мира. То есть иных языков, на которых описание может быть сделано точнее. Поэтому я и делаю допущение, что Образ Мира, язык описания мира и научное направление, основанное на новом методе исследования (читай – описания) действительности, в определенном смысле одно и то же. Разница, конечно, есть, но для данного исследования она не существенна.

Первым из таких языков науки оказалась математика. Ее особое значение было придано ей стараниями двух великих мистиков – Пифагора и Платона. Соответственно, Четвертый Образ Мира – Математический. Он же и математический метод. Надо сразу расставить все точки над i. Математический Образ Мира, как я уже говорил, никак не отменил Обычного Образа Мира и даже Мифологического или Физического. И Пифагор, и Платон, и все их последователи, включая Бруно, Кеплера, Декарта, Ньютона, были мистиками, но занимались с помощью математики уточнением Физического Образа Мира. Да и сама математика исходно – сплошная мистика и мифология. Прикладное ее использование в современном смысле – это упадок истинной математики. Тот же Платон называл Бога – геометром и над входом в Академию вывесил запрет входить в нее негеометрам, то есть не ищущим уподобления богу. И математическая модель мира, и все последующие так называемые научные Образы Мира есть всего лишь определенные надстройки к Обычному Образу, который в культуре всегда существует в виде Мифологического Образа Мира.

Очень даже вероятно, что Сократ, изучавший и натурфилософию и математику и относившийся к ним одновременно и с уважением и с усмешкой, сопоставил между собой размеры Обычного Образа Мира и этих незначительных научных пристроек к нему. В итоге он и пришел к выводу, что естественнонаучная картина мира, насколько о ней можно говорить для того времени, имеет слишком малое значение, чтобы ею всерьез заниматься, потому что истина не в мире, а в человеке. Он создает пятый Образ Мира – Образ мира человеческого Ума.

Я ставлю пока именно так – Ума, хотя нам придется говорить о разуме и бытовом мышлении раздельно. С психологической точки зрения, мы вправе в этом случае говорить и о первой попытке описать Образ Себя, образ человека как дополнение к Образу Мира. При этом надо отметить, что Сократовский Образ Ума как Мира не вытекает из предшествующих ему попыток создать научные образы мира. Он коренится как бы сразу в Бытовом Образе мира, но зато впоследствии постоянно используется наукой. Описание мира в нем производится тоже на обычном языке.

Так получилось, что Платон сначала вслед за Сократом создавал Образ Ума и особенно ярко показал в своих диалогах ту его часть, которую я бы назвал бытовым мышлением, а в конце жизни, увлекшись пифагореизмом очень много сделал для становления математического языка и математического способа описания мира.

Из-за этого Аристотель, горевший желанием оспорить любые достижения Платона, развивает начатое софистами искусство спора и создает шестой Образ Мира – Образ Мира Логики, который может быть противопоставлен одновременно и Образу Мира бытового человеческого мышления, поскольку опирается на формальные законы работы разума в идеальном понимании того, что такое разум, и Математическому Образу мира. Логику можно перевести как законы правильного думания, которые применимы и к математике. Логический Образ науки тоже тяготеет к особому знаковому языку, близкому к математическому. Однако, поскольку исходно он, по своей сути, является лишь составной частью Образа человеческого Ума, он вполне может быть описан на обычном языке. Может – не значит, что так и есть. На протяжении всего своего существования логика стремилась выделиться из живого человеческого ума и стать чем-то полностью самостоятельным и к человеку отношения не имеющим. В крайнем случае предписывающим ему, как надо правильно думать. В силу этого бытовой язык в логике не уместен, и мы вполне можем говорить о логике как о вполне самостоятельном и цельном Образе науки.

Ну и последний, седьмой способ видеть мир и описывать его, на котором я бы хотел остановиться, – это идущий еще от Геродота Исторический Образ Мира и Человека. Исторический Образ Мира занимает в мышлении обычного человека гораздо больше места, чем любой другой из научных Образов. Вероятно, потому, что он описывается обычным языком и отличается качеством, приближающим его к Обычному Образу Мира.

Вот, пожалуй, и все основные Языки-Образы Мира, используемые наукой. Цензура пометила эту часть моего исследования замечанием:

«Читая перечень образов мира, так и хочется вспомнить Бритву Оккама: не умножай число сущностей до бесконечности».

Мне кажется, цензор тут просто сумничал, похвастался эрудицией и, как ощущается, тонко и неуязвимо схамил. Я посвятил целую книгу тому, чтобы выяснить, какие шаги проделал научный метод в своем развитии, а когда наконец в заключении свожу это воедино, мне говорят: это можно бы и опустить. Покороче, пожалуйста, мы торопимся! Естественно, у меня возникает вопрос: что это за способ борьбы – опять нежелание видеть те основания, из которых разворачивалось исследование? Или же это иной прием – сбивание человека с мысли, типа шиканья и дурацких вопросов не по существу, как это частенько делается на защитах диссертаций? Почему я так жестко оцениваю это замечание. Потому что оно обладает повышенно наукообразным видом, а значит, и высокой действенностью, способной срубить любого, хоть мало-мальски в себе не уверенного исследователя. А это чаще всего бывает с людьми, открывающими новое. При этом оно полностью противоречит тому, что должна делать научная критика и вообще наука, ищущая истину.

Я опишу, как я себе представляю настоящую работу научного редактора в отличие от того, что я называю цензурой. Редактор, прежде всего, должен постараться понять, что хочет сказать в своем сочинении исследователь и браться за редактирование только в том случае, если видит возможность для науки или человечества сделать еще хоть какой-то шаг с помощью этой работы. После того как он увидел некое «положительное зерно», он должен помочь выбрать правильные основания, а потом всю работу отслеживать, правильно ли автор поставил задачу, верен ли он заявленному в начале на протяжении всей работы, не отступает ли от собственной логики и не ошибается ли. И если движение идет неверно, то научный редактор должен указать, где автор разошелся с самим собой и в чем ошибка, а если все идет верно, то поддержать автора и помочь ему превзойти себя, сделать шаг за то, что автор увидел сам, как свой предел. А если итоговые выводы окажутся противоречащими действительности, то исследование все же следует признать успешным, потому что благодаря ему удалось приблизиться к основаниям и увидеть их ошибочность.

Собственно говоря, я сейчас всего лишь повторяю Сократа. Внимательный читатель, я уж не говорю о предвзятом читателе, все это уже читал в моей книге. Но раз предвзятый читатель это читал, а я в этом не сомневаюсь, как и не сомневаюсь, что предвзятые читатели не дураки, значит, делая вид, что они ничего не видели и ничего не поняли, они преследуют цели, с моим сочинением никак не связанные. Точнее. Связанные лишь с задачей препятствовать говорить о многих из затронутых мной вопросов.

И это тоже вопрос. Но пусть он пока останется лишь материалом для следующего исследования психологии сообществ.

Что же касается этих семи слоев Образа мира, то и механистическая картина мира Декарта, и современная физическая картина мира, и множество других попыток говорить о мире иначе на поверку оказывались всего лишь различными сочетаниями и перепевами этих семи основных способов описывать Мир. Где-то добавлено больше математики, где-то логики. Конечно, это далеко не все способы видеть мир, вытекающие из Обычного Образа Мира. Я оставил за рамками исследования и религиозное мировоззрение, и художественное, и язык музыки, и Магический Образ Мира. Да мало ли что еще! Для того, чтобы определиться с местом и методом культурно-исторической психологии, достаточно этих семи способов видеть мир.

Где же среди них место КИ-психологии? Как она рождается?

Начну с того, что все науки изначально рождаются как философия. И лишь по мере того, как какой-то из наук точно определяется ее предмет, они одна за другой выделяются из философии. Так было с физикой, математикой, психологией.

Изначальная философия пыталась понять Мир. Но со времен Сократа стало ясно, что Мир мы можем постигать только сквозь себя. И тогда встал вопрос о познании, познающем и познавательной способности. Поскольку иных объяснений этому, кроме мифологических, не было, познавательная способность была отнесена к Душе и так за ней и закрепилась даже в названии психологии. В этом смысле слова, основателем психологии как науки можно считать Аристотеля с его трактатом «О душе». Сократ, конечно, тоже изучал познавательную способность человека, но науку, в отличие от Аристотеля, не создавал.

Конечно, психология Аристотеля – это еще совсем не современная психология, из которой Душа удалена полностью и заменена на психические и нервные процессы. Тем не менее, наука, изучающая то, что сейчас называется психикой, зарождается сразу вслед за физикой, космологией и математикой.

Сразу отмечу, что все эти зарождения есть одновременно и отделения частных наук от тела основной науки наук – философии. Если исходить из задачи определить предмет КИ-психологии, то ясно, что им не может быть ничего, из относящегося к физике и всем физическим наукам. Сегодня я бы отнес сюда и физиологию. Точно так же надо отделить предметы математических наук. Соответственно, явно свой предмет и у истории. И хотя культурно-историческая психология и использует исторический метод, но по отношению лишь к своему материалу. Так что основной вопрос о предмете КИ-психологии, безусловно, решается в рамках аристотелевской психологии. Что она из себя представляла?

Не вдаваясь в подробности, я разделю ее на две части: первая – собственно психологическая в современном смысле слова, вторая – посвящена познавательной способности человека. В текстах же у Аристотеля все это разделилось на три части: на психологию («О душе»), на логику («Органон») и метафизику, где также обсуждаются многие из вопросов, которые можно посчитать психологическими.

Аристотель сам произвел эти два деления. Выделенные им в самостоятельную дисциплину психологические понятия в общем верны и развились в современную Общую психологию. Она является основой и для КИ-психологии. Все остальное он оставил философии. Логика долгие века считалась также частью философии. Однако сам Аристотель отсек ее от философии в самостоятельную научную дисциплину. Почему?

С XVIII века философия прочно определилась с тем, что ее предметом остается теория познания, гносеология. Разве логика не имеет отношения к теории познания? В том виде, в каком она известна после Канта – как наука предписывающая, – конечно, нет. Но зарождалась она как наука о законах человеческого мышления, то есть и о законах человеческого познания. Почему же сам Аристотель выделил ее в самостоятельную дисциплину? Вопрос не правомерен.

За Аристотеля я могу только строить предположения. Возможно, он считал логику лишь искусством спора. Но вот попытаться понять это из современности – мое право.

Логика вроде бы описывает законы мышления. Но при этом и Сократ постоянно разбирает мышление, но совсем не то же, что описывается в логике. Определиться с предметом логики – значит, определиться с предметом психологии, тоже изучающей мышление.

Итак, мышление двойственно. Философы и логики вплоть до двадцатого века, устами своих сильнейших мыслителей таких, как Кант и Гуссерль, призывают изгнать из логики и философии то понимание мышления, которое они именуют «психологизмом». Сами психологи уже просто запутались в разных видах мышления. Приведу выдержку из работы В.Петухова: