Введение в общую культурно-историческую психологию

Где же видит Платон ограниченность разума и начало божественных полей, постигаемых интуитивно. Их четыре: прорицания; таинства и посвящения; творчество, где «творения здравомыслящих затмятся творениями неистовых»; и любовь.

«Доказательства», а точнее, рассуждения Платона я приведу предельно полно, потому что, даже если и не каждый ученый примет, что нечто подобное движет и им в мгновенья творчества, то, по крайней мере, эти взгляды составляют, как мне кажется, определенную основу современной городской культуры.

«Всякая душа бессмертна. Ведь вечнодвижущееся бессмертно. А у того, что сообщает движение другому и приводится в движение другим, это движение прерывается, а значит, прерывается и жизнь. Только то, что движет само себя, раз оно не убывает, никогда не перестает и двигаться и служить источником и началом движения для всего остального, что движется. Начало же не имеет возникновения. Из начал необходимо возникает все возникающее, а само оно ни из чего не возникает. Если бы начало возникло из чего-либо, оно уже не было бы началом. Так как оно не имеет возникновения, то, конечно, оно и неуничтожимо. Если бы погибло начало, оно никогда бы не могло возникнуть из чего-либо, да и другое из него, так как все должно возникать из начала. Значит, начало движения – это то, что движет само себя.<…>

Раз выяснилось, что бессмертно все движимое самим собою, всякий без колебаний скажет то же самое о сущности и понятии души. Ведь каждое тело, движимое извне, – неодушевлено, а движимое изнутри, из самого себя, – одушевлено, потому что такова природа души. Если это так и то, что движет само себя, есть не что иное, как душа, из этого необходимо следует, что душа непорождаема и бессмертна.

О ее бессмертии достаточно этого. О ее же идее надо сказать вот что: какова она – это всячески требует божественного и пространного изложения, а чему она подобна – это поддается и человеческому, более сжатому; так мы и будем говорить» (Там же, 245с–246).

Вот это я хотел бы подчеркнуть как прямое подтверждение сказанного мною о подходе Платона: чтобы описать идею души, нужно божественное изложение, и Платон от этого отказывается, потому что это лежит за полями разума; зато о ее подобии, а это значит о подобии в земном мире, говорить можно. Несмотря на то, что Платон немало рисует образ небесного мира, нельзя забывать, что он осознает условность этих образов, даже если не говорит о заимствованиях или описании по подобию. Зато сам подход его показывает, что нужно это ему именно затем, чтобы поставить границу разумно постигаемого, и тем самым определить поле приложения разума.

«Уподобим душу соединенной силе крылатой парной упряжки и возничего. <…> Мы же коснемся причины утраты крыльев, почему они отпадают у души. Причина здесь, видимо, такая: крылу от природы свойственна способность подымать тяжелое в высоту, туда, где обитает род богов. А изо всего, что связано с телом, душа больше всего приобщилась к божественному – божественное же прекрасно, мудро, доблестно и так далее; этим вскармливаются и взращиваются крылья души, а от всего противоположного – от безобразного, дурного – она чахнет и гибнет.

Великий предводитель на небе, Зевс, на крылатой колеснице едет первым, все упорядочивая и обо всем заботясь.<…>

Души, называемые бессмертными, когда достигнут вершины, выходят наружу и останавливаются на небесном хребте; они стоят, небесный свод несет их в круговом движении, и они созерцают то, что за пределами неба.

Занебесную область не воспел никто из здешних поэтов, да никогда и не воспоет по достоинству. Она же вот какова (ведь надо наконец осмелиться сказать истину, особенно когда говоришь об истине): эту область занимает бесцветная, без очертаний, неосязаемая сущность, подлинно существующая, зримая лишь кормчему души – уму; на нее-то и направлен истинный род знания.

Мысль бога питается умом и чистым знанием, как и мысль всякой души, которая стремится воспринять надлежащее, узрев [подлинное] бытие, хотя бы и ненадолго, ценит его, питается созерцанием истины и блаженствует, пока небесный свод не перенесет ее по кругу опять на то же место. При этом кругообороте она созерцает самое справедливость, созерцает рассудительность, созерцает знание – не то знание, которому присуще возникновение <…>, но подлинное знание, содержащееся в подлинном бытии.<…>

Но ради чего так стараются узреть поле истины, увидеть, где оно? Да ведь как раз там, на лугах, пастбище для лучшей стороны души, а природа крыла, поднимающего душу, этим и питается. Закон же <…> таков: душа, ставшая спутницей бога и увидевшая хоть частицу истины, будет благополучна вплоть до следующего кругооборота, и, если она в состоянии совершать это всегда, она всегда будет невредимой. Когда же она не будет в силах сопутствовать и видеть, но, постигнутая какой-нибудь случайностью, исполнится забвения и зла и отяжелеет, а отяжелев, утратит крылья и падет на землю, тогда есть закон, чтобы при первом рождении не вселялась она в животное. Душа, видевшая всего больше, попадает в плод будущего поклонника мудрости и красоты или человека, преданного Музам и любви <…> Во всех этих призваниях тот, кто проживет, соблюдая справедливость, получит лучшую долю, а кто ее нарушит – худшую.<…>

На тысячный год и те и другие являются, чтобы получить себе новый удел и выбрать себе вторую жизнь – кто какую захочет. Тут человеческая душа может получить и жизнь животного, а из того животного, что было когда-то человеком, душа может снова вселиться в человека; но душа, никогда не видавшая истины, не примет такого образа, ведь человек должен постигать [ее] в соответствии с идеей, исходящей от многих чувственных восприятий, но сводимой рассудком воедино. А это есть припоминание того, что некогда видела наша душа, когда она сопутствовала богу, свысока глядела на то, что мы теперь называем бытием, и поднималась до подлинного бытия. Поэтому по справедливости окрыляется только разум философа: у него всегда по мере его сил память обращена на то, чем божествен бог» (Там же, 246–249с).

Исследователи усматривают в образе небесного мира Платона заимствования из орфизма, пифагореизма и других религиозно-мистических школ античности. «В диалогах Платона все эти элементы складываются в одну стройную картину, части которой, разбросанные по диалогам «Горгий», «Федон», «Федр» и «Государство», соответствуют, вместе собранные, орфической концепции Пиндара, целостно преподанной им во «II Олимпийской оде», пишет Лосев (Лосев, комментарии к «Платон», т.1, с.811). Но!

Но это в общем-то и не важно! Не важно, потому что нужно только затем, чтобы поставить цель, ради достижения которой можно трудиться, строить лестницу достижения, создавать метод в конце концов. Идея метода заключена в коротком предложении, подводящем итог рассуждениям о Небесном мире все в том же «Федре»:

«Припоминать то, что там, на основании того, что есть здесь, нелегко любой душе…»! (Платон, т.2, «Федр», 250).

По эту сторону смерти

(Поле воспоминаний)

Итак, припомнить то, что там, на основании того, что есть здесь…

Э т о е с т ь П л а т о н о в с к и й а н а м – несиз. Но припомнить то, что там, значит, припомнить Истину.

А что есть Истина?

Платон, как и Сократ, называет свой метод диалектическим и показывает его суть на примере ораторского искусства, утверждая при этом, что «красноречие не искусство, а навык», подлинного же искусства речи «нельзя достичь без познания истины» (Платон, т.2, «Федр», 260е). Иными словами, истина вполне может прозреваться сквозь речь, но в таком случае искусство построения речей совпадает с методом постижения истины или познанием:

«С о к р а т. Чтобы речь вышла хорошей, прекрасной, разве разум оратора не должен постичь истину того, о чем он собирается говорить?

Ф е д р. Об этом, милый Сократ, я так слышал: тому, кто намеревается стать оратором, нет необходимости понимать, чтj действительно справедливо, – достаточно знать то, чтj кажется справедливым большинству, которое будет судить. То же самое касается и того, что в самом деле хорошо и прекрасно, – достаточно знать, чтj таковым представляется. Именно так можно убедить, а не с помощью истины» (Там же, 259е–260).

Стоит вспомнить в связи с этим приводившиеся ранее мысли Серио и других исследователей о так называемом «советском языке» как языке лжи и пропаганды.

Здесь названо основное противоречие между естественнонаучным и культурно-историческим методами. Но можно сказать и по-другому. С этой росстани пути науки разветвляются. Знать мнения людей и изучать их поведение, опираясь на знание обычаев и обычного мышления, или же попытаться освободиться от всего изменчивого, наносного и вычленить некую первооснову разума, позволяющую знать нечто независящее от переменчивости людских нравов и настроений.

Путь Сократа и Платона показывает, что это неразложимо – ты не можешь прийти к чистому Разуму в обход бытового мышления, поскольку ты уже внутри него. Поэтому изучение – неизбежность, потому что оно – очищение от быта. Но обычно это изучение ведет к порабощению, потому что изучивший мышление начинает его использовать для достижения мирских целей и вязнет в них, как в болоте. Навсегда. Это пугает и рождает желание сбежать, избавиться от мышления сразу, отказавшись одним движением воли, и единым рывком перейти в разум или, еще лучше, в просветление, которое можно называть и научной объективностью. Но есть одно старое правило: если ты действительно хочешь победить – победу надо готовить…

Каждый диалог Платона – это полноценная жизненная и психологическая задача, решаемая по законам очищения, а не математики или логики. А точнее – подзадача, входящая вместе с другими подзадачами в тело какой-то единой большой задачи. Она всегда начинается с описания, то есть с условий. Но вот вопрос, основной вопрос, ради которого она и начата, может в ней и не содержаться, потому что он высказан раньше и подразумевается. О нем Платон словно бы уже договорился с тобой и ожидает, что ты в состоянии сохранять осознавание цели, ради которой согласился начать это движение, несмотря на меняющиеся условия. В итоге, условия эти становятся, как и само бытовое мышление, которое ими описывается, чем-то иллюзорным. Майей, как любят говорить сейчас, или мороком, как называла это русская народная культура. Все внешнее, что составляет диалоги, нужно только затем, чтобы научить тебя не отвлекаться от главного, не забывать, зачем ты их читаешь, зачем ты пришел!

Итак. С одной стороны – сама природа ума, с другой – задача выявить то, что правит человеческими жизнями, а проще, как происходит управление людьми, являющееся подлинной основой всего человеческого поведения:

«С о к р а т. Искусство красноречия не есть ли вообще умение увлекать души словами, не только в судах и других общественных собраниях, но и в частном быту? Идет ли речь о мелочах или о крупных делах, – оно все то же, и, к чему бы его ни применять правильно – к важным ли делам или к незначительным, – оно от этого не становится ни более, ни менее ценным» (Там же, 261-b).

А когда управление не получается, возникает спор. Его можно решать путем поиска истины, а можно путем поиска общественных средств принуждения, то есть справедливости.

«С о к р а т. <…>…что делают на суде тяжущиеся стороны? Не спорят ли они, или назвать это как-то иначе?

Ф е д р. Нет, именно так.

С о к р а т. Спорят о том, что справедливо и что несправедливо?

Ф е д р. Да.

С о к р а т. И тот, кто делает это искусно, сумеет представить одно и то же дело одним и тем же слушателям то справедливым, то, если захочет, несправедливым? <…> Да и в народном собрании одно и то же покажется гражданам иногда хорошим, а иногда наоборот.

Ф е д р. Это так.<…>

С о к р а т…искусство спора применяется не только на суде и в народном собрании, но, по-видимому, это какое-то единое искусство, – если уж оно искусство, – одинаково применяется ко всему, о чем бы ни шла речь; при его помощи любой сумеет уподобить все, что только можно, всему, что только можно, и вывести на чистую воду другого с его туманными уподоблениями.

<…> Значит, кто собирается обмануть другого, не обманываясь сам, тот должен досконально знать подобие и неподобие всего существующего.<…>…У тех, кто имеет неверные мнения о существующем и поддается обману, причина их беды – какое-то подобие между вещами.<…> Значит, друг мой, кто не знает истины, а гоняется за мнениями, у того искусство речи будет, видимо, смешным и неискусным» (Там же, 261с–262с).

И вот рождается еще один образ, определяющий способ поиска. Он удивительно похож на тот, который заложил основы кибернетики и теории искусственного интеллекта:

«…всякая речь должна быть составлена, словно живое существо, – у нее должно быть тело с головой и ногами, причем туловище и конечности должны подходить друг другу и соответствовать целому» (Там же, К 264с).

О связи кибернетики с философией Платона, вероятно, еще придется говорить углубленно там, где разговор затронет понятие управления как одной из сред или «струй» человеческого мышления. Пока же достаточным будет привести слова редактора и переводчика первой книги основоположника кибернетики Н. Винера Г. Поварова: «…слово “кибернетика” не является неологизмом. Оно встречается довольно часто у Платона, где обозначает искусство управлять кораблем, искусство кормчего, а в переносном смысле – также искусство управления людьми» (Поваров, 1968, с.56).

Сходство с современными кибернетическими основами становится особенно сильным, если мы поймем, что ораторское искусство, речь используется тут только как материал, на котором показывается метод. А метод или, по крайней мере, одна из его основных частей, таков:

«Одно постараемся из этого понять – как могло наше рассуждение от порицания перейти к похвале.<…> Мне кажется, все было там в сущности только шуткой, кроме одного: все, что мы там случайно наговорили, – двух видов, и суметь искусно применить их возможности было бы для всякого благодарной задачей.<…> Первый – это способность, охватывая все общим взглядом, возводить к единой идее то, что повсюду разрозненно, чтобы, давая определение каждому, сделать ясным предмет поучения. Так поступили мы только что, говоря об Эроте: сперва определили, что он такое, а затем, худо ли, хорошо ли, стали рассуждать; поэтому-то наше рассуждение вышло ясным и не противоречило само себе.<…> Второй вид – это, наоборот, способность разделять все на виды, на естественные составные части, стараясь при этом не раздробить ни одной из них, как это бывает у дурных поваров: так, в обеих наших недавних речах мы отнесли неразумную часть души к какому-то одному общему виду. Подобно тому как в едином от природы человеческом теле имеется две одноименные части, лишь с обозначением «левая» или «правая», так обстоит дело и с состоянием безумия, которое обе наши речи признали составляющим в нас от природы единый вид, но одна речь выделила из него часть, обращенную налево, и не остановилась на этом делении, пока не нашла там некую так называемую левую любовь, которую вполне справедливо и осудила; другая же наша речь ведет нас к правой части неистовства, одноименной с первой, и находит там некую божественную любовь, которой отдает предпочтение, и восхваляет ее как причину величайших для нас благ.

Ф е д р. Ты говоришь в высшей степени верно.

С о к р а т. Я, Федр, и сам поклонник такого различения и обобщения – это помогает мне рассуждать и мыслить. И если я замечаю в другом природную способность охватывать взглядом единое и множественное, я гоняюсь следом за ним по пятам, как за богом. Правильно ли или нет я обращаюсь к тем, кто это может делать, знает бог, а называю я их и посейчас диалектиками» (Платон, т.2, «Федр», 265е–266с).

«Левая» наука души

(бытовое мышление)

Итак, что же мы обнаруживаем по эту сторону смерти – на поле воспоминаний? Если по ту сторону смерти находятся небесный мир обычая и божественный мир истины, то здесь мы обнаруживаем человека и государство. Точнее было бы сказать – общество, но для грека времен Платона, и уж тем более для Платона, как кажется, интерес к государственным делам настолько велик, что он на какое-то время не только отождествляет его с обществом, но и забывает об обществе. В общем, мы оказываемся в Земном мире Сократа, который предпочел смерть именно ради торжества «Государства и Законов». Кстати, и Платон завершает жизнь тем же самым. Последними творениями в его жизни были «Государство» и так и недописанные «Законы»…

Теория, которую далее в «Федре» развивает Платон, есть прямое продолжение разговоров о государстве и науке управления государством, пронизывающих предыдущие и последующие диалоги, включая огромное собрание диалогов, писавшихся Платоном всю жизнь и собранное под общим названием «Государство». Именно поэтому Платон начинает рассуждение, отталкиваясь от образа величайшего государственного деятеля своей эпохи – спасителя Греции от персов – Перикла.

Красноречие – это искусство воздействия на человеческие души. Душа в том понимании, которое дошло до нас, как предмет философствования впервые вводится именно Сократом и Платоном. Вот что пишет об этом Йегер:

«Однако что же такое “душа”, или (если пользоваться греческим термином) “псюхе”, в понимании Сократа? <…> Прежде всего бросается в глаза, что у Платона и других сократиков Сократ произносит это слово как заклинание – страстно и проникновенно. Здесь впервые в литературе Западного мира мы встречаемся с понятием “души”, которое и теперь обозначается тем же самым словом. Современные психологи не связывают с этим словом представление о какой-то “реальной субстанции”.Слово “душа” для нас, вследствие своего культурно-исторического генезиса, всегда имеет этический и религиозный характер. Оно связано в нашем представлении с христианством так же, как и слова “литургия” и “забота о душе”.Однако это высокое значение она обретает впервые в увещевательных беседах Сократа.

Вопрос о том, насколько идея “души” у Сократа непосредственно или через позднейших философов повлияла на христианство на различных ступенях его развития и насколько она вообще близка христианскому пониманию этого слова, мы пока оставляем в стороне. Здесь нам важно только отметить эпохальное значение термина “душа” для греческой культуры» (Йегер, с.70).

Понятие души у Платона двойственно, как почти все основные понятия. Одно из этих понятий, условно говоря, идеально, то есть относится к миру чистой истины или природы, а другое явно есть то же самое, что считается предметом психологии и называется психикой. Однако как раз это самоочевидное присутствие «психе» в названии психологии, по всей вероятности, и не дает возможности свободно говорить о ее предмете в силу того, что психологи до сих пор не дали полноценного определения психики, именно психологического определения, свободного от физиологического подхода.

Поэтому придется пытаться понять, что же такое душа у Платона, опираясь на понятие «мышления», тем более что он сам, если верить Аристотелю, дает основания связывать их. Исходным для нас явится вопрос из «Федра»:

«С о к р а т. Как и когда красноречие воздействует своим искусством?

Ф е д р. Оно действует очень сильно, Сократ, особенно в многолюдных собраниях <…>» (Платон, т.2, «Федр», 268). И особенно, когда использующий знает, «к кому, когда и в какой мере следует применять каждое из его средств» (Там же).

Еще раз приглядимся, о каком же явлении говорит Платон, с точки зрения психологической. Подсказка заключается в вопросе, после которого Платон устами Сократа изложит теорию: «Как и откуда можно научиться искусству подлинного и убедительного красноречия?» (Там же, 269d).

Убедительного – значит воздействующего, а воздействующее – значит заставляющее действовать. Заставлять действовать – значит управлять. Управлять – означает добиваться задуманного с помощью других людей, воплощать с помощью других задуманный образ.

Если подходить к этому с бытовой точки зрения, то узнавание управления как управления происходит только в том случае, если видимое нами воздействие одного человека на другого соответствует привычному образцу, который мы называем управлением.

С психологической точки зрения, под понятие управления подпадет гораздо больший круг явлений. Ты сидишь в трамвае. Подходит пожилая женщина, встает перед тобой и упорно глядит тебе в глаза. Ты понимаешь: она хочет, чтобы ты уступил ей место. Но она ничего не говорит и не делает никаких узнаваемо «управляющих» жестов. Тем не менее, ты встаешь и уступаешь ей место. Управление это или не управление?

Другой пример. К тебе подходит незнакомый человек с явным намерением о чем-то спросить и протягивает руку для пожатия. Ты его не знаешь, ты не хочешь с ним говорить, ты не хочешь пожимать его руку…но рука висит в воздухе перед тобой! Что делать? Даже если ты не пожмешь эту руку, тем не менее, заставил он тебя думать о руке и о себе? Это управление?

Истинная природа есть в человеке, но он часть общества, и сначала изучать его надо сквозь общественные слои мышления и общественные средства управления. Если понять и отбросить эту «верхушку айсберга», то можно добраться и до собственно человеческого естества.

Это естественный путь, потому что для Платона и здесь, на Поле воспоминаний, как и в Небесном мире, тоже все двойственно: есть истина и есть обычай. Обычай мы можем исследовать через предельно разработанные ораторские приемы, то есть способы управления, действующие на человека.

И это будет половина того, что мы можем назвать предметом исследования.

Человек, или человеческое мышление, как предмет распадается на две части: одна из них связана с управлением через обычай, значит, мышление, вторая – через истинную природу ума. Попробуем вычленить это из диалогов.

«…Как и откуда можно научиться искусству подлинного и убедительного красноречия?» – задает вопрос Сократ и сам же на него отвечает: великий политик Перикл «преисполнился познания возвышенного и постиг природу ума и мышления», сблизившись с философом Анаксагором, который часто говорил об этом. Для этого постижения нужно «разбираться в природе, в одном случае – тела (тут Платон сопоставляет искусство красноречия с искусством врачевания – А.Ш.), в другом – души» (Там же, 270–b).

Далее Платон предлагает посмотреть, «что говорит о природе…истинный разум», а сам излагает метод, тем самым избегая давать определение «истинного разума», но зато показывая его в работе. И это, может быть, чрезвычайно интересно для психологии. «Разве не так следует мыслить о природе любой вещи: прежде всего, простая ли это вещь <…> или она многовидна; затем, если это простая вещь, надо рассмотреть ее способности: на что и как она по своей природе может воздействовать или, наоборот, что и как может воздействовать на нее? Если же есть много ее видов, то надо их сосчитать и посмотреть свойства каждого (так же, как в том случае, когда она едина): на что и как каждый вид может по своей природе воздействовать и что и как может воздействовать на него» (Там же, 270с – d).

При этом не забываем, что исследуются способы «воздействия на душу»: «ведь именно душу старается он убедить» (Там же, 271).

Тот, кто «всерьез преподает ораторское искусство, прежде всего со всей тщательностью будет писать о душе и наглядно покажет, едина и единообразна ли она по своей природе или же у нее много видов, соответственно сложению тела. Это мы и называем показать природу [какой-либо вещи]» (Там же).

Это, по сути, обоснование психологии через определение метода работы с «психе» и, стало быть, психикой.

«Во-вторых, он укажет, на что и как душа по своей природе воздействует и что и как воздействует на нее…В третьих, стройно расположив виды речей и души и их состояния, он разберет все причины, установит соответствие каждого [вида речи] каждому [виду души] и научит, какую душу какими речами и по какой причине непременно удастся убедить, а какую – нет» (Там же, 271b).

В этих положениях скрыта подсказка для понимания того, что Платон имеет в виду под понятием Души. Если исходить из того, что предмет определяется тем, что на него воздействует, то чем должна быть душа, если на нее воздействуют речи, то есть слово? В первом приближении мы можем сказать, что природа того, что Платон называет здесь душой – слово и слово, собранное в речь.

Не вдаваясь в тонкости, которым еще будет уделено внимание в другом месте, можно сказать, что Платон здесь под душой понимает человеческое мышление. Но чтобы из-за явной однозначности не впасть в ошибку, добавим: под «левой душой». Еще Аристотель заметил, что понятие «души» у Платона двойственно: «Платон верно разделил душу на разумную и внеразумную части, каждую часть наделив подобающими добродетелями» (Аристотель, т. 4, Большая этика, с.297).

Что можно утверждать вполне однозначно, так это то, что в этих строках Платона мы имеем обоснование характерологии. Правда, в отличие и от своих современников, и от последователей XIX–XX веков, Платон берет за пробный камень, через взаимодействие с которым и различаются характеры, управление, которое почему-то было обойдено вниманием описывающей психические типы и характеры психологии. Можно сказать, что постановка задачи сделана великолепно. Остается только дать описания типов взаимодействия различных характеров с этим пробным камнем и дать им имена. Когда это будет сделано, возможно, это будет единственная работающая система типов или характеров, потому что именно управление (внешнее или внутреннее – самоуправление) определяет все многообразие поведения, а значит, и психических типов.