Вкус жизни

– Аня, ты опять в миноре. Смени, пожалуйста, настрой, – мягко попросила Лиля. – Я сейчас почему-то представила, как ты радуешься, когда, ожидая от человека подвоха, вдруг получаешь помощь или, в крайнем случае, доброе слово. В каком-то смысле ты счастливее оптимистов.

Лиля улыбнулась, в надежде, что чуть приободрила подругу.

– Это, как если бы кто-то занес над Аней пудовый кулак, а потом вдруг раскрыл ладонь перед ее носом и отдал давно утерянную ею золотую брошь, – хмыкнула Инна.

– Обычно по жизни успешнее тот из талантливых, кто имеет поддержку, – уточнила Лера в продолжение начатой темы.

– Хорошо, если талантливый… – буркнула Инна.

– Мозги даются, чтобы предвидеть, просчитывать варианты и не попадать в ловушки, – усмехнулась Лера.

– Я хочу свой ум использовать на пользу детям, а не на распутывание хитрых ребусов непорядочных людей, – возмутилась Аня.

– Одно другому не мешает. Что это ты на старости лет стала азам жизненных перипетий обучаться? Хочешь просвещать своих подопечных?

Аня утвердительно кивнула.

– …Рассуждения о бессмысленности премий стали общим местом. Одних авторов обвиняют в ангажированности, других – в политизированности.

– Ха! Немыслимый позор на все времена!.. Экая невидаль! Думаете, капитализм привнес в наше общество эти ухватки и приемы Запада? И раньше подобных «талантов» всегда хватало, – фыркнула Инна.

– В каждом, даже элитном, саду есть сорняки.

– Иногда их бывает слишком много.

Лена задумалась о чем-то своем.

– …Неизменное мое пристрастие по жизни – Некрасов, – сказала Рита. – По характеру он был очень даже сложным, говорят даже порой отвратительным, а поэт прекрасный. Человек – существо многоплановое. Но мне интересна только одна его грань – поэтический талант. Язык хорошего писателя или поэта – наслаждение. Ум восторгает, если он не злой…

– Поэты острее чувствуют ситуацию или слово? – поинтересовалась Аня.

– Как сказать… чувства первичны, а у кого они на что в большей степени направлены… это индивидуально.

– Поэтам, писателям и артистам хорошо, у них всегда есть выход страданиям. Для меня вот чувства важнее. Можно не понимать чего-то, но чувствовать.

– …Вот Горький, познавший гнилой яд власти, хоть и был человеком великих утопий, а в юности зажигал меня. Я некоторое время была под мощным облучением его харизмы.

– О, это обаяние прекрасной лжи! – рассмеялась Инна. – Ну, никак не можем мы избежать сопоставлений! Так и тянет нас помериться с великими.

– Не видела я людей, с таким восторгом описываемых Горьким. Если вор, так он обязательно гад, если бандит, так уж точно прожженная сволочь, – заметила Аня.

– Мне Лермонтов ближе всех. Надеюсь, тут тебе нечего мне возразить.

– Это уж точно.

– У Достоевского, Толстого и у современных авторов зло человеческое разное, – захотела поделиться своим мнением Жанна, всерьез заинтересовавшаяся беседой.

– Так и время было разное. К тому же одно и то же произведение не одинаково воспринимается читателями разных эпох, – ответила ей Лиля.

– Она не в том смысле… – заметила Рита.

– …У героев западных классиков простые радости: дом, семья, дети, а героям Достоевского, кем бы они ни были, обязательно «надобно мысль разрешить». Эдакая погруженность в свои и чужеродные философские идеи. И душеспасительных речей ему недостаточно. Надо крушить…

– …Говорят, произведение – подлинный шедевр, если его ценят единицы. Правда? – спросила Аня.

– Ты имеешь в виду, что понимают только специалисты?

– Я, например, Хармса не понимаю и его стихи не отношу к шедеврам. У меня с Кирой даже спор на эту тему вышел. А совершенный язык Пушкина люблю. И что из того?

– Речь не об этом…

– Хармс? Он особенный, нетривиальный, тем и интересен. Ты просто не вникла. Его с кондачка не осилить.

– А как тебе Тургенев?

– Ничего… «Почему бы не любить свой народ, сидя во Франции».

– А еще лучше в Америке или в богатой Дании, – сказала Инна, не вникнув в суть разговора.

– …Набоков? Мощное эстетическое потрясение. Он не рвет на груди рубаху, а холодностью и высокомерием закрывается от всех. Его отстраненность мне импонирует.

– Я бы то же самое сказала о Бунине.

– Сноб он. В этом его ущербность. И глазомер его хищный…

– Но это с твоей точки зрения… У Бунина потрясающее слово!

– …Я не о характере, о качестве творчества писателя.

– Часто произведения выше автора. Все подробности личной жизни забудутся, а прекрасные книги останутся.

– Мне Пастернак ближе. Помнишь его «шафрановое утро», «имбирно-красный лес»? Перед глазами стоят…

– …Платонов? Я его «Котлован» читала после операции, и мне казалось, что теперь уже не болезнь, а он меня убивает.

– Недавно читала антифашистский, антитоталитарный роман Гроссмана о внутренней свободе человека. (Мне его по знакомству достали.) Чтение этой книги требует огромных нервных усилий. Тяжелое, надрывное произведение. В нем ярко прозвучала заслуживающая внимание мысль: «Цель Отечественной войны – свобода – превратилась для нашего народа в средство достижения победы», – задумчиво сказала Эмма, не надеясь на отклик.

«Эрудицией блистает», – покривила рот Инна.

– Я согласна с утверждением, что абсолютная смелость начинается в отсутствие размышлений о последствиях своего поступка. И все же истинным геройством можно назвать только осмысленную, целенаправленную смелость человека, защищающего кого-то или что-то.

– Преодоление страха и есть мужество.

– …Я Юрия Казакова люблю. За душу берет тонко, нежно, сочно.

– Он реверансы в сторону власти не делал? – подозрительно спросила Инна.

– О природе писал, – дернулась Лиля.

– А если разобрать его со строгой полицейской логикой, то и у него, наверное, что-то такое… найдется?

– Да ну тебя.

– …А как тебе Веллер?

– Умненький-преумненький и преехидненький! Нравится.

– …Дашкова? Очень даже ничего пишет! Весьма, весьма интересно сюжет закручивает. В этом обаяние ее книг. И язык очень даже приличный. Донцова, мне кажется, несколько жиже будет. Может, конечно, я ошибаюсь. Вкусы у всех разные.

– Зато она полновластно царит на полках книжных магазинов.

– Ну и молодчина! Уметь надо.

Лера и Алла о другом беседуют.

– …Пруста большинству современных школьников не осилить. Пока они проберутся через дебри его длиннющих философствований, от них уйдет суть того, что хотел сказать автор. Сейчас требуется писать коротко и четко.

– В стиле «записки на манжетах»?

– Им теперь подавай роман из эсэмэсок!

– Мы – люди другой начитанности. Мы умели наслаждаться чтением. Это было магическое чувство…

– Роман из эсэмэсок? Не так уж это и смешно. Возникла особая языковая реальность, новая форма письма, новая литература, потому что у современного человека нет времени для книг. И общество не способно помочь удержать нишу для чтения.

– Эсемэски – литература? Мама мия!

– Чтение глубокое и развернутое, когда через книги мы открывали мир, ушло, разрушилось. Интернет дает поверхностные знания. А человек должен не только знать, но и понимать. Он должен думать, размышлять. И этому нас тоже учили книги. Они развивали наши души, воспитывали из нас людей. А сейчас читают только школьники, да и то слишком мало. И еще старики. Интенсивность коммуникации возрастает, а молодежь глупеет, становится бесчувственными роботами, – привычно невозмутимо-серьезно провозглашает Аня.

– Не расчухаю, что ты там бормочешь. Заклинания царя Соломона? – недовольно осаживает ее Инна.

– Нарастание информации приводит к тому, что мы не успеваем ее осмыслить и уже не можем управлять ею. Мы постоянно опаздываем и не понимаем, как жить в этом скоростном мире. Появляется чувство бессилия. Эволюция не всегда положительна?.. – Это Лиля сомневается.

– Молодежь сумеет.

– При условии, что мы будем не только зарабатывать деньги, но и заниматься воспитанием детей посредством литературы.

– …Некоторые ученые видят развитие современного мира как коммуникационное развитие, как абсолютное языковое множество, как текст. И литература сейчас понятие более широкое, чем сто лет назад… – говорит Алла.

– Слишком заумно.

Лена снова прислушалась к разговору Риты с Аней.

– …Как-то читала повесть Виктории Токаревой и недоумевала: отчего там нет длинных размышлений, философствований, лирических отступлений? И вдруг дошло – это же готовый сценарий для фильма. Четко, коротко, ничего лишнего. Вот оно, оказывается, где собака зарыта! – улыбнулась Рита.

– И я как-то книгу в руки взяла. Читаю и не понимаю – Токарева или Маканин? Угадываются общие интонации, напрашиваются параллели… Нет, думаю, все-таки это женщина писала, – сказала Инна.

– Нет, нет и нет! Фантазия чистой воды. Не станет она кому бы то ни было подражать. Она самодостаточна. У нее свой почерк. Это твое болезненное воображение, – возмутилась Аня.

– …Жан Жирардо? Я не разделяю его мнения, что можно находить достаточную глубину на поверхности жизни. Это заблуждение. Копать надо.

– …Нравится сухая, чувственная, безысходная проза Бунина? Как же, литературный аристократ!

– Блистательный прозаик. Как всегда, точен. У него прекрасное чувство стиля и языка.

– Непримиримый оппонент советской власти изображал русское сознание, отраженное в швейцарском зеркале.

«И тут без Инниного участия не обошлось. Тоже мне эксперт высочайшей пробы», – мысленно фыркнула Лера.

– Вот кем угодно меня считайте, но я при всей мощи его писательского гения не могу к нему благоговеть, зная о барских замашках в отношении девушек и девочек из прислуги… Так и стоят перед глазами дикие случаи, им же описанные без всякого раскаяния… Обыкновенная вседозволенность барчука. Он считал, что можно испытывать высокие чувства только к женщине благородного происхождения. Девушка из народа для него – безгласное животное, мусор. Ее походя можно использовать, унизить и выбросить на свалку.

– Не помню, разве он там пишет от первого лица? Надо будет перечитать.

– Герой Толстого в «Воскресенье» ничем не помог Катюше, но хотя бы испытывал угрызения совести. Что-то человеческое в нем просыпалось.

– Упрощенно, односторонне ты как-то оцениваешь великих людей… Человек многогранен, противоречив.

– Ну, ты голова!

– Не отягощай своей совести размышлениями.

– Гляди, перейдут врукопашную…

– У каждого свой Бунин.

– Я молочу чепуху? Вы скажете: время, воспитание. А я напомню о чуткости, порядочности, интеллигентности… Да и любовь у Бунина какая-то высокомерная, спесивая, эгоистичная, больше религиозная, чем душевная. А о нежности я вообще не говорю… Не обо всем можно писать. Человек внушаем, а значит, зависим от слов и мыслей великих… Скажешь, я педагог, педант, до мозга костей? Я в твоих глазах стала посмешищем?

– Не слишком ли ты пристрастна?

– О личных чувствах писателя лучше судить по дневникам и письмам. В них высказывания, которые проливают больше света на масштаб таланта автора, чем бесчисленные статьи критиков.

Лене к месту вспомнилось замечание Бунина: «Настоящая любовь никогда не заканчивается браком». Как он понимал в данном случае слово «настоящая»?

– Собственно, я не осмелюсь рассуждать на эту тему. И все же живая, яркая проза Алексея Толстого, несравнимо менее изощренная, не заумная, как утверждают некоторые критики, но увлекательная и жизнеутверждающая, мне ближе. Меня поражает сила его писательского воображения, – мягко закончила свой сердитый монолог Аня и спросила Аллу:

– Почему Мастер Булгакова имеет право только на покой? Помнишь, в конце книги?..

– Света заслуживает только тот, кто жертвует собой ради кого-то. А он вольно или невольно ломал чьи-то судьбы.

– И в романе «Доктор Живаго» главный герой у него эгоист, – вздохнула Аня. – …Возможно, я примитивная. Всюду прежде всего вижу боль использованных и брошенных женщин и детей, а к талантливым людям, наверное, надо подходить с другими мерками.

– Ох уж эта твоя утомительная детдомовская бытовая всепоглощающая сентиментальность, – фыркнула Инна.

– Мы о писательском таланте говорим, а не о личной жизни авторов, – еще раз напомнила Ане Рита.

– А Ленин не любил Достоевского, говорил, что он архискверный писатель.

– Ты еще Сталина вспомни.

– Раньше фразы вождей проходилось брать на вооружение, а теперь мы имеем право выражать свое мнение, не боясь холодного металла, направленного в затылок.

– …Лена, а ты в чем преуспела? Стихов не пишешь? – весело поинтересовалась Жанна.

– Стихов? Нет. В основном научные труды. У меня две монографии и несколько научно-популярных брошюр, – серьезно ответила Лена и обратила свой взгляд к Инне. Та понимающе улыбнулась.

– …А этот высокомерный подтекст!.. К тому же очень плотный текст, обилие терминов. Вобрала в себя огромное количество информации. Слишком много хотела выразить, а получилось нагромождение. Много наслоений, двойственности.

– Надо, чтобы читатель мог перевести дух и отдохнуть от обилия отступлений или от излишней скорби героев?

– …Героиня говорит весело, а сама исстрадалась, истерзалась. Ты об этом? Так это, наоборот, здорово. Насколько я понимаю, этот момент поразительно тонко выписан.

– При всей убийственной точности фактов и деталей ей не хватает чувства меры. Факты – грубый исходный материал. Реальную ценность они начинают приобретать только будучи переложенными на язык художественных условностей. Мир образов – не мир реальных людей.

– Она описывает жизнь, а не как бы жизнь.

– И, конечно же, там смелость на грани фола!

– Зато в ней нет провинциализма.

– Только «уши» торчмя торчат из всех закоулков.

– Главное – не сбиться на стереотипы и шаблоны.

– И вместе с тем не перейти границ этики и эстетики.

– И чтоб ты в этом понимала! Нос не дорос советовать.

– Я и не берусь.

– Зачем она ищет прибежище в деревенских диалектах и пытается быть в них убедительной? Да не говорят так уж давно в деревнях! Телевизор всех сравнял. Надуманно, за уши притянуто. Еще она тонет в обобщениях. – Инна, как всегда, была напориста и вызывающе категорична, но говорила интересно.

Аня тоже была захвачена дискуссией и внимательно вслушивалась в терминологию. На ее лице отражалось стремление понять и запомнить. Но она не скрывала, что многое в разговоре о литературе для нее китайская грамота. А Инна, и так видя ее насквозь, продолжала изощряться и, закончив, грубовато спросила: «Не врубаешься?» Аня густо покраснела, но промолчала.

– …Извини, мне это имя ничего не говорит, – сказала Алла.

– …Опять «Эхо Москвы» полощет мозги народу! Выруби его на фиг. Нервы выдергивает, как морковку из грядки, – раздраженно вскрикнула Инна. Она даже побледнела. Взгляд ее сделался блуждающим, движения – неуверенными.

Лена обеспокоенно взглянула на подругу. Та шутливо ей подморгнула.

– …Кто-то в шутку сказал, что краткость – горемычная сестра таланта. Я тоже не люблю выскобленные фразы.

– А кто-то сказал, что пиршество слов съедает, растворяет или размывает не только субъективное, но и объективное. Я предпочитаю лаконичные диалоги.

– Они не сушат мозги?

– …Сочна, прекрасна русская речь! Нельзя ее обеднять.

– …Правда, что поэт – человек, который понял себя, а прозаик – тот, который понял других?

– Хватит, хватит! Обложили! Устала я от давления интеллектов, – нервно рассмеялась Инна. – Сейчас главное – актуальность.

– Мне кажется, книги Аллы и Риты всегда будут актуальны.

Инна не вступила в спор. Лена по достоинству оценила этот «подвиг». Она понимала, что подруге стоило немалого труда сдержаться.

– Время перетасует сегодняшние таланты, и тогда станет ясно, «кто матери-родине более ценен», – оптимистично перефразировала Лиля со школьной скамьи известную строчку стиха.

– Ты знаешь, мои книги в библиотеках воруют. Неловко хвалиться подобным… но это тоже в некотором роде показатель ценности, – смущенно поделилась Рита на ухо Лиле.

Вошла Кира, согнувшись под тяжестью солидной стопки книг.

– Лариса из Липецка мне присылала их, так сказать, на читательскую рецензию, – сказала она. – А сама завтра обещала приехать, непосредственно к встрече с сокурсниками и преподавателями. Впервые за сорок лет. И всего на полдня. Она уже несколько лет как нездорова. Пишет в основном лежа и по утрам, когда боль еще не мешает думать. Как-то сказала мне по телефону: «Мое писательство при моем нынешнем здоровье – благословение Божие. Представляешь, если просто лежать и в потолок смотреть… С ума сойти можно».

Алла, Рита и Лера дружно изумленно вскрикнули и вскочили со своих мест. Книги пошли по кругу. Начались восторженные ахи-охи. Потом книгами прочно «завладели специалисты». Рита и Лера торопливо перелистывали те, что для детей и юношества. Алла, жестом истово верующего, прикасающегося к святыне, положила руки на «взрослый» том и прикрыла глаза, словно медитируя. Подруги не мешали ее сокровенным чувствам и ни о чем не спрашивали. Спустя какое-то время Лена услышала тихое: «Сбылись наши мечты».

– Вот партизанка! Умеет секреты хранить. Я-то думала, она в библиотеках читает популярные лекции по физике. Приятный сюрприз. Нашего полку прибыло, – взволнованно сказала Рита.

Лена мысленно рассуждает: «Что я вынесла из нашей встречи такого, чего не было во мне раньше? Что узнала, прочувствовала как-то иначе, что нового открыла в себе и подругах? Пожалуй, то, что нет более изощренного способа оттолкнуть от себя человека, как не позволить ему сочувствовать твоей беде. Вот поэтому-то и стремится Инна навязать всем свое мнение через знание подробностей жизни подруг, не присутствующих на встрече.

В моем возрасте уже трудно открывать в людях что-то новое. И не только в людях, но и в их речах. Даже слушая споры замечательных людей в любимых телепередачах, я редко замечаю оригинальные мысли, в основном они делятся своей эрудицией. Как-то даже мелькнула глупая мысль: «Стало жить менее интересно. Всех видишь насквозь, многое предугадываешь». И новые, умные или красиво развернутые фразы не так уж часты в их диалогах. В основном все говорят стандартным языком людей, получивших приблизительно одинаковое образование. Только профессиональной терминологией чуть-чуть разнятся и темпераментом речи».

В комнату вошла Кира, и мысли Лены скользнули на другую тропинку: «Кира никого ничему не учит, но в ее присутствии становишься какой-то иной: спокойнее, добрее что ли. Какая-то в ней есть изюминка».

И Жанна с какой-то восхитительно-ласковой грустью думает: «Какие мы были юные, невинные, красивые, и мне казалось, что все мы обязательно будем счастливыми. Обстоятельства и время разметали нас. Как бы нам того ни хотелось, прошлого не вернешь. Боже мой, какое печальное разнообразие судеб моих однокурсниц. Жаль, что многих уже не придется увидеть в этом году. Может, на следующий год снова выберусь «на сходку». Круг однокурсников начал сужаться… Инну жалко. Не к кому ей голову приложить, вот и мечется, тонет в обидах. Даже Анюта счастливее ее».

Кира подошла к Ане и Жанне.

– О чем вы так таинственно шепчетесь? Похитили Инну и пристроили по своему усмотрению. Могли хотя бы спросить, желаю ли я этого? Может, я хочу заполучить ее во временные помощницы, а то Слава что-то задерживается.

Кира это предложила с естественным радушием, к которому Инна не смогла придраться.

– Зашиваешься? Одной, понятное дело, не управиться. О чем разговор! Я счастлива удостоиться такой чести. Я на десятом небе и отдаю себя в твое полное распоряжение, – с некоторым недоумением, но с явным восторгом подыграла ей Инна. – А я справлюсь? Может, к нам еще кто-нибудь присоединится?

– Выбери себе кого захочешь в напарницы, – улыбнулась Кира.

– Жанна, пойдем с нами? – просительно глянула Инна, боясь отказа.

– А почему бы не размять онемевшие члены? – с готовностью вскочила Жанна, молча удивляясь тому, как Инна смогла тонко почувствовать ее настроение.

Сюрприз

Раздался осторожный звонок. Инна, сидевшая ближе всех к прихожей, подхватилась и открыла дверь. Женщины, в поле зрения которых находилась Инна, наблюдали сцену, достойную пера Гоголя. Та стояла с открытым ртом с таким видом, точно перед ней распахнулись врата рая или, по меньшей мере, пред ее очи явилась сама Матерь Божия Мария.

– Я нахожу, что ты с тех пор не очень изменилась, – пролепетала Инна растерянно и отступила в прихожую.

– Не верь глазам своим! – засмеялась гостья, снимая изящную шубку.

Кира буквально влетела в коридор. Усталые, с чуть приподнятыми к вискам уголками, глаза Дины возбужденно блестели. Она с непринужденным изяществом то собирала в пучок, то роняла свои роскошные черные волосы, и они тяжелой волной рассыпались по ее худеньким, грациозным, как у балерины, плечам. Секундная пауза, и Кира бросилась к Дине. Та с тихим радостным стоном упала ей в объятья:

– Наконец!

– Дождалась!

Женщины высыпали в коридор.

– Мы имеем уникальную возможность присутствовать при… явлении Дианы народу. Милости прошу к нашему шалашу, – театрально воздела кверху руки пришедшая в себя Инна. – Тороплюсь вставить хоть словечко, а то ведь потом не дадут, – весело добавила она.

– Ты всё та же, – улыбнулась ей ослепительной голливудской улыбкой виновница переполоха.

Дина держалась еще несколько натянуто, а скованность подруг мгновенно исчезла. Возможно, за счет единодушия. Все зашумели, загалдели. Вот уж и Алла притянула к себе Дину, потом Мила закружила ее, как ребенка. И пошло-поехало по кругу! Кто-то пододвинул стул, кто-то принес чайный прибор.

– Вчера приехала? Мама здорова?

– На такси?

– И никому не сказала!

– А может, сфоткаемся, как говорит мой внучек, пока еще почти трезвые. Наша компания безусловно достойна быть немедленно запечатленной, – шутливо предложила Лиля.

– Ах, эта милая мания величия увековечивать себя для потомков! – проехался Слава, но тут же нырнул в книжный шкаф за фотоаппаратом. Дина достала кинокамеру.

Веселая пауза – и новая лавина вопросов.

– Я подниму сегодня бокал за гостью, заметьте, первый ее заздравный бокал на Родине!

Все мгновенно притихли. Дина не могла не оценить Славиной внимательности и деликатности. На ее глаза навернулись слезы…

– Не посрамим память нашего далекого прошлого. Все дружно вздрогнем! – радуясь неожиданной встрече, как новогоднему подарку, – провозгласили подруги.

И все же Кира ожидала большего эффекта от встречи. «Поутихли наши эмоции. Мало трогают даже сюрпризы. Стареем», – невольно загрустила она.

Немного отдохнув и расслабившись, Дина начала «писать словами узоры густым ярким шитьем по канве основного сюжета своей жизни». Женщины заслушались. Они смотрели на нее неотрывно, но с разными выражениями лиц. Дина сидела, но даже в ее позе было что-то такое, что заставляло подруг представлять, будто взлетела она высоко-высоко… Это была все та же Дина. Она была хороша с этим блеском уверенности в ясных глазах, чего так не хватало в последние годы всем присутствующим на этой «знаменательной» встрече.

Лена заметила, как неприметным непринужденным движением Дина чуть провернула кольцо на безымянном пальце левой руки. Засиял, переливаясь, крупный брильянт. «Почему прятала его в ладони? От воров? Боялась шокировать нас богатством?» – подумала она и тут же забыла о своих вопросах.

Бурная «пресс-конференция» с Диной длилась и длилась. Но и гостья не обошлась без обычных житейских разговоров. Лена слышала, как она пожаловалась Кире:

– На меня у вашего дома накинулась странная, эксцентричная бабулька. Я думала, она меня изобьет. Я не поняла, о чем она кричала, но на всякий случай извинилась и юркнула в подъезд.

– Наверное, твое чувство собственного достоинства задела Митрофановна, староста подъезда, неуемный борец за порядок. (Кира не стала пугать подругу тем, что рвение старушки вызвано боязнью террористических актов, прокатившихся по стране.) Своеобразная женщина с тяжелым характером. Начальницу из себя изображает, хотя до пенсии всю жизнь проработала простой рабочей. Ей обязательно надо на кого-то накричать, призвать к ответу – жива не будет, если кто мышью мимо нее проскочит. И матом может обложить, если кто-то позволит себе выступить поперек ее мнения или чем-то не угодить ее ревностному оку. С полуоборота заводится. Взорвется, наговорит грубостей и удалится, довольная собой. И самое главное, считает, что имеет полное право так себя вести. Переубедить невозможно. Это ее сущность. Она же вихрь, ураган, торнадо! Таких особей только жизнь может обломать; лишь большое несчастье или смерть заставит распрощаться со скандалами.

– Наверное, не все благополучно в ее личной жизни или она очень больна, вот на соседях и отыгрывается, – предположила Дина. – Иначе я не могу прокомментировать такое поведение.