Реквием

– Странно, по природе я пессимист и никогда не чувствовала яркого желания жить, но тогда откуда во мне всепоглощающая жажда деятельности? Я просто горела на работе! Отдавала себя без остатка. Меня захватывал дух состязания. Это когда награда, премия – уже не самое главное. Когда триумф победы переживаешь гордо, как олимпийский чемпион. Победа пьянит. Этот миг становился для меня искуплением за все напряги и страдания. Мужчины говорили обо мне: пытливый, не женский ум. Я гордилась.

– И глотала слезы умиления! – весело и насмешливо подмигнула Лена подруге.

– Не нахожу слов, чтобы выразить тебе слова признательности! – в тон ей подыграла Инна. – И снова в бой! Счастье не приедается. Активно жила, наотмашь, нараспашку. И нравилось мне это до такой степени, что забывала мелкие обиды, неурядицы. Не хотелось разрушать прекрасной иллюзии уважения к себе самой, других ко мне и желания осознавать всех нас, в целом, великим народом. Как ни противилась я высоким словам и лозунгам, они вошли в мою кровь, впитались в плоть, крепко привились школьным воспитанием. «Мы должны составить славу страны!» Деньги у нас никогда не были главным. Смысл жизни определялся тем, сколько каждый успел отдать Родине и насколько ты сам смог приблизиться к идеалу. Теперь говорят: к Богу. Наверное, поэтому до сих пор самое сладкое для нас – видеть результаты своего труда. К тому же работа излечивала от скуки и пороков.

«Сама себя взбадривает: «Я царь, я раб, я червь, я Бог!» Я – Человек! Люди часто не верят в себя и ждут чужого одобрения. И Инна с ее самомнением тоже ждет подтверждения. Тем более сейчас, когда, предъявляя себя, как бы подводит итог. Сначала подсчитает успехи и выигрыши, упьется собственными заслугами, потом возьмется за потери. Ничего удивительного. Детство – фундамент жизни, старость – период осмысления прожитого. Только нам с Инной до нее уже не дожить», – подумалось Лене. Но сказала она о другом:

– Тут важно было не обмануться, понять: тебя ценят или используют?

– Потому-то с началом перестройки, когда вся страна стояла на ушах, я к тебе примчалась. Главным критерием твоего отношения к людям во все времена была совесть.

– Не мёдом намазано было новое место, но ты прекрасно себя зарекомендовала. Достаточно быстро освоилась. Ты была отличным приобретением. Я в тебе не сомневалась. Не нянчилась с тобой, ты своим умом до всего доходила. Сама впрягалась в любые оглобли. И ведь не богатырского здоровья, а тащила, казалось бы, непосильный груз. Проделала гигантскую работу. Надежная, непреклонная. Вечный двигатель. Мы с тобой достойно прошли этот самый трудный в материальном плане отрезок нашего жизненного пути, – чуть изменив своему бесстрастному, сонному в ночи тону сказала Лена. – Осиротела без тебя моя лаборатория. Человек жив, пока его помнят. А тебя долго не забудут. Потомкам о тебе будут рассказывать.

– В смысле поколениям студентов?

– Да. Приятно, когда вспоминают с радостью или благодарностью. А ты – пчелка.

Инна вспыхнула от гордости и ответила тихо, опустив ресницы:

– Муравьишко. Ты меня растрогала.

– Ты же «ушиблена» работой. Ты же вольтова дуга, фейерверк! У тебя была природная гиперактивность и потрясающая, безмерно избыточная эмоциональность. Смелая, непредсказуемая. С твоим темпераментом можно было горы сворачивать. Ты удивительно живая и все время разная. За что и люблю.

«Хваля, наверное, немножко лукавит. А все равно приятно», – с улыбкой думает Инна.

– Ты не из тех, кто произносит хорошие слова только затем, чтобы подбодрить. Если говоришь, значит, это на самом деле было так. С тобой легко было работать. Тебя окружала аура талантливости. Ты не делегировала свои полномочия подчиненным, не устраивала на пустом месте бучи, всегда невероятно точно ставила задачи, принимала смелые, неожиданные решения. Я у тебя многое переняла, хотя до этого у Антона нахваталась всего, казалось бы, без меры.

– Время настало другое, и нам пришлось многому учиться заново.

«Знала бы ты, каким трудом давалась мне эта внешняя легкость», – незаметно усмехнулась Лена.

– Руководить не у всех начальников-мужчин получалось. Особенно меня не устраивали плохо знакомые с современными технологиями старики. Говорили много, но все больше не по делу. Я их речи словоблудием называла. Бывало, пока доберешься до сути их мысли, разгребая горы словоизвержений… так они уже и сами успевали понять то, что хотели донести до подчиненных, – рассмеялась Инна и добавила презрительно:

– Только матерок могли виртуозно изобразить, прикрывали им недостаток знаний. Я терпеть не могла их гендерного подхода к специалистам.

– Да, он существует. Но ведь на самом деле между нами есть биологические отличия. Даже в языке и в его звучании. Допустим, длиной волны и длиной голосовых связок. У женщин они короче, а голос выше. Низкий голос мужчин в древности пугал животных, а позже привлекал женщин, – пошутила Лена. – А не уважать начальство – провинциальная гордыня. У всех нас есть свои узкие и слабые места, – самокритично заметила Лена. – И все же трудоголиком сделала тебя не генетическая предрасположенность к героическому труду, не социалистическое воспитание, а унижающая тебя неустроенность женской судьбы. Для нас пятница плавно перетекала в понедельник. Работа притупляла эмоции. По себе знаю.

И невольно подумала: «Незамужние и бездетные – самые трудолюбивые и надежные работники».

– А раньше ты скромно хвалила. Авторитет боялась потерять?

– Хотелось гордиться, говорить добрые слова, но не рисковала. Русского человека нельзя захваливать. Сразу расслабится, не выполнит, подведет, подставит под удар, и, считай, дело пропало. Но к тебе у меня не было претензий, других боялась разбаловать.

– Суду все ясно, – тряхнула головой Инна. – Я понимала: если с меня много требуют, значит, во мне заинтересованы, на меня надеются и в будущем ставку именно на меня станут делать. Я на этом категорически настаиваю. Так у Антона в НИИ было и у тебя.

– Я бы тебя работать к себе не пригласила, если бы тебе не были дороги интересы своего прежнего НИИ. Но это верно при порядочном руководстве. Сейчас ситуация часто иная, нечестно людей использовать стараются. Разве в такой обстановке можно говорить о степени доверия и уважения к человеку? – Лена раздраженно махнула рукой.

– Я тебе так скажу: «Мою бульдозерную, бронебойную, пробивную способность руководство всегда использовало на полную катушку. Это-то и хорошо. Редко кому удавалось выдержать натиск моего темперамента. Моим лозунгом было: «Кто не рискует, тому и вода поперек горла станет». Важно понять, что вкалывала я не по принуждению, не за деньги всю себя с потрохами отдавала работе, а по душевной необходимости. Сама напрашивалась. С открытым забралом шла в «бой». Считала, что лучше сгореть, как падающая звезда, чем тлеть, как корявый, трухлявый вековой пень. Помнишь, что говорил Джеймс Кук? «Хоть раз сделайте то, что вам кажется не по плечу». Это еще один мой лозунг.

– Тщеславие – положительное качество, если его результат обращен не на себя.

– Непреложный факт. Я хотела, чтобы наш отдел был самый лучший. Смирялась только тогда, когда рядом оказывались ты или Антон. Прознав про мой пробивной характер, меня сватали в другие институты, но я не шла.

– Как это ни парадоксально, непоколебимая индивидуалистка возносила яркого неординарного Антона до небес, – пошутила Лена.

Но Инна продолжала:

– Чего только не предпринимала, какие только рацпредложения не придумывала, чтобы выиграть в соцсоревновании! Почему я любила хоздоговорную работу в НИИ? Потому что там каждые полтора-два года новые темы, новые разработки. Какие это открывало возможности для ума и воображения!

«Что вспоминается в первую очередь? То, что востребовано, что лежит в памяти на ближайшей полочке, а остальное, за ненадобностью, глубже упрятано. Там горькое, обидное и страшное», – мелькнуло в сознании Лены и тут же исчезло.

– А в последние годы работы происходило слияние личности с особенностями времени, потому что стало важно, как ты подаешь то, что делаешь, – с легкой любовной подначкой сказала Лена. – Никого подобного ни до, ни после тебя у меня не было. И сейчас это пустующее место как заказанное. Помню, требовала ты от молодежи так, будто всю жизнь ими командовала. Чуть что: «Это никуда не годится, это переделать!» «Судила» по всей строгости закона. И никогда задний ход не давала. Серьезно с них спрашивала. Нормальные здоровые требования предъявляла. Не одного ленивого студента, не принуждая, а подстегивая к соперничеству, сумела засадить за работу. Ругала, но конструктивно. Молодец! Ты была центром притяжения молодежи. Твоя раскованность их завораживала и привлекала.

– Этих событий в моей базе данных нет. Видно, они не так важны для меня были. Главное, я вкалывала с полной отдачей, не щадя живота своего. Всегда настроенная на победу, я выкладывалась на все сто, с интересом человека, понимающего толк в том, за что берется. Многие считали за честь работать со мной. Особенно если хотели заработать. Не сразу и не вдруг меня «поразил» дух творчества. Много училась. Хотелось сделать что-то существенное, важное, чтобы после меня осталось, чтобы помнили. Работать без отдачи, вполсилы не могла. Всё мне удавалось. У меня был лозунг: «Если даже перед тобой захлопнули дверь, борись, прорывайся». Мой принцип: быть, а не казаться. Смысл жизни в труде, ради достижения счастья, – четко сформулировала Инна и расплылась в довольной улыбке, ожидая подтверждения своему тезису.

«Распаляет в себе храбрость. Ну, если только в такой версии… – добродушно усмехнулась Лена. – Болезненно самолюбивая. Никогда не смешивалась с толпой. Всегда стремилась в честном соревновании сразить соперника чем-то особенным, новаторским. Любое дело доводила до совершенства. Всегда была на виду. Не могла смириться с участью быть второй. Решительная в намерениях, неосторожная в делах». А вслух сказала:

– Следовала зову сердца и в работе, и в любви. Когда отдаешь себя, то и себе что-то получаешь. Правильно я трактую твои слова? Мы же из тех, которые, если бы нам платили вдвое меньше, все равно работали бы честно. Делу были преданы.

Инна тает в улыбке: «Сохранила в себе способность восторгаться чужими успехами».

– Наши сердца грамоты грели, – безобидно проехалась Лена.

– Уж и не надеялась на твою благосклонность, – сказала Инна. – Я не желала останавливаться на достигнутом. Не уподоблялась некоторым, тем, которые только языком умели трепать. Крепко держала жизнь в своих руках. И других провоцировала подтягиваться на мою высоту.

– Преисполненная важности и радостной гордости, – поддела подругу Лена. – Знаешь себе цену и не стесняешься это показывать и доказывать.

И усмехнулась про себя: «И я начинаю испытывать необъяснимое нежелание договаривать мысли до конца? Инна говорит с чувством собственной непогрешимости. Все в ее жизни было выстроено ради карьеры. Это правда. Только если женщина несчастна в личной жизни, этого ничем не компенсируешь». Но вслух она шутливо заметила:

– Фрейд, кажется, писал или я в глянцевых журналах вычитала, что усердие в работе есть следствие придушенных половых инстинктов.

– Это не ко мне, – отмахнулась Инна. И вдохновенно затарахтела с еще большей скоростью:

– Ни под кого не подстраивалась. Ничего из виду не выпускала. Себе проволочек не позволяла, но и заказчикам, не знающим, чего сами хотят, не позволяла задавить мои профессиональные способности. В противном случае без всяких признаков высокомерия, но с превеликим удовольствием могла вытрясти из них не только за моральный, но и за эмоциональный ущерб. Все способы отъема денег за годы работы откатала. Законы знала и за свои слова отвечала. Но чужой кусок изо рта не вырывала.

– Приоткрой завесу своей «высокой кухни», – попросила Лена.

– Скажем так: если чувствовала свою правоту, могла доказать, дожать, отсудить. Ловко проворачивала дела. Никогда не отступала. Тигрицей становилась на защиту наших прав. Моей сильной стороной являлось упорство. И тут со мной шутки плохи, трудно было поладить. Понимала, хода событий не изменю, но моя личная ответственность внесет положительный вклад в дело развития НИИ.

«По пустякам высокие слова произносит. Да ладно… Какая мелочь! Теперь ей многое можно простить, даже патовую ситуацию. Человек виден в том, как он рассказывает о своей работе. Как мой шеф о ней шутил? «Ее прёт в профессии. Вот где она раскрывается полностью!» – вспомнила Лена. И сказала:

– Замечательно! Главное, творчески подходила к любому делу. Ты из тех, которые и обед готовить, и носочки вязать будут с вдохновением. А на работе ты была деспотично царствующей. О, этот твой высокий, местами громовой командирский голос, «убивающий» забавным очарованием простушки. Лестно?

– Польщена! Если клиент мне мозг выносит, я молчать должна? Трепетать и заискивать? С доброжелательной улыбкой оглашала приговоры. Не позволяла покидать нас и расторгать договора. Не принимала подношений, какие бы они ни были оригинальными и заманчивыми. Требовала выполнения всех пунктов. А слабаки рядом ошивались, неразумно время убивали, крохи с моего стола подбирали.

Не любила я, чтобы мной командовали. Перед начальниками не пасовала, не унижалась так, чтобы немой восторг в глазах, но вкусы и пристрастия их знала. Могло пригодиться. Не ждала мифических предложений от клиентов, на своих настаивала, вытесняя нерасторопных конкурентов. И они, понятное дело, быстро сходили с дистанции, – со смешком и поэтому недостаточно искренне заверила Инна. И остановила себя: «Лена, как и Антон, не стремятся казаться лучше, чем есть на самом деле, не выпячивают свои таланты. А это качество сильного человека. Я, похоже, чуть-чуть увлеклась. Зато я что угодно, нимало не задумываясь, могла достать хоть со дна морского. И была в этом замечательна настолько, что равных мне не было. Забавно, но это чистая правда, потому что по-прежнему – в этом плане – всем есть дело до меня».

– Загибаю пальцы. Еще умудрялась, болтая о пустяках, исподволь выудить у клиентов необходимую информацию, а потом повергала их в шок и «съедала», и всё обставляла в самом лучшем виде, – подстраиваясь под тон подруги, пряча улыбку, дразнится Лена. – Ты – необыкновенно контактный человек. Меня поражала твоя беспрецедентная коммуникабельность. И если ты хотела, то всегда могла удивительно быстро расположить к себе. Никто не мог поверить, что это изящное нежное существо – железная леди, поднаторевшая в интригах, которой, если вдруг приспичит побузить…

– Безумно «вкусные» детали! Но ничуть не бывало. Ты не в теме. Я легко сходилась с людьми. Это правда. Но я считала, что излишняя скромность украшает тех, кому хвалиться больше нечем. А я умела себя подать, сама себя вела по дороге жизни. Но замечательно другое: я диктовала заказчикам и конкурентам условия. А друзьям подножек не делала. В свое оправдание скажу: не расчищала я себе дорогу бесчестьем и подлостью, только умом и ежедневным, кропотливым трудом. Сама себе место под солнцем отвоевывала. Других не подсаживала, не подталкивала. И в этом мы с тобой разные. Ты – всем, всё и всегда, я – никому, ничего и никогда.

– Ну, уж прямо-таки никому и никогда? А студентам-практикантам, племянникам? А мне и Антону? Своей искренней бескорыстной помощью ты у всех оставляла мощную положительную эмоциональную память на всю оставшуюся жизнь.

– Но если меня больно трогали, цепляли, в долгу не оставалась, ерепенилась, настаивала, доказывала. И, конечно же, все сразу говорили: провела, обманула, перехитрила! А что мне оставалось делать? Ждать, пока добьют? Увольте от подобной картины, – без тени улыбки резюмировала Инна. – Оно, конечно, без легкого вранья и лукавства не обходилось, что значительно упрощало дело, но такова жизнь. Главное не увлекаться, не перебирать. В сущности, всё это для меня так тривиально и обыденно… Разубедила?

– Идеологически выдержанная концепция!

– Моя идеология – влюбленность в жизнь! Я всегда всё делала улыбаясь. А с твоего лица не сходила улыбка, когда ты не на работе.

«Внешняя веселость часто продиктована глубинной трагедией. Ее прикрывают улыбкой», – подумала Лена.

– Жизнь крепко и качественно выстругала тебя из грубого полена, не сломав сердцевины. Ты часто из беды вызволяла наш отдел. За тобой никому не удавалось угнаться. Ты всегда мчалась быстрее, дальше, выше. Тебе удалось полностью реализовать свой профессиональный и интеллектуальный потенциал.

– Спасибо. – Инна зарделась от похвалы.

– И, как выяснялось потом, действуя сразу в нескольких пространствах, даже могла кое-кого сбить с панталыку. А других зарядить энергией. Стратег! Я всегда понимала, что мне до такой степени легкости и твердости в общении с коллегами никогда не дорасти, – рассмеялась Лена, чтобы исповедь выглядела не совсем уж серьезной. – Ты в своем кругу ни перед кем не скрывала свой жесткий характер, намеренно предъявляла его каждому, чтобы знали, с кем имеют дело. Особенно если вопрос касался самого главного – престижа нашей лаборатории. Неудобным для многих была человеком. Рядом с тобой они чувствовали себя напряженно: а вдруг подколет, а то и пригвоздит? Змея и роза в одном флаконе. Любого могла бесцеремонно отшить, отбрить и ласково приголубить. Умопомрачительные пируэты выделывала. Ничего к этому не хочешь добавить? А я с трудом подыскивала такие слова, чтобы они были не грубыми, но хлесткими.

– Ладно, твоя взяла. Случались пируэты, но они были «в самый девке раз». То, что требовалось. Что не запрещено, то разрешено. Иначе я не выходила бы на такой высокий уровень, в хвосте бы плелась. Риск – благородное дело.

«Вот так незначительное становится значительным и наоборот. Все знают только факты «большого диаметра», а сколько потрясающих нюансов проходит мимо? И если вникнуть, как было дело, то выглядеть оно иногда начинает как-то немного иначе, более кособоко, что ли». – Лена спрятала усмешку, зарывшись в подушку. И уже из-под нее заметила:

– Редкий талант. Хотя надо признать…

– Что мне иногда крепко влетало? Получала тумаки. Как говорилось в небезызвестном фильме «Ищите женщину»? «Кто не работает, того не едят». Случалось и дров наломать. И грозовые тучи не раз собирались над моей головой. Имела неосторожность. Не стану открещиваться. Не всегда успевала понять глубину всех слоев взаимоотношений в коллективе по причине несдержанности. Но это не касалось ближнего круга друзей, между которыми была высочайшая степень человеческого и профессионального уважения. От врагов иногда доставалось, – не очень охотно согласилась Инна. – Но у меня высокий болевой порог. Я верила в безграничную силу разума. Но людские пороки часто оказывались сильнее. Как научишь людей жить лучше, если они глухи? Трудно постичь масштабы человеческой глупости и алчности.

…Я падала, поднималась и снова становилась на путь ученичества. Не боялась всё начать сначала. Трудно только первоначальное вхождение в профессию. Мечта грела, заставляла, направляла. И я собирала волю в кулак и продолжала работать. Легко шла на любой эксперимент, увеличивая тем самым счет, предъявляемый и к себе, и к другим. Не всегда выигрывала. Ты же знаешь, в жизни даже очень удачливых и успешных людей случаются абсурдные ситуации, когда они под влиянием внешних непредсказуемых условий будто рассыпаются на молекулы и начинают вести себя неадекватно. А я выдерживала и призывала продолжать исследования и в конечном итоге – побеждала.

Жизнь – не только классическая комедия положений, но и трагедия, и детектив с массой головоломок. Это изначально мы любим весь мир. Позже кое в чем и кое в ком разочаровываемся. Но с людьми приходится общаться, принимать их такими, какие они есть. Конечно, я не была белая и пушистая. Но я работала над собой и испытывала удовольствие от того, что преодолевала себя. И как бы ни было трудно, никогда не опускалась до бесстыдной подлости и низости. Была предельно расторопна. Действовала без экивоков, напрямик. Да, я маленькой человек, законов физики не открывала, но трудилась в поте лица своего. Когда было необходимо, дневала и ночевала на работе. Вспомни сдачи отчетов. Если бы каждый человек на своем рабочем месте на максимум использовал свои положительные возможности, на Земле был бы рай.

– В голосе страсть, нерв. И всё это в течение только одной жизни?! Сдаюсь. Ты биологически храбрый человек, – пошутила Лена.

«А говорит, что не идеалистка. Честный наивный строитель коммунизма! Звучит как некролог. Инна хочет, чтобы я ее пожалела, чтобы я сама вспоминала о ней только хорошее?»

– Нас учили подчинять собственные интересы планам страны, относиться к производительному труду как к мерилу нравственных ценностей. Служение обществу было первоочередной задачей. Мы крепко это усвоили. И по сей день наше поколение не утратило это понятие. А теперь деньги, деньги… Пришел их черед? Это плохо. Профессионализм перестал быть высшей ценностью. Мы теперь живем в мире неопределенности, где дважды два не равно четырем, где не совпадают вероятностные модели. Может, еще наладится. А раньше вся наша жизнь была построена на чувстве долга, и результаты нашего труда на самом деле шли на благо родины, а не в карман этим… отдельным личностям. Мне иногда кажется, что теперь не имеет смысла так вкалывать, если не на себя работаешь. Какой там на себя! А чиновники и бандиты? Я знаю, ты со мной не согласишься, начнешь объяснять в чем капитализм прогрессивней. Нас отлучили от великого. Нас учили стремиться к высокой мечте, верить в безграничные способности человека, в возможность бессмертия. В будущем, конечно.

– Бессмертие? – Лена рада была сменить тему. – А чем жить так долго, каким смыслом наполнять эти бесконечные годы? В чем видеть счастье? Наивно надеяться на вечную молодость. Может, ты подразумеваешь бессмертие в религиозном смысле? Нельзя сравнивать эти два мира и оценивать их в категориях земного проживания. Растолкуй свою позицию, – попросила Лена. Но Инна не могла остановиться.

– Мы верили в воспитание идеального, гармонично развитого индивида; говорили, что жизнь – это подвиг, преодоление себя и трудностей на пути достижения цели. И мы старались соответствовать, хотя всюду замечали нестыковки теории и практики. Вот поэтому нам незнаком блаженный приступ лени. Не отсиживали впустую свое время от звонка до звонка, – торжественно изрекла Инна. – Трудовые подвиги не были розовой мечтой моего детства, но мне было приятно, когда хвалили. Ведь вера в себя начинается с веры в тебя других.

Не всегда я умела предупреждать предательские выпады – это твоя стезя, – зато отражать удары – моя преференция. Я не тяготилась этим качеством, – рассмеялась Инна.

«Завелась! В который раз пытается мне втолковать то, что я давно знаю», – устало подумала Лена, тщательно растирая мышцы шеи у основания головы.

– Стезя? Нет. Просто я всегда разговариваю с конкурентом «с холодным носом», внимательно изучаю собеседника. Ты не хуже меня знаешь, что по глазам, по отдельным жестам и позам можно много прочитать о самом человеке и о его планах, особенно если он хочет их скрыть. Ты же горячилась, изучая людей с интересом и восторгом, эксперименты на них ставила. Понимаю, это твоя метода.

Сначала ты поневоле стала рабой профессии, от тоски, затем от любви к Антону. Потом втянулась и доросла до героини. Ты была обречена на доблестный труд. И это самая лучшая в мире обреченность. Последние десять лет перед пенсией у меня работала как под высоким напряжением, когда каждый день то трясет, то колотит. И это выдержала, хотя, казалось бы, всё было против тебя. Я не могу вспомнить ни одного тебе замечания по работе. Своим мужеством ты провозглашала: «Мужчины, герои, проснитесь! Родина зовет на помощь».

– Раньше мужчины тянулись к нежным, покладистым, добрым, чутким, тонким, а теперь сильные, необузданные и своенравные для них настоящие женщины. Один начальник мне сказал: «Мы женщинам много доверяем, потому что вы ответственные». – «Значит, чем больше мы тащим, тем нам больше уважения? Удобная позиция! А почему бы вам в этом качестве не стать с нами вровень и именно в этом увидеть равенство мужчин и женщин», – возмутилась я.

Вот и я несгибаемая, несъедаемая, положительно авантюрная, непримиримая. Я замешана на этих качествах, поэтому не боялась совершать ошибки, смело искала свой путь, свою широкую дорогу. Во мне всегда горел дух истинной внутренней свободы.

– Ни грехов, ни врагов? – улыбнулась Лена.

Вдруг в глазах Инны промелькнул яростно-злой огонек. Она резко сменила тон.

– Да, я такая! Только загранка за все мои труды праведные мне так и не выпала. Вот что иногда приводило к вспышкам бешенства, заставляло негодовать. Был у меня и период человеконенавистничества, когда сплетнями мучили. За что со мной так обходились? За все годы работы ни одной путевки в санаторий, даже в дом отдыха на юг! Только по области. Блатные – эта свора скалящихся гиен, клубок ядовитых змей – пользовались привилегией. Мне противны их подхихикивания, науськивания. Не выносила я этих непредсказуемых в своей подлости особ. Их примелькавшиеся лица я никогда не забуду. Жонглировали понятиями, тиражировали свои выдумки. Складывали о людях ложно устойчивые мнения и распространяли их. А некоторые и рады были им поверить и поддакнуть.