Реквием

– Было время, когда средний уровень жизни людей был порядка сорока пяти лет. Ужасно!

– Так ведь среднестатистический. Это совсем не значит, что некоторые люди не доживали до девяноста лет. Смертность детей была большая. Моя бабушка по отчиму родила четырнадцать детей. Четверых тиф унес, троих холера, шестерых революция и гражданская война забрали. Только последний ребенок всё это вынес и выжил. Судьба отмерила ему восемьдесят лет.

Как твой последний… очередной муж отнесся, узнав о новом витке твоей болезни и возможных последствиях?

– Мы с тобой обе были на грани. Ты знаешь о смерти то же, что и я, а он не понимает наших страданий, потому что то не его жизнь и не его смерть. На днях, по старой памяти, по привычке приволок мне кучу своих рваных носков. Я распсиховалась. «Безупречная» ругательная фраза тут же сформировалась у меня в голове, но я сказала сдержанно: «Сколько мне жить осталось? И я это драгоценное время должна потратить на починку твоего барахла? Чини сам, если не можешь заработать на новые».

– Ответ вполне в твоем духе.

– Мало понимать беду. Сострадает тот, кто умеет прочувствовать силу и высочайший градус переживаний другого человека.

– Помню – это было лет тридцать назад, – на своей даче мой бывший шеф встретил меня в рваной рубашке. Поймав мой удивленный взгляд, его тогда уже больная жена сказала: «На работе Владимир Дмитриевич одет с иголочки. Пусть хоть на даче расслабится. А я вместо шитья лучше рядышком с ним посижу, почитаю ему любимых авторов. Душами пообщаемся». Как просто и хорошо сказала!

А отчим жизнь моей мамы разменивал на мелочную о себе заботу и на злобствование. Вот тебе и приоритеты. Когда они поженились, у них обоих было по внебрачному ребенку. Казалось бы, квиты, но он всю жизнь терроризировал жену, будто имел на это право. Свою дочь любил, а меня ненавидел. Он не захотел меня удочерить и дать свою фамилию и уже этим показал всем, какой он человек.

– Боже ты мой! – Инна тяжело вздохнула и закрыла глаза.

«По какому поводу вздохнула? Надо же, Бога упомянула. Инне не свойственны христианские мотивы, но ради выживания она уж точно прочтет тысячу раз «Отче наш» и всерьез пообещает обратиться в веру. Истинное смирение не ведет к утрате достоинства», – подумала Лена, внимательно вглядываясь в лицо подруги.

7

Инна залепетала тихо и неразборчиво. Но Лена поняла почти все.

– Сон – могучий защитный рефлекс организма, но когда он не срабатывает, боль вынимает из тебя душу, вытряхивает остатки сил и мужества. Жуткие галлюциногенные картины крутятся, крутятся неотвязно и назойливо. Не удается их отогнать. То бешусь, то стараюсь себя урезонить. Не учла, что теперь подделки в аптеке часто случаются. У меня была мысль взять с собой рецепт, да заторопилась, и мысль безвозвратно ушла.

– У меня есть, дать?

– Не стану заставлять себя долго упрашивать.

Лена протянула руку к сумочке, которая лежала в головах ее импровизированной постели, достала пузырек и вложила в руку подруге.

– Пей, многократно мной проверено, – сказала она мягко, но убедительно.

– У тебя всегда с собой?

– Наготове держу, на всякий случай. Иногда нервы так расходятся, что не удается усмирить себя без лекарства. Ты же знаешь, я только внешне спокойная.

– Знаю твою железную выдержку. А каким способом засыпаешь? Я не могу счетом овец прервать поток своих мыслей, поэтому читаю до тех пор, пока сон не сморит, – до двух, а то и до четырех ночи. Мучают меня постоянные бесконечные ночные внутренние диалоги.

– О степени понимания проблемы можно судить по глубине задаваемых вопросов. В корень зришь. И меня ночью не отпускают дневные заботы. Мой сон, как перекресток двух миров, – вздохнула Лена. – Мне главное перед сном не начать о чем-либо размышлять, иначе до утра промаюсь. Долго не засыпаю. О, эта ночная маята с мучительной беспросветной чехардой мыслей! То одно, то другое прокручиваю в голове. Мне трудно вырваться из круга этого навязчивого вертепа. Я отвлекаюсь от мыслей однообразным монотонным повторением фраз. Молитва перед сном, как колыбельная. Не зря их придумали. Приучилась после операции.

А сны у меня замешаны на абсурде. Всякая всячина собирается в голове, перемешивается и преобразуется в невесть что. Она то струится, то вихрем закручивается. Оле Лукойе больше не раскрывает надо мной свой волшебный зонтик. И Морфей не заключает в крепкие объятья. У меня чуткий птичий сон. Смотрю сны и тут же во сне их разгадываю. Часто просыпаюсь, и чувство полной нереальности происходящего надолго выбивает меня из привычного ритма. И я ничего ровным счетом не могу с этим поделать.

Все мои сны в конечном итоге оборачиваются страхами. Ночью трагизм событий возрастает непомерно. Мерещится всякое, будто гоголевские фантомы вокруг меня… Не ручаюсь за точность их опознавания… А я им: шиш вам! И перебарываю. Просыпаюсь утром: постель смята, подушка и одеяло на полу. Ну прямо как в детстве, только ни свежей головы, ни бодрой готовности к «великим подвигам». Мозг ночью перерабатывает мной пережитое, прочувствованное, увиденное и выстраивает причудливо завораживающие конструкции. Они заводят меня в немыслимые дебри. Пытаясь от них избавиться, я стараюсь переключиться, но на самом деле втягиваю и вовлекаю все новые нити моего полусонного сознания в водоворот неуемных нездоровых фантазий.

Лена замолчала, слегка пристыженная собственной откровенностью. Потом добавила с печальной усмешкой:

– Вот и пью лекарства. Особенно если на следующий день читать лекции. Голова должна быть свежей.

– Ясно в голове, ясно и в языке, – согласилась Инна.

– А потом злюсь на свое безволие и малодушие.

– Но не каждый же день пьешь лекарство? Воображаешь, что такое поведение мелко, недостойно тебя? Это болезнь, и нечего стесняться своей слабости. Но иногда бессонница спасительна: во сне не умрешь, вовремя лекарство примешь.

– Боюсь привыкнуть. Но врач успокаивает: «Надо помогать организму, давать ему передышку. На одной силе духа не продержитесь, не молоденькая». Днем отвлекаюсь работой. Несмотря на усталость, мозг, как хорошо отлаженный механизм, быстро переключается с одного на другое, а ночью болезни обостряются и уже не спасает вязкое беспамятство сна. Утром хоть домкратом с постели поднимай. Дотащусь до ванной, приму душ, разомнусь минут десять – и снова в бой. Недосыпы часто заканчиваются болезнями. А раньше я не знала, что такое бессонница и с чем ее едят. Будто замертво проваливалась в сон.

Обе одновременно подумали: «Раньше!»

– Если вкратце, то суть сводится к следующему: во сне мозг не только очищается от дневных забот, но и сканирует наши органы: тут печень не в порядке, тут желудок воспален. И мы острее чувствуем боль.

Последнее время со мной происходит что-то странное. Я многократно возвращаюсь в предыдущие сны, они там продолжаются, развиваются. Это может произойти в ту же ночь, в следующую и через месяц. Совсем как сериалы. И повторений одних и тех же снов было бесчисленное множество. Почему они с маниакальной навязчивостью тиражируются, почему меня преследуют? О чем это говорит? В мозгу что-то стопорится? Это медицинский казус? А вечерами от усталости мне часто не удается додумать до конца ускользающую мысль. Это дурной признак.

– Мне все это знакомо: боль, страхи, бессонница. Особенно когда пластом лежу. Знаешь, как накатывает ночами! – вздохнула Инна.

– Мои сны – как вторая реальность. Я в них продолжаю жить и писать, искать выходы из затруднений. Кошмары постоянно преследуют. Часто во снах детей спасаю или блуждаю в лабиринтах и все ищу, ищу что-то. Убегая от противника, я задыхаюсь, тщетно пытаюсь закричать от ужаса. Мучительный крик никак не вырывается из горла… как когда-то в детдоме. На самом деле я уже дико кричу, но звука своего голоса сквозь толщу жуткого сна не слышу, потому и не контролирую себя. Сына пугаю. Он вскакивает, тормошит меня, спрашивает: ужас пригрезился? Успокаивает. Будить надо обязательно, иначе можно больше не проснуться. Причина кошмаров не снаружи, она во мне самой. Их активный источник – мои болезни. Страшные сны снятся из-за приступов стенокардии. Иногда вообще дыхание на несколько секунд пропадает. Очнувшись, я впадаю в жуткую панику, судорожно заставляю себя дышать.

В своих снах я часто брожу по знакомым улицам, но никак не могу найти выхода или борюсь с кем-то, но не могу победить, и мне кажется, что это конец. Я мучаюсь, мечусь, просыпаюсь вся в поту, с коликами в груди, с гудящей, как колокол на низких тонах, тяжелой головой, с онемевшими конечностями. Приду в себя, налажу ритм естественного дыхания и успокаиваюсь. Заснуть, конечно, больше не получается, будь на часах хоть три, хоть пять ночи. Лежу, размышляю, сама себе обещаю, приказываю.

В одну из таких ночей пришла к выводу, что сны снятся потому, что мозг полностью никогда не отключается. Просто, когда люди крепко спят, они этого не знают. А если не очень крепко, то знают, что видели сны, но не помнят их. А мы, полуночники, совы непутевые, подробно помним их содержание. Вот и вся разгадка. И нечего копья ломать и всякие психологические теории выстраивать.

– Утром мы помним сны, если склероз нас не подводит, – усмехнулась Инна. – Я не одинока. Ты тоже четко понимаешь всю глубину моей беды. Маленькое дополнение. Чем больше изношен организм, тем слабее механизм отключения мозга на сон, вот и снятся нам мутные гибридные вещи: всякие абракадабры, мешанина реального и фантасмагорического. И чувствуем мы себя бесконечно усталыми, и требуем лекарств. У меня все больше то сон-смерть, то сон-морок с ощущением неизбежности, когда их уже не отличаешь от реальности. Потом мало-помалу страхи уходят, и я какое-то непродолжительное время чувствую себя человеком.

– Для меня сны-кошмары – тренировка психики. Они будто готовят меня к предстоящей реальности. Ну, знаешь, как книги для ребенка. Мне по большей части снятся реальные события. В них страх за внука.

– Голодной курице просо снится. А у меня абстракции и мистификации.

Инна пригубила из кружки.

– Во рту постоянно сохнет. Испить бы и надолго насытиться, как живой водой… Маниакально-навязчивые сны – вот что самое ужасное. Они могут довести до сумасшествия. В этом есть что-то патологическое. От них можно избавиться только с помощью таблеток. Если просыпаюсь среди ночи, стараюсь больше не засыпать. Начинаю судорожно анализировать ситуацию или пытаюсь отвлекаться чтением. К телевизору редко прибегаю. Тошнит от его наполнения. Прочесываю каналы, ищу что-то умное, философское. И часто не нахожу. По всем программам чернуха и муть. И тренингом не удается вывести себя из болезненного состояния страха.

– Я не желаю смиряться с плохим сном. Он меня ослабляет. Не могу допустить попустительства по отношению к своему здоровью. Никому не хочу быть обузой. Пытаюсь лечиться зарядкой по утрам, прогулками перед сном, но пока безрезультатно. Вот и страдаю от постоянного недосыпа. Особенно плохо себя чувствую, когда сильный ветер или атмосфера «дуется» к дождю. Эти природные явления, как правило, ведут к ломке погоды и к моим жутким, неподдающимся лечению страданиям. В эти дни или часы я буквально обездвижена.

«Я единственная поверенная Лениных тайн, настроений, неуверенности. Только со мной она подлинная. Вот она, верная бескорыстная дружеская привязанность. Я дорожу ею, – подумала Инна. – Для остальных Лена – скала, сильная, недоступная. С ней легко молчать. Оно и понятно. Человек, переживший большое горе, не станет расстраиваться по пустякам, размениваться на мелочи, суетиться, ерундить».

– Я тоже подвержена природным катаклизмам. Все мы дети Природы. Только в детстве спят без задних ног, «надышавшись небесами», – вздохнула Инна. – А какие крепкие были у меня нервы в студенческие годы! Девочке из нашей комнаты сделалось плохо, буянить стала. Подружки ее связали, «скорую» вызвали. Весь этаж сбежался. А я продолжала спать и только утром узнала, что увезли бедняжку в психбольницу.

От одного только воспоминания об этом шокирующем случае у Лены сдавило виски, и она, чтобы поскорее отвлечься от боли, спросила:

– Кроме чтения, чем еще спасаешься от бессонницы?

Инна не откликнулась.

«Задумалась. Не слышит обращенных к ней слов. Может, задремала?»

Лена осторожно прикрыла подругу покрывалом. Но та сразу очнулась.

– Средств раз-два и обчелся. Спорю сама с собой. Отчаянной риторикой стараюсь заговорить свой страх, что-то пытаюсь себе доказать. Иной раз нападает странное оцепенение и тупое безразличие. Оно тоже сопровождается бессонницей. А когда-то спала сном праведника. Обвались потолок в соседней комнате – не пробужусь. Теперь горькие мысли убивают. Я, как скорпион, который жалит себя своим хвостом и умирает от своего собственного яда.

– Тени прошлого посещают нас по ночам, – пошутила Лена. И добавила уже серьезно:

– Твоя ирония всегда меня спасала. Не удивлюсь, если не только меня.

– А сегодня я тебя спасу от бессонницы, заговорю до полусмерти.

– Еще неизвестно, кто кого быстрее усыпит.

– Я думаю, сон тебя скорее подкараулит.

– По ночам я часто неожиданно вспоминаю людей из детства и молодости. Долго нахожусь под впечатлением этих воспоминаний, а потом выясняю, что этот человек тоже в это время думал обо мне. Получается, что к старости мы больше начинаем чувствовать людей, с которыми нас когда-то что-то связывало.

Вдруг лицо Инны словно помертвело. Лена вздрогнула. Ей показалось, что пространство вокруг подруги слегка потемнело и сделалось сплюснутым, уплощенным, потом почувствовала, как ее колотит озноб.

– Не бойся. Сейчас пройдет, – зашевелила бледно-синими губами Инна. Дальше слов было не разобрать.

– Не разговаривай, – умоляюще прошептала Лена, глядя на Инну испуганными глазами и хватаясь рукой за грудь в области сердца. Она не на шутку встревожилась за подругу. Кому, как не ей, знать, чем может закончиться очередной приступ у человека с сильно изношенным организмом.

Когда сердцебиение наладилось, Лена, вглядываясь в скорбную неподвижность лица подруги, в полуприкрытые глаза, обведенные темными кругами многолетних страданий, забормотала привычным бодрым, успокаивающим, но требовательным тоном:

– Держись, ты сможешь. Я рядом.

«Изо всех сил пытается излучать оптимизм. Как абитуриентку на вступительных экзаменах поддерживает», – мелькнуло в потухающем сознании Инны.

Лене вдруг показалось, что взгляд подруги сфокусировался где-то вовне, за пределами здешнего мира, уплыл в иррациональность и принадлежит уже чему-то неземному. Он был уже там… или пришел оттуда. Дрожащими руками она раскупорила флакон с нашатырем и поднесла к лицу подруги. Та вздрогнула и очнулась. Минут через десять ей стало легче. Какое-то время она лежала чужая, враждебная, будто полностью не вернувшаяся. Лена тяжело откинулась на подушку.

8

Голос Инны отвлек Лену от сосредоточенного созерцания дефектов потолка – она таким образом успокаивалась.

– Помнить больно, забыть сложно… Буду вещи называть своими именами. Зачем прятаться за словами? Больше всего меня удручает устойчивая мысль о том, что в своих бедах по жизни я сама виновата. Когда первый раз влюбилась, я думала, что открыла для себя небо! После Вадима меня словно подменили. (Снова и снова возвращается к Вадиму. Хотя понятно: самая болезненная память прошлого…) Из всех глупостей, совершенных мною за всю жизнь, эта была самая непростительная, потому что ничего нельзя было поправить. И с тех пор все у меня рушится, рушится. Я будто в «ведьмин угол» попала. Кого любила, кроме первого? Тот циник, этот фигляр, другие тупостью своей отталкивали. Иной дохнёт водкой с чесноком, так и задаром не нужен. А такого, чтобы как родная душа был рядом, чтобы с уважением и лаской – не встретила. Я так настрадалась! Моя жизнь – сплошные потери. Из последних сил тянулась, все пыталась что-то хорошее сделать, создать. А ты не имела глупого школьного сердечного опыта, но все равно тебе не повезло.

Инна хотела что-то добавить, но мысль быстро унеслась, и она не успела за ней угнаться, поэтому продолжила «разрабатывать» уже начатую.

– Торопились всё успеть. Не было времени оглянуться назад. Хорошо, что мы с тобой запрограммированы на добро, а если бы как некоторые… Помнишь, насилие, подчинение чужой недоброй воле.

– Нас грело сознание, что мы хорошие, – подтвердила Лена и осторожно придвинулась к Инне.

«Лена – человек удивительной чистоты, нежности и… непреклонности», – с улыбкой подумала Инна и потерлась головой о плечо подруги.

«Как в детстве», – улыбнулась Ленина душа.

– Как бы ни было трудно, внутри себя нам всегда хотелось кричать: «Жизнь! Я люблю тебя! Ни отчаяние, ни адские муки не заставят нас отказаться от жизни!» И мы побеждали! А ты и сейчас молодец, – придавая звучанию своих слов максимальную жизнерадостность, сказала Лена. А Инне показалось, что в голос подруги вкралась едва заметная нотка восхищения.

«Приступа словно и не было в помине. Переборола. Едва отпустили спазмы, и она, как солдат, снова готова к бою. Но должна ли я позволять ей свободу выбора предмета разговора? А вдруг ей опять станет плохо?» – засомневалась Лена.

– Выслушай меня, – точно почувствовав колебания подруги, попросила Инна. И положила ладони под еще бледную щеку.

«Приготовилась долго говорить», – поняла Лена.

– Я вот переживаю: правильно ли я сделала, что пошла в физики?

«Сместила привычный угол зрения с любви на работу? – удивилась Лена. – Это хорошо».

– Не думаю, что ты сделала бы и добилась бы много большего, выбрав другой путь. Ты была на своем месте. Голова у тебя здорово варила, и энергию свою ты направляла в нужное русло. Представляешь себя учительницей или врачом?

– Нет. Но знаешь, что меня смущает? Почему многие часто думали обо мне такое, чего мне и в голову не приходило? Мол, прошла «Крым и рым», что мечу на чье-то место. С этим еще можно было бы мириться, но меня подозревали в дурных намерениях, сексотстве, в том, что оговариваю всех.

– Ты была слишком открытая, подчас прямолинейная. Это многим не нравилось, особенно тем, которые на самом деле обладали этими качествами.

– Рискуя быть разоблаченными, мои противники хотели зародить во мне чувство вины и им же воспользоваться. Мол, знаем ее хватку – дерзкая, наглая. Сами тихой сапой закулисные дела творили, а на меня плели всякое. Я не считала нужным вмешиваться в чужие дела. Но они все равно говорили, что я затаилась и жду удобного случая, чтобы доложить кому следует и подложить свинью. Много чего добавляли к моему образу. На кого только не примеряли!

Я, конечно, рвала и метала. Обидно же! Чувство собственной правоты не позволяло терпеть и соглашаться, а доказать ничего не могла. Я плохого не делала, просто иногда трепалась, фантазировала, шутя пугала, дразнила для нарушения монотонности жизни. Не со зла. Это же мелочи. Разве можно за это строго осуждать человека? Я хорошо работала и надеялась, что это главное во мне и будет оценено. В серьезных поступках я руководствовалась своим внутренним чувством правды, оно меня не подводило. Люди подводили.

Я полностью и с рвением отдавалась работе, потому и была на хорошем счету. А они завидовали. Меня считали инженером экстра-класса. Даже опытных за пояс затыкала. И по трупам к цели никогда не шла. Руководству подобострастно не улыбалась, не лебезила, не упражнялась в грубой лести, не пресмыкалась. Интриги, корыстолюбие не для меня. Я не стыжусь своей биографии. А обо мне часто судили по оболочке.

– Твое достоинство выше всяческих похвал. У тебя безупречная профессиональная репутация. (Лицо Инны на миг озарилось едва уловимым очарованием.) Каждый, кто смеет иметь свое мнение, становится мишенью для нападок. А ты вечно провоцировала всех, носясь со своим лозунгом: «Нас голыми руками не возьмешь!» Знаю твою необузданную фантазию и эксцентричность. «Пронести мимо меня договор? Да ни за что и никогда!»

Лена улыбнулась счастливому выражению лица подруги и ласково разворошила ей прическу. Та на миг свернулась послушным котенком, но тут же вскинулась яростной обиженной пантерой:

– Не было во мне полноценной полнокровной зависти или активной подлости. Дразнила, цепляла иногда коллег от скуки, чтобы не разнеживались, в тонусе были, а они на меня всем скопом, будто по предварительному сговору. В довершение всего очерняли меня перед начальством. Прикидывались овечками, подругами, мол, идем тебе навстречу, не отказывайся, не разочаровывай нас. Нарочно подговаривали, подстраивали, чтобы завязла коготками, и подставляли. Не по своей вине, не по недоразумению, по чужой намеренной гадкой подленькой «халатности» влипала. А когда обнаруживала обман, понимала, что просчиталась, то охватывала меня дикая злость. Я громила всех, хотя знала, что это приведет к неминуемым последствиям и обратного хода не будет. Но мое решение в таких случаях было бесповоротным и окончательным. Так было на заводе.

– Потом долго сама не своя ходила, искренне удивлялась непорядочности отдельных товарищей, которые нам не товарищи, зализывала раны и восстанавливала душевный покой.

– А их и кайлом не расшибешь. Не сразу поумнела. В школе я чувствовала себя настолько уверенно, что думала, переполненная гордостью за свою смелость, что и взрослой встречу любую судьбу с гордо поднятой головой.

– Это-то и губило. Хитрости в нас не было.

– Нельзя меня было так трактовать! Ты-то хоть не верила во все то, что мне приписывали?

– Кто лучше меня знал тебя? Если только ты сама, – улыбнулась Лена и опять ласково разлохматила волосы подруге.

– И в НИИ числилась в успешных, перспективных, продвинутых. Я была заточена на интересную, интеллектуальную работу, старалась научиться делать то, что не умело делать большинство, и уже поэтому считалась ценным специалистом.

– Штучным.

– Находчивая была. Моим незыблемым правилом было: «Всегда первая. Впервые и по-своему». Потому-то съесть меня никому не удавалось. Не позволяла. Зубы на мне ломали. Случалось оступаться, но кубарем вниз не слетала. К слову сказать, именно на меня делали ставку в самых сложных договорах. На трудных дорогах меньше конкурентов, но больше куража и кайфа. И вот тут-то я была на первых ролях, по существу – первым лицом, и мои усилия вознаграждались сторицей. Сладость победы много ярче, если есть что преодолевать. И премии получала очень даже приличные. Не вру, руку даю на отсечение. Дай мне волю, так я такое могла бы!

– Я прониклась важностью момента. На тебя посмотреть – фельд-маршал Суворов! Твой послужной список впечатляет. С твоим-то служебным рвением! Зачахла бы ты из-за отсутствия славы. Локти кусала бы, – дразнит Лена подругу. – Но и не боялась сказать о себе правду, – тут же смягчила она свою критику.

– Ладно заливать-то.

– Еще чего не хватало! Отъем премий – основной жупел в руках начальства, – покровительственно улыбнулась Лена.

– Не бедствовала, хотя в любимчиках из-за своего характера не ходила. Меня ставили на самые неподъемные темы, бросали латать расползающиеся прорехи, а я все равно извернусь и выполню! – сделала новый заход Инна. – Никогда не откладывала на завтра то, что могла сделать сегодня.

– И этим подчеркивала приоритет личной ответственности за порученное дело перед коллективной и превозносила собственную мифическую свободу выбора. Лодырям за твоей спиной легко жилось.

– Из кожи лезла, доказывая, что самая лучшая. Далеко от всех уходила в отрыв. Добиваясь первенства, только что не выворачивалась наизнанку. Не утихомирить! Умела блеснуть, показать товар лицом. Гордилась точно найденными ходами. А когда задания перестали «сверху» спускать – ты же помнишь начало перестройки, – сама искала и находила договора. Понимала: пока человек творит – он молод, он на переднем плане, он окрылен. Как говорится, человек в пути, в делах распознается. И мои успехи не шли в сравнение с успехами остальных сотрудниц. У меня много публикаций, статей, и они поставлены в ранг крупных, основополагающих. И на откуп отдавала свои идеи, не таила, когда не было возможности самой воплотить.

– Что и требовалось доказать. Разделяю твое мнение. Специалист ты – каких поискать! На вес золота. Профессионал. Когда ты у меня работала, я не могла на тебя нарадоваться. Нечеловеческая энергия, поразительная целеустремленность. Насмерть стояла за наш отдел. И это будучи нездоровой.

– Премного благодарна. Сама всего добивалась, в чужих благодеяниях не нуждалась. За всю жизнь против своей воли никогда ничего не делала. Разве только один раз… тогда, с Вадимом. Но то другая сфера жизни. Может, судьба меня в ней с кем-то перепутала?

– Виртуозно и бесстрашно карьеру делала. Не шла на поводу у случая. Молодости присуща некоторая доля безрассудства. Даже в перестройку, когда проблем было выше крыши, ты высоко держала знамя нашего НИИ. С кличем «Где наша не пропадала!» кидалась в бой спасать человечество. И ни перед кем не трепетала. Такой мне днем с огнем больше не найти. Ты понимала, что лежа на перине славы не добыть, – миролюбиво пошутила Лена.