Любовь моя

– Достойный.

– Найди такого.

– Недавно услышала в автобусе диалог:

«Церкви, церкви кругом строят. А поликлинику когда?»

«О душе думай».

«Я еще пожить хочу»», – вклинилась со своим рассказом Инна, но ход мыслей Ани не нарушила.

– У этого батюшки хватало терпения выслушивать исповеди чужих людей, но он не нашел в себе доброты разобраться в своей семье. Значит, он лгал людям или говорил им чужие заученные мысли. Да есть ли в нем истинная доброта? Может, просто выгода им руководит? Учить уму-разуму чужих людей не так уж и трудно, а вот донести нужные слова человеку, с которым каждый день бок о бок, когда накапливается масса обид, недомолвок и проблем – это уже не теория, а трудная практика, и без собственной силы воли, любви и желания – непосильная. Батюшка не сумел справиться или не захотел? Вот в чем вопрос. Если не сумел – это его беда, если не захотел – его великий грех, – сделала заключение Аня.

– Он, наверное, из тех, кто, придя домой снимает с головы корону и ставит ее в угол, – усмехнулась Лена. Она изо всех сил пыталась не потерять нить разговора – тема ее интересовала, – но слова подруг с трудом достигали ее усталого сознания.

– Аня, у меня создалось впечатление, что ты не отличаешь автора от его героя, – придирчиво заметила Жанна.

Но Аня не отреагировала на замечание и продолжила рассуждать:

– Священника возмутила ревность жены и он «встал и ушел». Это его слова. Ушел из семьи. А была ли в его поведении порядочность по отношению к женщинам, приходящим к нему на исповедь, и жалующимся на то, что не встречают они понимание и сочувствие у далеких от церкви мужей? Находила ли у него понимание жена? Вот он говорит, что ревность способна подменить любовь ненавистью. Так не давай повода. Цени достоинства и добродетели жены. Если любишь – уважай ее слабости, жалей, щади, сочувствуй, помогай. За всё в нашей жизни надо платить. Я так понимаю семейную жизнь.

Но нет, герою книги нравилась благосклонность и влюбленность в него прихожанок. Он гордился этим, иначе своей неприступностью сумел бы поставить заслон «служебным романам», не позволял бы им развиваться. И не было бы сплетен, любовных писем. Этим он доказал бы уважение к своей жене, семье. Его больше ценили бы верующие, тем более, что контингент прихожан в основном женский. Но он не принял никаких мер по спасению семьи. Не захотел понять обиды жены, простить ее гнев, естественный для оскорбленной женщины, измученной ревностью. Это у него означает честь быть избранным? И он еще после этого смеет говорить о своей способности быть проводником божьих идей! По мне так он абсолютно аморальный тип. Родители не заложили и не воспитали в нем нравственных устоев, и церковь не закрепила их. В нем побеждает гордыня и желание нравиться. А церковь ему нужна затем, чтобы восхвалять самого себя, холить самолюбие, чувствовать власть над людьми. И такой человек уверяет прихожан, что благодаря Божьему слову, приходящему через его посредство, они исцеляют свои души? Он слышит в своем сердце шепот Господа? Кто-то сказал: «По месту прописки истины нет». И слова священника где-то в стороне от правды.

– Ха! Помолимся и исцелимся, – по-клоунски, но зло изрекла Инна.

– Как ты прикажешь понимать твои слова? – взвилась Жанна.

– Поп этот – примитивный человек, не умеющий рассуждать и думать о других, если за это не платят.

Он обыкновенный эгоист. В центре его вселенной он сам. Задолбил религиозные каноны – вот и весь его ум. Он не бог весть какой, а туда же… хитрый только.

– Инна, зачем ты так?.. Не на базаре. Оставь свои комментарии… – Лена не стала договаривать.

– Его принцип: «полюби меня черненьким, беленьким меня всякий полюбит».

– Я обыкновенный читатель и могу свободно высказывать свое мнение. Это ты обязана держать себя в рамках. Ты можешь возразить мне, что священник искренен даже в своих заблуждениях. Если бы заблуждения! Это его суть и она чувствуется в каждой строке книги. Говорит, как власть имеющий. Он своим примером творит зло. Он не живет жизнью своих прихожан, а использует их, – поддерживая Инну, не могла остановиться Аня.

– Автор не отошел от классики? Какая анатомия чувств, какие мощные, но… призрачные нити судеб его героев! – насмешливо поддакнула ей Инна.

– Герой книги и больным детям не сочувствует? – надеясь окончательно добить спорщицу, злорадно спросила Жанна.

– Только самый последний подонок не жалеет детей. Для полноты картины добавлю, что священник это делает за деньги.

– Не суди да не судима будешь. Вдруг он жертва банальных жизненных обстоятельств, а ты его так… Может, они с женой не сошлись характерами. Без света не бывает тени. Сами-то мы не без греха. Осуждение – тоже грех. На всё есть суд Божий, – строго предупредила Жанна.

– Но если не осуждать, а только потакать, то к чему же приведет такое воспитание? Я о моральном аспекте, – возмутилась Аня.

– А я об осуждении-обсуждении. Не стоит говорить необдуманно, иногда лучше помолчать, – опять менторским тоном заявила Жанна.

– Какая гордая сдержанность речи, какая изящная, но убийственная меткость слова! У тебя развился талант оратора? Ждешь по этому поводу всеобщего народного ликования? Тогда скажи мне, кто более грешен: блудивший, ворующий или их осуждающий? Мой вопрос застал тебя врасплох? Ты его не обдумывала? Оставим его открытым?

– Не вижу причины для иронии. Осуждай, но не издевайся, – сердито напустилась на Инну Аня.

– Только что критиковала, а теперь пытаешься найти попу оправдание? Тоже мне, адвокат… дьявола. Или наоборот? Ты не чураешься и таких тем? – Инна попыталась сбить Аню с толку. Ей надоело дискутировать, она устала. И в Жанне она почувствовала молчаливый отпор, достойный сочувствия и поощрения.

Аня, отвернулась от Инны, нервно взъерошила на макушке и без того лохматый вихор, лихорадочно соображая как бы злее и четче ответить. Ее худенькие лопатки под ситцевой ночной рубашкой при этом остервенело задвигались. Немного успокоившись, она сказала:

– Никого я не защищаю и не оправдываю. У меня другой вопрос. На чем базируется вера, допустим, в исцеление? В книге священник молитвами и внушением пытался помочь тяжело больной девочке. Но это же ерунда.

– Я изучала этот вопрос. Ты же знаешь: чего не понимаешь, тем никогда глубоко не овладеешь, а я всегда хотела быть страшно умной. – Инна криво усмехнулась. – Все очень просто. Двадцать пять процентов больных вылечиваются не медикаментами, а верой в способность организма справиться с болезнью самостоятельно. Почему бы не присоседиться и не приплести сюда Бога, тем более, что некоторым людям легче поверить в Высшую силу, чем в собственные оздоровительные возможности? Тебе эта «приправа» мешает?

– Церковь потворствует невежеству?

– На том и стоит.

– Зачем ты так о церкви? – болезненно поморщилась Жанна. – Друг детства своим ранним уходом из жизни первый раз открыл для меня двери в храм. Потом бабушка отмолила у Бога моего внука. У него была трещина в основании свода черепа. Он дважды находился в состоянии клинической смерти, но был храним… После крещения и венчания многое во мне прояснилось. Теперь я не дергаюсь, не злюсь, не обижаюсь по каждому пустяку, как раньше. Сначала думаю: это нужно мне, важно? По крайней мере, стараюсь… Ищу гармонию между Богом и человеком. И тебе рекомендую. Вот иногда я слышу от людей: «Вернуться бы в детство, я бы…» А я не хочу возвращаться. Я теперь удивительно счастлива. Я в своем мире.

– Пусть священник внушает, «лечит», но бескорыстно. Нечего присваивать себе то, что не дано свыше. Это сродни жульничеству. Религия для священника должна быть способом существования его души, а не материальным средством. Иначе нет ему веры. Секты имеют целью вытянуть из людей деньги, а церковь не должна!

– Эко тебя прорвало, Аня! Диву даюсь. А питаться поп святым духом должен? Тебя что-то не в ту степь повело. Всякий труд должен быть оплачен, – сказала Инна.

– Даже воровской? Интересно, священники получают зарплату или живут, так сказать, подножным кормом? Я об этом как-то не задумывалась, – созналась Аня.

– Я слышала, что они еще «отстегивают» в свою головную организацию и их ругают, если мало приносят. Но достоверна ли эта информация? Получается, не Богу служат, а своему руководству. Это их обычная работа. А церковные службы для прихожан – это хорошо веками срежиссированные спектакли. Но если человеку в церкви хорошо и спокойно, если он там избавляется от проблем и как бы остается наедине с собой…

Аня прервала Инну:

– Священник и сам не скрывает, что из-за денег работает с людьми. Он говорит: «Нужно служить, чтобы народ приносил свои лепты на затянувшееся строительство». Теперь я понимаю, почему по России в брошенных деревнях гибнет масса прекрасных бесхозных невостребованных церквей, в буквальном смысле памятников культуры! Если нет прихода, епархия не заинтересована в их ремонте. С кого деньги тянуть? Проще в городе, где много народа, новую построить.

– Священники не отнимают деньги. Люди сами дают, – заметила Жанна.

В этот момент в памяти Инны почему-то всплыл поразивший ее злобно-хищный взгляд прислужницы, обивавшей пороги церкви. «Та мгновенно «вычислила», где находится мой достаточно «упитанный» кошелек. Помнится, тогда холод застыл у меня между лопаток. И я сразу представила эту жуткую тетку на темной церковной аллее с дубинкой в руках, вопрошающую страшным голосом: «Водицы святой приехала испить? Вот тебе водица, вот тебе…»

– Дают, в надежде, что им это где-то, когда-то положительно зачтется. Собственно, религия и есть дурман, обман и так далее. Так ведь нас учили? Впрочем, как и ленинизм… если он кому-то на руку. Религию в семнадцатом заменили коммунистической идеологией. Вот и всё, – сказала Инна.

– Без идеологии нельзя, иначе воцарится хаос, и государство окончательно рассыплется, – твердо сказала Аня. – Людям нужны ориентиры, но они должны служить народу, а не всяким там…

– Если бы религия была не нужна людям, она давно сошла бы на нет, – выставила свой аргумент как козырь Жанна.

– Так ведь почти сошла, – усмехнулась Инна. – Собственно, она в параличе, начиная от Петра Первого. У кого-то из писателей я вычитала издевательскую фразу, что на Руси мужики молятся одной рукой, почесывая задницу другой.

– Ослабела религия, но не вера, – уточнила Аня. – Один ноль в пользу обращения к Богу без посредников.

– Они взаимосвязаны как два рукава одной рубашки, – заметила Жанна.

– Ну, так давай бросать близких нам людей в ненасытное жерло религиозной печи! – горячо возмутилась Инна.

– Но это лучше, чем если они пойдут в секты. Фанатиков и слабаков куда угодно можно втянуть: и в секту, и в банду. Валяйте, расщепляйте православный мир, – взвизгнула Жанна. – И государственную машину давайте разрушим. Там тоже много чего… в самой ее основе.

– Как, впрочем, и в основе религии. Еще до революции политиками обсуждался вопрос крепости «союза трона и алтаря». Два крыла одной птицы. Птицы-счастья. Ха! Неплохо сказала, – рассмеялась Инна, довольная собой. – Ты и в этом деле хочешь преуспеть? Брось. Лучше спустись на землю и задайся конкретным житейским вопросом: причиной развода священника были обстоятельства непреодолимой силы? У него жена бесплодная или психически ненормальная? Нет. Так какого же черта он сбежал? Влюбился? Какой-то корыстный интерес увел его из семьи? – вернула Инна разговор к истокам. – Лена, сколько студентов и солидных мужчин в тебя влюблялось и осторожно домогалось, но ты, как говорится, на корню пресекала попытки сблизиться. Требовала уважительного отношения к твоему незапятнанному достоинству от всех, пытавшихся проникнуть в святая святых твоей души и нарушить твой стабильный уклад жизни. Даже самые отчаянные не рисковали преступить твое правило. И тем более никому в голову не могло прийти, что с тобой можно крутить кратковременные романы. Теоретически от недостатка невостребованной любви ты не страдала и вниманием не была обделена. Хотя… теперь мало таких мужчин, на которых посмотришь и сразу скажешь: настоящий, надежный, понимающий, он верой и правдой будет служить семье.

Похоже, Инна решила втянуть в разговор свою дремлющую подругу.

– Не думаю, что развод священника является пиковой точкой этой книги. Не переходи на личности, ехидна, – вяло откликнулась та.

– Ты о редком зверьке? – изобразив недоуменное лицо, спросила Инна, и повернулась к Ане.

– Почему священнику симпатизируют женщины, слушая его праведные речи? Они бесхитростно верят, что и в семье он такой же искренний и прекрасный как на словах. А он, переступая порог своего дома, утрачивал свои внешне положительные качества, потому что сам всего лишь обыкновенный деспот, каких хватает среди мужей его прихожанок, живущих в семьях без любви, добра и понимания. А какая же это семья, если нет духовной связи, когда муж и жена не на одной волне, когда в мужчине нет понимания, что семья в жизни каждого человека – самое главное? Это примитивное сожительство. Семья – осознанная необходимость и с ней связанная осознанная несвобода. Я сомневаюсь, что дома священник ревностно соблюдает посты и традиционные ритуалы очищения от скверны. Легко влюбиться в человека, который говорит тебе красивые добрые успокоительные слова и при этом «честно» и ласково смотрит тебе в глаза, нежно гладит руки. Наверное, это священнику позволительно.

– Ну, если только по умолчанию. Я бы не разрешила ему такого контакта с собой, – брезгливо дернулась Аня.

– Не удивила. Такое поведение присуще многим. На работе роли играют, а дома выкладывают себя истинных, – продолжила Инна.

– Я везде и всегда одинаковая, – с обезоруживающей откровенностью заявила Аня. (Она кажется себе исполненной простоты и достоинства?)

«Аня абсолютно искренна в каждом движении своей души», – улыбнулась Лена.

– Воплощение безупречности! И ни одного оттенка серого? Все только черно-белое? Ну, ты у нас уникум. Кремень. Со студенчества помню степень твоей порядочности, не позволявшей списывать у подруг готовые решения задач. Ты единственная на курсе сознавалась преподавателям, в том, что не справилась с заданием. Ослеплена своей добропорядочностью и добродетельностью?! – обидно усмехнулась Инна и подумала:

«Одинаково честная? Несуразная. Молодость проходит, а глупость и бездарность остаются. Кто-то из великих провозгласил, что «за честностью можно скрыть немало лжи».

Но вслух она этого не сказала. Что ее остановило? Наивность Ани или ее патологическое стремление к правильности? Пощадила?

– Чуть-чуть похвалить себя не зазорно. Я и покаяться с таким же успехом могу, ведь покаяние – объективный взгляд на себя, – смущенно сказала Аня, почувствовав, как глупо прозвучало ее поспешное эмоциональное категоричное заявление.

* * *

Лене показалось, что накал страстей ослабел. Но она приняла желаемое за действительное. Костер спора никак не затухал.

– Некоторые особы, которые похитрей, почувствовав «слабость» своего духовного наставника к женскому полу, наверное, надеялись его «приватизировать», – пошутила Инна.

– Настоящая любовь, которая случается раз в жизни… если случается, и за которую надо благодарить судьбу, способна затмить все мелкие недостатки и вынести на первый план достоинства. А священник, видно, только себя любил.

– Снова обсуждаешь, – сделала Ане замечание Жанна.

– Так героя произведения, а не автора, – защищая Аню, слукавила Инна.

– Самое обидное, что в этой книге даже не сквозит тревога священника по поводу развала семьи. И я это привязываю к отсутствию у него понятия совести. Священнослужители, с моей точки зрения, прежде всего, должны заботиться о моральном облике своей паствы, об укреплении семьи как ячейки общества. А в церкви они будут этим заниматься или вне ее – это не важно.

Священник утверждал, что с верой человек становится могущественней, сильней. А в чем проявилось его собственное могущество? Нашел в себе силы оставить семью? Так таких «силачей» у нас несметные полчища. Нет, я понимаю, существуют веские причины: допустим, угроза жизни или жена – плохая мать. Тогда я бы не стала возникать.

Знавала я в шестидесятых годах одного красавца-священника. Высокий, статный, богообразный. Его величественная фигура, словно исполненная какой-то невыразимой правды, символизировала божью справедливость. Говорил проникновенно, артистично, с безошибочной интонацией. От него исходила какая-то… божественная святость. К нему в церковь сбегались женщины со всей округи только для того, чтобы поприсутствовать на его проповедях. Детей приводили, чтобы учились у него уму-разуму, достоинству, уважению к себе и другим. Церковь и двор не вмещали всех желающих, за оградой толпы стояли. Я и сама рада была пообщаться с умным батюшкой, чтобы познать неведомый мне мир верующего человека, только времени не было для этого. – Сожалея и сочувствуя себе, громко вздохнула Аня.

– А в наши-то церкви не докличешься молодежи. Немноголюдно в них. Так, кучка, горстка старушек, – перебила ее Инна.

– Может, и кучка. Только ведь именно женщины спасли нашу православную веру, удержали, отстояли, часами простаивая в войну в полуразрушенных холодных храмах, молясь за победу над ворогом и во здравие своих близких, – неожиданно тихо и задумчиво сказала Лена. И ей вспомнилась каменная иконка-ладанка и любимый белый головной ситцевый платочек с голубой каемкой – все, что осталось ей на память от бабушки, самого любимого и родного человека. «Они всегда со мной, где бы я ни находилась, – подумала она с тихой грустью. – Когда срок подойдет, я передам ладанку внуку». И напутствие бабушки тут же всплыло в ее голове: «Ты очень добрая. Трудно тебе будет жить. Но не бойся, ты же у нас умная».

«Бабушки и дедушки – это прежде всего безоговорочная любовь, без которой трудно вырастать не только девочкам, но и мальчикам», – подумала Лена.

«Такие слова с потолка не берутся, – удивилась Инна. – Мыслит глобальными категориями?»

– В том храме люди у врат каждый день толпились. Я сама видела, пробегая мимо по своим делам. Вот пример истинного служения народу! С каким достоинством нес себя тот представитель церкви! Будто за ним стояла великая идея спасения! Своим поведением он настраивал всех на возвышенный лад. Не уронил себя ни перед одной из самых прелестных прихожанок. Боготворить – пожалуйста, преклоняться – хоть сто порций. Но не более того. Да женщины и сами ни о каких вольностях по отношении к нему не помышляли. Ни одна не посмела приблизиться к нему на расстояние ближе допустимого – так нравственно велик и недосягаем был для них священник, – восторженно сказала Аня.

– А этот, который из книжки, наверное, не заставил бы себя долго уговаривать. Он слишком буквально и конкретно понял постулат: «Господь создал людей свободными». И освободил себя от семьи, – проехалась Инна в адрес спорного персонажа. – Вот если бы он от себя требовал высокого уровня нравственности, я бы…

Инна замолчала и вдруг спросила Аню:

– Почему мы не верим, что нас создал Бог? Все, что мы узнали о мире – крохи по сравнению с тем, что человечеству еще предстоит открыть. Компьютеры тоже не знают, что их придумали люди. Как тебе моя гениальная мысль?

Но Аня не вникла и продолжила возмущаться:

– Этот горе-герой пытается оправдаться неопытностью. Напустил на себя фасон наивности: мол, сам не ожидал от женщин, мол, для понимания многих вещей требуется жизненный опыт. Так говорить в его-то далеко не юные годы?! Читатели не тупые, нечего им лапшу на уши навешивать. Овечку из себя невинную строит, на жалость бьет. Двух детей заимел, а что надо вести себя достойно так и не уразумел.

– Глупенький, не знал, что девочки в мальчиков влюбляются. Скромник, – съязвила Инна. – Имидж у него такой? Вспомни фильм «Три мушкетера». Священник ручки сложит лодочкой, головку склонит, глазки потупит, как красна девица – ну прямо-таки стопроцентный праведник. А что творил… вытворял! Так и вижу его иконописное лицо.

– Я ужасаюсь равнодушию героя книги к семье и к ее основополагающим устоям. Мне кажется, его самого раздирают демоны противоречий. Он даже по светским нормам слишком тщеславен.

– Может, он многопланово талантлив и во всем пытается себя проявить? – с неожиданным восторженным умилением предположила Жанна.

– И преподнес нам книгу, с его точки зрения, служащую эталоном нравственности, в которой он хвалится тем, что увел в монахи нормальных здоровых людей способных творить на благо людей и своей страны? – насмешливо спросила Инна. – Требовал от жены во имя семьи и религии полностью отречься от мирской суеты, а сам не захотел лишить себя даже мелких пакостливых радостей. Примитивный мужской эгоизм сидит в нем глубоко и прочно. Гордыня у него превалируют над знанием и верой. Он даже влюбленность студентки использует!

– Из твоих слов я поняла, что она по своей воле помогала ему. Не скатывайся на беспочвенное осуждение.

Но Аня остановила Жанну:

– И такой… персонаж внушает прихожанам, что через него им передается благодать божия? Все помыслы его сводятся к неодолимой потребности денег и славы. И сам автор так поглощен обожанием своего героя, что даже не заметил, что всё это «высветил» и сделал достоянием читателей. Мне кажется, что изначально выбор героем-священником профессии диктовался, чем-то вроде тщеславия или самовлюбленности.

– Кажется, кажется… Ты повторяешься. Ох уж эта ваша учительская привычка многократно «долбить» одно и то же, – усмехнулась Инна.

– Пифагор утверждал: «Заведите много хороших привычек, и ваша жизнь будет приятной», – защитила себя Аня.

– Учительских? – Высокие брови Инны удивленно подскочили кверху. – Это всё твои домыслы, психолог ты наш доморощенный.

– Не вижу ничего плохого в небольшом тщеславии, если оно на пользу делу, – сказала Жанна, чтобы притушить пожар Аниных эмоций.

– Ух, как ты, Анюта, попа по стенке размазала! В каких красках, с какой яростью! Может, он семьей пожертвовал ради будущей церкви? К неженатому священнику придет больше прихожанок, а значит, будет больше денег. Что по сравнению с этим значат какая-то там жена и сын! Мелочь.

– Пожертвовал? Глупости! – разозлилась Аня, в запале не поняв Инниной иронии. – Эгоизм не может быть жертвенным. Герой книги – мелкий человечишко, ради выгоды произносящий высокие красивые слова. Я и в светской жизни таких «героев» наблюдаю ежедневно. Если бы полюбил, то так тому и быть. От счастья не исцеляют. А вдруг и эту на крестную муку сумеет послать?.. Тогда уж извините меня за резкость… – задумчиво пробормотала Аня.

– Так и послал. В монашки. Это надо же было так запудрить девушке мозги! Жалко бедную. Знать, под силу ему церковный сан, раз сумел вовлечь. Не понимаю, как можно радоваться тому, что молодой человек прячется от жизни в монастыре? А он еще и гордится этим! По моему разумению, подобное деяние – подлость, – грустно сказала Инна.

– Куда только любовь нас, женщин, ни заводит! – вздохнула Аня. – Тяжкий грех – ранить любимых и любящих.

– Я слышала, что самые лучшие монахи и монашки те, которые в миру были срезаны любовью. Особенно, если их сердца продолжают понемногу кровоточить.

– Ну это вовсе эпитафия, – начала было возмущаться Жанна. Но Аня резко остановила ее:

– Скажи еще, что тяжкий крест священнику выпал. Он сам себе его осознанно выбрал. А не послать тебе своих внучек к этому «герою» на обучение? Я думаю, паутина им обеспечена. Паук наготове.

– Я не об этом хотела… – промямлила Жанна.

– А я об этом, – твердо сказала Аня тоном несколько более высоким, чем требовала ситуация. – Вот так моя знакомая попала в секту. Поклялась себе, что поверит в новоявленного Спасителя, если у дочери в семье все сложится, и пропала.

– Вижу, наступил автор на твою больную мозоль, – сказала Инна, прищурившись, внимательно изучая Аню.

– Ты не ошиблась. Демонстративно уйдя из семьи «герой» решил наказать жену за попытку защитить свое женское достоинство. Поделив детей, священник не думал о том, что они теряют жизненную опору. Младшего сына он лишил мамы. Общеизвестно, что до тринадцати лет мальчики больше нуждаются в матери, чем в отце. Но что самое подлое, оставил без женской заботы и ласки маленького больного ребенка, чем наверняка усугубил состояние его здоровья. И старший оказался без отцовской поддержки в пору его становления как мужчины. Из текста я поняла, что старший сын стал на защиту матери, поэтому младшего ребенка, еще не понимающего сложных семейных перипетий, священник забрал себе.

Это до чего же надо было довести любившую его женщину, мать своих детей, чтобы она даже не попыталась вернуть себе мужа!

– Она, очевидно, не глупая женщина и поняла, что не будет нормальной семейной жизни с человеком, который будучи виноватым в разладе отношений, уходит из семьи, представляясь обиженным, оскорбленным, непонятым. За такого не имеет смысла бороться. Он не изменится в лучшую сторону, – уверенно ответила Инна Ане.