скачать книгу бесплатно
– Сказал – да не услышали, показал – да не увидели, – старик выставил руку, указывая крючковатым сухим пальцем в сторону Соломоновых ворот, говоря: «И произойдет отрасль от корня Иессеева[208 - Иессей (XI в. до н. э.) – отец царя Давида, положивший начало рода, из которого вышел Иисус Христос. Отсюда пошло выражение «корень Иессеев».], и ветвь[209 - «Росток», «ветвь» – так обычно называет Мессию Исаия Иерусалимский; второе значение – «потомство».] произрастет от корня его; и почиет на нем Дух Господень, дух премудрости и разума, дух совета и крепости, дух ведения и благочестия; и страхом Господним исполнится, и будет судить не по взгляду очей Своих и не по слуху ушей Своих решать дела. Он будет судить бедных по правде и дела страдальцев земли решать по истине; и жезлом уст Своих поразит землю, и духом уст Своих убьет нечестивого. И будет препоясанием чресл Его правда, и препоясанием бедр Его – истина[210 - Ис. 11:1–5.]».
«А старик не промах, ему в рот палец не клади: оттяпает и не подавится», – подумал Петроний, досадуя, что евреи вступили в бесконечную перепалку, которая может затянуться до вечерней молитвы. Пилат ждать не будет, и надо было принимать меры, чтобы успеть к нему на званый завтрак.
– Так почему же его зовут Назарянином[211 - Прозвище «назарянин» – от города Назарета, где жил Иисус.]? – левит хитро улыбнулся.
– Там дом его, и мать, и братья, и сестры его сродные[212 - Двоюродные и троюродные.]. По злонравию своему вы называете Его Назарянином, хотя Он плоть от плоти и семя от семени Давидова. «Вот, наступают дни, говорит Господь, и восставлю Давиду Отрасль праведную, и воцарится Царь, и будет поступать мудро, и будет производить суд и правду на земле[213 - Иер. 23:5.]». Не о нём ли говорил Господь Саваоф[214 - Господь Саваоф – «Господь воинств (небесных)»; одно из имён Бога в иудаизме и христианстве.]: «Вот, идет буря Господня с яростью, буря грозная, и падет на главу нечестивых. Гнев Господа не отвратится, доколе Он не совершит и доколе не выполнит намерений сердца Своего; в последующие дни вы ясно уразумеете это[215 - Иер.23:19–20.]».
Левит развел руками, улыбка заиграла на его лице. Ему показалось, что он поймал старика на несоответствии и умышленном искажении Торы. Этот момент должен был стать триумфом человека, который всю жизнь мечтал войти в Синедрион, и, кажется, он нашел того, чье место займет. Левий облизал вмиг пересохшие губы.
– Говорил Господь: «И в пророках Самарии Я видел безумие; они пророчествовали именем Ваала[216 - Ваал – главное божество Финикии. Служение Ваалу (Баалу) включало в себя человеческие жертвоприношения. Символом служил фаллос в виде колонны с усеченной вершиной. При капищах Ваала жили священные блудники и блудницы, за деньги служившие божеству.] и ввели в заблуждение народ Мой, Израиля[217 - Иер. 23:13.]».
Никодим не дал договорить ему.
– «Но в пророках Иерусалима вижу ужасное: они прелюбодействуют и ходят во лжи, поддерживают руки злодеев, чтобы никто не обращался от своего нечестия; все они предо Мною – как Содом, и жители его – как Гоморра. Посему так говорит Господь Саваоф о пророках: вот, Я накормлю их полынью и напою их водою с желчью, ибо от пророков Иерусалимских нечестие распространилось на всю землю[218 - Иер. 23:14–15.]».
Но левит тоже был не лыком шит.
– «Так говорит Господь Саваоф: не слушайте слов пророков, пророчествующих вам: они обманывают вас, рассказывают мечты сердца своего, а не от уст Господних[219 - Иер. 23:16.]».
Старик улыбнулся, обведя рукой стоящую за спиной левита толпу и переведя палец в сторону восточных ворот, возле которых никого не было.
– Да, подтверждаю! Он не пророк.
– Вот, слышали? – Левий радостно ощерился, поднимая палец вверх и призывая небо в свидетели.
– Кто же он… скажи нам, старик… раскрой глаза наши… просвети ум наш, – робкие голоса заколыхались над растерявшимися иудеями.
– Он Сын Божий!
– Богохульствуешь! – кровь, закипев, ударила левиту в лицо.
Всё с той же блуждающей улыбкой на лице Никодим, ничуть не смущаясь, продолжил:
– У них спросите: почему они за Ним ходят? Слушают Его во всём и почитают, как Отца родного. Что сказал Он им, что дал им, что пообещал? Много ли больных исцелил, мертвых восставил, грехов простил? В чем сила его? Не знает… молчите… Так я скажу! И был из облака глас, глаголющий[220 - Говорящий.]: «Сей есть Сын Мой возлюбленный, в Котором Мое благоволение[221 - Мф. 3:17.]».
– Он богохульствует… На суд его… Побить камнями, – полсотни пар рук метнулись к старику, с треском разрывая на нем меховой халлук.
Это было то, о чем мечтал Петроний: он отвезет старика к Пилату.
– Именем Рима, кесаря и префекта Иудеи я забираю этого человека, – Петроний спрыгнул с цоколя – и тут же тридцать легионеров, последовавших за ним, окружили Никодима плотным кольцом. В римлян полетели камни, выбивая из щитов барабанный перестук. Пришлось встать «черепахой» и, ощетинившись копьями, пятиться до самой башни, из которой они вышли полтора час назад.
Видя, что побить камнями Никодима не удалось, толпа, затянув славословия, двинулась во внутренний двор, распевая нестройными голосами: «Прости нас, Отче наш, ибо мы согрешили. Отпусти нам, Царь наш, ибо мы провинились; ведь Ты отпускаешь и прощаешь! Благословен Ты, Господи, умолимый, многопрощающий. Пошли нам, Господи, здравие, – и мы будем здравы; помоги нам – и мы будем обеспечены, ибо Ты – наша Слава[222 - Текст молитвы из «Амиды» – шестое и седьмое благословение: «Прощение» и «Исцеление».]».
Глава 9. Ирод, сын Ирода
Во время же празднования дня рождения Ирода дочь Иродиады плясала перед собранием и угодила Ироду, посему он с клятвою обещал ей дать, чего она ни попросит. Она же, по наущению матери своей, сказала: дай мне здесь на блюде голову Иоанна Крестителя. И опечалился царь, но, ради клятвы и возлежащих с ним, повелел дать ей, и послал отсечь Иоанну голову в темнице. И принесли голову его на блюде, и дали девице, а она отнесла матери своей.
Евангелие от Матфея, 14:6–11
Жена осталась в римском лагере, намереваясь вместе с Клавдией посетить вечерние игры солдат в мяч pila trigonalis. Как объяснил префект, в игре не было ничего интересного: три обнаженных игрока становились по трем концам начерченного на песке треугольника и поочередно бросали друг другу мяч, постепенно увеличивая скорость бросков.
Антипа вспомнил, как Иродиада[223 - Иродиада (ок. 15 г. до н. э. – после 39 г. н. э.) – вторая жена Ирода Антипы; его племянница, дочь сводного брата Аристобула; жена сводного брата Ирода Филиппа, силой у того отобранная.], блестя глазами, припала к его плечу и, запустив руку под пурпурную тогу,[224 - Тога – верхняя мужская одежда в виде цельного полотна ткани: настолько длинная и широкая, что без посторонней помощи её невозможно было надеть (обмотать вокруг тела).] слегка ущипнула мужа за сосок, сказав: «Говорят, римские солдаты похоже на Аполлонов. Ты же не будешь возражать, если я останусь и посмотрю… так ли это?» Он не стал её отговаривать: проще было уступить, чем начинать склоку. В жилах царицы, как и в его, текла кровь Ирода Великого[225 - Ирод I Великий (37 г. до н. э. – 6 г. н. э.) – царь Иудеи. При жизни Ирода не называли «Великим» – это термин нового времени, оставленный автором для идентификации, «кто есть кто» в генеалогии Иродиадов.], который для неё был дедом, а для Антипы отцом. Причем судьба распорядилась так, что у неё этой крови было больше. Плюс природное упрямство и свирепость, так присущая всем потомкам Хасмонеев[226 - Царский, священнический род. Потомки Хасмонеев правили Иудеей с 152 по 37 гг до н. э.], к которым она принадлежала по бабке[227 - Мариамна (60–29 гг до н. э.) – вторая жена Ирода Великого. Происходила из династии Хасмонеев. Была оклеветана родственниками мужа, обвинена в заговоре против царя и казнена.]. К тому же, её отсутствие во дворце позволяло безбоязненно уединиться в римских банях с двумя темнокожими рабынями, купленными им по дороге из Тивериады[228 - Тивериада – столица тетрархии Галилеи и Переи. Современный город Тверия на северо-востоке Израиля.] в Иерусалим.
Обед у префекта не удался…
Еды было много, вина еще больше, но Пилат пил мало, и Ироду не хватало компании. И если бы не подоспевший Петроний, который притащил какого-то босяка, выдавая его за члена Синедриона, Ирод бы так и остался трезвым и злым. В десятом часу[229 - Восемнадцать часов по римскому времени.] захмелевшего, но изрядно повеселевшего Антипу погрузили в паланкин[230 - Паланкин – средство передвижения в виде укрепленного на длинных шестах крытого кресла или ложа, переносимого носильщиками.] и отправили в город в сопровождении римской турмы и личной гвардии галилейского тетрарха.
***
Чуть наклонив голову, Ирод дремал в такт покачивающемуся паланкину, водруженному на плечи двенадцати рабов. Длинноногие абиссинцы довольно бойко шлепали по известняковому плато, приближаясь к Гиппиковой башне[231 - Гиппикова башня – сооружение на западной стороне Иерусалима, имело высоту 80 футов (23,5 м).], за которой был дворец с павлинами, фонтанами, целебными термами и спальнями, полными наложниц, к которым он питал такую же страсть, как к вину и зажигательным танцам.
Скошенный лоб с выпуклыми надбровными дугами и сдвинутые почти вплотную брови придавали лицу некую привлекательную суровость, свойственную только жителям каменистой Идумеи. Лоб и брови достались ему от отца, а вот тонкий с небольшой горбинкой нос и жесткие, вечно сжатые, мясистые губы перешли по наследству от матери[232 - Ирод Антипа был сыном идумеянина Ирода Великого и самаритянки Малтаки.]. С годами цвет лица потемнел еще больше, появились морщины и обвислые щеки, которые он искусно скрывал под бородой, заплетенной в двадцать восемь косичек.
Помнится, когда иудей-парикмахер закончил плести узлы, он взял выходной и пошел в город, где, напившись, рассказал о бороде виночерпию, виночерпий рассказал мяснику, мясник пастуху, пастух кузнецу, кузнец ювелиру – и пошло-поехало, пока об этом не объявили в Иерусалимском храме.
Священники пришли в трепет, тут же собрали мудрецов и отправили в Тивериаду с напутствием, что «отец тетрарха отличался большим благочестием в соблюдении закона Израиля, чем сын, носил бороду, а не женские косы», а в назидание следовало процитировать строку из Писания, где сказано: «Не стригите головы вашей кругом, и не порти края бороды твоей[233 - Лев. 19:27.]».
«И скажите ему…», – кричали ходокам книжники и фарисеи, шагая рядом с ними. – «Если кто будет прелюбодействовать с женой замужнею, если кто будет прелюбодействовать с женою ближнего своего, – да будут преданы смерти и прелюбодей и прелюбодейка. Кто ляжет с женою отца своего, тот открыл наготу отца своего: оба они да будут преданы смерти, кровь их на них. Если кто ляжет с невесткою своею, то оба они да будут преданы смерти: мерзость сделали они, кровь их на них. Если кто возьмет жену брата своего: это гнусно; он открыл наготу брата своего, бездетны будут они[234 - Лев. 20:10–12, 21.]».
Им вторили саддукеи: «Если кто возьмет себе жену и мать ее: это беззаконие; на огне должно сжечь его и их, чтобы не было беззакония между вами. Если кто возьмет сестру свою, дочь отца своего или дочь матери своей, и увидит наготу ее, и она увидит наготу его: это срам, да будут они истреблены пред глазами сынов народа своего; он открыл наготу сестры своей: грех свой понесет он[235 - Лев. 20:14,17.]».
Даже простые иудеи, среди которых было множество зилотов[236 - Зилоты (зелоты) – одна из религиозных сект в Иудее. Главная цель – свержение римского господства, для достижения которой они считали пригодными любые средства. Яростные сторонники прихода Мессии.], ожидающих падения Рима, не остались в стороне, наставляя несчастных, переполненных эмоциями и страхами мудрецов: «Если кто ляжет с мужчиною, как с женщиною, то оба они сделали мерзость: да будут преданы смерти, кровь их на них. Кто смесится со скотиною, того предать смерти, и скотину убейте. Если женщина пойдет к какой-нибудь скотине, чтобы совокупиться с нею, то убей женщину и скотину: да будут они преданы смерти, кровь их на них[237 - Лев. 20:13, 15–16.]».
Но напутствие не было передано, слова застряли в горле, Тору никто не развернул, а мудрецы перепились, славя Ирода Антипу и удивляясь его мудрости, достойной самого Соломона[238 - Соломон (1011 – 931 гг. до н. э.) – третий царь, правитель объединённого Израильского царства. Младший сын царя Давида. Бог наделил Соломона невиданной мудростью и терпением. Автор «Книги Екклесиаста», «Песни песней», «Притчей Соломоновых».]…
Дело было в том, что Ирод Антипа очень жаждал короны. Вопрос, который его мучил чуть ли не каждый день – как ему, не иудею, стать царем Иудеи. Он был внуком Антипара Идумеянина и арабской принцессы Кипры, сыном Ирода Великого и самаритянки Малтаки. В нем текла идумейская, арабская и самаритянская кровь, но не было ни капли еврейской. Дед стал прокуратором Иудеи, а отец царем: и в первом, и во втором случае всё произошло с молчаливого согласия Рима. И хотя Тиберий называл Ирода своим другом, но корону не предлагал, а Иудею так и оставил в составе имперских провинций[239 - После смерти Ирода Великого Иудейское царств (https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%98%D1%83%D0%B4%D0%B5%D0%B9%D1%81%D0%BA%D0%BE%D0%B5_%D1%86%D0%B0%D1%80%D1%81%D1%82%D0%B2%D0%BE)о в 6 году (https://ru.wikipedia.org/wiki/6_%D0%B3%D0%BE%D0%B4) н. э. было превращено в римскую провинци (https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%A0%D0%B8%D0%BC%D1%81%D0%BA%D0%B0%D1%8F_%D0%BF%D1%80%D0%BE%D0%B2%D0%B8%D0%BD%D1%86%D0%B8%D1%8F)ю.], что давало ему право, минуя сенат, назначать туда префектов[240 - Сенатские провинции от имени Сената управлялись наместниками в должности проконсула или прокуратора. Императорские провинции находились под личным правлением императора и от его имени управлялись префектами.].
Тем не менее Ирод не оставлял надежду стать царем, заигрывал с первосвященниками, потакая им во всём, привечая и одаривая золотом, стадами и рабами. Но это была внутренняя сторона, о которой знали только избранные. А еще был внешняя, при которой каждый еврей должен был остановиться при виде тетрарха и произнести: «Он благочестивей отца своего, построившего Храм и стены городские, так почему же он не царь мой?».
Что надо, чтобы народ тебя полюбил?
Всего лишь малость. Родиться евреем или… Или три раза в день читать «Амиду» и «Агаду», славословить Бога, изучать Тору, молиться от зари до зари, посещать храм, соблюдать обряды, приносить жертву, не есть нечистого, не прикасаться к грязному, не носить оскверняющего, соблюдать субботу и исполнять заповеди, желательно все шестьсот тринадцать – и так триста шестьдесят пять дней в году, из года в год, пока тебя не заметят.
Или…
Или найти изворотливого еврея, который за горсть монет научит тебя, как быть иудеем, не вставая на молитву, не посещая Храм и не принося ежедневную жертву.
Всё оказалось проще сушеного финика.
Еврея звали Матан[241 - Матан (иврит) – подарок], и он полностью соответствовал своему имени, став настоящим подарком для Ирода Антипы. Он пришел в субботу, после «Минхи»: грязный, голодный и босоногий. Постучал в ворота и сказал стражнику противным тонким голосом: «Пойди и доложи, что пришел тот, в котором нуждается твой повелитель, а если не пойдешь, после того как я стану его секретарем, я прикажу всыпать тебе сорок плетей без одной[242 - У евреев не разрешалось наносить подсудимому более 40 ударов. Чтобы не ошибиться в счете, наносили сорок ударов без одного.]. А я стану секретарем тетрарха, я тебе обещаю…».
Этот Матан, ставший впоследствии секретарем тетрарха, и научил правителя Галилеи и Переи, как стать евреем, не утруждая себя. «У евреев есть шестьсот тринадцать заповедей, – говорил он. Все заповеди разделяются на триста шестьдесят пять запрещающих и двести сорок восемь предписывающих. Запрещающие – по числу дней в году; то есть одна заповедь – один день. Предписывающие – по числу костей в организме человека; одна заповедь – одна кость. Если сложить тройку, шестерку и пятерку, получим четырнадцать. Если сложить двойку, четверку и восьмерку, получим четырнадцать. Четырнадцать и четырнадцать – двадцать восемь. Заплети бороду в двадцать восемь кос, и когда тебя спросят, зачем ты сделал это и почему ты не молишься, скажи: «У вас на голове талес, а у меня корона. Талес тканый, корона кованая. Кисти талеса свисают вниз, зубья короны смотрят верх. Перед вашими глазами – напоминание о заповедях, перед моими – нет ничего. Я заплел бороду по количеству заповедей, и теперь они всегда передо мной. Вы, ложась спать, снимаете заповеди, я ложусь спать с заповедями. Во время ветра вы ловите свои заповеди, а мои становятся ближе к глазам моим. Во время дождя вы прячете заповеди, чтобы они не испачкались, мои же становятся чище. А теперь скажите мне, кто из нас больший праведник: я или вы?».
Вот это «я или вы» Ирод и сказал прибывшим во дворец мудрецам. На что тут же получил пронзительный вопль: «Ты одаряешь человека разумом и научаешь смертного мудрости. Даруй нам от Себя знание, разум и мудрость. Благословен Ты, Господи, одаряющий разумом[243 - Текст молитвы из «Амиды» – четвёртое благословение: «Разум», «Понимание».]». После этого, славя и Бога, и Ирода, из тронного зала все перешли в обеденный, куда слуги уже вносили амфоры с вином и корзины с фруктами и где уже звенела музыка и извивались босоногие танцовщицы.
Про грехи блудливого Антипы, который жил со своей племянницей, а племянница жила с дядей, причем уже вторым по счету, все дружно промолчали, думая лишь о том, что голову надо беречь, особенно в присутствии падчерицы[244 - Падчерицей Ирода Антипы была печально знаменитая Саломея – дочь Иродиады, потребовавшая у отчима голову Иоанна Крестителя.] тетрарха.
***
– В сторону! Куда прешь, скотина? – легионер поднял копье и тупым концом ударил в грудь иудея, пытавшегося проскочить перед процессией.
Крик выдернул тетрарха из забытья. Мимо проплыло плечо всадника в кольчужной лорике[245 - Лорика хамата (lorica hamatus) – тип древнеримского кольчужного доспеха.], ремни конской сбруи, щит, притороченный к седлу, мохнатый лошадиный круп и хвост, отгоняющий назойливых насекомых. Вот и всё, что Ирод успел разглядеть через узкие щели паланкина. И еще сбитого всадником пастуха, лежащего на земле в окружении блеющих коз…
Ряды плоских клепаных колец из бронзы и железа отливали желтизной на спине легионера, ловя и отражая лучи заходящего солнца. Ирод не был иудеем, но желал быть царем этой страны. Придраться было не к чему – солдат защищал его персону. Но всё равно не должен язычник касаться иудея грязным копьем, тем более накануне праздника Пасхи.
Поэтому он должен был заступиться за пастуха и пожурить солдата.
Не успел Антипа поднять деревянные шторки решетчатого окна, как лошадь, идущая рядом с носилками, подняла хвост, обильно удобрив землю. Забыв про пастуха и его коз, Ирод сморщился, прикрывая нос пухлой рукой, унизанной золотыми браслетами, словно шея девушки жемчужными нитями.
– Скажи мне, солдат, – Ирод повел носом и, чувствуя, что запахи отстали, высунул голову из паланкина, глядя на легионера, – почему твоя лошадь гадит в Священном городе?
– А чтобы евреи не дремали. Не у вас ли сказано: «Смотри куда наступаешь, чтобы не осквернится от навоза»? – Римлянин хохотнул, натягивая поводья. Тот, что ехал следом, тоже улыбнулся. Антипа скосил глаза: улыбались только люди Пилата. Гвардейцы шли, понуро опустив голову и боясь встретиться взглядом с повелителем.
Шутка тетрарху не понравилось.
Но имеющий власть в Галилее и Перее не имел власти в Иудее, тем более над римлянами. Чтобы наказать римлянина, надо было уличить его в чем-то таком, за что приговаривали к наказанию. Например, ругал кесаря – но вряд ли кавалерийская турма согласится дать ложные показания против одного из своих. Неписаный закон римских легионеров гласил: «Veritas magis amicitiae[246 - Veritas magis amicitiae – «Истина выше дружбы».]». А вокруг паланкина ехали как раз римляне, слышавшие весь разговор. Гвардия шла впереди и сзади, расталкивая толпу и замыкая процессию. Пилат не доверял гвардейцам тетрарха и дал ему своих сингулариев[247 - Сингуларии – личная кавалерия, телохранители губернаторов (наместников) провинций.], которым поручил взять паланкин «в коробочку» и доставить столь «дорогого» ему гостя живым и невредимым до дворца. Ни для кого не было секретом, что Ирод и Пилат конфликтовали, но старались всячески этого не показывать и искали пути к примирению. Пилат знал, что Ирод был другом принцепса[248 - Один из титулов императора Тиберия.], а Ирод был в курсе того, что император ценил Пилата как способного администратора.
Вряд ли префект вынесет приговор римлянину без подтверждения вины. Поэтому Антипа думал, насколько позволял его опьяневший мозг, о том, какую плату он готов заплатить за то, чтобы солдата лишили жизни.
«Римлянина может судить только Рим, египтянина может судить Рим, самаритянина может судить Рим; иудея же может судить Иудея, но смерти может предать только Рим», – фраза, однажды сказанная Пилатом, отражала сущность сложившегося равновесия, не позволяющего в Иудее кого-либо придать смерти без суда.
На все просьбы евреев не забирать у них Законы отцов Август благосклонно разрешил иудеям «творить суд» над иудеями. Оставив им мелкие права: отлучение от храма, наказание тюрьмой и телесные наказания в виде порки плетьми за кражу кур, вырубку деревьев и потраву посевов, – он лишил Синедрион того, за что его всегда называли Великим – права смертной казни. Уступив в малом, Цезарь наверстал в большом. То, чего не смог сделать Ирод Великий, всю свою жизнь старавшийся свести на нет влияние совета, смог сделать Рим. С каждым годом некогда могущественный орган власти всё больше и больше превращался в шумное, крикливое сборище, называемое в народе не иначе как «кагал[249 - Кагал (иврит) – народное собрание, сход.]».
***
«Чего хочет Пилат? – спрашивал сам себя четвертовластник[250 - Четвертовластник – титул Ирода Антипы, получившего власть над ? частью страны, соответствует греч. «тетрарх».]. И тут же отвечал: – Власти? Она у него есть, в его руках жизнь и смерть иудеев. Золота? Он богат, как богат всякий наместник, собирающий подати. Славы? Он прославился на всю Иудею и даже за ее пределами, забрав деньги из сокровищницы Храма. На эти деньги он построил акведук. Водопровод питался ключами, давая городу чистую воду. Но кому это нужно… Всю жизнь можно ждать от еврея благодарности и не дождаться. А вот плевок под ноги или булыжник в голову можно получить на счет «два». Причем «два» можно говорить сразу, минуя слово «раз», – Антипа улыбнулся, радуясь шутке, только что им придуманной.
– Матан, – повелитель позвал секретаря, шагающего недалеко от паланкина с ящиком для восковых табличек и заостренными камышинками, торчащими за ухом.
– Да, мой повелитель, – секретарь пропустил кавалериста, приблизился к паланкину и заглянул внутрь носилок, созерцая владыку, утопающего среди подушек.
– Запиши…
Что записать – тетрарх не сказал, и секретарю пришлось довольствоваться дежурной фразой:
– Слушаюсь и повинуюсь, – стараясь идти в ногу с абиссинцами, Матан перевесил на грудь ящик и откинул крышку, превращая деревянный короб в миниатюрный переносной столик. Подвинув пальцем восковую табличку, вытащил из-за уха камышинку – и притих в ожидании водопада «низвергающейся мудрости».
Забыв про секретаря, Ирод не забыл про солдата. Ярость ушла, и он уже не помнил, чем провинился перед ним легионер. Память не удержала услышанных слов, но в душе продолжала жить злоба, приправленная жаждой мести, крови, унижения того, кто тебе неприятен: так было всегда, с самого детства.
Глянув затуманенным взором на шагающего рядом с паланкином секретаря, Ирод вытащил из корзины амфору с вином и, выдернув соломенный кляп, припал к краю кувшина. Насладившись терпким вкусом, чуть обжегшим гортань и утолившим жажду, вернул амфору на место, забыв про соломенную затычку.
– Матан! – еще раз позвал тетрарх, – запиши! – диктуя афоризм, вместо булыжника сказал «камень», что придало сказанному некую живость: плевок под ноги и камень в голову…
И все же что он даст Пилату?
И тут он вспомнил. Вспомнил об узнике, томящемся в подземельях его дворца. Удивительно, что эта мысль не пришла ему сразу. Удивительно, что пропитанная вином память смогла выдать спрятанную и давно забытую информацию. Удивительно, что он вообще вспомнил о Варавве – человеке, метнувшем камень в префекта. Варавва был каменотесом и находился возле претории в тот день, когда солдаты Пилата дубасили палками иудеев. Камень, брошенный рукой простолюдина, пришелся в бровь римлянину: булыжник был уже на излете, но тем не менее сшиб Пилата с лошади, разворотив наместнику полголовы. Череп чудом не лопнул, но еще долго после этого префект страдал головными болями. Со временем шрам зарубцевался, оставив тонкую бледно-розовую полосу.
Весь Иерусалим прятал героя, словно это был не человек, а Ковчег Завета[251 - Ковчег Завета – величайшая святыня еврейского народа. Ковчег, согласно Торе, являлся символом союза Бога с народом Израиля. В ковчеге хранились каменные Скрижали Завета с Десятью заповедями, а также сосуд с манной и посох Аарона.]. Римляне не нашли Варавву – зато его нашли люди Ирода. Тетрарх спрятал его в подземельях дворца, заковав в кандалы и заточив в каменном мешке на долгие годы. Если бы Антипу тогда спросили: «Зачем ты это сделал?», – он пожал бы плечами, как пожал когда-то, глядя на блюдо, на котором в кровавом ореоле лежала голова Иоанна Крестителя.
Пилат не сможет отказать себе в удовольствии казнить мерзавца, поднявшего руку на «тень императора», как называли себя префекты имперских провинций. Оставалось решить, как всё преподнести. Тетрарх поманил секретаря и тихо шепнул:
– Узнай про пастуха, кто он и где живет. Возможно, он пригодится мне.
Решено! Он отдаст Варавву за солдата…
Отдаст с легкостью, как когда-то отдал голову пророка за танец. Поморщился, не желая вспоминать дела трехлетней давности, но память не хотела отпускать и настойчиво долбила в мозгу: «Ты слизняк, ты мразь, ты трус, ты уже предал одного человека, зачем тебе еще кровь? Ты весь в отца своего, убившего всех младенцев от двух лет и ниже в Вифлееме и во всех пределах его. Кровь их на тебе и на всех потомках Ирода».
Антипа с силой опустил решетку, чтобы не видеть ничего не подозревающего римлянина, которого он уже обрек на смерть.
Только отблески побуревшего света, отражаясь от начищенной кольчуги всадника, заскакивали внутрь носилок, где в полумраке сгущающихся сумерек сидел насупившийся Ирод Антипа. Коснувшись стенок паланкина, темно-красные пятна начинали кружиться вокруг его головы, изображая дикую и безудержную пляску, заставляя его еще раз пережить тот вечер в крепости Махерон[252 - Махерон (Висячий дворец) – древняя иудейская крепость в пределах Антиповой Переи, на восточном берегу Мёртвого моря. Место казни Иоанна Крестителя.].
Опьяненный разум породил тихую музыку, вгоняя его в сон. Ненавязчивый ритм барабанов, сливающийся с нежной флейтой, вывел на середину зала пленяющую своей красотой дочь Иродиады, одетую в тонкий кружевной синар. Стучали барабаны, пела флейта, а Саломея лишь покачивала бедрами, изображая шелестящий на ветру тростник. Чем сильней стучали барабаны, тем звонче пела флейта, тем яростней качался тростник. И только после того, как ритм барабанов набрал силу, она открылась во всей своей страсти и, распахнув расшитые золотом одежды, начала остервенелый, завораживающий своим бесстыдством сатанинский танец.
Пляска брала за душу, сводя с ума…
Падчерица не ходила – она носилась как заведенная, то припадала к ложу Антипы, откидывалась назад так, что волосы касались пола; то вскакивала и, кружась, уносилась в противоположный конец зала; и уже оттуда вновь неслась к гостям, взвиваясь над музыкантами, словно горная лань; синар взлетал в воздух вместе с хозяйкой, открывая на всеобщее обозрение её непристойные места, отчего у возлежащих с тетрархом перехватывало дух.
Она была достойна того, чтобы он, шатаясь и опрокидывая кубки с вином, поднялся на своем ложе и закричал, заглушая грохот барабанов: «Сегодня твой день… Проси чего хочешь!».
«Мою голову», – сказал чей-то тихий мужской голос…
Ирод вздрогнул и открыл глаза. Хмеля как не бывало. Протрезвевшие и ясные глаза смотрели сквозь щели решетки на темные улицы покачивающегося перед ним Иерусалима. Тетрарх знал, кому принадлежит этот голос, но боялся не то что сказать – подумать о нём.
Глава 10. Апостолы
Двенадцати же Апостолов имена суть сии: первый Симон, называемый Петром, и Андрей, брат его, Иаков Зеведеев и Иоанн, брат его, Филипп и Варфоломей, Фома и Матфей мытарь, Иаков Алфеев и Леввей, прозванный Фаддеем, Симон Кананит и Иуда Искариот, который и предал Его.
Евангелие от Матфея, 10:2–5
Стемнело быстро – как, впрочем, и всегда в этих краях.
Все, кто ходил с Господином моим, разошлись по окрестностям в поисках ночлега. Часть людей с апостолами от семидесяти поставили шатры на восточной стороне Масличной горы, откуда открывался вид на Иерусалим и его Храм и куда доносились трубные звуки шофаров. Три Марии: мама Господина моего, двоюродная сестра её Мария Клеопова и Мария из Магдалы – и с ними многие женщины ушли к Симону Прокаженному. Часть людей отправилась к Саре, остальные – Господин мой, апостолы из двенадцати и, конечно же, я – остались у Лазаря.
Лазарь, сестры его Мария и Марфа, Господин мой и три ученика ночевали в горнице, остальные из-за тесноты пожелали лечь во дворе. Марфа натаскала сена, устроив некое подобие сеновала, принесла восемь шерстяных одеял и столько же войлочных валиков под голову. Над ложем галилеяне поставили шесты и накрыли их слежавшимися за зиму пластами соломы, соорудив что-то наподобие шалаша и говоря друг другу: «От дождя спасет, а большего нам и не надо – Господь милостив!» – «Да и дождя не будет – Господь милостив!»
Они мне нравились – эти чернявые, смышленые галилеяне; бородатые мужи и сыны заповеди с щеками, покрытыми пухом; крепко сбитые, с сильными, привыкшими к труду руками. Внешность – это то, что их отличало, но было и то, что объединяло – взгляд. Один на всех: чистый, ясный, без зла, без тайных помыслов, без лукавства и обмана. «Иди, – говорят, – сюда, Хамарин, морковку дадим», – и лезут в мешок, а я и иду, не боясь, что вместо морковки сунут мне змею под нос. Доверял я им. Почему – не знаю, но рассуждал так: если Господин мой им верит, вручая ключи от дома своего, так что же мне, неразумному, от них шарахаться? Не затем он их три года водил за собой, поучая и наставляя, чтобы они вместо хлеба камень подавали. С ними не было только Иуды, который не пришел в Вифанию, оставшись где-то в городе. Все звали его Искариот, но мне не нравилось это имя, и про себя я прозвал его «скарбник»[253 - Скарбник – хранитель казны, денег, ценностей. В славянской мифологии – злой дух, стерегущий сокровища.]. Не знаю где и от кого услышал слово, но оно у меня почему-то ассоциировалось со скарабеями – жуками-навозниками.
Я стоял во дворе возле дома Лазаря, опустив голову в корыто, выдолбленное из цельного ствола ливанского кедра, с аппетитом уплетал сладкий отборный овес и думал, напрягая весь свой ослиный мозг.
Как?..
Как сказать иудеям: «Он пришел, придите и вы к нему»? В голову ничего путного не лезло. Проблема не в том, что они не поймут меня, а в том, что люди не умеют слушать. Не хотят разговаривать с деревьями, с облаками, с землей, с птицами, со скотами. Они думают, что они от Адама – значит, выше всех, ну так и до Адама уже ослы были.
После гибели смоковницы я полдня не мог прийти в себя. Жалко было дерево, но еще жальче было детей, жён, мужей их и весь народ израильский, которому была уготована участь бесплодной деревяшки. Там, в долине Кедрона, в один миг для меня тайное стало явным. До чего же неразумны люди! Их бы научить, просветить, рассказать, что не так всё просто в этом мире…
Смех заставил меня открыть отяжелевшие веки. Кажется, я уснул. Покрутил головой, пытаясь взбодриться и прогнать такой сладкий и такой навязчивый сон, особенно вблизи тепла и тихой журчащей человеческой речи. Посмотрел на апостолов, сидящих кружком возле костра. Пахло дымом, вечерней прохладой и горячим, только что вытащенным из печи хлебом.
И послушать хотелось, и поесть, и поспать.
