скачать книгу бесплатно
Поджидая, пока подойдут апостолы, я ворочал челюстями, не спуская глаз со своего Господина. Доедал и думал: воистину пути Его неисповедимы. Кто же знал, что мы встретимся на дороге в Эммаус? Лично я не знал, а Он – знал и ждал. И в Иерусалиме – это Он, подталкивая меня в спину, буквально выгнал из города, в котором из меня хотели сделать чучело, чтобы выставить на всеобщее обозрение с табличкой на шее «Конь Царя Иудейского».
Часть 1. От дня первого до дня шестого
…ибо закон дан чрез Моисея; благодать же и истина произошли чрез Иисуса Христа.
Евангелие от Иоанна 1:17
Восьмое нисана. День первый (воскресенье)
Глава 1. Все проблемы – от ума
Многие из Иудеев узнали, что Он там, и пришли не только для Иисуса, но чтобы видеть и Лазаря, которого Он воскресил из мертвых.
Евангелие от Иоанна, 12:9
Вифания[26 - Вифания («дом фиников») – селение в 15 стадиях (2,8 км) от Иерусалима, на восточном склоне Масличной горы.] – деревня моего детства, мой дом, моя колыбель. Я не помню, как родился и вообще как явился в мир, помню лишь яркий свет, качающуюся перед глазами землю и трясущиеся ноги, на которых я еле стоял. Помню чье-то тепло, чей-то живот или бок: наверное, это была моя мама. Помню шершавый язык, вылизывающий мою спину, первые робкие шаги – и всё ту же качающуюся землю, которая постепенно стала обретать черты: мощеный двор, ясли из цельного камня, колода с мутной водой, сноп сена и мелкий моросящий дождь, стучащий по крыше загона. Это всё, что я помню о своем рождении. Да еще роскошная финиковая пальма, росшая во дворе.
С тех пор прошло два года.
Я возмужал, окреп, и моя шерсть стала дымчатого цвета. На меня еще ни разу не надевали ярмо, так что к работе я был не приучен. Я не таскал за собой плуг, не катал арбу и не возил мешки с мельницы, но я чувствовал в себе силу и знал, что свободно могу перевезти взрослого мужчину и еще две полных амфоры[27 - Амфора – мера объема жидких тел, равная 26,03 л.]. То ли хозяин двора, где жили мы с матерью, что-то задумал, то ли его жена, но меня берегли, и единственным моим развлечением было гонять воробьев по двору и слушать мудрецов, иногда заходящих к нам во двор, чтобы отдохнуть в тени дерева.
Я был полноправным гражданином Иудеи – вместе с людьми соблюдал праздники и посты: не работал в субботу и не ел нечистой пищи. Я знал свои права и мог за себя постоять: лягнуть, толкнуть и даже укусить, как и все твари, которых создал Господь. Единственное, что я не делал – не говорил в том виде, как это делают люди, но зато всё понимал – как люди, которых тоже создал Господь!
Раз в неделю, в первый день наступившей седмицы[28 - Седмица – семь дней, или неделя.], сразу после восхода солнца я выходил со двора, доходил до пограничного столба, у которого начиналась Вифания, встречал рябого коэна[29 - Коэн – священник. Священниками могли быть только прямые потомки Аарона по мужской линии.] и его спутников и провожал их до пограничного столба, за которым селение кончалось. За свой недостаток[30 - Священник, имевший дефекты на теле, не допускался до служения в храме.] священник был лишен права участвовать в храмовом служении и по жребию был назначен старшиной Палаты масла, а потому в силу своих должностных инструкций обязан был регулярно пополнять запасы масла для светильников, которые никогда не должны потухнуть.
Утром храмовники шли на маслобойню, стоящую у подножия Масличной горы[31 - Масличная, или Елеонская, гора – трехглавая гора, тянущаяся с севера на юг параллельно Иерусалиму и отделенная от него Кедронской долиной.], неся пустые кувшины, а в полдень возвращались обратно с кувшинами, наполненными до самых краев пахучим оливковым маслом. Они всегда останавливались у нас. Садились на скамью в тени пальмы и, пережидая полуденный зной, попивали вино, закусывая фруктами и лепешками. Коэн пересчитывал деньги; левит[32 - Левиты – священнослужители, охраняющие порядок при богослужении; руководили народом при жертвоприношениях, пели псалмы, составляли почётную храмовую стражу. Потомки Левия, но не Аарона.], желавший стать законником, вслух читал книгу, а юноши забавлялись тем, что откровенно заигрывали с молоденькими девушками, приходящими к колодцу.
Что делал я?
Слушал.
Прошлый раз левит читал про Адама. Читал – и всё время спрашивал у священника: «А знаешь почему?», чем сбивал того со счета.
– А знаешь, почему Бог создал первого человека единым? – спрашивал левит, задумчиво прикрывая глаза.
– Знаю! – бурчал коэн.
Но левит не слушал его и продолжал:
– Чтобы показать, что губящий одну душу израильскую считается как бы погубившим целый мир, а сберегший одну душу из Израиля считается как бы сберегшим этот мир[33 - М. Т. Санh. IV:5.].
– Да знаю я, знаю, – кипятился коэн, отчего в его мозгу цифрам уже не было места и приходилось начинать заново.
– А знаешь, почему Бог создал Адама единым? – не унимался левит и, не дожидаясь ответа, говорил: – Дабы один не говорил другому: «Мой предок выше твоего предка». А знаешь, почему Бог создал Адама единым? Чтобы праведники не говорили: «Мы сыновья праведника», – а грешники не говорили: «Мы сыновья грешников». А знаешь, почему Бог создал Адама единым? Чтобы каждый мог сказать: «Ради меня создан мир». А знаешь, почему…
Рябой аж затрясся, зажмурив глаза.
– Бог создал Адама единым, – смуглый, курчавый гадоль[34 - Гадоль (иврит) – юноша, подросток.] лет пятнадцати опередил левита и улыбнулся, показав миру свои белоснежные зубы.
– Ты не угадал… и с тебя пол-обола[35 - Пол-обола – ? обола, медная монета в Палестине. За пол-обола можно было купить 0,5 кг говядины.], – левит не был бы евреем, если бы не нашел, чем парировать прыть юнца. – Я хотел сказать: «Создал его последним!». Так что плати.
– Мы ни о чем не договаривались.
– Тогда динарий[36 - Динарий – серебряная монета в Римской империи (I век н. э.). Динарий равнялся 8 оболам. Один динарий – суточная плата римского легионера.] за то, что прервал меня, когда я объяснял Святое Писание.
– И мне, – потомок Аарона оторвался от подсчета монет, сгреб их в ладонь и стал рассовывать по кармашкам.
– А вам-то за что?
– Ты сбил меня со счета, и Храм[37 - Авторское написание с заглавной буквы связано с тем, что Иерусалимский храм был единственным иудейским храмом, а языческих храмов на территории Иудеи не было вовсе, поэтому слово «Храм» для иудея было равнозначно имени собственному. Кроме того, Храм для иудеев – священное место. Со строчной буквы слово будет писаться в тех случаях, когда о храме говорят язычники (римляне), не испытывающие перед ним особого религиозного трепета.] понес убытки, – впервые священник радостно ощерился и посмотрел на левита. – Так почему Он создал его последним?
– А чтобы, если возгордится, сказать ему: «И моль была до тебя».
– Понял, неуч? – коэн и левит хохотнули, поглядывая на поникшего ученика, который, между прочим, приходился племянником хозяйке двора, в котором они останавливались.
***
Вот и сегодня, в девятый день месяца нисана, за шесть дней до праздника Пасхи, я стоял во дворе и наблюдал, как к деревне, пыля и изнывая от жары, приближались служители храма. Четыре человека шли вдоль восточного склона Масличной горы: два талмида[38 - Талмид (иврит) – «ученый не полный»; ученик, не закончивший обучение.] с глиняными кувшинами на плечах, левит с ящиком для книг и коэн, не обремененный ничем, за исключением четок и высокой головной повязки молочного цвета, напоминающей по форме скрученный стог сена.
В отличие от учеников, одетых в короткие шерстяные туники, служители были в длинных белых льняных рубахах до пят, а коэн еще имел и красный плащ, перекинутый через плечо. Вокруг талии священника был намотан цветной платок, под который он прятал кожаный пояс со множеством карманчиков для мелкой монеты, взятой из храмового ящика, что стоял там для пожертвований.
Земля уже прогрелась после холодной весны, так что талмиды топали босиком, а вот на рябом и его товарище были сандалии, причем у коэна с кожаной, а у левита с деревянной подошвой. Все они были иудеи, но это не давало им равноправия. Священник шел впереди, левит – чуть приотстав от него, а далее, но не менее чем в десяти локтях от них, тащились талмиды, сгорбившись под тяжестью кувшинов весом в пол-амфоры каждый.
Храмовники возвращались с маслобойни. Сегодня они ходили туда с инспекцией и распоряжениями насчет оливкового масла, которым в дни праздника предстояло освещать Иерусалимский храм, а заодно прикупить масла на текущую седмицу. Несмотря на то что пресс принадлежал храму, за масло приходилось платить. Я знал об этом, как и то, что рябой всегда выторговывал себе скидку. Масло обходилось ему по цене самого дешевого галилейского вина, пол-обола за литр, а продавал он его в храме по полтора обола. Учитывая, что в каждый кувшин вмещалось больше ведра, можно посчитать, сколько он и его покровитель – тесть первосвященника – имели с одной такой ходки; при этом надо учесть, что овца на базаре стоила шесть оболов.
Спросите, откуда я всё это знаю?
Скажу про себя, не таясь: немного ученый, в меру воспитанный, самодовольный, алчный, похотливый, грубый, вороватый, нетерпеливый, завистливый, задиристый, драчливый, упрямый, а самое главное – с хорошим слухом. Одним словом – ушастый сельский интеллигент, живущий в деревенской глуши – в часе неспешной ходьбы от Иерусалима.
Я не слышал начало их разговора, но по сосредоточенному лицу коэна и возбуждению левита понял, что первый пытается сосчитать выручку, а второй что-то декламирует ему из Писания.
– Кто привел других к добрым делам, тому свыше не дают возможности совершить грех, дабы он не спустился в преисподнюю в то время, как его последователи унаследуют век будущий, как сказано: «…ибо Ты не оставишь души моей в аде и не дашь святому Твоему увидать тление». А кто вводит других в грех, тому не дают возможности раскаяться, дабы последователи его не спускались в преисподнюю, в то время как он сам унаследует будущий век, как сказано: «Человек, виновный в пролитии человеческой крови, будет бегать до могилы[39 - М. Т. Ав. XL (цитаты внутри реплики – Пс. 15:10; Прит. 28:17).]».
– Как это? – машинально спросил коэн, сосредоточенно складывая цифры у себя в голове.
– Совершившему доброе не дадут совершить злое. А совершившему злое не дадут раскаяться.
– Благословен Господь! – коэн прикрыл глаза, не отрываясь от умственного счета.
– Благословен Он! – застонали талмиды, изнемогая под тяжестью кувшинов.
С этими словами все четверо вошли к нам во двор. Юноши поставили кувшины возле дома и побежали за угол.
– Эй, хозяин, неси вино! – крикнул рябой, садясь за стол и приглашая левита присоединиться.
Из дома выскочил человек и метнулся к винному погребу.
– Ну и жара, – коэн приподнял головной убор и краем платка вытер струящийся по лбу пот.
– И это только начало, – левит посмотрел на безоблачное небо и перевел взгляд на талмидов. – Мочиться у чужой стены можно не иначе как отступив на три ладони, если стена кирпичная, и на ладонь, если она каменная, если же она высечена в скале, то дозволено не отступать[40 - М. Т. Б. Б. II:1.4.], – он любил сыпать цитатами из книг, особенно если это касалось поучения других.
– Я отступил, – один из юнцов шагнул чуть назад, забрызгав себе ноги.
– Стена каменная, – второй опустил край рубахи и подошел к столу.
– Кирпичная, – левит не любил, когда с ним спорят.
– Разве кирпич не камень, а дерево не растение? – это был племянник хозяйки – тот самый, что прошлый раз влетел на два динария. Не знаю, выплатил ли он долг или нет, но, похоже, наука не пошла ему впрок.
– Ты смотри, какой умный, – левит покачал головой и повернулся к коэну. – Кто он и где ты нашел его, друг Суммас?
– Это Иов, сын Иосифа плотника, чей дом у Рыбных ворот[41 - Рыбные ворота – городские ворота в северной части Иерусалима, в предместье мастеровых; рядом с воротами был рыбный рынок.]. А его тетка – жена горшечника, в чьем дворе мы с тобой сидим, – коэн принял запотевший кувшин из рук хозяина и взмахом руки отослал того прочь. Прежде чем удалиться, хозяин сбегал на кухню, принес четыре кружки, поднос с сушеным инжиром и лепешками, после чего сложил руки на груди, поклонился и, пятясь задом, скрылся в доме. – Отец просил пристроить его в учение, вот я и взял его к себе. Счет знает, писать умеет, что еще надо?
– Надо Тору[42 - Тора – «учение, закон» (иврит). Торой называют Пятикнижие Моисеево.] почитать, завещанную Моисеем сынам Израиля.
– Читаю, почитаю, посты соблюдаю, – Иов сел рядом с левитом и подвинул к нему свою кружку. От такой наглости левита перекосило, и он решил проучить мальчишку.
– Твой отец – тот человек, который починил колесницу римского амара[43 - Амар (иврит) – начальник в ранге заместителя; тем самым подчеркивается, что префект Иудеи подчинялся наместнику Сирийской провинции.]?
– Да! – гадоль радостно кивнул, гордясь, что его отца все знают.
– Тот, который достоин побития камнями за то, что услужил язычнику? – левит был в своем амплуа: твердый и неумолимый к недругам Торы и хитроватый во всём, что касалось лично его.
– Нет, тот, который отвел беду от иудеев, строивших дорогу из Вефиля[44 - Вефиль – небольшая деревня в 95 стадиях (18 км) к северу от Иерусалима.] в Иерусалим, – юноша, об отце которого шла речь, прожег левита взглядом.
– Благословен Господь, избавитель Израиля! – левит отвел глаза, воздев руки к небу.
– Благословен Создающий плод лозы[45 - Славословие, читающееся над вином.]! – подхватил коэн и влил в себя полную кружку вина. Одобрительно крякнул, после чего провел ладонью сверху вниз, поглаживая клиновидную бороду.
– Благословен Он! – зашептал второй талмид, косясь на своего товарища, который молчал, закусив губы.
А Иов ничего, крепкий орешек. Он начинал мне нравиться. Я видел, как от прихлынувшей крови зарделись его щеки – гадоль сжал кулаки, готовый принять брошенный ему вызов. То, что он помочился на угол дома – так с кем не бывает: и кот наш блудливый так делает, и пес хозяйский, а мы с волом так вообще во дворе дуем.
Чтобы не выдать своего любопытства, я покрутился на месте и стал подбираться к ним бочком, демонстративно разглядывая улицу и людей, собирающихся возле колодца.
– Четырех родов бывают ученики, сидящие пред мудрецами, – левит начал издалека, – губка, воронка, цедилка и сито. Воронка – ученик, у которого всё входит с одной стороны и выходит с другой: слышащий, но не запоминающий. Губка, вбирающая всё, – ученик, который всё слышит, помнит, но излагает в беспорядке. Сито, отбирающее кемах от солета, а солет от отрубей[46 - Кемах, солет, отруби – результат просеивания муки, от тонкого помола к грубому.], – ученик, который слышит учения, всё помнит, но излагает каждое отдельно. Цедилка, отбирающая гущу, – ученик, который входит в школу, и если слышит Мидраш, Галахи и Агаду[47 - Мидраш, Халахи, Агада – нормативно-правовые разделы устной и письменной Торы.], то, выходя, не помнит ничего, а если слышит пустые речи, то их помнит. Вот и ответь мне, кто ты: воронка, цедилка, губка или сито?
– Зачем тебе это? – буркнул Иов, понимая, что примирения уже не будет и левит превратился в его недруга.
– Я думаю, цедилка… Только пустые речи ты и запомнил, а истинного учения не понял, и не дано тебе понять. Кто обладает тремя качествами добродетели – принадлежит к ученикам отца нашего Авраама[48 - Авраам (XXI–XX вв. до н. э.) – библейский патриарх, живший после Всемирного потопа. Родоначальник еврейского народа. Скончался в возрасте 175 лет.], а кто обладает другими тремя качествами – принадлежите к ученикам нечестивого Валаама[49 - Валаам – прорицатель из города Пефор, склонный за плату на преступления против Бога и людей. Давал моавитянскому царю Валаку советы по истреблению израильтян, за что был впоследствии убит.].
Гадоль посмотрел в сторону колодца и встал.
– Слушаю я тебя и удивляюсь. Сначала ты говоришь «белое», а потом «черное», – Иов поднял свою кружку и демонстративно вылил вино на землю, – этот достоин побития камнями, а этот удушения, тот сожжения, а другой усечения мечом. И при этом говоришь: человек согрешил раз, второй раз и третий раз – ему прощают; но если он согрешил в четвертый раз, то ему не прощают. И добавляешь: душу за душу, глаз за глаз, зуб за зуб, руку за руку, ногу за ногу. И следом говоришь: согрешу и раскаюсь, согрешу и раскаюсь. Иной отвечает и за убытки, причиненные им самим, и за убытки, причиненные его волом или ослом, а иной не отвечает ни за убытки, причиненные им самим, ни за убытки, причиненные его волом или ослом, – кучерявый зачем-то посмотрел на меня и подмигнул.
Странно, я ему, вроде, ничего не должен.
– Что ты этим всем хочешь сказать, цедилка? – вино ударило в голову, и левит стал задираться.
– Сказано древними: «Наглый – в геенну, а скромный – в рай[50 - М. Т. Ав. V.]». Вы же забыли истинное Писание и проповедуете веру, которая вам мила, и толкуете на всех углах: «Если какая душа согрешит против заповедей Господних и сделает что-нибудь, чего не должно делать, пусть представит из крупного скота тельца без порока, Господу в жертву о грехе. А если всё общество Израилево согрешит по ошибке и скрыто будет дело от глаз собрания, то, когда узнан будет грех, пусть принесут тельца в жертву за грех. А если согрешит начальник и сделает по ошибке что-нибудь против заповедей Господа Бога своего, чего не надлежало делать, и будет виновен, то, когда узнан будет грех, которым он согрешил, пусть приведет он в жертву козла без порока[51 - Лев. 4:2–23, с сокращениями.]…» А если не узнан грех будет, так и не виновен никто…
– Пошел вон! – не сдержавшись, служитель храма метнул в юношу глиняную кружку.
Иов увернулся, пропуская мимо себя корчажку, которая с треском разлетелась, ударившись о каменный вал.
– Уйду! Но мне кажется, ты запутался и сбиваешь народ с истинного пути. Ибо нельзя учить тому, чего делать не полагается, и нельзя согрешивших в малом наказывать больше, чем согрешивших в большем.
Коэн был против такого поворота событий. Во-первых, он терял способного ученика и, что бы ни говорил левит, лично он был юношей доволен. Во-вторых, кто понесет кувшин с маслом? Чтобы нанять носильщика, нужно платить, а это не входило в планы старшины. Да и тесть первосвященника не обрадуется, узнав об убытках. И, в-третьих, их уже никогда не будут привечать в этом доме.
– Сегодня не День искупления[52 - Йом-Киппур – праздник всепрощения, покаяния и отпущения грехов («День искупления», «Судный день»). Отмечается в десятый день месяца тишрей (приблизительно сентябрь-октябрь).] и грехи, совершенные пред лицом Господа, не прощаются, а проступки, совершённые пред ближним, прощаются лишь после того, как получишь прощение от ближнего. Примеритесь, ибо негоже двум иудеям встретить Пасху неочищенными.
Только сейчас левит сообразил, что натворил. Если бы не свидетели, он мог бы скрыть этот грех, но ставшее ведомым двум станет ведомо всем. От этой мысли его передернуло, и он пошел на попятную.
– С чего ты взял, что я так говорил? – голос стал ласковым, словно между ним и Иовом ничего не произошло.
– Ты не говорил, ты учил: «Кто съел от пасхальной жертвы кусок величиною с оливку недопеченным или тушеным, или сваренным – подлежит наказанию; а если кто вынес кусок величиною в оливку из одного дома в другой дом во время, на назначенное для еды, подлежит наказанию[53 - Т. М. Мак. III.]».
– Так сказано в Писании: «…не выносите мяса вон из дома[54 - Исх. 12:46.]», – левит скрипнул зубами.
– А вот он, – Иов показал на человека в белых одеждах, сидевшего возле колодца в окружении людей, – говорит, что всякий грех простится человеку.
– Он богохульствует. Кто он такой, чтобы прощать грехи?
– Сын Бога живого, который имеет власть на земле прощать грехи. Тот, кто накормил пятью хлебами и двумя рыбами пять тысяч человек, и тот, кто оживил Лазаря, живущего на соседней улице.
От этих слов я сжался и боязливо посмотрел в сторону колодца. За сгорбленными, запыленными спинами людей нельзя было разглядеть того, на кого указывал юноша. Что видел он с высоты человеческого роста, то не дано было видеть мне с моего ослиного места, но меня поразило другое – с каким вниманием собравшиеся слушали Того, о ком говорил Иов. Воистину там сидел имеющий власть над людьми и миром. Уши мгновенно повернулись в сторону улицы, и я уловил тихий, ласкающий слух голос:
– …Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божиими. Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царство Небесное. Блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать и всячески неправедно злословить за Меня. Радуйтесь и веселитесь, ибо велика ваша награда на небесах: так гнали и пророков, бывших прежде вас[55 - Мф. 5:9–12.]…
Не отдавая себе отчет в том, что делаю, я машинально двинулся вслед за юнцом, открывшим калитку и уже вышедшим на улицу. Я был во власти голоса – во власти волшебной флейты, собирающей в стадо своих овец.
Как бы я хотел быть Его овцой! Но, увы, я осёл…
– Держи осла!
Этот крик ввел меня в ступор. «Зачем меня держать?», – пока я переваривал эту мысль, второй талмид схватил меня за уши и потащил во двор.
– Оставь его! – голос горшечника вернул меня к жизни.
«Как уши больно!», – я захрипел и мотнул головой, норовя сбросить юнца с шеи. Не отпуская моих ушей, он навалился на меня всем телом, зажал шею локтем, уперся ногами в землю и стал пятиться, пытаясь затащить меня во двор.
– Он не подъяремный, – хозяин пытался объяснить храмовникам всю ничтожность их затеи, но его никто не слушал.
– Ерунда, довезет.
Только сейчас я увидел, с какой поспешностью левит и коэн обматывают горлышки кувшинов пеньковой веревкой.
– Не надо, он не обучен, – причитал хозяин, бегая вокруг них. – Побьет ведь горшки ваши. Кто за всё платить будет?
