Письма к тетушке

Предчувствуя способность вашу к горячим и необдуманным поступкам, нарочно не даю вам своего нового адреса. Настанет время (а я приложу все усилия, чтобы уже скоро, чтобы вот-вот) и вы сами убедитесь в верности моих теперешних шагов и предприятий. Телефон для экстренных вызовов: (050) ХХ-ХХ-ХХХ. Это номер Кости, он знает, если что, как со мной связаться. Только, прошу вас, милочка, не тревожьте вы соседей понапрасну, лишь затем, чтобы что-то обо мне выведать, Костя все исказит и только расстроит вас. Местонахождение же мое он вам все равно не выдаст, он поклялся.

Ну и наконец, с Наступающим! Крепкого вам с Николаем Антоновичем здоровья, мои родные. Любите друг друга и всех вокруг и радуйтесь жизни! Дарите всем и каждому свои улыбки, будьте всегда на позитиве (что значит веселы). Думайте только о хорошем и хорошо, и обо мне в частности. Пусть моим устремлениям сила вашей мысли всегда будет только сподвижником, чтобы к моему успеху в будущем со всем правом вы могли считать себя причастными.

Домой на праздник, как вы поняли, меня ждать не нужно.

Ва́рвара.

P.S. Забыла сказать, как сильно я вас люблю, и чтобы вы продолжали писать мне! На этот адрес: ***, – тоже Костин. Все равно день через день ко мне бегает, произведем его в корреспонденты, хоть будет толк от него.

05 января

Понедельник

С Новым Годом, тетушка, с новым счастьем! Как вы отпраздновали, мои дорогие? Как всегда, тихо, ровно? Николай Антонович, как обычно, переел, вздыхал и охал, причитал и укорял вас за то, что наготовили вы ему столько вкусностей? Из года в год у вас одно и то же, но я за вас рада. А со мною что? Врагу не пожелаю столько терзаний, сколько я пережила в эту новогоднюю ночь, и после. Были минуты воистину ужасные. Если бы только существовала такая возможность, вот так, по щелчку, перенестись в родной Покровск, за скромный праздничный стол, к вам, таким простым и понятным мне людям, я бы воспользовалась ею много раз и без раздумий. Можете понимать теперь мое тогдашнее расположение духа. Нельзя, кажется, быть больше не в своей тарелке, чем я себя чувствовала. Это была сплошная душевная мука. Но, кто виноват мне!..

Мы встречали Новый Год в «Подвале», Женя, Виола, с пять десятков самой интересной молодежи города и я. Непосредственно наша компания насчитывала двенадцать человек, но в дальнейшем все перемешалось, как обычно это происходит в «Подвале», нельзя было разобрать кто и с кем. Я вот думала, что я с Женей…

Поступило предложение провожать старый год поцелуями. Я сначала не поняла, как это. Сидела за столом, наблюдала, как все вокруг меня начало суетиться, меняться местами, рассаживаться. Виола подвинулась, между нами сел какой-то бородач, которого я имя не успела выучить, девочка, что была от меня справа, тоже уступила свое место, абсолютно незнакомому мне парню с соседнего столика. Налили бокалы, подняли символически, по жребию выпало начинать с другого края. Там Леночка, очень хорошая девочка, такая скромная, милая, обвила руку Бизона (я вам представляла его, как «детину», в одном из предыдущих моих писем) и выпила с ним на брудершафт, скрепив все это столь откровенным поцелуем, что мне неловко стало. Весь наш стол зааплодировал. Я так подумала, что Леночка с недавних пор вступила в отношения с «детиной», о чем я не знала, и что они теперь встречаются. Но не успела я за них двоих порадоваться мысленно, как Леночке опять наполнили бокал, и как она уже целовалась с Аксом, с барменом «Подвала», сидящим от нее по другую руку, целовалась с тем же откровением. Одобрительные возгласы сыпались отовсюду. Леночка закраснелась, застеснялась, заулыбалась скромно и невинно; в это время Акс уже пил на брудершафт с Миланой. Затем Милана целовалась с Вектором, Вектор с Крис, Крис с незнакомым мне (а может быть и ей) парнем с соседнего столика. Не успела я опомниться, как этот уже лез ко мне за поцелуем. Не будь я в такой растерянности, я бы, конечно, не позволила ему к себе и на расстояние пушечного выстрела приблизиться. А так… Он прилип ко мне, как какой-то слизень. Я насилу его отпихнула. Мне стало так тошно и гадко, до головокружения. Я почувствовала себя бесполезной вещью, ветошью, которую использовали только так, ради забавы. Я слышала смех и рукоплескания. Ужасающая мысль промелькнула у меня в голове, ведь Женя сидел со мной за одним столом, и он видел, как меня целовал этот, другой! Я пожелала отыскать Женю глазами, чтобы как-то оправдаться, но передо мной вдруг выросла бородатая морда. Эта морда, заведя свою руку за мою и, отхлебнув шампанского, предлагала сделать мне тоже самое. Из опыта я уже знала, к чему приводит такая процедура. Меня охватила паника. Я буквально, заверещала: «Отстань, уйди, не хочу!» И мой и чужой бокал попадали на пол. Тишина образовалась за нашим столом. Все лица выражали недоумение. Скромная Леночка таращила на меня свои глазки как будто даже с ужасом, как будто на мне была проказа. Наконец я застала и Женин взгляд, он смотрел на меня с укором. Я подумала, что это мне от него за тот поцелуй, и сердце в моей груди сжалось. Молчание было нарушено бородатой мордой, которая что-то забухтела, что-то затараторила, толи в свое оправдание, кажется, и на мой счет что-то. Сидящая за мордой следом Виола подала ему другой бокал с шампанским. Она просила его не обижаться «на нашу дикарку»; придвинулась к морде близко, запрокинула голову и… «проводы старого года» продолжились. За Виолой сидел Женя. Ком, подступивший к моему горлу, уже давно душил меня, и слезы наворачивались мне на глаза. Я не хотела ожидать, чтобы моя подруга и тот, кого я… кого я так мечтала назвать своим молодым человеком, чтобы они на моих глазах могли поцеловаться. Я не хотела ожидать, но я того ожидала. Так оно и сталось. Мне даже показалось, что их поцелуй был чрезмерно сладким. Невольный стон вырвался из моей груди, слезы хлынули и, закрыв лицо руками, я выбежала из-за стола.

«Подвал» настолько мал и тесен, настолько популярен среди определенного круга лиц, что в нем просто не бывает свободного угла. Негде было мне уединиться, я рыдала прямо посреди танцплощадки, мимо меня носились с бокалами, кто-то уже даже танцевал. Замечательно, что на меня так никто и не обратил внимания. За полчаса я выплакалась, успокоилась и успела своих слез устыдиться. Главное, я чувствовала себя чрезвычайно неловко. На часах было без десяти минут полночь, не могла же я встретить Новый Год истуканом? Но как было вернуться назад, за стол? Я смотрела туда и видела, что им там весело, они смеются, они и забыли о моем существовании. И меня более всего угнетало это, что все забыли обо мне, и Женя. Наконец, Леночка обратила на меня внимание, милая, будто вняв моей мысленной мольбе. Она подошла ко мне с вопросом, куда я пропала и почему? Вопрос ее был так натурально невинен, что я сама усомнилась, а была ли на самом деле причина моему расстройству. Я вернулась на свое место, подле меня сидела опять Виола, она мне рассказала что-то смешное, случившееся пока меня не было. Ударили куранты, мы все выпили. Я ждала, что меня поздравит Женя. Ждала где-то до половины второго. Уже вовсю были танцы. Заиграл медленный танец. Но Женя пригласил Крис. Ко мне же подошел Бодя, тот мальчик с козьей бородкой, заплетенной в косичку, которого я вам не раз уже представляла, тетушка, ранее. Мне все равно теперь было, я согласилась составить ему пару. Он, было, принялся меня кружить, но я попросила его убедительно, бросить эту затею, и мы с ним затопали на одном месте как два медведя-шатуна. Между тем он дважды пошутил и оба раза крайне неудачно. Затем он спросил меня, как давно я фанатею по Земфире? Я удивилась его вопросу. – Моя татуировка. Он сказал, что и у сестры его двоюродной такая же, тоже на шее, что и она от Земфиры без ума…

Мое новое место жительства недалеко находится от «Подвала». Я собралась и прошла незамеченною, чрез танцевальную площадку, сквозь толпу курильщиков, заслонявших выход, среди прочих был Женя. Он просил отчаянно у кого-то сигарету, хотелось ему курить, аж уши у него пухли, ему было не до меня. Ночь была без мороза, сырая, дождь накрапывал, кажется. Впрочем, я ничего впереди себя не видела и не чувствовала. И дороги я почти не заметила. А потом я три часа просидела на кровати, смотря в стену, почти без мыслей, с одним неясным и как будто бы застывшим в голове недоумением: как я так преобразившись, столько потеряла? Потом пришла Виола и рассказала мне что-то смешное, случившееся, когда меня уже не было. Она заметила, кстати, куда это я пропала? Там, в «Подвале», по ее словам, началось все самое-самое. Пришел диджей «Буравчик», могла ли я себе представить! Пришел и учинил там такое! Словом, было круто, нереально круто, трэш, вынос мозга и еще как-то, я не запомнила. Затем Виола, не раздеваясь, завалилась спать. Но покой ее длился недолго, ей вдруг стало плохо, ее рвало, я за ней ухаживала. Она меня благодарила и называла милой, а затем дурой. Потом пожелала меня поцеловать и сделала то, но совсем как-то не по-дружески. Я так подумала, что у нее галлюцинация и что она меня путает с кем-то из многочисленных своих парней. Я принялась ее успокаивать, намочила водой полотенце, приложила к ее голове. Но холод подействовал на нее неожиданно, она разорвала на себе блузку, схватила мою руку и приложила к оголенной своей груди. Я отскочила от нее в ужасе. Но она, подобно дикому зверю, на четвереньках и извергая нечеловеческие звуки, стала меня преследовать. Мне было по-настоящему страшно, что за шутки, я заперлась от нее на кухне, подперев дверь стулом. Она пыталась взять мои баррикады приступом. В конце концов, она успокоилась и уснула, на полу, с той стороны. Я боялась ее будить, и просидела на кухне до полудня.

Проснувшись, Виола жаловалась, что у нее все болит, что ей было неудобно спать на полу; и вообще, недоумевала она, как она там очутилась? Она ничего не помнила. Я ей рассказала все подробно и в деталях, потому как была на нее сердита. К удивлению моему, Виолу мой рассказ только развеселил. «Значит, таки не поддалась соблазну наша дикарка?» – спрашивала она без всякого раскаяния, смеясь, и как будто речь шла о ком-то постороннем, не обо мне и не о ней. Впрочем, заключила она выводом, что вчера перебрала и просила на нее не обижаться.

С наступлением вечера Виола стала подбирать наряд и очень удивилась, не обнаружив во мне решимости куда-то идти. «Первое число требует продолжения веселья», – сказала она. Я ей ответила, что вчера достаточно повеселилась. Виола пожала плечами.

– Как хочешь, – сказала она. – Что ответить Жене, если он будет спрашивать о тебе?

– Жене нет до меня дела.

– По твоему? Я бы так не сказала.

Я хотела казаться безразличной, но последняя фраза Виолы крепко меня зацепила. После нескольких минут колебаний мне стало нестерпимо важно знать, что она думает о чувствах Жени по отношению ко мне. Виола ответила, что о чувствах она ничего не может сказать (она, видимо перепутав, сказала «о бреднях»), но что Женя выделяет меня среди прочих, для нее это было очевидным. «Но почему он тогда танцевал вчера не со мной, а с Крис?» ― «Он вчера еще много с кем танцевал», – произнесла апатично Виола, но в конце празднества, по ее словам, он искал меня, и если и ушел, в результате, с Клепой, то только оттого, что не увенчались успехом его поиски. Услышав это, я пришла в отчаяние.

– Кто такая Клепа? – спросила я.

– А там… одна.

– Женя теперь с ней?

– Ты что, смеешься?

Мне было не до смеха. Я в одну минуту уже была собрана, и подгоняла Виолу, чтобы мы с ней, не дай бог, не опоздали.

«Продолжение веселья» происходило в небольшой двухкомнатной квартире, бородатой морды, по многим признакам. Он отшатнулся даже, открыв дверь и на пороге меня увидев. Виола рассмеялась, заметив его реакцию, «Прячь бокалы, Чек», – сказала она ему.

Женя был уже там, когда мы пришли. Он едва кивнул мне. Сухость его приветствия меня поразила и как будто парализовала во мне мою сущность. Я вновь ощутила себя абсолютно чужой и ненужной, каким-то неодушевленным предметом, пустым и бесполезным глиняным кувшином. Не знаю, откуда родилось у меня тогда это сравнение, но я именно представила себя какой-то жалкой посудиной. Удивительно было мне и даже не верилось, как эти же люди восхищались мной и называли меня «интересная», вот-вот, еще совсем недавно, когда впервые я показалась в «Подвале». А теперь, когда у меня была татуировка, прическа и проч., я ведь куда должна была быть для них интересней, но нет. С каким восхищением на меня тогда смотрел Женя, теперь, он, казалось, меня стеснялся. Я так хотела им всем опять приглянуться, проявить особенность, неповторимость! Но все у меня было невпопад и не как следует, я это чувствовала, и мне давали это понять. Я опять пожалела, что по какому-нибудь волшебству, я не могу оказаться рядом с вами, тетушка, чтобы прижавшись к материнской вашей груди, чтобы выплакаться. Мне так хотелось, мне так требовалось, душенька, рассказать вам, как мне тяжело, как я запуталась! Уже назавтра я собиралась ехать в Покровск, если бы не пришлось мне в эту ночь утопиться, о чем я совершенно всерьез начинала задумываться. Речка оттаяла в одном месте, я видела. Нарочно я решила обратно идти через мост, чтобы испытать себя и судьбу.

В самом деле, сколько можно было мучиться! Я оделась, обулась и вышла. Я была абсолютно уверена, что никто не заметит моего отсутствия, но вдруг, – уже на улице, я всего-то несколько шагов сделала, не успела за угол дома свернуть, – вдруг, тетушка, меня окликнул Женя! Я от счастья чуть с ума не сошла, оставила все, с разбегу на шею ему бросилась. Неужели он меня не забыл! Неужели я для него не ничто! Неужели!..

Милая моя, моя голубушка, пожалейте меня, мои комплексы не дают мне жить. Я как последняя из могикан со своею непорочностью, будто из другого века пешком вышедшая. Какая мука! Это все ваши романы меня искалечили, и ваши принципы. Все не так сейчас у людей!

Женя, в результате, что вы думаете, опять на меня обиделся. И ушел, вероятно, к Клепе. Но кто виноват мне!

Я уселась за письмо к вам, чтобы тоску вылить. Не помогло.

Варя Еремейчик.

P.S. Пока письмо еще не запечатано: я вот к какой мысли пришла, душенька. Пусть такая же татуировка, как у меня, есть и у Земфиры, также и у полусотни ее почитателей, даже и у целой сотни пусть, – ведь это капля в море перед остальными людьми на земле. А значит, я таки выделяюсь!

Ва́рвара.

14 января

Среда

Милая, добрая, бедная моя тетушка! Вы, наверное, сильно и неприятно удивитесь, когда получите мое письмо. Вы ожидаете моего присутствия. Но я не приеду, родная. На то есть разумные и веские причины, которые я постараюсь вам ниже объяснить.

Разумеется, вы уже и крайне поспешно упрекаете меня мысленно, в жестокосердии, равнодушии. Вы это напрасно, душенька. Сегодня утром открыв дверь на тревожный звонок, и обнаружив у себя на пороге Костю, я сразу что-то нехорошее почувствовала. Последовавшее затем известие привело меня к обмороку: нельзя было представить ничего хуже. Дядюшка, дядюшка! Как же так! Ведь совершенно ничего не предвещало!.. Я горько и долго плакала, затем, очнувшись, отказываясь верить в случившееся, произвела большое впечатление и на Костю, который в своем ко мне сочувствии дошел до собственных слез. Что говорит о его больших душевных качествах, но отнюдь не демонстрирует ума. Такого рода участие не могло пойти на пользу, ни мне, а нашему бесценному покойнику в особенности.

Мои слова насторожили вас? Но, тетушка, ведь это так просто! Впрочем, со мной было то же самое. Женя говорит, мы оттого не замечаем и не понимаем истины, что она прямо перед нашим носом.

Женя застал меня чуть не в дверях, уже собранною, я была в шаге от очередного в своей жизни неосмысленного поступка. Как хорошо, какая я умница, что отказалась от услуг чувствительного Кости и с какою-то инстинктивной поспешностью его тогда выпроводила.

В результате явилось решение, что мне не следует ехать в Покровск, на похороны дядюшки. Что было весьма рассудительно. Если уж Жене пред тем понадобилось не менее часа, чтобы открыть мне глаза на слишком явное и очевидное, так это с его умом и его даром внушения, то могла ли я надеяться… Тем более, что пришлось бы начинать с самих азов, ведь вы у меня, душенька, в такой еще, сравнительно говоря, тьме. Просвещение, милая, вещь пределикатная, с нею никак нельзя идти на абордаж и брать штурмом. Приехала бы я сейчас, мы бы обязательно с вами поссорились. Что уж совсем было бы нежелательно: ничто не возмущает так души покойника как распри родственников в день его похорон.

Но именно из большой любви к Николаю Антоновичу и из заботы о будущем его, я считаю себя обязанною дать вам несколько рекомендаций по поводу предстоящих поминок. Только, пожалуйста, не сопоставляйте меня с яйцом, а самую себя с курицей. Поверьте, это очень важно.

Итак, тетушка, первое, о чем я вас хотела попросить, настоятельно и убедительно: чтобы вы не готовили на дядюшкины помины мясные блюда. Потому что, что есть мясо, при объективном взгляде на простые вещи? Мясо есть, не что иное, как плоть убиенных существ. Что есть кусочек говядины, для нас такой обыкновенный и такой привычный, но если посмотреть на предмет под другим углом? Это кусочек бычка, который пасся себе на лужайке (бычок, не кусочек), рос и креп и никак, наверное, не планировал, в рассвете сил своих, в самом, уместно будет сказать, соку быть съеденным. Но кто спрашивал бычка о его планах? Его обухом по голове и… Представляете, тетушка, что такое обухом по голове? Думаю, что мало в том есть приятного для стороны принимающей. Более того, мне кажется, что совершенно в том нет ничего приятного. Это же что нужно испытывать, когда!.. Теперь, когда от бычка остались рожки да ножки, выварка котлет, да сотни две отбивных, бычок уже, конечно, ничего не испытывает. Теперь удел покойника за бычка мучиться, когда ко дню поминок его скотинкой той ни в чем не повинной фаршируется голубец. А затем, когда родственнички его тот голубец будут пережевывать, с большим аппетитом, карма покойника будет ухудшаться и рушиться, и душу его будет затягивать в адские миры. Вот вам и «за упокой».

Следующий немало важный пункт, а я бы даже сказала, что значительный, касается питейной части. Понятное дело, что придут Кирилл Егорович и Евгений Олегович, а то гляди и Валентин Федорович заявится в последний путь старинного приятеля проводить, куда без него! Вот мой вам совет, милая тетушка, гоните последнего метлой, а первым двум графин компота в руки и пусть поминают. Естественно будут недоумения, и глаза у некоторых по пяти копеек произойдут. Ничего, пусть пьют, так надо. При всех исключительных достоинствах Николая Антоновича, вы сами все знаете, моя дорогая, коньячком он, как многие, любил себя побаловать. Но поверьте, сейчас, когда душа дядюшки в тонком теле, вкусы его переменились. Сейчас ему все греховное противно, а все противное идет во вред. Позаботьтесь, душа моя, о своем муже.

Наконец, не горюйте, душенька! Не убивайтесь вы слишком, моя милая, душа покойника особенно сейчас до слез чувствительна. Его слезы ваши мучат. Посмотрите вон, как племена африканские усопших своих провожают в последний путь, с песнями, с танцами. Это потому что они недоразвитые, ими сама природа руководит. А природа, как хотите, умнее человека, не смотря на весь его человеческий ум, и так даже выходит, что чем умнее человек, тем он безумнее: это как надо было изощриться, чтобы столько самому себе препятствий в виде разного рода предрассудков нагородить! Женя говорит, дикари невинные инстинктивно чувствуют, что нужно за покойника радоваться, что тот в лучший мир переходит, и покойника тамошнего дикого такое настроение как бы проецирует на этот самый лучший мир. А мы что делаем? Слезы льем ручьем, горюем, в обмороки падаем. Понятно душа несчастного, нашего, усомнится, чтобы его, что хорошее ждало в грядущем, при таком-то порядке вещей.

Жаль, тетушка, жаль, что вы не можете всего этого лично от Жени услышать, я думаю, куда бы было оно доходчивей. Я даже предлагала ему рискнуть и отправиться-таки в Покровск, вместе, я бы вас с ним познакомила. Но из моих прежних рассказов о вас Женя уже успел составить мнение, что о процессе обратном в сторону просвещения в вашем случае речи быть не может. Все слишком, он сказал, запущенно. Не советовал он и мне предпринимать попытки. Но я не удержалась.

Надеюсь, Васька Коваленко, одноклассник мой бывший, сдержит свое слово, и адрес не спутает, доставит вам письмо. Мне это стоило ста гривен. Съездил домой, мошенник, за мой счет. Я очень все же надеюсь, душенька, что не станет бестолковой Васькина командировка и верю, что вы к моим советам прислушаетесь. Подумайте, что это важно не столько для вас самой.

С любовью,

Ва́рвара.

P.S. Но даже если, тетушка, вы меня не захотите услышать, что очень может быть и даже будет наверное, отчаиваться нет нужды, я знаю что мне делать. Пока Валентин Федорович с Кириллом Егоровичем и прочими будут рюмочку за рюмочкой закладывать, не чокаясь, за упокой души старинного приятеля своего, пока соседи, родственники, близкие и дальние, знакомые и те, которые о самом существовании усопшего до теперь не знали, не слыхивали, пока будут курочкой, свининкой лакомиться, распространяя энергию негативную тщательным своим пережевыванием, пока, душенька, на глазах ваших и с вашей же руки будет происходить все это безобразие, потому что так оно принято, потому что так оно положено, а сами вы пока будете горевать и заливаться слезами, – я о Николае Антоновиче, милочка, позабочусь.

Я попрошу дорогого дядюшку (Женя говорит, сейчас душа его в тонком теле находится, слово доброе напутственное он отовсюду услышит), я попрошу его не вовлекаться в греховные действия своих друзей, родственников, которые не ведают, что творят. Я укажу дяде на ваши, милочка, слезы и назову это глупостью. Я скажу ему, что нет нужды ему печалиться, что он переходит в лучший мир, где его ждет новая лучшая жизнь с новыми и бесконечными радостями. Я включу громко песню, заводную, энергичную (может быть, что-нибудь из Нирваны) и стану прыгать и веселиться и скомандую дядюшке прыгать и веселиться вместе со мной (потому что душа его в тонком теле и у него уже нет радикулита). И дядюшка вновь почувствует себя молодым и будет счастлив, и его карма будет обновлена.

А могла бы я произвести все эти полезные и спасительные для дядюшкиной души процедуры, приехала бы я на его похороны в Покровск?.. То-то же, тетушка, то-то же!

30 января

Пятница

Здравствуйте, душенька? Как ваша жизнь? Вы мне не пишете, стало быть, я в опале? Женя говорит, это обыкновенный порядок вещей и ничего другого нельзя ожидать было. Теперь, сказал он, у меня два пути: назад, в царство мракобесия, утонуть в предрассудках, называемых традициями, прочь от успеха, от возможности чего-то в этой жизни достичь, мимо будущих благ, противно самому здравомыслию, воссоединившись вновь с вами, милая тетушка, окунуться с головою в тягучий покровский быт, или же…

Я предпочла, душенька, «или», не дав Жене закончить.

Мы были в квартире одни, Виола где-то тусила (то есть была на гульках). Мы сидели бок о бок, в прихожей, на полу. Была глубокая ночь, почти утро. Я повернула голову и посмотрела Жене в глаза. Я сказала ему, что я решилась. Он ответил, что да, он видит, стал хвалить меня за твердость духа, за непоколебимость, за скорость принятия решения…

– Я не о том, – остановила его я. – Я решилась.

У меня уже давно было другое направление мысли, он должен был это почувствовать. Меня всю лихорадило. Он как будто немножечко даже струсил, наконец, сообразив, что я имела в виду.

– Это то, о чем я подумал? – настороженно переспросил он. Я кивнула головой утвердительно. Он сказал, что это отлично, что это просто прекрасно, что он все организует, чтобы это было для меня незабываемо…

Я сказала, что вот сейчас! Я сказала, что совсем ненужно ничего. Здесь и теперь!

Он совсем как-то вдруг потерялся и на несколько секунд словно впал в ступор. Но затем он взял себя в руки, и все свершилось.

Когда он ушел, со мной случилась истерика.

Но теперь мне намного лучше! Я рада тетушка, что это, наконец, произошло, что я как все теперь! Мне нечего уже беречь, не для кого… Правда, душенька, мне легче! Да, так лучше… Простите. Прощайте!

В.