Лунное зелье

У нас же под мостом только один приемник и просто танцы. В программе – вальс, танго, полька и некий китайский краковяк. Всё по-настоящему: пары летят по большому кругу, по стеночкам в ожидании приглашения жмутся прекрасные дамы. Танцорам от двадцати лет до примерно пятидесяти- семидесяти.

Вот старичок в копеечных синих, пенсионерских штанах (практичный немаркий цвет, самая дешевая материя в скатанных ёжиках и затяжках), с бетонной прямой спиной медленно приближается к даме глубоко за сорок, мелкие крутые кудряшки завивки почти встали дыбом. Кроваво красные длинные ногти ложатся на мужское плечо. Вот две боевые женщины подружки танцуют вдвоем жаркое танго, не нашлось мужиков и плевать, одна уверенно по-мужски крепко ведёт, другая мягко грациозно струится вслед. На этих вот участников даже специальная концертная форма – черный костюм на низкорослом поджаром мужчине и алая юбка на высокой женщине на невозможно тонких каблуках. Она постукивает ими в такт музыки, и от этого кажется, что это танец с кастаньетами.

Все они, и мужчины и женщины двигаются серьёзно, сосредоточено, церемонно. Когда глядишь на высокие заляпанные грязью резиновые сапоги, и, выныривающие из них иногда маленькие женские туфли лодочки, кажется, что это русская дискотека в сельской местности.

Только вот в чём штука: тут совсем нет пьяных. Собравшиеся церемонно целомудренны. Пожатие руки, пожалуй, самая большая вольность, которую может позволить себе кавалер. И как с фейерверками: ни тени улыбки. Все сосредоточенно заняты важным делом. Какие уж тут шутки! Улыбки появляются только при виде моей дочери, весело начавшей подпрыгивать и кружиться.

Трудно отрывать ребёнка от танцев. Но наш самый последний автобус вот-вот должен уйти, и я, схватив дитя в охапку, мчусь на остановку, снова уже в полной темноте: представления закончены, а энергоресурсы надо экономить, помня о нуждах трудящихся. Поэтому часов в девять вечера вся королевская иллюминация сворачивается, и лишь кое-где торчат дежурные скупые фонари.

И уже у самой почти остановки, под следующим мостом, мы слышим трубу. Там сидит музыкант и играет. Совершенно один, в какой-то старомодной вязаной жилетки, тонкой оправы очки на горбоносом немного грустном лице.

Как будто он что-то вспоминает, как будто играет для кого-то из далекого прошлого, кого-то дальнего и очень близкого. Под его мостом мало места, он не предназначен для людных сборищ, немного мусора по углам, дворник здесь очевидно довольно редкое явление. Облезлая старая кошка примостилась на брошенной наземь брезентовой сумке. Он играет просто так, сам для себя. Звуки отражаются в арках моста и плывут над рекой.

Мелодия – тоже трудно узнаваемая, не протяжно заунывно-традиционная, не бодро-коммунистическая, и даже не расхлябанно-джазовая. Складывается такое впечатление, что он на ходу словно вспоминает, нащупывает мелодию, и она, как чайный листок из заварки, постепенно разворачивается и плывет над мостами, дорогами, опустелым парком, сонным, ночным городом.

Медленно-медленно.

Как будто ищет дорогу домой.