Белый павлин

Так и живем.

Целую.

Люба.

***

Ольга Степанова online

Люба: А вчера, забыла совсем сказать – я же со свидания пришла, с этими сумками, а дома еще и свекровь сидит. Сидит на кухне с Сашуней, и они воркуют вместе. Меня обсуждают. Сашуня мне вечером свистящим шепотом жаловалась: пришла твоя Марьиванна (почему она ее все время называет Марьиванной?), все про тебя гадости говорила. И что не убрано в квартире, и обеда нет, и как вы вообще живете. А я ей – говорит Сашуня – ответила! Вы что, не понимаете, что Любочке некогда? Что она вообще-то еще и работает? И дома работает по вечерам. Я же вижу!

Ольга: Молодец Сашуня!

Люба: Да не то слово. Бросилась на мою защиту, как тигрица. Надо с ней завтра погулять сходить, в рынок, как она говорит. А то я вчера с этим свиданием поздно вернулась, не успела погулять с ней. Только ужин да посуду помыть.

Ольга: Да я тоже ничего не успеваю. Откуда люди время берут? У меня на работе завал, а я тут еще халтуру взяла. И зачем-то влезла на сайт знакомств. Как мне начали писать всякие сумасшедшие! Я теперь, вместо того чтобы работать, сижу и ржу. Один назвал майской розой. Он даже не понимает, что он говорит! Но удовольствия – масса. И сразу, знаешь, самооценка повышается.

Люба: Сайты знакомств – хорошее дело )))) я бы тоже влезла, но неровен час, Вовка в мой компьютер залезет и историю посмотрит. Запаролить, что ли, комп? И пуститься во все тяжкие.

Ольга: Давай. Будем вместе на свидания ходить. "Две привлекательные дамы среднего возраста без в/п хотят познакомиться с двумя приличными обеспеченными мужчинами. Групповой секс не предлагать".

Люба: Ну это почему же? Может, надо попробовать хоть раз в жизни?

Ольга: Тьфу на тебя )))) какой групповой секс? У тебя он и так скоро будет групповой – с Вованом и с Никитой. Только разнесенный немного во времени.

Люба: Лучше не говори. Я ведь вчера пришла, вся такая на воздусях, хоть и с сумками, и Вовка ведь до меня докопался. И не пил ничего. Как будто чувствует, зараза, что я налево пошла. Как они это понимают, а?

Ольга: Из воздуха ловят. Или это феромоны. Я не знаю. Мой бывший, как только я налево начинала смотреть, сразу чувствовал. Говорят, что женская интуиция – это вещь, так ничего подобного! Я до сих пор помню, как в глубокой юности я собралась изменить своему Сергею. Решила – надо что-то менять. А то знаешь, как бывает – кажется, вся жизнь уже определена на двадцать лет вперед, все расписано и ничего не изменить. А такое знание совершенно ужасно. Кажется, что скована по рукам и ногам, и такая безнадега. Пригласила приятеля – он давно ко мне подкатывал. Симпатичный, неглупый. Чаю попили, он приставать ко мне начал. Уже блузку почти расстегнул – и тут звонок в дверь. Сергей пришел. Хотя мы с ним и не договаривались. Почувствовал. Понятно, что блузку я застегнуть успела, а этот мой красавец рубашку в штаны заправил, слава богу. Успели. Типа сидим на кухне, чай пьем. Но вот как Сергей узнал – не представляю.

Люба: Ну вот и мой так же. Чувствует. Ведет себя прилично, к Ленке не пристает, что все не так. Тишь, гладь, божья благодать. Я прям виноватой себя чувствую. Хотя вроде пока и не с чего – не из-за чашки же кофе чувствовать себя виноватой?

Ольга: Нет )))) чтобы виноватиться, надо значительно больше. Но я думаю, у тебя скоро появится повод.

Люба: Тьфу-тьфу-тьфу ))))

***

Вчера было очередное свидание. Мы встретились, выпили кофе и пошли гулять. Дома я сказала, что у меня аврал на работе, проверка из Центральной – ох уж эти проверки! – и раньше восьми я никак прийти не могу. Оставила Сашуне еды, Ленке дала инструкции, что делать, и помчалась.

Мы были в каком-то странном кафе – абажуры, индийский стиль, кофе с кардамоном, никого, мы сидели и целовались. Так странно целоваться в таком возрасте. Ха. Какой там возраст. Но мне в юности все женщины старше двадцати казались глубокими старухами. Ну хорошо, старше двадцати пяти. Я помню нашу учительницу русского языка. Ей было тридцать пять, о чем мы внезапно узнали и долго перешептывались по углам. У нее было старое морщинистое лицо и такие же руки. А потом она однажды пришла в красивом платье. И вдруг оказалось, что у нее нежная и красивая кожа, а руки – выше кистей – белые, красивые и молодые. И вдруг стало понятно, что она может заниматься сексом, и вовсе не старая старуха с идиотскими домашними заданиями, как мы думали, а молодая женщина. Когда я смотрю в зеркало, я вспоминаю про нее. Я вижу свои морщины, гусиные лапки, натянувшуюся кожу под подбородком – две тонкие напряженные струны, и думаю – как же в таком возрасте можно целоваться? А оказывается, отлично можно. Как будто не прошло двадцать… Ну хорошо, десять лет с тех пор, как я целовалась с кем-то в последний раз. Муж не считается. Мужья, как пишет одна известная блоггерша, вовсе не для этого. А чтоб было кому очередь держать, пока ты в туалет отлучился.

Сколько угодно я могу гнать на Вовку, говорить, что он мерзавец, негодяй и алкаш, но он пока еще ни разу меня не подвел. Или подвел, а я забыла? Или скажем так. Если, конечно, я прошу его не пить перед приходом родственников, или когда мы идем в гости к моей маме, то он, конечно, пьет. Я не знаю, какой механизм тут работает. Видимо, лучше ни о чем не просить. Просьба вызывает чувство противоречия и желание нажраться. Такое же, как когда он видит свою мамочку. Впрочем, когда я ее вижу, желание нажраться возникает даже у меня, при всей моей любви к человечеству и свекрови в частности.

Но я отвлеклась от поцелуев. Говорю же – два мира, два детства. Дом и быт и любовник с поцелуями. Ой. Не любовник. Пока еще не любовник.

***

(расшифровка аудиозаписи)

Привет, Любка!

Кажется, мы уже скоро вернемся. Я не помню, на какое число Иваныч купил билеты. Избавлю тебя от Сашуни. Представляю себе, как она тебя достала за это время. Но пока у нас в планах съездить в Берлин и в Дрезден. От Машеньки Дрезден совсем рядом, сорок минут на электричке. Или час. А от Дрездена и до Берлина рукой подать. Очень хочется съездить.

А пока мы в Теплицах. Ходили в лазни, принимали минеральные ванны. Там есть шикарные Императорские лазни, настоящий дворец. Оказывается, чтобы принять термальную ванну, надо вначале записаться. И нас записали на четыре часа. И мы с Иванычем пошли. Причем когда мы пришли, я сказала сестричке, что я плохо вижу и мне нужно сопровождение. И сестричка, ты представляешь? – не моргнув глазом, сопроводила меня в эту самую лазню, то есть термалку, то есть ванну. А ванна была утоплена в пол, а еще сестричка надела на меня резиновый ошейник, чтобы я не утонула.

Ванна широкая и длинная, но неглубокая. Там две ступеньки под водой. Я там плескалась 20 минут, пыталась ощутить лечебный эффект. Воду я попробовала на вкус. Вкуса не было. Лечебного эффекта тоже. Но вот ощущение значимости происходящего!

Когда время закончилось, милая сестричка явилась снова. Она накинула на меня огроменную простыню и поволокла к кушетке. Но там не было моей одежды! Я в панике решила, что ошиблась в параметрах ванной комнаты, рванула дальше… И чуть не вылетела в коридор с голой жопой. Как мы ржали с этой чешкой! Оказывается, она должна была уложить меня на кушетку, предварительно закутав меня в одеяло.

Что тебе сказать? Думаю, что если принимать такие ванны в течение десяти лет, то есть шанс, что ухудшения не будет. Все остальное можно купить и у нас и, может быть, дешевле. Жемчужные ванны, иглоукалывание, массаж горячими камнями и травяными мешочками, тайский массаж и прочие соляные пещеры. О, как я все это хочу! Приеду – мы с тобой обязательно сходим куда-нибудь. На массаж. Да, это очередной мой план, не удивляйся и не возражай. Еще я хочу сделать ногти. Маникюр типа «зашибись». И тебе домашнее задание – подумай, где мы его можем сделать. Очень хочу! У меня никогда не было маникюра.

Целую.

Пиши.

***

Я приехала домой. Дома были мама и тетя Клавдя. Мы встретились с Николаем, а потом приехал Иннокентий. И мы с Николаем уже не встречались, только по телефону общались.

И я сказала Иннокентию: "Будем разводиться". А Иннокентий бутылку вина поставил, все для ужина приготовил. Но я с ним сидеть не стала, убежала на улицу. Он за мной гонится, я вприскочь. Вошла в милицию. В милиции объяснила все, рассказала, что такие дела. Он туда не зашел. И я убежала к Коле в часть. Про дырку в заборе я помнила.

Потом подала заявление на развод.

Через какое-то время нас развели.

Суд был. На суд пришли его сестры. Они говорили, что он хороший, а я все вру. Они со мной даже разговаривать перестали, а ведь дружили раньше, общались. Марту спросили, хотя она уже взрослая была: "Как ваш папа?" – "А папа пьет водку," – она ответила. А я говорю: "Он изменяет мне, ведет себя плохо, пьет. Денег приносит мало, гуляет с другими женщинами". И нас развели.

Я вышла замуж за Николая, фамилию поменяла. Такие дела.

Квартиру разменяли. Иннокентию комнату, а мы с мамой, Колей и Мартой все вместе поехали в трехкомнатную.

Иннокентия я потом больше и не видела. Только от Марты узнала, что он умер. Ей сестра его, наверное, сказала.

***

Новое сообщение от Никита

Мне хочется тебя увидеть и прекоснуться к твоему лицу и прошиптать на ушко как сильно я тебя люблю! Я скучаю по тебе и хочу увидеть снова!

Я тоже скучаю. Ничего, скоро увидимся.

Мы же после завтра встречаемся?

Да. Не могу дождаться, если честно.

И я.

Удалить всю цепочку сообщений?

Сообщение будет удалено.

Удалить.

***

Нежность в глазах отца я видела очень редко. Все же больше не нежность, а тревогу и беспокойство. Помню, мне было года четыре, мы отдыхали в Литве, и я попыталась съесть поганки. Кто-то из соседей чистил грибы, а поганки выбросил. Но я же была умная девочка, и я поняла, что это грибы, а раз грибы – значит, их едят, и начала есть. Отец увидел – лицо его вдруг стало бледным, это я помню до сих пор. Он схватил меня на руки, затряс и стал выяснять, сколько грибов я съела или не съела. Испугалась я ужасно – не понимала, что с ним вдруг случилось. Зарыдала, заревела, сказала, что не ела ни одного гриба. Не успела. Он постепенно опомнился, перестал меня трясти, и пошел выпил водки. Вокруг бегали мама и бабушка, кричали – как же закуска, подожди до ужина, но он налил себе стопку и выпил. Про грибы им ничего не сказал.

А когда он спился, то я испытывала невыносимую боль. Невыразимую боль. И предала его. Я на суде, когда мама и папа делили площадь, ради понятности и удобства назвала своего отца «Иннокентий Федорович», и глупый гадкий адвокат, выступавший на маминой стороне, тут же отметил при всех, что вот, мол, насколько плох отец, если родная дочь называет его по имени-отчеству. И еще была гадкая сцена, когда мой пьяный отец угрожал маме тем, что ее убьет. Мы вызвали милицию, и мой папа загремел на пятнадцать суток. А потом был товарищеский суд. Мы пришли в какой-то «Красный уголок», где собралась толпа любопытствующих старух, мой отец, обритый наголо после пятнадцати суток, мой папа, которому было под пятьдесят, и который работал ГИПом, главным инженером проекта. Это был позор. Защищали его моя тетка, его родная сестра, его племянница, теткина дочь и ее муж. Теперь я понимаю, что они были правы. Я не знаю почему, но я чувствовала унижение, которое испытывал мой отец, когда какие-то глупые старухи срамили его и укоряли. И я, его дочь, была на стороне этих гадких старух.

Никогда мой папа не простил мне этого. И потом, когда я приезжала его навестить, и потом, когда я приезжала показать ему Любу, он принимал меня холодно. Он не простил.

***

Привет, мама!

Напиши мне, как там в Берлине и в Дрездене. Очень хочется и туда, и туда. Про Берлин мне говорили, что это чуть ли не самый прекрасный город на свете. Впрочем, мнения расходятся – кто-то от него в совершеннейшем ужасе. Мне очень интересно и очень туда хочется. Так что ты разведай – что там и как.

Сашуня передает тебе приветы. Она молодец. Мы с ней гуляем, и она рассказывает о своей жизни. Все эти истории я слышала миллион раз. Но ведь удивительно – истории слушаешь, но не слышишь. Я стараюсь запомнить хоть что-то, но забываю. Помню, что вот эту историю она мне рассказывала, но подробности ускользают из памяти. А Сашуня все помнит. То есть помнит она прошлое. А в настоящем забывает все. Пять раз с перерывом в пять минут спросила меня, какой сегодня день. Информация не удерживается. Но спроси ее – в каком платье она была в гостях у тети в 1957 году? и она ответит – в белом в горошек. Юбка расклешенная, чуть прикрывает колено. Рукава фонарик, небольшое декольте. Я, правда, не спрашивала. Но предполагаю. Детали, мелкие детали остаются у нее в голове. А потом: "Люба, дай мне это! Ну это! Ну ты знаешь, что!" Они так с дедом во Пскове разговаривали. А главное – понимали друг друга. То ли это любовь, то ли нежелание выражать и формулировать свои мысли, называть предметы. А зачем? Если тебя и так понимают?

Опять рвется к врачу. То у нее ухо болит – опять там пробка, и уш. рак. ее беспокоит, то сердце прихватывает, или это изжога, не разберешь. Я пойду в поликлинику! – говорит. – Какая поликлиника? – начинаю вопить я. – Вот Марта приедет, там и пойдешь в поликлинику. И вообще зачем тебе врач? – Мне надо! – отвечает гордо. И губы поджимает, делает курью жопку. Подозревает, что я смерти ее хочу, в поликлинику не пускаю. А начнешь объяснять про полис и то, что надо в определенную поликлинику ходить – не понимает. То есть вначале делает вид, что понимает, а потом спрашивает снова и снова. Я говорю: пойдешь в поликлинику у Марты. Здесь у меня другая поликлиника, твой полис к ней не относится. – Да, хорошо. Через пять минут снова: Мне надо в поликлинику!

Оооо. Кажется, я устала. Невозможно ее развлекать бесконечно. Она хорошо себя чувствует только на улице, но я не могу с ней столько гулять, сколько ей хочется. Ну и по утрам, как ты знаешь, у нее всегда болит голова. Поэтому на улицу она может выйти только к четырем вечера. Но что я тебе рассказываю.

Целую.

Люба.

***

Я всегда любила своего отца. Потом, когда я уже подросла и немного повзрослела, я думала – может, этот бесконечный поиск мужчины в моей жизни и неудовлетворенность существующим – это поиск отца? Здравствуй, дедушка Фрейд. Мама с папой ведь развелись очень рано, совсем недолго прожили вместе. Я так и не знаю, кто в этом виноват: Сашуня говорит, что это бабушка Зинаида, мать отца, которая терпеть не могла мою мать, мама считает, что виновата и она, и бабушка Зоя, которая мама Сашуни, я считаю, что виноваты все. А возможно, им не судьба была жить вместе. Когда папа приходил меня навещать, бабушка Зоя уходила в свою комнату. Не хотела его видеть и с ним разговаривать. А меня, если я что-то плохое делала (плохое по ее понятиям) называла поликарповское отродье. Причем я даже и не понимала в своем детстве, что это что-то плохое. Папа рассказывал истории, папа рисовал. Он обалденно рисовал. Я до сих пор помню дерево, которое он как-то нарисовал за пять минут. Ну, может, десять. Знаете такие картинки – если на нее внимательно смотришь, то проступает что-то другое? И вот это было дерево-человек. Понятно, что в те времена про энтов никто не слышал, дерево было такое… Не антопоморфное. Просто если долго смотреть, то из кроны проступает лицо, а корни превращаются в руки. А потом это снова дерево, и как будто там никого нет. Такое волшебство.

Я тоже считала себя волшебницей. Папа рассказывал, что были такие люди, которые лечили наложением рук. Возможно, где-то он услышал про целителей, а может, про филиппинских хилеров, но это запало мне в душу. Помню, мы с мамой приехали к нему в гости, а он лежал на кровати и постанывал. Говорил, что не может встать, так у него болит голова. И я подошла к нему, положила ему руку на лоб и ждала, пока ему станет легче, и голова у него пройдет. И он сказал, что ему лучше. Но другие взрослые почему-то засмеялись. Потом, спустя много лет, после того как я испытала это на себе – было в моей жизни и такое – я поняла, что это было просто похмелье. Обычное человеческое похмелье с головной болью, раскалывающейся головой и желанием умереть. Возможно, он и озвучил это желание, и я кинулась его спасать. Потому что как же без него? Как?

И как-то он подарил мне игрушку. Игрушечный медвежонок. Когда мама спросила, как же я его назову, я без тени сомнения ответила: "Лешка". Как еще могут звать игрушечного медвежонка, подаренного отцом? И потом я с ним не расставалась. Я с ним спала, я с ним гуляла, я с ним завтракала и обедала. Мне кажется, он и сейчас где-то существует. Вряд ли я могла его выбросить.

***

А познакомились мы с Иннокентием на работе. Я тогда чертежницей работала. Захожу как-то в чужой отдел, а он из комнаты выходит. Руку мне подал: "Здравствуй, товарищ!". А рука у него была забинтована: подумала, что бандит, а это у него экзема была. Потом начали встречаться. В институте вечера устраивали, танцульки были. Так все и началось. А потом аборт. Он мне привел… работала она около Финляндского вокзала. И все мне сделала. А потом еще один аборт был. Пришла эта акушерка ко мне домой. А срок был уже четыре с половиной месяца. Мальчик. Прямо в унитаз и вывалился. Мама потом его взяла и бросила в Неву. У меня этих абортов за всю жизнь было… Девятнадцать, что ли. Или восемнадцать? Не помню. А с Инноккентием мы продолжали встречаться. Но жениться он не хотел. В командировки ездили. Он в командировку, я в командировку. И как-то раз собирается он в командировку, вышел продукты купить, и приносят письмо. Я его прочитала. А письмо от девицы, с которой он в командировке спутался. И она пишет: "Иннокентий, дорогой, любимый, бросай свою Сашку, приезжай ко мне, я тебе мальчика рожу!"

Ну, он вернулся, а я ему это письмо. Он спрашивает: "Как ты можешь читать мои письма?!" – "А это что такое?! – спрашиваю. – Ты с ней там шашни крутишь, в командировках своих, а я тут… Мальчика она ему родит!"

Потом я снова забеременела. И срок уже большой, пузо растет, всем видно. И начали его уже по работе гонять. А он же партийный. Заставили его, наверное, чтоб он на мне женился. И начальник отдела ему сказал: "Женись на Александре своей, а то уволю!". И мы подали заявление в загс. Беременность уже большая была. Ну и поженились. Не сразу, конечно, там подождать надо, пока заявление, пока свадьба. Ой, не хочу даже вспоминать. Такие дела.

***

Мы гуляли, и лежали на траве в парке, и разговаривали, разговаривали. Или разговаривали только, когда шли? потому что целоваться на ходу неудобно? По дороге зашли в какой-то магазин, купили маленькую бутылочку коньяку и шоколадку. Коньяк был отвратителен, шоколадка чуть лучше, но это не имело никакого значения. Целоваться на траве в парке. Потом в метро на эскалаторе. Я всегда ненавидела тех, кто целуется в метро на эскалаторе. Теперь могу их понять. Если им и правда не оторваться друг от друга, а не когда он с видом победителя зыркает по сторонам, не отрываясь от губ возлюбленной. Впрочем, я понятия не имею, как выглядел в этой ситуации Никита. Потому что…

Я даже не знаю, влюблена ли я. Хотя это глупый вопрос. Конечно, да. Потому что только влюбленность приносит это замирание сердца, и ожидание письма, или сообщения, или смски, или звонка, хотя понятно, что звонить не надо и не стоит. Дрожание ног и рук. Бабочки опять же в животе. Почему, кстати, именно бабочки? И как по-другому описать это чувство томления и ожидания? Слово "похоть" тут все же не подходит. Хотя просится, когда мое буйное воображение начинает разыгрывать эротические сцены. Причем я не исключаю, что представление об этих сценах приносит больше удовольствия, чем будет в действительности. Если будет.

Я вся поглощена своей любовью, влюбленностью, и больше ни о чем не могу думать и не хочу. С другой стороны, во мне сидит некий отстраненный наблюдатель, который подмечает детали, который фиксирует происходящее и подмечает, подмечает.

Никита называет свою тещу мамой. Это наблюдение. Это факт. Я знаю, что они живут с женой с пятнадцати лет. До этого он жил с дедом. Родители – дипломаты, то есть папа дипломат, а мама – жена дипломата. Родители спились. Как можно спиться на такой работе? Да наверное, можно. И он влюбился в свою будущую жену и они стали жить вместе. В таком юном и нежном возрасте. И ее мама не возражала. Папу, предполагаю, там никто не спрашивал. И он отвечает на звонок и говорит: Да, мама. Конечно, мама. Да, обязательно, мама. Я завтра приеду на дачу и все привезу, мама.

Это маленькое наблюдение. Это маленький факт. То наблюдающее существо, спокойное и отстраненное, которое живет во мне, говорит, что он никогда не уйдет от своей жены. Другое существо, страстное, нежное и трепетное, которое живет во мне, говорит, что он уйдет, мы поженимся и будем жить долго, счастливо и умрем в один день. А первое спрашивает – оно тебе надо?

Мы договорились о встрече в пятницу. Он обещал узнать у своего друга насчет квартиры.

***

Ольга Степанова online

Люба: Привет-привет! Я же говорила, что Никита собирается найти квартиру, где… Ну, ты понимаешь. Кто-то из его друзей уезжает на выходные, и… Боже.

Ольга: О, как далеко все продвинулось!

Люба: Ну мы же взрослые люди )))) невозможно все время гулять в парках и целоваться в кафе. Что мы будем делать, когда наступит зима?

Ольга: Как далеко ты заглядываешь в будущее.

Люба: Я не заглядываю. Я боюсь. И я совершенно не понимаю, как далеко это зайдет. Или может зайти.

Ольга: Ну, тут я тоже ничего не могу сказать.

Что ты скажешь дома?

Люба: Дома скажу, что иду на семинар до позднего вечера. Или на курсы повышения квалификации. Или еще что-нибудь. В конце концов, я могу пойти с тобой в театр )))

Ольга: А, ну да. Можешь. Я надеюсь только, что Вовка не начнет мне звонить.

Люба: Я тоже. Поэтому курсы лучше. И выключенный телефон тоже можно тогда объяснить. Главное, чтобы он не забыл и не начал меня искать. Но обычно, когда я поздно возвращаюсь домой, он уже спит. И вот я всякий раз не знаю – радоваться или огорчаться. Я огорчаюсь, потому что он совершенно не беспокоится обо мне. Я, правда, не очень понимаю, как это сочетается с приступами ревности, но это факт. Другие мужья встречают жен у метро, или хотя бы около дома. А мой… Понятно, что если он проснется ночью, а меня не будет рядом, он забеспокоится и позвонит. Но из дома не выйдет. Только за пивом в час ночи может побежать. Но я же не пиво.

Ольга: Чем пиво лучше женщины? (с)

Люба: Ага. И чем огурец лучше мужчины. Мы же знаем, мы же все знаем. Но поджилки у меня трясутся.

Ольга: Не переживай. Все будет нормально.

Люба: Я надеюсь.

***

А ведь мне ничего не досталось от моего отца. Все досталось моим двоюродным сестрам. Любка, глупая, спросила: ты про комнату? Да нет, какая уж там комната. Комната в те далекие времена доставалась государству, а отец никогда не был так озабочен решением квартирного вопроса, как мама. Каким образом в нашей семье, не обеспокоенной материальными благами, вдруг проявлялись такие вещи? Ценность недвижимости неоспорима. Глупость в распоряжении недвижимым имуществом непростительна. Но я говорила не о комнате. Мой отец забрал книги. У папы была отличная библиотека: Шекспир, Гейне, Жуковский, Мопассан, Лесков, Малая Советская Энциклопедия, Гайдар. Потом Куприн. И второй том «Мужчины и женщины». Как Васисуалий, я тайком я его читала. "История искусств" Гнедича, возможно, не 1897 года, но достаточно старая. Меня не интересовала ее материальная ценность, просто это была моя любимая книга. Я многие годы ее читала и перечитывала. Последний раз «Историю искусств» я держала в руках в комнатке моего отца, где он жил после развода с моей мамой. Я притащилась туда с Любкой. Ей было пять лет. Я помню, что попросила папу показать Любе «Историю искусств». Конечно, Любка послушно полистала эту книгу. Больше я не видела этого издания никогда. А сегодня, разыскивая текст об архитектуре, я нашла предложение купить это чудесное «прижизненное издание» и т. д., и т. п. Год издания 1897, переплет тисненый, цветных иллюстраций столько-то, 136 тысяч рублей. Глаза у меня наполнились слезами.

***

Мой папа всегда мне рассказывал истории. То есть это были не истории, а пересказы. Он пересказывал мне "Крысолова" Грина и легенду о Гамельнском крысолове. Он рассказывал мне "Наследника из Калькутты" и "Пикник на обочине". Фантастику. Мифы Древней Греции, историю про спартанского мальчика и лисенка. Библейские истории. Я уже не помню всего, но все, что он мне рассказывал, я прочитала потом. Я обожала его слушать. Иногда мне кажется, что он что-то додумывал в этих историях, что-то переделывал – но временной разрыв между его рассказом и прочтением книги был так велик, что уличить его и сверить текст не было никакой возможности. Я слушала и слушала и была готова слушать вечно.