скачать книгу бесплатно
– Ты сама говорила, что древние воины отождествляли себя с волками.
– Не заходи слишком далеко. Это всё, о чём я прошу.
*****
Часто отношения между тренером и спортсменом носят особенный характер. В Британии главным её наставником, человеком, который принял её в шестнадцать лет и провёл за четыре года до самой вершины любительского бокса, был мистер Филлипс. Она проводила много времени в зале под его присмотром, он был в её углу во время каждого боя, однако за все эти годы он ни разу не спросил её о личной жизни, никогда в разговоре не проявил интереса ни к чему, кроме дела. Это был профессионализм в чистом виде, и она приняла правила его игры, тоже не пытаясь ни о чём расспрашивать. Ей казалось тогда, что он настраивает её как механизм, машину для зарабатывания очков и выигрывания медалей. Филлипс умел настраивать машины. У него были чемпионы среди мужчин и среди женщин в нескольких весовых категориях. Он работал с лучшими, но по своей привычке никогда не давал собственной оценки, никогда не хвалил по-настоящему. Лишь однажды, в тот день, когда она вернулась в зал после кровавой бойни, стоившей ей Олимпиады, полицейского разбирательства и тюрьмы, он сказал, сидя, как и обычно, на раскладном стуле рядом с рингом:
– Жаль. Ты была лучшей из моих учеников. Выиграла бы Олимпиаду вот так, – он щёлкнул пальцами, – да, прошла бы всех как нож в масле. Жаль, что так вышло.
– Да, жаль, – ответила она и пошла к своему шкафчику, чтобы переодеться.
Тайлер не был её тренером в полном смысле этого слова, и он совершенно не желал придерживаться такого подхода. Он любил рассказывать о себе и не уставал расспрашивать её о прошлом. Поначалу она больше уходила от ответов, но потом всё же смирилась с его тягой к открытости. В конце концов, с каждым разговором они становились немного ближе.
Скоро она узнала, что он родился в Калифорнии, семья его несколько раз переезжала, но потом остановилась в маленьком городке Калистога, вокруг которого раскинулись местные виноградники. Узнала и о том, что родители его часто конфликтовали, а он рос неприкаянным, не желая в полной мере воплощать ролевую модель никого из них.
– Это был тот ещё дурдом, когда мои родители сходились в одном месте, – рассказывал он, сидя за их кухонным столом, пока она сортировала свою еду, ограниченную диетой. – Они были истинным столкновением противоположностей. Мама – из новых хиппи. Не таких оголтелых как старые, но тоже со своими закидонами, типа борьбы за природу, экологическую еду, маленькие машины, что не гадят атмосферу. Творческая натура и, прямо скажу, немного истерическая. Отец раньше жил на севере страны, работал в нефтяной индустрии, у него были совсем другие политические взгляды.
– И как они уживались?
– Тебе, правда, интересно? Я обычно не рассказываю людям о своей семье, но тебе хочется рассказать. Мы же теперь партнёры, а это почти как родственники.
– Это не так.
– Я повидал спортсменов. Там разные истории бывают. Тренер, типа, как отец.
– Не надейся… Ладно, мистер Леки, рассказывай уже, если хочешь.
– Ну, мои родители верили, что любовь и личная привязанность важнее политических разногласий. Поначалу, наверное, так всё и было, но потом всё стало уже не так хорошо. Мама не препятствовала решениям отца. Он хотел старый пикап, и он ездил на пикапе, он покупал оружие, и ей приходилось терпеть наш маленький арсенал в кладовой, но на словах она не сдерживалась. Видела бы ты, какие скандалы она закатывала. Тем не менее, у меня никогда не было чувства, что они близки к разводу. Нет, это было хрупкое равновесие хаоса.
– Понятно.
– Мне нравился образ жизни отца, представлялся чем-то вроде мужского пути, но отец проводил со мной мало времени, словно не замечал моей тяги к нему. Его спокойствие нравилось мне куда больше, чем мамина истеричность. Он умел ко всему относиться легко, наслаждаться каждым днём. Единственное, что я не принимал в нём, так это стремление к обычной жизни. Нет, я не хотел такого, не хотел просто работы, семьи… мне хотелось скитаний, путешествий, поиска себя в мире, что бы это ни значило.
Когда он умер, мне было всего шестнадцать, и он навсегда остался в таком идеальном образе – сидит в своих клетчатой рубашке и джинсах на капоте белого «Форда Бронко», на фоне сельской местности, кажется, виноградников, и в руке у него бутылка пива. Потом мама, разумеется, попыталась переделать меня под себя, однако у неё не вышло. Наоборот, в знак протеста я возненавидел все её убеждения.
– От чего умер твой отец?
– Рак лёгких. Банальная история. Он курил всю жизнь и довольно много. Не марихуану, на которой тут все повернулись, а настоящие, честные сигареты. Маме это не нравилось, конечно, но она ничего не могла сделать. Мы потратили много денег на лечение, большую часть того, что им удалось накопить за время совместной жизни. Эти болезнь и смерть подорвали наше финансовое положение.
– Понятно, – вновь сказала она.
– Представь себе, мама решила, что мы должны подать в суд на табачную кампанию. Типа одного из тех исков на сотни миллионов долларов, о которых болтают по телеку. Она даже давала интервью местной телекомпании, говорила, что отец умер из-за табачных гигантов, что производители сигарет травят людей, и всё в таком духе. Но ничего из этого не выгорело.
– И что было дальше?
– Ну, я бунтовал. Мне казалось, что она хочет вытравить из меня мужское начало, поэтому я, напротив, ещё сильнее желал почувствовать себя мужчиной без всяких сомнений. Наверное, именно из-за этого я так зацепился за единоборства. Особенно яростно мы спорили о стволах. Отец начал покупать оружие ещё с восьмидесятых, когда не было большинства этих глупых запретов. Во время болезни он продал кое-что, но немало и осталось. Пять винтовок и восемь пистолетов. Мать требовала, чтобы я выкинул пушки из дома, и несколько лет мне пришлось хранить их в сарае, обернув в брезент и спрятав под автозапчастями. Потом, когда покинул отчий дом, я забрал их с собой.
– Хорошо, что ты их сохранил.
– Да, я закинул их в один арендованный бокс, что в портовом районе. Там и лежали, пока сюда не привёз.
– Ты к матери заезжаешь?
– Заезжаю, но не часто.
– Спасибо ещё раз за пистолет.
– Будь осторожна. С ношением в Окленде дело тухлое.
– Это моя жизнь и мой выбор. Сам знаешь, работа по ночам, все дела… Я буду осторожна.
– Хорошо.
– Что мне терять? Нечего.
Она знала, что у Тайлера есть несколько временных подработок, помимо регулярных занятий в зале. Ночами он работал барменом в одном из клубов, иногда был курьером и даже грузчиком, хотя уверял, что обслуживает только самые выгодные заказы.
– Мне не нужна постоянная работа, которая будет сковывать меня, предопределять дальнейшие шаги, – объяснял он. – Я хочу сохранить свободу. Да, платить за это приходится хреновыми и нерегулярными заработками, но свобода всё же важнее. Что скажешь? Ты не согласна? Что об этом думаешь?
– Ну, я тут с тобой, а не сижу на двадцатом этаже небоскрёба в лондонском Сити, хотя, наверное, могла бы, – ответила она. – Это говорит о том, что я тоже выбрала не деньги.
– Самое ценное в нашей жизни – это реализация мечты. Согласна? Ну, посуди сама. Здесь, в современной Америке, перед нами уже не стоит проблема выживания. У нас есть крыша над головой – дом родителей, просто какая-нибудь съёмная хибара, или брошенная развалина, в которую можно залезть без спроса. Тут нельзя умереть с голода – в конце концов, тебя накормят даже бесплатно, здесь есть немало мест, где раздают пайки для бездомных. С работой тоже нет проблем. Да, это может быть дешёвая, тупая, скучная работа, даже унизительная, но всё же работа, и на её поиски не потратишь много времени. В конце концов, если смотреть на жизнь под определённым углом, разница между такой работой и работой получше, за пятьдесят тысяч долларов в год, не так уж велика. Все эти вещи доступны каждому, поэтому не представляют большой ценности в нашем мире и совсем не возбуждают.
– Что же представляет?
– Я и говорю. Возможность реализовать свою мечту. Ведь это нечто уникальное. Всё остальное доступно всем, словно дешёвая, мусорная еда из забегаловки. Ты ешь её только для того, чтобы было чем набить рот или убить время. Мечта же только твоя. К тому же, нет никакой гарантии, что ты до неё доберёшься, а это усиливает остроту. Только следование за мечтой делает тебя подлинно свободным. Мысль не то, чтобы новая, но прочувствованная на своей шкуре.
– Ладно, допустим. Только я бы сказала, что люди делятся на тех, кто готов жертвовать многим ради мечты, и тех, кто этого никогда не сделает. От чего это зависит? Понятия не имею. Мама считала, что это наше древнее наследие. Кто-то следует парадигме земледельцев, а кто-то кочевников и охотников-собирателей.
– Никогда не думал об этом с такой стороны.
– Итак, выходит, что ты отринул материальное и выбрал мечту?
– Выходит, что так. Я послал своё резюме в университет под давлением матери, но проучился лишь год и бросил это дело. Кочевал по бойцовским залам в Калифорнии, параллельно подрабатывал в разных местах. Сначала меня грело желание стать настоящим бойцом, но, к сожалению, меня побили несколько раз, доказав, что с серьёзными ребятами мне не тягаться. Я был не дурак и сразу понял, что не стоит биться головой в эту стену. Понимаешь, я проанализировал себя как бойца объективно, без эмоций, и пришёл к выводу, что мои данные не годны для чемпиона.
– Не многие способны на это.
– Однако я не долго горевал, ведь это был вовсе не повод отказываться от мечты. Если верить в эволюцию, нашими давними предками были такие обитавшие в воде древние членистоногие твари, которые наверняка умели отращивать откушенные конечности. Я смотрел по телеку. Так же и мы. Отращиваем новые надежды на месте тех, что погибли при столкновении с реальностью. Нельзя быть бойцом, так почему не быть промоутером, тренером, просто парнем, что держит лапы? Поначалу мне казалось, что это будет негодная замена, ложный хвост на месте настоящего, но очень быстро сожаление ушло, а надежда укрепилась. Окончательно всё изменила встреча со Скайлер.
– Кто такая Скайлер?
– Так не пойдёт, – возразил он. – Я тебе рассказываю всё о своей жизни без утайки, но ты так мало открываешь о себе. Я так не играю. Хочешь продолжать, так расскажи мне что-нибудь о себе. Давай такое правило – я историю, и ты историю.
– Нам уже пора собираться в зал.
– Не отговаривайся.
– Ладно, но только одну. У нас нет времени.
– Давай. Расскажи, как ты была плохой девчонкой. Сама же говорила.
– Ту историю про стрельбу в ночном клубе?
– Да, именно эту. Когда ты мельком упоминала, мне уже хотелось услышать. Откуда, кстати, у тебя взялся ствол?
– Это тоже был подарок. Исторический артефакт. В Греции во время Второй мировой много чего происходило, знаешь ли. Страна была оккупирована нацистами, орудовали партизаны, союзники сбрасывали оружие с воздуха для оснащения местных сил, потом была ещё гражданская война. Короче, осталось немало схронов, да и на руках у людей незарегистрированные стволы имелись. Греки не слишком-то спешили с ними расставаться. Они скорее припрячут на чёрный день, чем будут сдавать властям.
– Полезное свойство.
– У одного из моих друзей по футболу был отец, который коллекционировал оружие времён войны. У него был не то чтобы музей, а просто подвал, в котором валялись грудой винтовки, пистолеты, гранаты без запалов, противогазы, флаги, ещё какая-то рухлядь. Друг сказал, что, если он возьмёт один пистолет, отец и не заметит. Их, якобы, никто толком и не считал. Так он мне и подарил «Браунинг» модели 1903 года с одним магазином на семь патронов. Хороший был пистолет. Тяжёлый, металлический, а не пластиковый как современные, плоский, что было удобно для ношения под одеждой, чёрный как смоль.
– За что такой щедрый подарок?
– Не важно. Наши футбольные дела… Короче, я до того вечера только один раз выстрелила из него, чтобы попробовать, что он вообще работает. Он был в прекрасном состоянии, учитывая больше восьмидесяти лет жизни. Короче, я стала его носить повсюду с собой, и в том баре он тоже был у меня за поясом. Всё тогда началось из-за футбола…
– Ты была болельщицей? Как в том фильме про фанатов?
– Что ты вообще знаешь о футболе?
– Я видел его по телеку, – пожал плечами Тайлер.
– Нет, я не об этом говорю. Я о настоящем футболе. Представь, что ты на стадионе, что тысячи людей движутся в едином ритме, вздымаются как волна, что гул тысяч их голосов мечется как эхо в горах. Представь, что вокруг тьма, и в этой тьме начинается огненное безумие. Сотни файеров, фейерверки сплошным дождём, дым застилает всё, будто это поле сражения, гул и взрывы, фигуры людей едва различимы в мареве. Такие огненные шоу, как делали греческие фанаты, мало где увидишь.
– Звучит впечатляюще.
– Ты хотел историю, так вот тебе история. У меня в детстве было мало подруг среди девчонок. Нам просто не о чем с ними было говорить, ведь меня больше интересовали тачки, спорт, особенно футбол. Поэтому я крутилась в основном среди парней. Мы все тогда в Афинах объединялись вокруг того или иного клуба. Я болела за «Панатинаикос», самый популярный клуб страны. Все мои друзья за него болели, к тому же у него была история, все эти легенды. У меня была куртка в бело-зелёной раскраске, цветах клуба. Нас называли «Gate13», и у нас, как и положено войску, были свои символы, кричалки и песни. На наших флагах был такой череп с крыльями. Как у меня на татуировке. Она в честь клуба сделана. И главными нашими врагами были фанаты «Олимпиакоса» из Пирея, «Gate7» или «красно-белые». Битвы с ними всегда были самыми принципиальными.
Видел бы ты те битвы. Видел бы, как наши зелёные черти устроили погром на стадионе во время матча с «Олимпиакосом», как облачённые в тяжёлое снаряжение бойцы спецназа волнами наступали на них по полю, будто в древнем сражении, а с амфитеатра трибун на этих легионеров обрушивался град снарядов, и всё тонуло в дыму. Эта война идёт уже много лет. В девяносто седьмом году «Панатинаикос» играл против «Олимпиакоса» при горящих трибунах. Вот это было зрелище. Жаль не могла видеть вживую. В Греции футбол – это огонь, и часто я возвращалась домой с матчей вся прокопченная, будто выскочившая из пожара, почти оглохшая от фейерверков, что взрывались на трибунах, не долетая до поля. Много всего там было… Как мы выскочили на поле во время матча, чтобы украсть флаг соперников с их трибун. Как бились в подтрибунных помещениях с фанатами «АПОЕЛа». Как носились с огненными кадилами на цепях, раскручивая их над головой.
– Развлекались там по полной, похоже.
– Да, это были весёлые годы. Но я обещала тебе одну историю.
– Про тот бар.
– Верно. Я ходила тогда с друзьями из фанатской тусовки в разные клубы Афин. Тот клуб… это был скорее бар, в котором включали иногда спортивные трансляции по телеку, и люди сидели за столами, накачивались алкоголем, а в воздухе стояла запах сигарет. Ну, и как-то раз я оказалась там с парой друзей. Они тоже были из спорта, мы вместе тренировались. Короче, вошли мы туда, а там сидит полтора десятка фанатов «Олимпиакоса». Несколько резких слов… мы бесстрашно встали перед ними даже и в меньшинстве, они начали подниматься со стульев, кто-то кого-то толкнул, кто-то запустил первый удар.
– Трое против пятнадцати?
– Да. Мы сразу поняли, что внутри нас сомнут числом, поэтому выскочили наружу и заняли позицию у входа. Там был узкий коридор, прямо Фермопилы, где спартанцы удерживали орды персов, и мы встали в этом проходе. Они появлялись сначала поодиночке, и мы лупили их, валили как чёртовы кегли в боулинге. Кто-то катался по земле, другие уползали обратно в бар. Поначалу всё шло хорошо, но скоро они поняли свою ошибку, и изнутри полезли уже с оружием – отломанными ножками столов, стульями и прочими подручными средствами. Стало ясно, что нам надо убираться. Но нельзя было просто побежать – они бы нас погнали. Тогда я достала пистолет и выстрелила один раз в воздух, чтобы шугануть их, ну, и мы убежали.
– Были последствия?
– Да, но ничего страшного. Меня опознали свидетели из персонала этого бара, и пришлось провести несколько дней в полиции. Они не нашли пистолета. Я сразу же запрятала его в одном месте на природе, под корнями большого дерева. Наверное, он до сих пор ещё там. Не нашли и гильзу. Я сказала, что не было никакого ствола, а звук им послышался, просто глушитель у тачки хлопнул. Короче, через несколько дней от меня отвязались.
– Мне бы так, когда калифорнийские копы брали меня с марихуаной, ещё до легализации, – усмехнулся Тайлер. – Почти месяц мурыжили.
– Помогло ещё и то, что никто из фанатов «Олимпиакоса» не давал показаний. В футбольной среде есть что-то вроде кодекса чести. В разборки друг с другом не привлекают полицию. Короче, никто тогда серьёзно не пострадал. Всё кончилось хорошо… чего не скажешь о том, что потом было в Лондоне.
– А что случилось в Лондоне? Тебя же тогда лишили Олимпиады.
– Там всё было куда хуже.
– Расскажешь?
– Нет, это другая история. Нам пора идти.
V
– Привет. Что стряслось? – спросила она, нажав на осветившийся экран телефона.
Согласно иконке на экране, это был Дмитрий. Звонил он поздно. Уже спустилась ранняя ночь, и она как раз выехала на работу, ожидая первых заказов.
– Прости, что звоню в такой час. У меня проблемы, Алекс, – сказал он как всегда по-русски, и она сразу поняла, что он чем-то серьёзно выбит из привычной колеи.
Она старалась давать свой номер как можно меньшему числу людей. Для работы у неё был другой смартфон, который использовала для получения заказов в такси, также на него шёл и весь спам от кампаний – различные официальные уведомления, напоминания о продлении тех или иных регистраций, коммерческие предложения из тех, что никогда не запоминаешь. Иное дело её личный телефон. Его знали только Тайлер, тренер Робертс, представители организации, в которой она билась, ещё несколько человек. Всегда предпочитала сама придти к нужному человеку, а не ждать, когда он позвонит. Очередная черта, выдававшая в ней охотника-собирателя, согласно теории матери. Также она не любила пускать случайных людей в свою личную жизнь.
Тем не менее, Дмитрию, единственному из таксистов, она свой телефон всё же дала. Ей самой было не просто объяснить, почему это сделала. Просто каждый раз, когда они встречались в русском ресторане или других местах, разговоры с ним доставляли ей больше удовольствия, чем с другими. Он казался родственной душой из-за того, что сам недавно приехал в страну и сохранил ещё свежее восприятие иммигранта. В конце концов, не смотря ни на что, на тот поток, что нёс её, и чувство безысходности, накрывающее как тёмные воды, она всё же хотела найти своих людей в этом мире, тех, кого можно было бы назвать друзьями. Он показался подходящим человеком.
– Что за проблемы? – спросила она.
– Серьёзные… На меня напал какой-то псих. Я сейчас у парка Макларена. Тут нет никого, словно всё вымерло, – его голос звучал сбивчиво. – Ты близко? Я звонил Олегу, но он уже домой уехал. Остальные наши только днём работали. Прости, что беспокою из-за подобного. Такая глупость…
– Я еду, – она сразу приняла решение. – Буду через десять минут. На главной парковке у парка? Бывала там. Ты там дерёшься с ним что ли?
– Уже нет. Всё кончилось… Он стащил у меня ключи от машины, окно разбил… Я его вижу, кажется. Сидит там под деревом. Один боюсь к нему подходить. Он довольно крепкий.
– Местный?
– Да, из местных. Кажется один из сумасшедших, что живут тут на улицах и в парках.
– Почему полицию не вызвал?
– Да я даже объяснить ничего им толком не смогу. Английский совсем из головы вылетел, – оправдывался он. – К тому же, как-то мне сомнительно. Сама понимаешь, я тут чужой, и с документами у меня пока не всё гладко. Зарубят они мне гринкарту, и что тогда делать?
– Ладно. Я сейчас.
Она понимала тот страх, что он, подобно многим иммигрантам, испытывал перед полицией. Даже ей, прекрасно знающей язык и легко способной доказать своё почти американское происхождение, поначалу не удавалось сдержать тревоги, когда мимо проползала чёрная касатка полицейской машины, особенно учитывая сомнительной легальности ствол на поясе.
– Жду, – он испытал явное облегчение.
– Следи за ним, но не подходи близко.
Рассказ Дмитрия не слишком её удивил. Непривычным было лишь место – ей доводилось бывать в парке Макларена, и она помнила, что обычно это тихое местечко на окраине, где бездомные не селились. Любой, кто провёл в Сан-Франциско достаточно времени, знал, что город не зря называют столицей бездомных, обширно раскинувших свои лагеря как в центре, так и в местных парках. Большинством чёрные, но немало и белых, почти все безработные, обычно грязные и не замечающие своей грязи, часто безумные, часто под кайфом. Все они съезжались сюда, убеждённые, что климат тут мягкий, а местные власти проявляют к ним благосклонность, запрещая полиции их гонять и не скупясь на социальные программы.
Местные жители относились к ним с внешним безразличием, словно их право находиться тут было столь прочно как у камней или деревьев, но иммигранты обычно не проявляли такой терпимости. Не один раз ей доводилось слышать об этом от Олега, когда они сидели, по своему обыкновению, под синими зонтиками ресторана.
– Вот нахрена это всё устроили, этот свинарник? – говорил он обычно, обмахиваясь посреди душного утра папкой листов с отчётом из автомастерской. – Разве властям сложно их разогнать? В других городах такого нет в подобных масштабах, только здесь, да в Лос-Анджелесе. Вон, в Сан-Диего куда чище. Вы же видели эти гадюшники. Они срут на улицах, валят мусор, разводят костры. А наркота? Любых наркотиков там как грязи. Героин, марихуана, лёд, метадон… Нахрен им легализация, если можно и так всё достать?
