скачать книгу бесплатно
В тех залах, что посещала в Сан-Франциско, она знакомилась с разными людьми, но больше всего времени проводила с теми, кто занимался у Робертса. Там быстро все узнали, что она бьётся в клетке и успешно, поэтому авторитет её заметно вырос.
Некоторые парни смотрели за её тренировками, задавали какие-то вопросы.
– Почему у меня такая хорошая выносливость? Ну, это больше от природы зависит, – отвечала она. – Хотя я занимаюсь практикой дыхания. Стараюсь дышать перед боем медленно, не повышать пульс, не частить с вдохами. Это работает.
Иногда девчонки из зала спрашивали её насчёт техник для самообороны. Они ходили на бокс больше, чтобы защитить себя или придти в форму, их мало интересовал сам спорт. Ей не хотелось их обманывать, как многие делали.
– Ну, вы же не в серьёз собрались голыми руками драться против мужиков? – спрашивал она, когда Мейси и Рита сидели перед ней на матах, отдыхая от работы со снарядами. – Сколько вы весите? Сто двадцать фунтов? Не верьте в глупости. Если хотите защитить себя, купите пистолет. Нож может помочь, но без гарантий. Нет никаких секретных техник.
Бывало, что у неё спрашивали совета и в более сложных вещах. Одна из девушек в зале подходила к ней, говоря, что никак не может заставить себя бить других в спаррингах, будто какой-то психологический барьер не даёт руке распрямиться.
– Может, это тебе просто не нужно?
– Нужно. Я должна научиться. Я хочу.
– Ну, если всё таки хочешь… Знаешь что. Представляй, что твои удары не причиняют им боль, но дарят радость или даже излечивают их, будто ты можешь избавить их от всех болезней. Твои руки наделены целительной силой. Избивая их, нанося удары, ты на самом деле делаешь им одолжение.
– Серьёзно?
– Почему нет? Спарринг – это как игра для двоих. Уж я-то знаю. Тот, кого бьют, вполне может оценить качество ударов, и ему может даже понравиться. Всё же под контролем. Поверь, парни тебя ещё поблагодарят после этого. Главное правило – чем сильнее ударишь, тем лучше будет твой эффект исцеления.
– Я попробую…
*****
Она быстро поняла, что мистер Робертс относится к тому типу тренеров, которые предпочитают, встретив сформированных бойцов, ничего не менять. Это было распространено в их бизнесе. Парни приходили из любителей, приезжали из других стран, иногда познавшие вкус чемпионства, и многие из тех, кто принимал их в свои залы, не давали им почти ничего нового, лишь цепляя к их успехам собственные имена. Если есть талант, то он и сам пробьётся. В случае Робертса это можно было оправдать тем, что он почти не работал с профессионалами. Она могла понять его, но совершенно не желала соглашаться с таким подходом. С другой стороны, она видела и лучшие его качества. Он ещё не забыл своей собственной боксёрской карьеры, поэтому часто, когда работал, в его глазах появлялся огонь истинного, неподдельного интереса.
– Да, действуй из той стойки, к которой привыкла, – говорил он обычно. – У тебя быстрые ноги, хорошее передвижение. Двойной левый джеб, и потом добавляй правый прямой. Это работало в любителях, будет работать и где угодно. Чуть сместилась и правым прямым в голову. Под неожиданными углами будет ещё лучше заходить.
Они нередко задерживались на ринге, ярко освещённом лампами под потолком, где на фоне белого настила очертания тел выделялись особенно контрастно. Робертс держал лапы и задавал ей ритм работы – линейные перемещения, входы и выходы, прямые и длинные удары. Она знала такой тип действий, поэтому была уверенна, и ему явно приносило удовольствие видеть хорошее исполнение своего замысла. Под ногами в обуви с тонкой подошвой ринг чуть поскрипывал, когда она делала выпады, жёстко упираясь пальцами.
– Да, очень хорошо. Руки быстрые. Ты могла бы выиграть «Золотые перчатки» здесь, в США, – продолжал он. – От моего выпада уходи на ногах.
Всё это она уже знала, и хотелось ей другого. В Лондоне её научили британской школе бокса. Главного её тренера там звали Сэм Филлипс, и он в первую же неделю поставил её в диагональную стойку, которую называл «стойкой лучника». Идея была в том, что из этой стойки она запускала свой правый прямой подобно стреле, подлавливая соперниц каждый раз. Именно он открыл её правый прямой, сказав, что этот удар лучший у неё, настоящий, природный. Он в шутку называл его гарпуном, потому что она бросала его так, как люди в старые времена метали гарпуны в китов и тюленей. В этой стойке она выиграла национальный чемпионат, а потом и чемпионат мира.
Филлипс настраивал боксёров как машины, и ему не было дела до её желания учиться чему-то новому, ведь старое работало, значит, нечего было менять. Ей же хотелось окунуться в новые стили бокса, изучить новые приёмы, увидеть, как работают люди, которых прежде она могла видеть лишь на канале «Showtime». Бить крюками как Чавес, ловить боковым на скачке как Рой Джонс. Филадельфийская школа, старый мексиканский стиль – для неё это был целый океан, в который так хотелось броситься с головой. Объехать разные залы, даже страны. Посмотреть, как ставят защиту на Восточном побережье, как учат в зале «Wild Card», как натаскивают на упорную работу голова в голову в Мексике.
Впрочем, Робертс всё же принёс нечто новое. Зачастую те тренеры, что раньше выступали как бойцы, желают обучить своих подопечных самой успешной своей комбинации на ринге, той, которую они умели делать лучше всего. Была такая и у него.
– Когда выступал, часто делал одну вещь, – говорил он. – Если парни кидались на меня с атакой, я делал встречу на отходе через левый боковой, но бил его не просто так, а с подводящим правым. Смотри, я кидал правый прямой, но очень легко, лишь для того, чтобы сбить парню прицел, а главным был второй удар, левый хук, при котором левую ногу загружаешь, а на правой разворачиваешься так, чтобы оказаться к противнику боком. Смотри, словно поворот на отходе, и ты оказываешься вне его линии атаки.
– Ясно, – она повторяла, разыгрывала как по нотам.
– Да, именно так. Хорошо идёт. Лёгкий правый, встряхиваешь его чуть-чуть, и вдруг левым крюком накрываешь. У меня не было природного сильного удара, но от этой комбинации люди иногда падали.
С Тайлером она работала даже больше чем с Робертсом. Со временем он заменил для неё почти всех других падменов в зале, экономя её финансы. Он тоже старался учиться. В первое время мог делать лишь самые простые подставки и часто сбивался, заставляя её мазать, или забывал подставить лапу, когда кулак едва не чиркал его по лицу. С каждым разом было всё лучше. Человек способен научиться чувствовать другого на уровне почти интуитивном, если часто практиковаться вместе, подстраиваться под ритм движений. Постепенно она стала замечать, что он умеет предугадывать её атаки. Главное, ему хватало скорости, чтобы успевать за ней, и выносливости, чтобы не прерываться слишком часто.
– Жёстче! Ты можешь жёстче! – обычно говорил он, когда держал ей кожаный гонг под тяжёлый удар. – Да, замечательно. Тебе кто-нибудь говорил, что у тебя природная предрасположенность к боксу?
Когда они работали одни в пустом зале, он часто любил поговорить, находя в ней приятного собеседника, которому нравится болтовня о боксе, ММА, боях, разных стилях, спортсменах, удачных и провальных карьерах.
– Неужели?
Он был не первым, кто считал, что она создана для бокса. Ей говорили так многие тренеры.
– Тут дело в чистой физиологии, – продолжал он. – Прежде всего, у тебя достаточно длинные руки. У короткоруких почти нет шансов в боксе, лишь единицам удавалось чего-то достичь с такими данными. Особенно это касается профессионалов. Любители ещё могут как-то отбегаться, но профи часто приходится стоять лицом к лицу. С длинными руками можно доставать противников на максимальной дальности, когда они не способны до тебя дотянуться. Возьми тех же Кличко, без этого преимущества весь их бокс был бы мёртв.
– Да ты гений.
– Банальность, но, как показывает опыт, не все учитывают даже такие простые вещи. Во-вторых, у тебя достаточно широкие плечи, что редкость для женщин, и сильные ноги, а это даёт хорошую координацию. Есть два типа боксёров, одни создают энергию удара из разворота плеч, вторые генерируют энергию за счёт центра массы, что находится в районе бёдер, словно толкаются ногами в своём ударе. Есть ещё, конечно, те, кто просто давит темпом и скорее изматывает противников. Популярно в любителях. Не подумай, что я не уважаю таких.
– Не обвиняю тебя в таком грехе.
– Так вот, хорошие боксёры могут, конечно, использовать обе техники, но обычно всегда тяготеют к какому-то одному виду силовых ударов. Возьми Тайсона, он всегда бил за счёт толчка, напротив, многие мексиканцы знают только первый способ, через плечи, и никогда не используют второй. Вспомни хотя бы Оскара Де Ла Хойю, который часто рубился на средней дистанции как вполне традиционный мексиканец. Насчёт же тебя… Моё мнение, что лучшие удары у тебя идут от ног, с толчком. Ты умеешь, конечно, неплохо крутить плечи, но, именно когда толкаешься с ног и входишь всей массой, именно тогда заставляешь людей падать сразу, навзничь. Это не тот эффект, когда ты рубишь боковыми, по-мексикански, постепенно выбиваешь дух и, наконец, переламываешь, заставляешь сесть на землю, нет, тут происходит словно какое-то чудо. Тело падает после одного касания, складывается как безвольная кукла. Это истинная магия бокса.
Он подставлял ей снаряд под одиночные, силовые удары, упирал его в грудь или в бедро, чтобы распределить энергию на всё тело и не отбивать руки. Она растягивалась в каждом выпаде, чередовала боковые и прямые, развороты плеч и толчки с ног, как он и говорил. Гонг отвечал на каждый удар мощным гулом, и она видела удовлетворение в глазах Тайлера, когда он принимал тот импульс, что она отправляла в него.
– Да, даже когда ты бьёшь свой правый прямой, ты делаешь это не просто с разворотом плеч, но с поворотом бедра, будто бросаешь гарпун в цель, – продолжал он, оценивая её технику со стороны. – Как ты и говорила. Твой тренер был прав, так его называя. У тебя есть взрыв в ударе. Знаешь, существуют быстрые и медленные мышечные волокна. У тебя доминируют быстрые. Ты куда больше спринтер, чем стаер. Главная твоя сила в ногах.
– Неужели?
Об этом ей тоже говорили многие.
– Да, вся суть в этом твоём движении, твоих коротких, быстрых шагах. Это на беговых дистанциях длинноногие побеждают, а в боксе ценится короткий шаг с возможностью резко изменить направление, заскочить на фланг, уйти из зоны видимости. В любителях хорошо тебя натаскали, видна европейская школа. Я видел такое у русских, наверное, и у британцев что-то похожее.
– Передвижение в челноке.
– Да, об этом и говорю. Вся суть твоей работы в том, чтобы уходить, не давать им вязать себя, не давать переводить на настил, а потом бить на руках, используя превосходство в боксе. Поэтому ноги для тебя имеют самое важное значение.
– Гений.
– Я о том, что не стоит усложнять. Делай то, что работает.
Смешанные единоборства, как свойственно молодому виду спорта, впитывали в себя людей и техники из множества боевых искусств. Карате, бокс, вольная и классическая борьба, кикбоксинг, муай-тай, бразильское джиу-джитсу, тхэквондо – все эти виды сходились здесь воедино, словно реки и ручьи, наполняющие озеро, ещё вчера лежавшее обнажённой котловиной в высохшей долине. Были и те, кто не исповедовал никакого стиля, но просто дрался, опираясь на свои звериные инстинкты. Иногда это было эффективнее любых заученных техник, любых старых школ.
Она собиралась использовать прежде всего бокс. Среди бойцов в клетке боксёров встречалось немного, хотя некоторые и достигли серьёзных успехов. Считалось, что для того, кто обучался только боксёрскому искусству, слишком сложно защищаться от проходов в ноги и последующего разгрома на земле. Для такого бойца было два пути – самому научиться бороться не хуже прочих или же постоянно держаться на дистанции, избегать клинчей и захватов, разить издали, пока соперник не получит решительного урона. Тайлер был прав в том, что самой простой тактикой для неё было не ввязываться в борьбу, но она не желала ставить под сомнение свои навыки в партере.
– Я умею бороться. Ты не согласен?
– Умеешь, но это не твоя специализация.
– Я больше десяти лет вольной борьбой занималась, пошла на неё ещё раньше бокса, выигрывала турниры в Британии. У меня неплохо идёт греплинг, теперь и в зал бразильского джиу-джитсу хожу. Думаешь, этого мало?
– Нет. Просто не начинай…
– Сомневаешься во мне. Вот что. В следующем бою буду побеждать сабмишеном.
– Ну, не надо.
– Надо. Тебе назло.
*****
Им часто приходилось посещать торговые моллы для закупок всего, что было необходимо на неделю. Как маленькое путешествие – сначала на машине, потом на тележке по бесконечным рядам огромных складов.
В «Костко» она осматривала галереи с мясом, мозаику красных и белых вкраплений, вырезки, фарш, бекон. После привычки к европейской традиции местных рынков, многие товары здесь казались ей плодом скорее промышленного производства, перед глазами так и вставали огромные конвейеры мясокомбинатов.
– Взять курицы? – спросил Тайлер.
– Ну, нет. Это жирная хрень. Здесь дрянная курица, не идёт ни в какое сравнение с испанской или греческой. Там выращивают особые породы, куда вкуснее.
– Вечно ты критикуешь.
– Ты просто кроме Америки ничего не видел. Да, тут можно найти неплохую еду, если как следует покопаться, но в общей массе с Европой не сравнить. Невозможно объяснить человеку, который никогда не был на рынке Ла Бокерия в Барсе, что такое настоящая еда.
– Мы хотя бы придумали стейки.
– Это британская традиция… Но давай купим на выходные пару. Нужно ещё посмотреть рыбу.
Обычно они закупались раз в несколько дней. Хотя у неё была собственная карта магазина, она всё же предпочитала ездить вместе, чтобы не таскать всё одной. Тут продавали большими объёмами, и часто можно было встретить серьёзные скидки, но всё же, глядя на ценники, она не видела повода для радости. Тунец, индейка, форель – то мясо, что подходило ей, согласно диете, было на грани их недельного бюджета. Старалась следить за потреблением сахара, который здесь пихали во всё подряд, поэтому сладости покупала только в магазине органической пищи, там же брала и злаковый хлеб вместо обычного белого.
Для экономии лучше было многое готовить самим. Они привозили домой мешки риса, овощей, пакеты с мясом и пытались придумать из этого что-то съедобное. Раньше она не была большой любительницей готовить, но теперь приходилось делать это больше, чем когда-либо в жизни. Как-то раз пробовала сделать шашлык, как отец научил её в детстве. Тайлер сказал, что это похоже на турецкий кебаб, но, впрочем, неплохо.
Она перебирала самые разные варианты.
– Знаешь, я тут подумала, как нам получить мяса бесплатно, – сказала она однажды. – Это же наша главная статья расходов. Часто вижу оленей, когда за городом катаюсь, и, вот, мысль проскочила. Почему бы нам такого не подстрелить? Не мелкого, а покрупнее. Фунтов на сто или сто пятьдесят. У тебя же есть винтовка. СКС вполне подойдёт.
– Я не особенно-то охотник, – отвечал Тайлер. – Отец любил это дело.
– Сама буду стрелять, не проблема. Отъедем куда-нибудь в лес на севере штата, застрелим его там, разделаем прямо на месте, упакуем куски в полиэтилен, погрузим в багажник и дело с концом. В оленине мало жира, хороший вариант протеина для нас.
– Где мы будем хранить столько мяса? У нас крохотная морозилка.
– Ну, это я пока не придумала.
– Давай потом с оленями. У меня нет охотничьей лицензии.
– Ладно…
Пока она готовила на их кухне, следя за рисом, кипящим в воде, Тайлер часто сидел за столом, чтобы развлекать её разговором. Сам он готовил ещё хуже, поэтому скоро она перестала пускать его к плите, уверяя, что так будет лучше для всех.
– Жаль, что тут нет телевизора, – говорил он. – Забавно, но в домах семидесятых – восьмидесятых, как этот, телеки на кухнях обычно не ставили.
– Раньше телевизор был как член семьи. Бывала в детстве у некоторых стариков в Греции, и у них он до сих пор стоит в центре комнаты как что-то очень важное. Там, в деревнях, жизнь мало изменилась за последние полвека.
– Никогда не бывал в Греции. Какие там люди?
– Ну, это просто. Меня ты знаешь. Представь полную мою противоположность.
– Как это?
– Когда росла там, все мои греческие знакомые говорили, что если и есть что-то наиболее далёкое от местного характера, так это я. Это южная страна, знаешь ли. Греция, Италия, Испания – они все в чём-то похожи. Люди там говорят, что жизнью нужно уметь наслаждаться, а не изнурять себя по пустякам. Праздники, еда, безделье. Это повсюду видно. Они не очень любят правила, особенно на дорогах. В Греции, катаясь на мотоцикле, я привыкла к интуитивной езде и потом в Лондоне долго ещё ездила как дикарь. Люди там лёгкие, живут сегодняшним днём.
– Ты точно не такая.
– Легко заметить. Это мама сделала меня такой. Всегда воспитывала с идеей, что нужно стремиться к цели, быть жёсткой и дисциплинированной, не просто словами это делала, но и личным примером. Я, конечно, бесилась, не спорю, но ей удалось вылепить почти то, что она хотела. Теперь я это даже как-то яснее вижу.
– Вылепила, значит? – Хелен как всегда была рядом. – Ты была очень неподатливой глиной. Может ты и не похожа на современных греков, но у тебя всё же есть связь с той землёй. Ты как те древние герои из «Илиады».
– Ничего себе она постаралась, – сказал Тайлер.
– Она считала меня кем-то вроде древнего героя. Знаешь, как из тех мифов…
– У тебя рис убегает.
– Блять…
*****
– Много же тебе сегодня хочется рисовать, – сказала Хелен, заглядывая ей через плечо. – Бывает с тобой время от времени. Ещё с детства помню.
За окном была уже ночь, Тайлер спал внизу, но она никак не ложилась, просиживая за столом, над которым склонилась зажжённая лампа. Широкоформатный блокнот, который редко открывала в присутствии посторонних, сейчас был распахнут и обнажён.
– Твоё влияние. Ты же меня к рисованию приучила. Говорила, что хороший археолог обязан уметь рисовать, и сама рисовала… фундаменты древних построек, схемы погребений, прорисовки находок. Помню, как в детстве думала, что твои линии такие чёткие, уверенные, и никто не может делать наброски лучше тебя. Рассказывала мне о том, как работает живопись. Помнишь, в нашем путешествии по Франции ты говорила, как импрессионисты вдохновлялись Сеной, о тех скалах в Маннпорте, где рисовал Моне. Я просто не могла не начать после этого. Сначала просто копировала тебя во всём.
– Мне нравится твой стиль. Ты раскрываешься через это. Показываешь то, что словами никогда не говоришь.
Обычно она делала чёрно-белые наброски карандашом, достигнув в этом значительных успехов и научившись работать быстро. Иногда ей хватало десяти минут, иногда получаса, если хотелось больше посидеть над деталями. Лишь изредка бралась за что-то в красках, а после переезда в Америку и вовсе забросила это.
– С красками слишком долго возиться, – говорила она. – Мне больше нравится ловить момент, сформировать композицию, основные черты. В конце концов, игрой с оттенками серого и тенями можно добиться нужной глубины.
– У тебя бывают интересные композиции.
Она листала блокнот, вспоминая, что делала за последние месяцы. Там были пейзажи, большей частью из памяти. Горный рельеф Пелопоннеса, вид на море у Каламаты, конечно, Крит, где больше всего она казалась себе отделённой от мира. Руины башен в горном Уэльсе, скальная арка в Корнуэлле, на пляже рядом с которой они с мамой нередко проводили свои дни.
Хелен утверждала, что она имеет удивительную способность запоминать детали, и почти всё, что видно на её рисунках, так и есть в реальности. Но память – это всегда реконструкция. Это следует помнить.
Ещё там были люди. Она любила рисовать людей. Иногда прямо с натуры делала быстрый набросок, иногда же по памяти или по фотографии, открытой на экране ноутбука. Пара рисунков из зала мистера Робертса, пара зарисовок с улиц Сан-Франциско, когда сидела в кафе во время обеденного перерыва, но большей частью люди из прошлого, те, кто остался позади. Хелен легко опознавала их даже в том случае, когда лица было не разглядеть.
– Это Настя… и здесь она же… а это уже настоящая эротика… Да, ты всё ещё её не забыла… Та девушка, что была твоей соперницей на чемпионате мира. Как же её звали? Твой британский тренер, мрачный мужик… Это, конечно, я… Не слишком ли пафосно смотрюсь? Прямо как Лара Крофт какая-то. Ну, тебе видней… А это наша Александрия собственной персоной. Автопортрет в стиле «мрачный герой неразделённой любви, который смотрит в ночь».
Она редко рисовала себя в человеческом облике. Тот рисунок, о котором говорила мама, был лишь повторением наброска, что сделала в свои девятнадцать и долго хранила то ли как удачное свершение, то ли как отпечаток своей души. Гораздо чаще она рисовала волков, и Хелен, разумеется, сразу поняла, что эти волки – это и есть она, только в иной форме, словно так ей легче открыть свои чувства.
– Эта твоя ликантропия довольно занятна, – говорила мама. – Кажется, в психологии это называется переносом, хотя я не специалист. Словно тебе не слишком комфортно говорить о своих чувствах открыто.
Она не отвечала, лишь медленно пролистывая свои волчьи картины.
Волчица, потерянная в большом городе, она бредёт на переднем плане, а за её спиной высятся очертания Золотых ворот. Зверь на обочине пустого шоссе, тянущегося через степь, будто мир вымер, или же просто эта страна так огромна, что не знаешь, куда идти. Волки, преследующие добычу по снежному насту, как в её снах. Тот самый волк из сказки, что несёт на спине прекрасную принцессу далеко-далеко, и её волосы почти касаются земли, когда он скачет в лунном свете.
