скачать книгу бесплатно
Зеркало
Знаю:
в эту ночь
печально,
молча, ты
пристально глядишься
в бездну зеркала.
Где твой смех бывалый,
колокольчатый?..
Всё-то потускнело,
всё померкло!
Сжаты плотно губы –
одиночество.
Вот мелькнет улыбка –
невеселая.
Всё не так,
не так,
не так,
как хочется!
Руки какие-то вялые,
тяжелые…
А ведь было время
предпохмельное.
Были вместе мы
до жизни жадные.
Сквозь разлуку
тридевятьземельную
шлю тебе мой шепот:
ненаглядная!..
Ты не думай:
«он там с кем-то радуется»,
нет, я тоже, тоже
в одиночестве,
ночью та же боль
ко мне подкрадывается:
всё не так,
не так,
не так,
как хочется…
Это я
в себе
тебя
разглядываю.
Не письмо пишу,
костер раскладываю.
Вспыхнет ли костер?
Взовьется ль на небо?
Встретимся ли мы
с тобой
когда-нибудь?
<1944>
Поэт
Я – поэт… Мне тяжко званье это.
Чем я оправдаю хилый труд?..
И клянешь, клянешь удел поэта,
И вопросы злые душу жгут.
Так и сдохну? Так без счастья сгину?
Так сгорю на медленном огне?..
Прочь стихи! Сегодня я прикину,
Сколько, сколько это стоит мне.
В день штук сорок папирос едучих,
Не считая всех ночей без сна,
Да небес больных в тяжелых тучах –
Так, что и не скажешь, что – весна.
И за эти дни, за эти ночи,
За надсад груди и взора муть
Все меня бранят: «чего он хочет?
Для чего такой неверный путь?»
Я согласен. Я вполне согласен,
Что нельзя так жить, себя казня…
Мир прекрасен, божий свет прекрасен, –
Всё прекрасно, но не для меня!..
<1944>
«Я денно и нощно молился суровому богу…»
Я денно и нощно молился суровому богу,
Чтоб он мою страсть мне простил или сам погасил ее.
Я долго не знал, на какую мне выйти дорогу…
Томленье. Бессилие…
Но как-то я понял, что каждый усталый и слабый
(И я в том числе) обращается к богу и ластится
И молит умильно: «О господи, дай мне хотя бы
Полпорции счастьица!..»
Да, так – что скрывать? – я молился надменному богу,
Когда его имя писал еще с буквой заглавною…
И только годам к тридцати вышел я на дорогу –
Широкую, славную –
Не к счастью, а к знанью, вперед устремляя со страстью
Глаза ненасытной души, неизменно бессонные…
Я думаю, это и есть настоящее счастье
И радость весомая!..
1945
«Человек умрет. Его забудут…»
Человек умрет. Его забудут
Даже те, кто были с ним на «ты»,
Даже если в год два раза будут
На могилку класть цветы…
Но иной умерший, добрый, сильный,
Что внушал нам, злым и слабым, стыд,
Одолеет холод замогильный,
Непременно отомстит!
Отомстит нам жизнью в жвачке и в зевоте.
В суете и в сутолоке дня
Он нам скажет:
«Так-то вы живете!
Так-то помните меня!..»
Мы вдруг ощутим не без боязни
Тихий, странный замогильный свет.
И для нас не будет хуже казни –
Хуже этой казни нет! –
Чем упрек от скрытого в могиле,
Чем укор суровый от лица
Ставшего легендою и былью –
Более, чем мы, живого мертвеца…
1945
В первые дни после 9 мая 1945 года
Она и он за столиком сидят
И видят исключительно друг друга.
Неподалеку – янки, пять солдат
Вокруг большой бутылки, полукругом.
Пьют и смакуют скверный каламбур.
Дрожит окно, трамвай несется тряский.
Жарища и отчаянный сумбур,
Водоворот людской и свистопляска.
Она и он не слышат ничего.
Им в то же время слышно всё на свете,
Что надо. Сдержанное торжество
На испитых и бледных лицах этих…
У ней родных угнали в Освенцим,
А он едва не угодил в Майданек.
Один. Одна…
Прислушиваюсь к ним.
Она (чуть шелестя губами): «Янек…
О, если бы ты знал!» А он, склонив
Лицо, с улыбкой тонкой пониманья,
Ей говорит: «Ты на меня взгляни
И улыбнись, и всё забудем, Анни…»
Слова просты и вроде бы пусты.
Но в каждом слове, даже в каждом слоге
Душа к душе – наведены мосты,
Душа к душе – проложены дороги.
И это пир, любви раздольный пир
В кафе дешевом, в грохоте трамвая…
Им кажется, что в них одних – весь мир…
А мир о них и не подозревает!
1946
Расстались!..
Я в юности клялся, что выделюсь,
Что в люди я выскочу – клялся…
И вот в Новый год мы увиделись
(Лет восемь я с ней не видался).
Вся в блестках и кольцах она, ну, а я еще
Всё в том же потертом шевиоте…
Сказала с улыбкой сияющей:
– Вот встреча!.. Ну как вы живете?..
Что я ей отвечу? И так она
Всё видит: и складки заботы
У рта, и портфельчик истасканный…
Всё видит и прячет зевоту.
Беседа шла самая светская:
Дней юности мы не касались.
Потом ее рученька детская
